Историческая справка 16 страница

Но если он все еще здесь, почему следы обрываются в центре? Куда он подевался? Растворился, что ли? Пришла мысль, что в веке Стэнтона именно это и происходило с миллиардами людей. Они растворялись в воздухе. Но эти миллиарды уносили свой мир с собой. Они растворялись бесследно.

Где же тот, кто оставил эти следы?

Разглядывая их, Стэнтон напрягся, словно ожидая, что из тьмы выскочит свирепый убийца.

И тут вдруг он понял.

Пятка-носок, пятка-носок.

Следы не шли от двери к центру подвала.

Они шли от центра подвала к двери.

Вторженец не наследил и исчез.

Он возник и наследил.

Только что отбило 7. 30 утра. В старом календаре, существовавшем до Освобождения, этот день назывался сочельником.

Сто Третий год.

В старом летосчислении 2024-й.

Промозглый рассвет. На шоссе в густом тумане целая бригада регулировщиков Народной Революционной Армии размахивала отражателями и светящимися жезлами.

НРА решила перебазировать Юго-Восточный Мобильно-Ракетный Оборонительный Щит, и в морозном утреннем воздухе над округой, некогда именовавшейся Кембриджширом, стоял рев дизельных двигателей. Регулировщики нервничали и злобились, направляя огромные неуклюжие тягачи, занимавшие почти всю ширину дороги. Гудронированное шоссе покрылось толстой наледью, не дай бог, кто-нибудь сверзится в кювет.

Фургон «мерседес» с логотипом Комитета Внутренней Безопасности юлил, пытаясь протиснуться меж двух громадных тягачей. Завидев его, всякий регулировщик вытягивался в струнку и рьяно отдавал честь. Никому в голову не могло прийти проигнорировать Комитет Внутренней Безопасности. Недостаточное почтение к любому государственному органу, не говоря уже о КВБ, считалось проявлением неуважения к Генеральному Секретарю. За это получали пожизненный срок в лагере. И то, если повезет.

В фургоне сидели четыре охранницы и одна заключенная в форме Сторноуэйского лагеря, закованная в ручные и ножные кандалы. Сторноуэй слыл самым строгим исправительным учреждением Британской области СССР. Форма этого лагеря представляла собой грубую синюю робу с нелепыми клетчатыми манжетами и карманами.

На макушке обритой головы узницы был вытатуирован идентификационный номер. Никто не разговаривал. Охранницы забились в углы фургона, словно желая максимально отдалиться от заключенной.

Не словно. Желая.

Кто ее знает, чего она отчебучит. Даже закованная.

Был случай, когда она цепями задушила охранниц.

Она убила троих своих младенцев. Одного, говорят, съела.

Конечно, ее саму надо грохнуть. Так считали охранницы.

Прострелить ей лысую татуированную башку и утопить в Гебридском торфяном болоте.

Но Партия не убивала людей. По крайней мере, не раньше, чем они покорятся ее воле.

А КТ503b678 еще не скоро покорится.

И потом, даже если ей прострелить башку, она воскреснет. Такая о ней ходила молва. Дескать, КТ503b678 бессмертна. Либо уже призрак. Не счесть историй о ее побегах. В последний раз она долго скрывалась в диких краях. Убила дорожного полицейского и две недели питалась его мясом. Ее обнаружили, но сперва пришлось управиться со сворой диких псов, которых она приручила. Оказалось, все собаки бешеные. Наверное, у нее тоже бешенство. Чем еще объяснить ее безумную ярость?

После этого ей назначили полную лоботомию. Все сторноуэйские охранники забронировали места, чтобы наблюдать за процедурой, но экзекуцию почему-то отложили.

КТ503b678 затребовала Партия. Во всяком случае, кто-то из ее высоких чинов. Приказано доставить ее на осмотр в Государственный Институт Научных Исследований. Похоже, товарищи профессоры надумали взглянуть на нее.

На кой она им сдалась? – гадали охранницы, усаживая КТ503b678 в зарешеченную перевозку. Наверное, хотят узнать, что заставляет человека так упорно сражаться. Выяснить, как мозги умудряются противостоять идеологической обработке и пыткам. Как вопреки всей государственной мощи кто-то исхитряется сохранить свою личность.

А может, попробуют ее клонировать. Ходило много слухов об армейском новшестве – сверхсильных, не подверженных раку десантниках, которые захватят американские ядерные развалины. Может, КТ503b678 одна из них?

Тогда все понятно.

С двумя такими лучше не встречаться. Не говоря уже о целой армии.

Наконец фургон КВБ выбрался из сутолоки ракетного каравана и устремился к Государственному Институту Научных Исследований, который до Славного Освобождения именовался Кембриджским университетом.

Охранницы охотно передали подопечную в руки товарища Декана, ожидавшего их вместе с собственным Отрядом Безопасности.

– Обездвижьте ее и отнесите в клетку, – приказал Декан.

КТ503b678, скованную по рукам и ногам, обмотали нейлоновым тросом и, точно кокон, внесли в старинные ворота. Миновав сторожку привратника, вооруженного ручным пулеметом, процессия вышла на бетонный плац, в центре которого высился бездействующий фонтан, обшарпанный символ расточительности гнилой буржуазии.

Далее охранный наряд прошествовал в большое каменное строение, некогда бывшее университетской часовней. Ныне, лишенное башенок, свинцовых оконных переплетов и прочей декоративной мишуры, оно служило залом заседаний Комиссии по Чистке Партийных Рядов.

Товарищ Декан и трое товарищей профессоров проследовали за охранницами и их извивавшейся ношей. В сводчатом зале, из которого убрали все былые финтифлюшки, висели красные флаги и портреты вождей.

Розы Люксембург и Карла Либкнехта, славных павших героев Первой Революции.

Отто Штрассера, Великого Вождя Второй Революции.

И его потомка в четвертом поколении Курта Штрассера, нынешнего Великого Вождя.

В центре зала на голом бетонном полу стояла большая клетка.

Охранницы просунули ношу в клетку и захлопнули дверцу. Затем сквозь прутья кусачками срезали нейлоновый трос, обеспечив узнице относительную свободу движений. Но кандалы не сняли.

После чего наряд отбыл, оставив КТ503b678 наедине с товарищем Деканом и его сподвижниками.

– Товарищ КТ503b678! – просипел Декан. – В юности ты была Образцовой Пионеркой, затем с отличием закончила Народную Военную Академию. Тебя зачислили в элитные Особые Войска, ты героически проявила себя в битве за Нью-Йорк. Однако потом все отринула и стала преступным паразитом. Почему?

Узница молчала и только поглаживала запястья, до крови натертые кандалами.

– Я знаю ответ, – продолжил Декан. – Ибо никогда не задаю вопрос, на который не имею ответа. Ты предала Революцию ради любви. Мелочной. Буржуазной. Банальной. Личной. Не ради любви к Великому Вождю, кого ты обязана любить. Но ради любви к обычному человеку. Ты прекрасно знала, что личная любовь возбраняется, однако не очистилась трудом и самоотречением, но уступила сему упадническому чувству. Мало того, ты полюбила врага. Американского солдата. Капиталистическую свинью. Вот почему тебя отправили в лагерь, вот почему тебя принудили утопить ублюдка, извергнутого твоим чревом.

Впервые узница нарушила молчание.

– Не я утопила своего ребенка, – проговорила она.

– Его бросили в чан и твоими руками прижали ко дну. Ты касалась ребенка в тот момент, когда закончилась его полуминутная жизнь. И он еще был связан с тобой пуповиной. Ты утопила его. Как утопила других своих младенцев. Плоды изнасилований.

– Да. Тех утопила я.

– Потому что они были семенем тех, кто над тобой надругался?

– Нет. Потому что тогда я уже знала, что лагерным детям лучше умереть. Всем нам лучше умереть, и чем раньше умрешь, тем меньше мучаешься.

– Что же ты не покончила с собой?

Узница вздохнула. Казалось, этот вздох невыразимой печали всплыл над крепостными стенами ее неудержимого гнева. Она подняла лицо к высокому сводчатому потолку, некогда отражавшему мелодии божественных хоров.

– Смерть мой единственный друг, и я жажду ее объятий, – сказала женщина. – Но я не убью себя. – Гнев ее возвращался. – Я заставлю это сделать Партию.

– Партия не убивает, КТ503b678. Она добра и сострадательна. Великий Вождь любит всех своих чад, даже заблудших. Партия не убивает. Она воспитывает.

– Изнасилованиями и пытками. Убийством младенцев.

– Да. Убийством младенцев. – Теперь вздохнул товарищ Декан. – Что же это творится? – Голос его вдруг переполнился скорбью. – Детоубийство – орудие государства. Как мы дошли до жизни такой?

Он придвинул стул и сел вплотную к клетке. Трое сподвижников окружили его, точно телохранители. На лицах Декана и профессоров читался страх. Безумный страх. Но еще и некая безумная надежда.

– Я хочу поговорить с тобой об истории, КТ503b678, – сказал товарищ Декан.

– А я хочу одного – убить тебя, – ответила узница.

– Нет-нет, не стоит. Ведь мы с тобой одинаковые.

– Мы разные, товарищ Декан. Я всей душой ненавижу Партию, а ты ее детище.

– Ты заблуждаешься, думая, что человек порождение того, чему он служит. Я смотрю на вещи практически. Если в этом мире, созданном Партией, уцелеть и получить какую-то кроху комфорта можно лишь через служение Партии, я, конечно, буду ей служить. Но я вовсе не ее детище. Я ее презираю не меньше тебя. Я тоже всей душой ее ненавижу.

– Она убила твоих детей?

– В общем, да. Только мои дети не были плотью и кровью. Мои дети – искусство и культура. Ученость. Литература. Живопись и поэзия. Многогранная красота, нежный и беззащитный младенец. Партия его убила еще до моего рождения.

КТ503b678 уже не слушала. В прошлом она перенесла столько всяких допросов, что давно перестала интересоваться словами и поступками партийных функционеров. Двоемыслие – их вторая натура. Кроме того, под ногами она углядела винт, оброненный при монтаже клетки. Может, удастся винтом разомкнуть кандалы. Или вогнать его в глаз товарищу Декану и пальцем пропихнуть в мозг. Может быть, тогда ее убьют и она обретет свободу. Наконец-то уснет, как ее любимый малыш.

– Но я видел множество призраков сего младенца, – говорил товарищ Декан. – Они спрятаны здесь. Запрещенные рукописи и картины, древние тексты и забытые знания. Схоронены в глубоких темных подвалах. Замурованы в никому не ведомых стенных нишах. Погребены в затянутых паутиной гробницах. Кое-что из утраченного я видел.

Узница завладела винтом, прихватив его пальцами ног. Осталось дождаться, когда снимут наручники, и у нее будут инструмент и оружие. В прошлом она не раз и не два убивала, даже не столь вооруженная.

– И потому я хочу тебя спросить, КТ503b678.

Женщина молчала.

– Пожалуйста, ответь на мой вопрос, и тогда я не отберу железяку, которую ты зажала пальцами ног.

Узница удивилась. Почти все партийцы идиоты. Так озабочены собственной значимостью и самосохранением, что вокруг ничего не видят. Даже не заметят, что их одурачили. Этот не такой.

– Ладно, – кивнула она. – Задавай свой вопрос, товарищ Декан Колледжа.

Декан помолчал. Потом из кармана комбинезона достал и оглядел древний пожелтевший пергамент, словно вдохновляясь его содержанием.

– Если б ты могла изменить один факт истории… – сказал он. – Если б появилась возможность перенестись в прошлое и только один раз что-то одно изменить, куда бы ты оправилась? Что бы ты изменила?

– Я бы ничего не менял, сэр Исаак, – твердо ответил декан Бентли, наполняя стаканы вином. – Добро и зло я бы оставил в покое.

– Да, мистер Бентли, – печально кивнул Ньютон, внезапно еще постаревший, если это возможно для восьмидесятичетырехлетнего старика. – И я бы поступил так же.

В обсуждении исторических ошибок и нынешнего состояния человечества они задались вопросом, сможет ли исправление первых улучшить второе, и были вынуждены заключить: хоть Британия 1727 года крайне неприглядна – разгул сифилиса, угроза банкротства, религиозные и династические свары, постоянная опасность якобинской революции, исходящая от шотландцев, – путь развития страны вполне удовлетворителен, а посему идея кое-что подлатать в ее истории представляется слишком рискованной.

– Всякая гипотетическая перемена, пусть даже самая крохотная, – сказал Бентли, – тотчас откроет дорогу бесконечному числу неведомых вариантов. Может выйти еще хуже.

– Именно. Нельзя исключить, что станет еще хуже, – согласился Ньютон, глядя в окно, в которое барабанил проливной дождь. – Все последние тридцать лет я преодолевал ужас перед такой возможностью. Он мучил меня днем и преследовал ночью. Жизнь моя превратилась в кошмар.

– Но почему, сэр Исаак? – снисходительно улыбнулся Бентли. – В конце концов, это лишь игра. Не в наших силах в самом деле изменить прошлое.

– Да, сэр, вы правы.

– Ну вот. Тогда отбросьте недобрые мысли и насладитесь вином.

– Но через триста лет, вполне вероятно, смогут другие.

– Изменить прошлое? Надеюсь, вы шутите?

– Я серьезен как никогда, декан Бентли. Ежели вдруг люди будущего сами откроют эту возможность, тогда моя совесть чиста. А если нет? Должен ли я их направить? Вот вопрос, который ежесекундно меня изводит и всякий сон обращает в кошмар.

Декан Бентли сдержал смех. Почтенный возраст явно ослабил рассудок Ньютона.

– Но стоит ли об этом тревожиться, а? – Бентли заговорил тоном, каким немощных стариков спрашивают, хорошо ли они покушали и не надо ли им взбить подушку. – Все же триста лет – долгий срок.

Ньютон гневно нахмурился и заерзал в кресле. Раздулись ноздри его знаменитого длинного носа.

– Долгий срок? Вы полагаете, декан Бентли? А по каким меркам долгий?

– По всяким разумным меркам, сэр, это очень долгий срок.

– Надо полагать, под разумными вы подразумеваете собственные мерки.

– Потому что я, надеюсь, разумный человек.

Ньютон вспылил:

– Надейтесь, сэр, но ваше утверждение позволяет это оспорить. Ваш долгий срок показался бы вам мгновением, будь вы планетой, и долей мгновения, будь вы звездой.

Бентли покровительственно хохотнул, давая понять, что даже величайшему сыну Тринити-колледжа непозволительно подначивать декана.

– Что бы там ни казалось, сэр Исаак, это будет один и тот же отрезок времени. Истомленному уроками школяру день кажется бесконечным, а хлопотливому взрослому коротким, но продолжительность дня неизменна.

Чрезвычайно довольный, что отыскал столь изящный и красноречивый пример, Бентли деликатно прихлебнул кларет. Он был уверен, что сразил оппонента.

Напрасно.

– Неизменна? – гневно переспросил Ньютон. – Неужто?

– Разумеется, неизменна!

Ньютон грохнул кулаком по столу, опять расплескав вино.

– Что значит «разумеется, неизменна»? – заорал он. – Что это за аргумент? Вы же преподаватель! Во всяком случае, претендуете на честь так называться! Вы должны знать, что голословного заявления мало. Необходимо выстроить хоть какое-то рассуждение, привести доказательство.

C Бентли слетела спесь:

– Доказательство? Что я могу предложить, кроме логики? – Голос его взвился. – Время есть время. Оно течет от начала к концу.

– Вовсе нет, дубина вы стоеросовая! – завопил Ньютон. – Неужто на всем свете я один это понял? Время не линейно. Оно не идет неизменным курсом, точно дорога из Лондона в Йорк. У него нет ни начала, ни конца, и оно разное для двух людей, двух планет или миллиона звезд. Время разное во всех обстоятельствах. Потому что оно относительно.

– Прошу, успокойтесь, сэр Исаак! – взмолился Бентли. Горячность Ньютона его встревожила, он пожалел, что ввязался в дискуссию. Не дай бог, всемирно известный ученый окочурится в его гостиной. – На свете нет более преданного поклонника вашего гения, нежели я, но с чего вдруг время относительно? Время, оно и есть время. Прислушайтесь – часы тикают. Каждая секунда зафиксирована и одинакова для всех. Вот секунды были в будущем, а теперь уже в прошлом. Замечают их или нет, одна за другой секунды идут здесь, там, всюду. Тик-так – еще одна прошла! В этой гостиной. На солнце. Среди звезд. В раю и аду. Тик и так. Секунда за секундой Господня вселенная движется от Творения к Судному дню.

– Тик-так, тик-так! О чем вы, недоумок! – Ньютон вскочил, потрясая кулаком. – То, что фиксируют ваши часы, что являет себя через тик-так, – совершенно очевидное человеческое изобретение. Полезное устройство, дабы упорядочить день. Придуманная форма понятия времени в пределах циферблата. Это же ясно любому дураку, даже вам! Ваши прочные и неизменные секунды вовсе не прочные и неизменные. Время – таинственная и гибкая субстанция. Повсюду разная. Ибо время относительно.

– Что вы заладили, сэр Исаак? – Бентли тоже вскочил, не в силах сдержать раздражение. – Относительно чего?

– Условий, в которых в данный момент пребывает человек. Где он находится. Движется ли. И как быстро. Направляется ли к объекту или удаляется от него. Движется ли сам объект. Кроме того, следует учитывать местоположение и параметры всякого атома во вселенной, ибо каждый относителен ко всем другим.

Над лужей вина, растекшейся на ковре, ученые стояли лицом к лицу, длинный нос Ньютона почти уткнулся в подбородок Бентли.

– Прошу вас, сэр Исаак, – наконец сказал декан. – Давайте дискутировать культурно.

– Дискутировать не о чем. – Ньютон рухнул в кресло, вновь превратившись в усталого старика. – Я понимаю, о чем говорю, а вы нет. Но вам простительно. Этого никто не понимает, и я проклинаю жестокую судьбу, одарившую меня озарением. Я открыл, как изменить будущее. Это исключительная прерогатива Бога. Но Господь дал мне ключ. Я не могу отмахнуться от того, что знаю, что открыл мне Всевышний. Даже если сойду с ума. Посему, декан Бентли, эти письма и запечатанный ящик я завещаю вам и вашим преемникам.

Стэнтон долго разглядывал следы.

Каждый осветил фонариком. Он чуть ли не умолял картину сложиться иначе. Но сомнений не было. Следы начинались в центре погреба и вели к двери.

В точности как следы Маккласки и его собственные.

От догадки, что это означает, закружилась голова.

Еще кто-то прошел сквозь время.

Но это невозможно. Стэнтон видел расчеты. Профессор Сенгупта был предельно точен. Время досконально выверено, его витки соприкоснулись менее чем на секунду. Ровно в полночь посланец Хроносов отбывал из 31 мая 2025 года и четверть первого ночи прибывал в 1 июня 1914 года. Позже уже не проскочишь. Через минуту не подойдет следующий автобус.

Стэнтон выключил фонарик и в окутавшей его темноте сопоставил известные факты. Объяснения Сенгупты. Собственный опыт. Улики на пыльном полу. Истина пробивалась в сознание, точно баран, почти снесший ворота.

Следующий автобус пришел не через минуту.

Он пришел через сто одиннадцать лет.

С тех пор как Стэнтон и Маккласки наследили в погребе, минуло больше века.

Вот она, страшная правда.

Нынешний век отправлен в небытие, как и собственный век Стэнтона. Временной виток запущен снова. Сейчас не вторая, а третья версия века. Из будущего, созданного Стэнтоном, явился новый посланец.

Явился, чтобы изменить прошлое.

Прошлое, созданное Стэнтоном.

И прожитое им.

Миссия провалилась. Значит, в веке, начавшемся после спасения эрцгерцога и убийства кайзера, произошло нечто ужасное. Может быть, не столь ужасное, как в первой версии века, но достаточное для того, чтобы в ином 2025-м новые Хроносы обратились к Ньютоновым расчетам, решив изменить историю.

Стэнтон уже не был творцом истории. Он стал крупицей истории, которую прибыл творить новый посланец Хроносов.

Хью рухнул на колени. Фонарик выпал из его руки.

Прожита целая вторая жизнь. Однако он ничего о ней не знал, потому что его и весь мир запустили вновь. С момента прибытия нового посланца в 1914-й вторая жизнь Стэнтона исчезла из истории, как после его собственного прибытия исчезла первая.

Какой была его жизнь?

Он опять встретился с Берни? У него родились дети? Сколько он прожил? Как умер?

А может, жизни не было вовсе. Может быть, он в последний раз спустился в подвал, кинул конверт на деревянный столик, а затем пошел на Галатский мост и бросился в Босфор.

Теперь все это не имеет значения, потому что ничего этого не было. История началась заново не во второй, а в третий раз.

Его жизнь начиналась в третий раз в третьей версии двадцатого века. А Кэсси была лишь в первой.

Но для него она умерла меньше года назад.

Стэнтон поднял фонарик и постарался собраться с мыслями. Так, следы. Нога небольшая, размер грубых ботинок значительно меньше его собственного размера, каблуки и носы подбиты стальными подковками. По коридору в таких башмаках бесшумно не пройдешь, даже если граммофон наяривает во всю мощь. Неудивительно, что врач с сиделкой всполошились, потому их пришлось убрать.

Паршивая выучка.

Разглядывая следы, Стэнтон вдруг сообразил, что второй посланец «приземлился» в другом месте.

Как же так? Координаты выверены дотошно, караульная будка совсем маленькая – значит, новое прибытие должно было состояться в той же точке. Следы посланца должны перекрыть следы Стэнтона.

Вообще-то по Ньютоновым расчетам он должен был приземлиться прямо на Стэнтона, поскольку прибыл в то же место и время.

Хью закусил палец, пытаясь сосредоточиться. Сенгупта сравнил время с непослушной игрушечной пружиной, и сейчас Стэнтон пытался распутать ее переплетенные витки.

Мысленно он перенесся в Рождественский сочельник 2024 года. Выступление Сенгупты в Большом зале Тринити-колледжа. Семь месяцев назад. Две вселенные назад. В голове вновь зазвучал певучий голос, с индийским акцентом говоривший, что движение времени, как и планет, не вполне симметрично.

По мере движения каждой пространственно-временной петли пространство и время прибавляются, совсем как в високосных годах. И хотя отбытие и прибытие происходят одновременно, в действительности наш путешественник во времени прибудет на место на пятнадцать минут позже момента отправки.

Пространство чуть сместилось, и теперь координаты указывали чуть другое место, поодаль от ниш со старым вином, глубокую тьму которых еле-еле пробивал луч фонаря.

И время тоже сместилось.

Оно перескочило на четверть часа. В этой версии века Стэнтона и Маккласки преследовали. Через несколько минут после того, как они выбрались из подвала, в коридоре миновали сиделку, а в дверях столкнулись с врачом, прибыл новый посланец Хроносов. Он кинулся вслед за ними, нашумел и убил сиделку с врачом.

Стэнтон попытался представить человека, оставившего следы. Какой он? Из какого будущего прибыл?

Что намеревался изменить?

Его век начался в мире, в котором эрцгерцог уцелел, а кайзер погиб…

Кайзер погиб.

Несомненно, это убийство пока что было самым громким событием нового века. Любые будущие Хроносы, получившие шанс изменить прошлое, наверняка сочтут выстрел в кайзера поворотным моментом истории. Точкой, с которой все пошло наперекосяк. Маккласки и ее команда такой точкой определили убийство эрцгерцога.

Вот что захотят предотвратить новые Хроносы.

То, ради чего Стэнтона отправили в прошлое.

Новый посланец прибыл переделать его дело.

Стэнтон вспомнил себя на крыше универмага за секунды до выстрела в императора. В бронежилет ударила пуля. Стэнтон перевернулся и увидел серую фигуру.

Вторая пуля ударила чуть выше сердца, оба выстрела невероятно меткие. Спас бронежилет.

Все стало ясно.

Тот стрелок никакой не охранник. Он посланец из будущего.

Стэнтон вновь посветил на следы. Их оставил человек, пытавшийся в Берлине его убить. Но не учел бронежилет. План новых Хроносов сорвался. Стэнтон снова убил кайзера и подстрелил того, кто был послан его остановить.

А что потом с ним случилось?

Стэнтон припомнил тот день.

Вечером он вышел на улицу и купил газету… Первые выпуски со сногсшибательной новостью. В них поминался «вроде бы» охранник. В заметке не сообщалось, насколько тяжело он ранен. Полиция ждала возможности его допросить.

Стэнтон встал. Всю ночь здесь собрался сидеть, что ли?

Подсвечивая себе фонариком, он отыскал старинный стол и оставил на нем послание. Рассказ о его собственном веке.

Наверное, он это уже делал – в прежнем временном витке оставлял свой рассказ на этом же столе.

Интересно, нашло ли его новое поколение Хроносов? Письмо уцелело в этом погребе? Его прочли?

Стэнтон очень надеялся, что нет. Если же рассказ прочли и все равно решили изменить прошлое, это означало одно: история, сотворенная Стэнтоном, еще хуже той, которую он пытался подправить.

Надо это выяснить.

Надо отыскать человека с крыши универмага.

Стэнтон решил забронировать билет на завтрашний берлинский поезд, отходивший утром.

Ехать было опасно. Полиция наверняка его ищет, имеются фотографии с документов и тот снимок перед штаб-квартирой СДПГ. И еще, разумеется, подробное описание от Бернадетт.

С другой стороны, горят ли немецкие власти желанием поймать преступника? Красавицы-ирландки и английские убийцы-одиночки газетами не поминались. Ясно, что полиция не разгласила этот нюанс расследования. А вот безудержные гонения на немецких либералов, социалистов и профсоюзы не стихали. Под предлогом расследования полиция и армия сводили старые счеты, и выход на сцену истинного злодея, который вдобавок одиночка-иностранец, испортил бы все представление. Даже если его обнаружат, прикинул Стэнтон, полиция будет помалкивать.

Но обнаружат вряд ли. Документы надежные, а обстановка для путешествия инкогнито бывала и круче. По крайней мере, в Берлине не придется изображать аборигена, как в горах между Пакистаном и Афганистаном.

Стэнтон так и ходил в одежде, украденной в берлинском отеле, и потому последний день в Константинополе посвятил приобретению гардероба, достойного облика Людвига Дрехслера. Наряд цивильный, но в военном духе: пиджак с блестящими пуговицами и брюки в обтяжку кавалерийского покроя. Плюс монокль с простым стеклом – необъяснимый писк моды у германских офицеров. Случись встреча с англичанами, с которыми он повздорил в свое первое утро в 1914 году, за прусским фасадом не распознать старого знакомца. И потом, говорил он только по-немецки.

Вечером Стэнтон сидел в «Восточном баре» отеля «Пера Палас», пил шнапс и не отказывался от сигарет, предложенных барменом. Если тот и заметил какое-то сходство между немецким юнкером, курившим одну за другой, и отставным британским офицером, два месяца назад сидевшим на этом самом месте, то виду не подал.

Утром Стэнтон опять поехал на вокзал Сиркеджи и сел в берлинский поезд.

Когда состав тронулся, вспомнилась Маккласки. Скучал ли он по ней? В тот раз она безумно радовалась. Накупила уйму сластей и курева, предвкушала величайшее приключение, какое только может выпасть человеку. Нет. Он не скучал по ней. Но жалел, что она лишила его счастья сгинуть из времени вместе с Кэсси, Тессой и Биллом. Окажись Маккласки рядом, он бы снова сбросил ее с поезда.

Поездка казалась бесконечной.

Стэнтон весь извелся. Паровозный запах, шум и тряска, фарсовые костюмы, поначалу заставлявшие себя чувствовать статистом в шикарном историческом фильме, больше не удивляли. Все стало обыденным и привычным. Стэнтон наконец-то отучился беспрестанно хвататься за мобильник, смирившись, что тот уже никогда не зазвонит. И не забывал на остановках покупать книги и газеты, ибо других развлечений в поезде не найти.

Разве что разговоришься с очаровательной незнакомкой, которая в конечном счете разобьет тебе сердце.

Мысли о Бернадетт бередили душевную рану, особенно когда поезд проезжал через Вену. Но, как ни странно, боль утешала. Она говорила, что сердце еще может быть разбито. Душа еще была живой. Способной любить. А он и сейчас любил Бернадетт.

В Берлине Стэнтон решил пренебречь съемной квартирой и остановился в гостинице. Верный тактике прятаться на людях, он вошел в роль богатого спесивого отставника, вернувшегося в родные пенаты, и поселился в «Кемпински», лучшем и весьма популярном берлинском отеле.

Промаршировав к конторке портье, Стэнтон отчеканил:

– Я командир Людвиг Дрехслер, полковник императорских колониальных войск в Африке. – Вся его манера выражала непробиваемую самоуверенность белого человека, привыкшего повелевать туземцами. Портье залепетал подобострастное приветствие, но Стэнтон его перебил, шваркнув документы и кожаные перчатки на стойку: – Я желаю двухкомнатный номер с ванной и туалетом. Самый лучший. Если вы не располагаете номерами категории люкс, прошу указать адрес, где таковые имеются.

В неотесанном отставнике, пытавшемся впечатлить столичную гостиничную обслугу, никто бы не заподозрил англичанина-самозванца, скрывавшегося после убийства германского императора.

Оставив багаж в номере, Стэнтон спустился в холл и тотчас приступил к делу. С перестрелки на крыше минул почти месяц, след его коллеги по путешествию во времени сильно остыл.

На извозчике Стэнтон отправился в центральную городскую библиотеку, намереваясь в месячной газетной подшивке отыскать сведения о раненом стрелке. Дедовский способ. Еще недавно Стэнтон клял бы отсутствие интернета, но сейчас даже не вспомнил о его существовании. Он стал человеком начала двадцатого века. Надо привыкать. Тем более на втором заходе в столетие.

В библиотечном архиве, хорошо организованном и систематизированном, нужный след нашелся быстро: в заметках часто упоминалась обнаруженная на крыше универмага загадочная личность, которая пыталась спасти кайзера, но была тяжело ранена. Газеты не обогатили информацией, Стэнтон уже догадался, что человек тот – не охранник. Правда, всплыл один неожиданный факт. В первом репортаже говорилось о раненом мужчине, но позже выяснилось, что на крыше нашли женщину. Новое поколение Хроносов отправило в прошлое даму. Впрочем, ничего удивительного. В двадцать первом веке было немало отменных офицеров женского пола. Однако, разглядывая следы в подвале, Стэнтон думал о мужчине с маленьким размером ноги. Видимо, уже настолько проникся постэдвардианским мышлением, что даже не возникло мысли об агенте-женщине.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 15 161718 19 20 Следующая ⇒