Век наивности 5 страница

— Это час, который я люблю больше всего. А вы? Чувство уязвленного самолюбия заставило его ответить:

— Я уже начал бояться, что вы этот час забыли. Бофорт, очевидно, совершенно завладел вашим вниманием.

Это замечание ее позабавило.

— Как! Разве вы так долго ждали? Мистер Бофорт возил меня посмотреть несколько домов — ведь мне, наверное, не позволят оставаться в этом. — Казалось, она тут же забыла и о Бофорте, и о нем, Арчере, и продолжала — Я еще ни разу не бывала в городе, где все считают невозможным жить в des quartiers excentriques. [75] He все ли равно, где кто живет? Мне сказали, что это вполне приличная улица.

— Она не модная.

— Не модная? Неужели вы все придаете такое значение моде? Почему бы не установить свою собственную моду? Но, вероятно, я жила слишком независимо; теперь я хочу поступать как вы все — хочу чувствовать, что обо мне заботятся и что я в безопасности.

Он был тронут, как и накануне вечером, когда она говорила, что нуждается в руководстве.

— Да, именно этого хотят все ваши друзья. Нью-Йорк — страшно безопасное место, — не без сарказма добавил он.

— Серьезно? Это чувствуется сразу, — воскликнула она, не замечая насмешки. — Быть здесь — все равно как… как в детстве, когда тебя отпустили в гости, потому что ты была примерной девочкой и сделала все уроки.

Аналогия была выбрана из лучших побуждений, но не особенно ему понравилась. Он не прочь был непочтительно отозваться о Нью-Йорке, но не любил, чтобы другие говорили о нем в таком же тоне. Неужели она еще не поняла, какая это мощная машина и как эта машина едва ее не раздавила. Званый обед у Лавел Минготтов, сшитый in extremis[76] из всевозможных общественных лоскутков, должен был наглядно показать ей, что она находилась на волосок от гибели, но одно из двух — либо она вообще не сознавала, что ходит по краю пропасти, либо в упоении победы на вечере у ван дер Лайденов забыла об опасности. Арчер склонялся к первой версии, ему казалось, что она все еще воспринимает Нью-Йорк как некое единое целое, и это предположение его раздосадовало.

— Вчера вечером Нью-Йорк был у ваших ног, — сказал он. — Ван дер Лайдены никогда но останавливаются на полпути.

— Да, правда. Как они добры! Это был такой приятный вечер! Все так их почитают.

Слова эти совершенно не шли к делу, так можно было говорить о чаепитии у славных старушек, барышень Лэннинг.

— Ван дер Лайдены, — произнес Арчер, чувствуя, что слова его звучат напыщенно, — ван дер Лайдены — самое влиятельное семейство в нью-йоркском обществе. К сожалению, они из-за слабого здоровья миссис ван дер Лайден принимают очень редко.

Она разомкнула руки, на которых покоилась ее голова, и задумчиво на него посмотрела.

— Быть может, именно в этом и есть причина? — Причина чего?

— Их большого влияния. Быть может, причина его именно в том, что они превратили себя в такую редкость?

Он слегка покраснел, пристально взглянул на нее — и вдруг понял всю глубину ее замечания. Одним махом она проткнула ван дер Лайденов, и они лопнули. Он засмеялся и принес их в жертву.

Настасия принесла чай в японских чашечках без ручек и маленькие тарелочки с крышечками и поставила поднос на низкий столик.

— Но вы мне все объясните, расскажете мне все, что я должна знать, — продолжала госпожа Оленская, наклоняясь, чтобы подать ему чашку.

— Это вы мне все объясняете, вы открываете мне глаза на вещи, на которые я смотрел так долго, что перестал их видеть.

Она сняла с одного из своих браслетов маленький золотой портсигар, протянула сначала ему, потом взяла папиросу себе. На камине лежали длинные лучины для раскуривания папирос.

— О, тогда мы можем помогать друг другу. Но я нуждаюсь в помощи гораздо больше. Вы должны объяснять мне, что я должна делать.

У него вертелось на языке: «Не катайтесь по улицам с Бофортом», но он уже слишком глубоко проникся атмосферой этого дома — ее атмосферой, — а давать советы подобного рода все равно что велеть человеку, покупающему розовое масло в Самарканде, непременно запастись теплыми ботами для нью-йоркской зимы. Нью-Йорк сейчас казался намного дальше Самарканда, и, если они и в самом деле станут помогать друг другу, она уже оказала ему первую из их будущих взаимных услуг, заставив непредвзято посмотреть на родной город. Когда смотришь на него таким образом, словно в перевернутый телескоп, он выглядит ужасающе маленьким и далеким, но ведь из Самарканда он именно таким и должен казаться.

Поленья вспыхнули, она нагнулась и так близко поднесла к огню тонкие руки, что вокруг овальных ногтей появился слабый ореол. Свет придал бронзовый оттенок темным локонам, выбившимся из прически, и сделал ее бледное лицо еще бледнее.

— Есть множество людей, которые объяснят вам, что вы должны делать, — возразил Арчер, смутно завидуя этим людям.

— Ах… это все мои тетушки? И моя славная старая бабушка? — Она как бы беспристрастно взвешивала его замечание. — Все они немножко сердятся, что я поселилась одна, особенно бедная бабушка. Ей хочется держать меня при себе, но мне нужна свобода…

На Арчера произвело сильное впечатление, с какой небрежностью она говорит о всемогущей Екатерине, и его глубоко взволновала мысль о том, что заставило госпожу Оленскую жаждать свободы и одиночества. Но мысль о Бофорте не давала ему покоя.

— Мне кажется, я понимаю ваши чувства, — сказал он. — И все же ваши родственники могут дать вам совет, объяснить некоторые тонкости, указать дорогу.

Она подняла тонкие черные брови.

— Разве Нью-Йорк такой уж лабиринт? Я считала его прямым, как Пятая авеню. И все поперечные улицы перенумерованы1 — Казалось, она догадывается, что он не слишком это одобряет, и, улыбнувшись своею редкою улыбкой, которая волшебно озарила все ее лицо, добавила: — О, если бы вы только знали, как он мне нравится именно за это — за то, что он такой правильный и что на всем висят такие большие яркие вывески.

Он ухватился за эту мысль.

— Вывески могут висеть на всех предметах — но не на всех людях.

— Очень может быть. Наверное, я слишком упрощаю, но, если так, вы меня предостережете. — Отвернувшись от огня, она посмотрела на Арчера. — Здесь есть только два человека, которые, как мне кажется, понимают меня и могут мне все объяснить: вы и мистер Бофорт.

Арчер поморщился от такого соседства, но тотчас изменил свое мнение, понял и проникся сочувствием и жалостью. Она, наверное, жила так близко к силам зла, что до сих пор ей было легче дышать их воздухом. Однако, раз она чувствует, что и он ее понимает, его дело заставить ее увидеть Бофорта таким, каков он на самом деле, увидеть все то, что за ним стоит, и проникнуться ко всему этому глубоким отвращением.

— Я понимаю, — мягко отозвался он. — Но не отталкивайте своих старых друзей — я имею в виду пожилых дам, вашу бабушку Минготт, миссис Велланд, миссис ван дер Лайден. Они любят вас, восхищаются вами и хотят вам помочь.

Она покачала головой и вздохнула.

— Да, я знаю, знаю. Но лишь при условии, что они не услышат ничего неприятного. Тетушка Велланд именно так и сказала, когда я попыталась… Неужели здесь никто не хочет знать правду, мистер Арчер? Жить среди всех этих добрых людей, которые только и просят, чтобы вы притворялись, — вот настоящее одиночество! — Она подняла руки к лицу, и он увидел, как ее худенькие плечи задрожали от рыданий.

— Госпожа Оленская! Эллен! Не надо! — воскликнул он, вскакивая и склоняясь над нею. Он взял ее руку и стал гладить, утешая как ребенка, но она тотчас ее отняла и посмотрела на него полными слез глазами.

— Неужели здесь никто не плачет? Впрочем, в этом нет нужды, словно в раю, — уже со смехом сказала она, поправляя выбившиеся локоны и наклоняясь над чайником.

Его обожгла мысль, что он назвал ее Эллен, а она даже не заметила. Далеко, как в перевернутый телескоп, он увидел смутную белую фигуру Мэй Велланд — в Нью-Йорке.

Внезапно в дверь просунулась голова Настасий, которая произнесла что-то на своем певучем итальянском языке.

Госпожа Оленская, снова поправляя рукою прическу, утвердительно воскликнула: «Già, già! » — и вслед за укутанной в меха высокой дамой в черном парике и шляпе с красным пером в комнату вошел герцог Сент-Острей.

— Дорогая графиня, я привел к вам мою старинную приятельницу — миссис Стразерс. Она не была приглашена на вчерашний прием, но хочет с вами познакомиться.

Герцог одарил собравшихся сияющей улыбкой, и госпожа Оленская со словами приветствия направилась к странной паре. Она явно не отдавала себе отчета, как мало они подходят друг к другу и какую вольность позволил себе герцог, приведя с собою свою спутницу, — и, надо отдать ему справедливость, он, как понял Арчер, тоже этого не сознавал.

— Разумеется, я хочу познакомиться с вами, моя дорогая, — воскликнула миссис Стразерс зычным голосом, который как нельзя лучше подходил к ее ярким перьям и немыслимому парику. — Я хочу познакомиться со всеми, кто молод, интересен и обаятелен. Герцог сказал мне, что вы любите музыку, не правда ли, герцог? Вы ведь и сами играете на фортепьяно? Хотите завтра вечером послушать Иоахима? [77] Он будет играть у меня дома. В воскресные вечера у меня всегда бывает что-нибудь интересное — ведь по воскресеньям Нью-Йорк совершенно не знает, чем себя занять, вот я ему и говорю — приходите и веселитесь. Герцог думает, что вас можно соблазнить Иоахимом. У меня будет много ваших друзей.

Лицо госпожи Оленской зарделось от удовольствия.

— Чудесно! Как мило со стороны герцога вспомнить обо мне! — Она подвинула стул к чайному столику, и миссис Стразерс с наслаждением на него опустилась. — Конечно, я буду счастлива приехать.

— Вот и прекрасно, моя дорогая. И привезите с собой вашего молодого человека. — Миссис Стразерс дружески протянула руку Арчеру. — Никак не вспомню, как вас зовут, но я уверена, что мы знакомы, — я знакома со всеми здесь, в Париже и в Лондоне. Вы не по дипломатической части? У меня бывают все дипломаты. Вы ведь тоже любите музыку? Герцог, непременно захватите его с собой.

— Разумеется, — послышалось из недр герцогской бороды, и Арчер удалился, церемонно отвесив общий поклон. Ему казалось, что он, словно робкий школьник, затесавшийся в общество равнодушных и невнимательных взрослых, состоит из одного лишь спинного хребта.

Подобное завершение визита ничуть его не обескуражило, он только пожалел, что это не случилось раньше. Тогда бы он был избавлен от излишних проявлений чувства. Выйдя в холодную ночь, он тотчас же обнаружил, что Нью-Йорк снова сделался огромным и неизбежным, а Мэй Велланд — самой красивой из живущих в нем девушек. Он зашел в цветочный магазин, чтобы послать ей ежедневную коробку ландышей, что, к своему немалому смущению, позабыл сделать утром.

Выводя на своей карточке несколько слов и ожидая, когда ему подадут конверт, он оглядел напоминавший беседку павильон, и глаза его остановились на букете желтых роз. Он никогда не видел таких золотистых, как солнце, цветов, и первым его побуждением было послать их Мэй вместо ландышей. Но они никак не гармонировали с ее обликом — в их огненной красоте было что-то слишком яркое и жгучее. Повинуясь внезапному душевному порыву и не совсем отдавая себе отчет в своем поступке, Арчер попросил владельца магазина положить их в другую длинную коробку, сунул свою карточку во второй конверт, на котором написал имя графини Оленской, затем, направляясь к выходу, вытащил карточку и оставил на коробке пустой конверт.

В ответ на его вопрос хозяин уверил его, что розы будут тотчас доставлены по указанному адресу.

Назавтра Арчер уговорил Мэй после завтрака ускользнуть на прогулку в парк. По стародавнему обычаю епископального Нью-Йорка, в воскресенье днем она всегда ходила с родителями в церковь, но на этот раз миссис Велланд простила дочери небрежение, ибо утром ей удалось убедить Мэй не противиться удлинению срока помолвки — ведь иначе не успеть приготовить приданое из надлежащего числа дюжин белья с ручной вышивкой.

День выдался изумительный. Над безлистым древесным сводом блистало лазурное небо, а внизу осколками кристаллов искрился покрывавший аллею снег. Погода великолепно оттеняла лучезарную красоту Мэй, и она разрумянилась, как молодой клен на морозе. Арчер гордился взглядами, которыми ее провожали, и чистая радость обладания рассеяла гнездившиеся в нем сомнения.

— Как чудесно, просыпаясь каждое утро, вдыхать аромат ландышей, — сказала она.

— Вчера их принесли поздно. Утром у меня не хватило времени.

— То, что вы каждый день про них вспоминаете, гораздо приятнее, чем если бы вы дали постоянный заказ и они появлялись бы по утрам минута в минуту, словно учительница музыки, — как было у Гертруды Леффертс, когда они с Лоренсом обручились.

— Да, конечно, — засмеялся Арчер ее остроте. Искоса бросив взгляд на румяную как яблоко щеку, он почувствовал себя таким богатым и уверенным в себе, что решился сказать — Вчера вечером, когда я заказывал вам ландыши, я увидел роскошные желтые розы и велел послать их госпоже Оленской. Я правильно сделал?

— Как мило с вашей стороны! Она очень любит цветы. Странно, что она нам о них не сказала. Сегодня у нас на завтраке она упомянула, что мистер Бофорт прислал ей чудные орхидеи, а кузен Генри ван дер Лайден — целую корзину гвоздик из Скайтерклиффа. Мне кажется, она удивлена. Разве в Европе не принято посылать цветы? Она считает, что это прелестный обычай.

— О, вполне естественно, что цветы Бофорта затмили мои, — с досадой заметил Арчер. Потом он вспомнил, что не приложил к розам своей карточки, и еще больше рассердился на себя за то, что вообще о них заговорил. Он хотел сказать: «Вчера я был у вашей кузины», но заколебался. Раз графиня Оленская не упомянула о его визите, будет неудобно, если он об этом скажет. Однако умолчание придавало этому эпизоду оттенок тайны, который был ему неприятен, и, чтобы переменить тему, он заговорил об их собственных планах, об их будущем и о том, что миссис Велланд настаивает на долгой помолвке.

— Не такая уж она долгая! Изабел Чиверс и Реджи были помолвлены два года, а Грейс и Торли — почти полтора. Разве нам плохо?

Это был традиционный девичий вопрос, и он устыдился, что находит его до странности детским. Она, конечно, говорит с чужих слов, но ведь ей скоро исполнится двадцать два года. Интересно, когда «порядочные» женщины начинают говорить сами за себя?

«Наверное, никогда, коль скоро мы им сами не разрешаем», — подумал он и вспомнил, как огорошил мистера Силлертона Джексона дерзким заявлением, что «женщины должны пользоваться такой же свободой, что и мы».

Скоро ему придется снять повязку с глаз этой молодой девицы и предложить ей посмотреть на мир. Но сколько поколений женщин, прежде чем появилась на свет Мэй, легли в фамильную гробницу, так и не сняв с глаз повязки? Он содрогнулся при мысли о некоторых новейших теориях и о неоднократно упоминаемой в ученых трудах кентуккийский пещерной рыбе, [78] у которой за ненадобностью атрофируется зрение. Что, если он велит Мэй Велланд открыть глаза, а они смогут лишь пустым взором смотреть в пустоту?

— Нам могло быть гораздо лучше. Мы были бы только вдвоем, могли бы отправиться в путешествие.

Ее лицо посветлело.

— Это было бы чудесно!

Разумеется, она бы с удовольствием поехала путешествовать, но мама не поймет, почему им вздумалось поступать не так, как поступают все.

— Как будто это не понятно само собой! — настаивал жених.

— Ах, Ньюленд! Вы такой оригинал! — восторженно воскликнула Мэй.

У него сжалось сердце, ибо он увидел, что говорит именно то, чего ожидают от молодого человека в его положении, а ее ответы — вплоть до самого слова «оригинал» — продиктованы ей традициями и инстинктом.

— Оригинал! Мы все похожи друг на друга, как куклы, вырезанные из одного сложенного листа бумаги. Мы словно узор, нарисованный по трафарету на стене. Неужели мы с вами не можем поступать по-своему, Мэй?

Остановившись в пылу спора, он увидел, что ее ясные глаза восхищенно на него смотрят.

— Так что же нам делать? Бежать и тайно обвенчаться? — засмеялась она.

— Если вам угодно…

— О Ньюленд! Значит, вы и вправду меня любите! Ах, как я счастлива!

— Так почему не стать еще счастливее?

— Но мы ведь не можем вести себя как герои романов?

— Почему? Почему? Почему?

Казалось, его настойчивость ей наскучила. Она отлично знала, что ничего этого они сделать не могут, но придумывать доводы было слишком хлопотно.

— Я недостаточно умна, чтобы с вами спорить. Но ведь это… ведь это вульгарно, не правда ли? — спросила она, радуясь, что нашла слово, которое окончательно исчерпывает тему.

— Неужели вы так боитесь быть вульгарной? Вопрос этот, очевидно, ошеломил Мэй.

— Разумеется… я бы не хотела… но ведь и вы тоже, — с некоторой досадой отозвалась она.

Арчер молчал, нервно постукивая тростью по башмаку и чувствуя, что она и в самом деле нашла удачный способ закончить спор; Мэй же беспечно продолжала:

— Да, знаете, я ведь показала Эллен мое кольцо. Она говорит, что никогда еще не видела такой прекрасной оправы. Говорит, что ничего подобного нет даже на рю де ля Пэ. [79] Ах, Ньюленд, у вас такой тонкий художественный вкус!

На следующий день, когда Арчер в ожидании обеда угрюмо курил у себя в кабинете, к нему зашла Джейни. Сегодня он не заглянул в клуб, возвращаясь из конторы, — он служил по юридической части, не слишком утруждая себя работой, как было принято среди состоятельных ньюйоркцев его круга. Он был и не в своей тарелке, и слегка не в духе, и мысль о том, что ежедневно в один и тот же час он делает одно и то же, наводила на него уныние и ужас.

«Однообразие, однообразие», — неотвязно звучало у него в голове, когда он смотрел на знакомые фигуры в цилиндрах, небрежно развалившиеся за зеркальными стеклами, и именно потому, что в этот час он обыкновенно заезжал в клуб, сегодня он нарочно отправился прямо домой. Он знал не только то, о чем будут толковать члены клуба, но и какая роль отводится в этой дискуссии каждому из них. Главной темой будет, конечно, герцог, но подробному разбору, несомненно, подвергнется также появление на 5-й авеню некоей златокудрой особы в маленькой канареечной коляске, запряженной парою черных кобов (которые, как все полагали, имели прямое отношение к Бофорту). «Женщин подобного сорта» (как их называли) в Нью-Йорке было мало, а таких, которые ездили в собственных экипажах, и того меньше, и появление мисс Фанни Ринг на 5-й авеню в час прогулок фешенебельной публики глубоко взволновало общество. Не далее как вчера ее карета проехала мимо кареты миссис Лавел Минготт, и последняя, тотчас же дернув висевший возле ее локтя колокольчик, приказала кучеру отвезти ее домой. «Что, если бы это случилось с миссис ван дер Лайден? » — с ужасом спрашивали друг друга ньюйоркцы. Арчер представил себе, как в эту самую минуту Лоренс Леффертс произносит речь о разложении общества.

Когда Джейни вошла в библиотеку, Арчер сердито поднял голову и тотчас вновь склонился над книгой (это был только что опубликованный «Шателяр»[80] Суинберна), словно вовсе не заметил прихода сестры. Она взглянула на заваленный книгами письменный стол, открыла томик «Озорных рассказов», [81] скорчила гримасу при виде архаического французского языка и вздохнула:

— Какие ученые книги ты читаешь!

— Что скажешь? — спросил он сестру, стоявшую перед ним с видом Кассандры. [82]

— Мама очень сердится.

— Сердится? На кого? За что?

— Только что тут была мисс Софи Джексон. Брат просил ее передать, что приедет после обеда. Почти ничего не сообщила, потому что он ей запретил — хочет сам все подробно рассказать. Он сейчас у тети Луизы ван дер Лайден.

— Ради всего святого, Джейни, повтори еще раз. Сам господь бог не поймет, о чем ты толкуешь.

— Сейчас не время богохульствовать, Ньюленд… Мама и так в отчаянии, что ты не ходишь в церковь…

Арчер с тяжким стоном вновь погрузился в книгу.

— Ньюленд! Выслушай меня. Твоя приятельница госпожа Оленская была вчера в гостях у миссис Лемюэл Стразерс, она ездила туда с герцогом и мистером Бофортом.

При последних словах этого известия молодого человека охватила безотчетная ярость. Чтобы ее подавить, он засмеялся.

— Ну и что такого? Я знал, что она туда собирается. Джейни побледнела и вытаращила глаза.

— Ты знал, что она туда собирается, и не попытался ее остановить! Предостеречь?

— Остановить? Предостеречь? — он снова засмеялся. — Я ведь не собираюсь жениться на графине Оленской. — Слова эти показались ему самому какими-то фантастическими.

— Но ты женишься на ее родственнице.

— Ох уж эти родственники! — насмешливо произнес он.

— Ньюленд, неужели тебя не интересуют родственники?

— Ничуть!

— И тебе все равно, что подумает тетя Луиза ван дер Ланден?

— Абсолютно все равно — если она способна заниматься пустяками, словно какая-нибудь старая дева, — отозвался Арчер.

— Мама не старая дева, — поджав губы, объявила его девственная сестрица.

Ньюленда так и подмывало крикнуть ей в ответ: «Вот именно старая дева, и ван дер Лайдены — старые девы, да и мы все — стоит нам хоть чуточку соприкоснуться с реальностью — тоже превращаемся в старых дев», но, заметив, что ее длинное кроткое лицо вот-вот исказится от плача, он устыдился, что напрасно ее обидел.

— К черту графиню Оленскую! Не болтай глупостей, Джейни, я не обязан ее опекать.

— Конечно нет, но ведь ты же сам попросил Велландов поскорее объявить о помолвке, чтоб мы все могли ее поддержать, и, если бы не это, тетя Луиза никогда не пригласила бы ее на обед в честь герцога.

— Не вижу в этом приглашении ничего дурного. Она была там красивее всех, и благодаря ей обед не казался таким заупокойным, как все вандерлайденовские банкеты.

— Но ты же знаешь, что дядя Генри позвал ее только ради тебя, это он уговорил тетю Луизу. А теперь они так расстроились, что завтра возвращаются в Скайтерклифф. Знаешь, Ньюленд, по-моему, тебе надо спуститься к маме. Мне кажется, ты просто не понимаешь, каково ей сейчас.

Ньюленд застал мать в гостиной. Подняв озабоченное лицо от шитья, она спросила:

— Джейни тебе рассказала?

— Да, — он старался говорить таким же спокойным тоном, как и она. — Но я не могу принимать все это всерьез.

— Даже оскорбление, нанесенное кузине Луизе и кузену Генри?

— Неужели их можно оскорбить такой чепухой, как визит графини Оленской к женщине, которую они считают вульгарной?

— Считают!

— Ну да, они правы, но у нее можно послушать хорошую музыку и повеселиться в воскресные вечера, когда весь Нью-Йорк умирает от тоски.

— Хорошую музыку? Сколько мне известно, там была женщина, которая влезла на стол и распевала песенки— из тех, что поют в Париже в известных заведениях. Там курили и пили шампанское.

— Но ведь такие вещи происходят и в других местах, а мир еще не перевернулся.

— Надеюсь, ты не намерен защищать французское воскресенье, друг мой?

— Когда мы были в Лондоне, я частенько слышал, как вы ворчали по поводу английского воскресенья, мама.

— Нью-Йорк — не Париж и не Лондон, — сказала миссис Арчер.

— Разумеется, нет! — простонал ее сын.

— По-видимому, ты хочешь сказать, что здешнее общество не столь блестяще. Ты, конечно, прав, но мы принадлежим к этому обществу, и те, кто к нам приезжает, Должны уважать наши обычаи. Особенно Эллен Оленская — ведь она вернулась сюда именно для того, чтобы уйти от той жизни, какую ведут в блестящем обществе.

Ньюленд ничего не ответил, и миссис Арчер продолжала:

— Я собиралась надеть шляпу и просить тебя съездить со мною на минутку к кузине Луизе. — Видя, что Арчер нахмурился, она заметила: — Мне кажется, ты мог бы объяснить ей, что, как ты сам сейчас говорил, за границей общество не такое, как у нас… Публика там менее разборчива, и госпожа Оленская, возможно, не понимает, как мы смотрим на подобные вещи. Ты ведь и сам знаешь, что это было бы лишь в интересах госпожи Оленской, — с невинным лукавством добавила она.

— Милая мама, я, право, не вижу, какое нам до всего этого дело. Герцог ездил с госпожою Оленской к миссис Стразерс, он даже сам привез миссис Стразерс с ней познакомиться. Когда они приехали, я как раз был там. Если ван дер Лайдены хотят с кем-нибудь поссориться, то настоящий виновник пребывает под их же собственной крышей.

— Поссориться? Ньюленд, ты хоть раз слышал, чтобы кузен Генри с кем-нибудь ссорился? Герцог — их гость, к тому же иностранец. Иностранцы совершенно не разбираются в тонкостях — да и где бы они могли этому научиться? Но графиня Оленская родилась в Нью-Йорке, и ей следовало бы уважать чувства ньюйоркцев.

— Ну, если им необходима жертва, я разрешаю вам бросить им на растерзание госпожу Оленскую, — с досадой воскликнул Арчер. — Я не понимаю, почему мы с вами должны искупать ее грехи.

— О, разумеется, ты рассуждаешь с точки зрения Минготтов, — возразила его мать обиженным тоном, который обыкновенно означал, что она вот-вот рассердится.

Печальный дворецкий раздвинул портьеры гостиной и объявил:

— Мистер Генри ван дер Лайден.

Миссис Арчер уронила иголку и дрожащей рукою отодвинула назад свой стул.

— Еще одну лампу! — крикнула она вслед удаляющемуся слуге, а Джейни тем временем наклонилась к матери, чтобы поправить ей чепец.

На пороге появилась фигура мистера ван дер Лайдена, и Ньюленд Арчер поспешил навстречу дяде.

— Мы только что говорили о вас, сэр, — сказал он. Мистер ван дер Лайден, казалось, был изумлен этим известием. Он снял перчатку, чтобы пожать руки дамам, и, пока Джейни подвигала ему кресло, застенчиво поглаживал свой цилиндр.

— И о графине Оленской, — добавил Арчер. Миссис Арчер побледнела.

— Ах, она очаровательная женщина. Я только что от нее, — сказал мистер ван дер Лайден, и на чело его вновь снизошло безмятежное спокойствие. Он опустился в кресло, по старинному обычаю положил на пол рядом с собою цилиндр и перчатки и продолжал — У нее просто дар расставлять цветы. Я послал ей гвоздики из Скайтерклиффа и был поражен. Вместо огромных букетов, какие делает наш садовник, она разбросала их по несколько штук тут и там. Я даже не могу объяснить, как именно. Я узнал об этом от герцога. Он сказал: «Съезди посмотри, с каким вкусом она обставила свою гостиную». И в самом деле. Я бы с удовольствием отвез к ней Луизу, если бы все вокруг не было таким… таким неприятным.

Мертвая тишина была ответом на этот совершенно не свойственный мистеру ван дер Лайдену поток слов. Миссис Арчер достала свое вышивание из корзинки, куда она перед тем нервно его сунула, а Ньюленд, который, прислонясь к камину, теребил рукою ширму из перьев колибри, при свете внесенной в комнату второй лампы увидел застывшую от изумления физиономию Джейни.

— Дело в том, — продолжал мистер ван дер Лайден, поглаживая свою длинную ногу бескровной рукою, отягощенной огромным кольцом с печаткой пэтруна, — дело в том, что я заехал поблагодарить ее за прелестную записку, которую она прислала мне по поводу цветов, а также — но это, разумеется, только между нами — дружески предостеречь ее, чтобы она не разрешала герцогу возить ее с собой в гости. Не знаю, слышали ли вы…

Миссис Арчер изобразила снисходительную улыбку.

— Разве герцог возит ее в гости?

— Вы же знаете, каковы эти английские вельможи. Все они одинаковы. Мы с Луизой очень любим нашего кузена, но от людей, привыкших вращаться при европейских дворах, напрасно ожидать внимания к нашим маленьким республиканским тонкостям. Герцог ездит туда, где ему весело, — мистер ван дер Лайден умолк, но никто ничего не сказал. — Да, кажется, вчера он ездил с нею к миссис Лемюэл Стразерс. Силлертон Джексон только что рассказал нам эту глупую историю, и Луиза очень огорчилась. Я решил, что проще всего поехать прямо к графине Оленской и объяснить — вы, разумеется, понимаете, — всего лишь тончайшим намеком объяснить, как мы в Нью-Йорке смотрим на некоторые вещи. Я подумал, что мог бы сделать это очень деликатно… потому что в тот вечер, когда она у нас обедала, она отчасти высказала пожелание… отчасти дала мне понять, что была бы благодарна за советы. Так оно и оказалось.

Мистер ван дер Лайден обвел взглядом комнату с выражением, которое — будь на челе его хотя бы малейший признак низменных страстей — можно было бы назвать самодовольным. Но в его чертах запечатлелась лишь мягкая доброжелательность, которую почтительно отразило лицо миссис Арчер.

— Ах, какие вы оба милые, дорогой Генри! Всегда! Ньюленд особенно ценит ваш поступок — ведь это касается нашей славной Мэй и его новой родни.

Она бросила предостерегающий взгляд на сына, который сказал:

— Да, сэр, в высшей степени. Но я был уверен, что госпожа Оленская вам понравится.

Мистер ван дер Лайден с бесконечной кротостью на него посмотрел.

— Я никогда не приглашаю в свой дом людей, которые мне не нравятся, мой милый Ньюленд, — произнес он. — Именно это я только что сказал Силлертону Джексону. — Взглянув на часы, он встал и добавил: — Однако меня ждет Луиза. Мы сегодня рано обедаем, так как едем с герцогом в оперу.

Когда за гостем торжественно задвинулись портьеры, семейство Арчер погрузилось в молчание.

— О, боже, как романтично! — не выдержала наконец Джейни. Никто в точности не знал, к чему относятся ее отрывочные комментарии, и родные давно оставили всякие попытки их разгадать.

Миссис Арчер со вздохом покачала головой.

— Только бы все это хорошо кончилось, — произнесла она тоном человека, которому доподлинно известно, что ничего подобного не будет. — Ньюленд, сегодня вечером ты должен остаться дома и принять Силлертона Джексона — я просто не знаю, что ему сказать.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒