Лиз Дженсен 8 страница

Я в первый раз видел ее такой возбужденной; лицо ее перестало походить на маску.

– Что ж, – заметил я, – это же будет победа, правда?

– Но какой ценой? Вы что, не понимаете? – Она покосилась на меня и вновь уставилась на дорогу. – Это ведь его отец.

Я промолчал. Мы подъехали к больничной стоянке и припарковались. Натали выключила мотор, и мы молча посидели в машине, сквозь лобовое стекло глядя на сияющую белизну фасада. Жаркий вечерний ветер приносил запах дыма, сосновой смолы, а еще сладость цветов табака и жасмина. Трещали цикады, воздух давил тревожным предощущением грозы. Оно пробирало до костей, будто страсть или ужас.

– Послушайте, – сказала она. – Я, конечно, сорвалась, когда Луи сел в постели и позвал отца. Извините. Но мне просто хотелось его защитить. Я боюсь, он не переживет таких воспоминаний.

Может, она и права, подумал я; однако от моей солидарности добра не будет. Я посмотрел в небо – там сгущались облака.

– Я вам уже говорил, что в случае выздоровления его память целиком не восстановится. И потом, не стоит пересекать мост, до него не дойдя.

– Пойдемте в больницу, – вдруг сказала она. – Нехорошо, что мы тут сидим.

Как и обещал Наварра, в приемном покое уже обосновался полицейский – он сообщил, что заменяет обычного охранника, который совершает обход помещений. Мы сразу направились в палату. За весь вечер Луи ни разу не шевельнулся, сказала ночная медсестра Марианна. И прибавила, что заходил полицейский, обещал заглядывать каждые полчаса.

Марианна нервничала.

– Бедный Луи, – прошептала она. – Я и не знала.

– Возможно, в больницу будет звонить Пьер Дракс, – предупредил я. – Если позвонит он, или кто-нибудь позвонит и бросит трубку, или откажется назваться, мигом звоните Жоржу Наварре, а потом мне. Но беспокоиться вам не о чем.

Гостевые комнаты располагались в новом здании на четвертом этаже. Я прихватил в приемном покое ключ, и мы с Натали молча поднялись на лифте. Комната была большая, обставлена скудно. Натали увидела чайник и предложила кофе. Я замялся, потом согласился. Натали пошла в ванную за водой.

– Натали, – медленно проговорил я, когда она вернулась, – расскажите, что случилось тогда в горах.

Она покраснела, настроение мгновенно испортилось.

– Я бы не хотела об этом вспоминать, – тихо сказала Натали. Включила чайник, присела напротив меня в кресло, честно посмотрела мне в глаза. – Это очень больно.

– Я понимаю. Еще бы. Простите меня. Но… Вам ведь уже пришлось давать показания в полиции. Мне-то вы можете рассказать? Мне кажется, я имею право знать, как его лечащий врач. Быть может, в мозгу у Луи происходит больше, чем мы думаем. А если он выйдет из комы, его душевное состояние может влиять пагубно.

Натали еле сдерживала слезы. В унисон гудению ветра за окном заворчал в комнате чайник. Я ждал, дыша очень размеренно.

– Мы поссорились. Я и Пьер. Луи терпеть не мог, когда мы ссорились, пытался это прекратить.

– Из-за чего началась ссора?

– Пьер заметил, что Луи жует конфеты – у него их оказался полный карман. Пьер рассердился. Ему не нравилось, что Луи ест конфеты. Заявил, что я неправильно воспитываю сына. А я про конфеты даже не знала. Но Пьер все никак не мог успокоиться. Все говорил и говорил. Обвинял меня и в том, и в этом. Твердил, что я плохая мать. Луи не выдержал и побежал к обрыву. Мы – за ним. Пьер догнал его первый. Он очень сильный. Схватил Луи и потащил к машине, сказал, что забирает его в Париж. Луи вырвался и побежал, но Пьер снова его нагнал у самого обрыва, они там боролись и… В общем, я не успела.

Она подняла глаза – в них была боль.

– Я запомнила его лицо, когда он падал. Рот открыт, будто он что-то хочет мне сказать, но…

Натали умолкла, а я зажмурился. Я видел эту сцену: Пьер орет на сына; Натали кричит; мальчик в панике мечется. Оступился ли он случайно, или его столкнул отец, который в ярости готов был сметать все на своем пути? Я ждал продолжения, но Натали молчала. Мы прислушивались к раскатам грома, потерявшись в своих мыслях.

– Луи всегда был на моей стороне, – наконец произнесла Натали. – И никогда на стороне Пьера. Говорю же, они плохо ладили.

– Почему?

Вскипел и выключился чайник. За окном громыхнуло, заглушив стрекот цикад. Натали закрыла глаза и ответила, не поднимая век:

– Может, все было бы иначе, будь Пьер его родным отцом. Но Пьер ему не родной отец.

– Что? – в изумлении переспросил я. Натали так и сидела молча, с закрытыми глазами, словно боясь увидеть мое лицо.

– Отец Луи – совсем не Пьер.

– А кто?

– Другой человек. Жан-Люк. К счастью, он исчез из моей жизни. Мы не собирались заводить ребенка.

– А. Простите. То есть…

– Я познакомилась с Пьером, когда Луи было месяца два. Мы поженились, и Пьер усыновил Луи. Но ничего не вышло. Начались проблемы. Пьеру трудно было принять Луи как собственного сына. У него были… ну, смешанные чувства. В том числе негативные. Все эти несчастные случаи с Луи… я начала подумывать, что таким образом Луи старался подлизаться к Пьеру. По-моему, то же самое думал и Марсель Перес. Терапия продвигалась очень медленно. Были свои удачи и неудачи. А потом… Ну, в общем, сеансы прекратились.

Настал мой черед молчать – я обдумывал ее рассказ. Вполне логично. Натали не обязана была делиться со мною раньше, но теперь многое прояснилось. Прежде всего, неприязнь Пьера к Луи.

– А полиция все это знает? – в конце концов спросил я.

– Разумеется.

И все же что-то не складывалось. И не только потому, что ссора возникла из-за конфет. Господи боже мой, такая трагедия из-за каких-то конфет!

– Если Пьер так не любил вашего сына, я совершенно не понимаю, зачем ему было увозить его в Париж. В чем там было дело?

Натали открыла глаза почти удивленно, будто вопрос мой абсурден.

– Он хотел проучить меня. Меня и Луи. За то, что мы так близки. За то, что любили друг друга сильнее, чем его. И могли обходиться без него. Было еще множество причин, непонятных любому здравомыслящему человеку. Но Пьеру они были понятны. Есть люди, которым нужны заложники.

Мне хотелось расспросить больше об отношениях Луи с Пьером и о настоящем отце мальчика, но я сдержался. Натали этого не вынесет – по крайней мере, сейчас. Она заварила кофе, и мы выпили его в молчании. Интересно, принимала ли она «прозак», прописанный Филиппом Мёнье? Но и этого я не стал спрашивать – на сегодня достаточно. Натали сидела прямая как струна и напряженно глядела в пустоту, словно в этом мире ее не существовало. И в ней самой тоже. Я спросил о родных, и Натали сказала, что завтра позвонит матери в Гваделупу, сообщит о случившемся, постарается не напугать.

– Мне пора, – произнес я. – Здесь вам будет спокойно.

Мы оба поднялись, и Натали проводила меня до двери. Я поцеловал ее в обе щеки.

– Мне спокойно с вами, – пробормотала она, и воздух словно расцветился. Она грустно улыбнулась, и в сумраке я видел, как разглаживаются ее черты. Нет, она не была классической красавицей. Но в тот момент она была прекрасна детской, почти ангельской невинностью. Невысказанные чувства переполнили меня, и я оторвался от нее. Когда я ушел, нас обоих словно окутало громадное нежное облако, невидимое, легче воздуха.

Когда я подходил к дому, началась гроза. Первый час ночи, но воздух жарко загустел. В кухне я сделал себе бутерброд; есть, однако, не хотелось. Я принял душ и, чтобы не будить Софи, на цыпочках пошел в соседнюю комнату. Видимо, жена меня услышала, потому что дверь распахнулась. На Софи было старое хлопчатобумажное кимоно, глаза красные от слез. Софи вытащила из кармана какой-то белый квадрат и подняла его, точно флаг парламентера. Письмо.

– Тебе сегодня пришло, – сказала она. – Я открыла.

Я задохнулся.

– Ты открыла письмо на мое имя?

– Мне показалось, это интересно. А что, не нужно было? Ты ведешь себя так, словно тебе есть что скрывать. Тебе есть что скрывать?

Тут-то я и заметил, что она пьяна.

– Дай сюда, – сказал я и вырвал из ее руки письмо.

Конверт такой же, как у Натали. Адрес, накарябанный тем же безумным почерком. Я читал молча, и сердце мое сжималось и разжималось, точно кулак в панике.

Дорогой доктор Даннаше,

Вы должны меня лечить, а вместо этого вы все время думаете, как бы сделать секс с моей мамой. Держитесь от нее подальше. Я вам точно говорю, если не послушаетесь, случится плохое. Я вас предупреждаю. Не приближайтесь к моей маме.

Луи Дракс

Я закрыл глаза и постарался перевести дух.

– Ты же говорил, что Луи Дракс в коме, – произнесла Софи заплетающимся языком; в голосе появилась неприятная хрипотца. У меня закружилась голова. Да, смутно подумал я. Мы все считали, что он в коме. – Ты был с ней, – сказала Софи, не ожидая ответа. – Ты был с матерью этого мальчика.

Я не отрицал. Честно говоря, мне было все равно, что подумает Софи.

– Я знаю. Я чувствую. Ты у меня весь как на ладони, Паскаль. Она проползла в твое сердобольное сердце. Посмотри, на кого ты стал похож. Все это… так унизительно. Для нас обоих. Так больше нельзя. Я так не хочу. И не буду. Я уеду в Монпелье, побуду с девочками. А ты разберись в себе.

Да, надо было ее пожалеть, только я не мог. Между нами выросла пропасть. И росла, по сантиметру в минуту. И вот уже – бездонное ущелье, и через него не перебраться. Да я и не хотел. Софи напилась, и мне было противно.

– Поди проспись, завтра у тебя будет раскалываться голова. Утром поговорим. – И я отправился спать в другую комнату.

Но прежде я позвонил в полицейский участок и оставил сообщение для Наварры. В детали не вдавался, просил о встрече завтра утром. Потом лег и натянул на себя простыню; за стенкой рыдала Софи, но я к ней не пошел. Я устал, меня терзали Пьер Дракс и его письмо. Но дождь стучал по стеклу и не давал спать, и в итоге я почти неохотно задумался о нашем браке. Что-то ушло – то, что мы делили с Софи. Мы не радовали друг друга – а ведь прежде, молодыми, мы танцевали в гостиной и целовались, а потом тянули друг друга на пол и занимались любовью, пока наверху тихо спали наши дочери. Мелани двадцать, Ориане двадцать один; обе уже вылетели из гнезда. Если вдуматься, я восхищался Софи, она мне даже нравилась. Но любил ли я ее? Глупый вопрос – я больше не мог на него ответить. Что-то умерло между нами. Но умерло так медленно и тихо – мы даже и не заметили, когда или даже как это случилось. Наверное, мы обленились. Лень такое делает с людьми. Ослепляет.

И еще я полюбил другую женщину.

* * *

Спал я урывками, меня преследовало ощущение, будто что-то искривилось и внутри, и снаружи. В мире бессознательного передо мною всплывали картинки из детства в Бретани, но когда я вырвался из дремы, от снов остались одни осколки. Я был странно беспомощен, словно из меня выкачали силы. Я в смятении понял, что не хочу идти на работу, даже ради Луи и его матери. У меня сдали нервы. Моя работа и мои коматозные пациенты внезапно опротивели мне. Ради чего, с дрожью спрашивал я себя, я выманиваю жизнь из этих человечьих оболочек? И кто из нас больше оторван от реальности – мои пациенты или их врач? При этой мысли все во мне сжалось. Сейчас я понимаю, что неопределимый страх, поглотивший меня в то утро, был предчувствием грядущих событий. Но я уже встал на этот путь, и обратной дороги не было.

Я вошел в спальню, где Софи еще спала, свернувшись калачиком и обняв подушку. Она раскраснелась во сне и была так мила. Мне было жаль ее и стыдно за вчерашнюю неприязнь. Я знал, что нужно ее разбудить, а не уходить как вор, но у меня не хватало мужества. Я тихо поцеловал ее в щеку и уже прикрывал дверь, когда Софи заговорила:

– Я все равно поеду в Монпелье.

– Я не стану тебя удерживать.

– Почему?

– Потому что ты хочешь уехать. Зачем тратить силы на напрасные уговоры? Девочки будут рады. А вечером я вам позвоню.

– Нет, Паскаль, не звони. Позвони, когда разберешься в себе. Я так понимаю, сейчас ты совершенно запутался.

Я ничего не ответил. Как всегда, Софи попала в самую точку.

Было всего восемь утра, но уже палило жаркое солнце, рассеивая прохладу ночной грозы. Даже чайки умолкли. Я поднимался по холму и принюхивался. Взаправду ли сосновый лес и лаванда отдают дымом, или я в своей паранойе повсюду вижу катастрофы? Войдя в приемный покой, я воспрял духом. Белый цвет успокоил меня, помог отстраниться, как всегда происходит с белизной. Я задержался в холле у телевизора, посмотрел новости. Все-таки запах дыма мне не померещился. Ночной дождь не остановил лесных пожаров: ветер дул с моря, и огонь продвигался к нам. Однако события за стенами больницы казались нереальными, как жизнь на Луне. Меня зазнобило: кондиционер работал на полную мощность, и после уличной жары кровь буквально вскипала в венах.

В надежде мягко вписаться в рабочий день, начав с простого, я заглянул к нашему новому физиотерапевту Карин, которая трудилась над Изабель. Я постоял в дверях, пытаясь стряхнуть беспокойство. Я любовался работой Карин: она делала массаж любовно, не переставая ласково разговаривать, и манипулировала руками-ногами Изабель, время от времени объясняя ассистенту Феликсу возможности оборудования. Карин год проучилась в Соединенных Штатах и привезла оттуда много интересных идей. Прежнего физиотерапевта я не любил. Он вечно ходил с кислой физиономией, а пациентов разминал с такой силой, словно готовил их к соревнованиям по бодибилдингу. Поэтому я был рад, когда он уволился, дабы пристальнее заняться собственными мускулами, и оставил в покое мускулы моих подопечных.

Завидев меня, Карин подошла и оживленно заговорила про новое оборудование, которое хотела бы заказать. Мы как раз обсуждали плюсы и минусы новой системы джакузи, и тут вошел отец Изабель, Эрик Массеро. Он мельком взглянул на дочь – сейчас Феликс электромассажерами обрабатывал ей плечи и руки. Массеро решительно зашагал ко мне. Господи, я про него забыл. Да я вообще про всех забыл. Я пожал Эрику руку и извинился за то, что не смог выделить ему время. Но сейчас мы можем спокойно поговорить, сказал я. У бедного Эрика глаза были на мокром месте. Он сказал, что ему не нравится состояние Изабель. Мы обещали, что у девочки будет больше шансов выздороветь, когда она наберет вес. Да, она действительно стала больше двигаться, но из комы не выходит вот уже несколько месяцев. И еще – ей хватает питания через трубку? Я успокоил его, как мог, и посоветовал наладить отношения с женой. Вы что, хотите сказать, из-за этого Изабель и не приходит в себя? Вы на это намекаете? Вполне может быть, ответил я. Неловкий разговор, и я провел его отнюдь не идеально; я ужасно расстроился. Лишнее подтверждение тому, что я теряю форму, зациклился на Луи и его матери, обделяя вниманием остальных. Жаклин из-за этого несет двойную нагрузку, как всегда, но пора брать себя в руки, пока Воден или еще кто не заметил, как я витаю в облаках и как отстранился от жизни пациентов и их родных за неделю, что прошла с появления Луи.

Я ушел, а Эрик так и остался стоять у окна, задумчиво глядя в сад. Я отправился в палату, где возле Луи – после его внезапного припадка – теперь дежурили неотступно. Но к нему я не подошел. Я хорошо относился к мальчику, но теперь он словно замарался; после истории с письмами я перестал верить кому-либо, даже коматозному Луи. Глупость несусветная, однако именно так оно и было.

Я сел за стол, принялся разбирать какие-то бумаги и в спешке набрасывать заметки по Изабель Массеро. Но в голове крутилась одна и та же мысль: неужто я начинаю сдавать? Через несколько минут, словно ответ на мой вопрос, пришел Ги Воден, замученный и нервный. Я сразу насторожился.

– Паскаль, хорошо, что я тебя застал, – сказал Ги и присел на стул напротив меня. – По-моему, нам нужно поговорить. Дело в том, что… – сказал он и почесал руку. – Извини, что вмешиваюсь, но вчера вечером Софи звонила моей Даниэль. Софи очень расстроена. Сказала, что у тебя роман с мадам Дракс. – Он тяжело вздохнул. – Это правда?

– Господи, Ги, конечно нет!

Я был просто взбешен. (Какая глупость! Мы просто поцеловались! Это еще ни о чем не говорит! ) Происходит какая-то ахинея, объяснил я Ги. И рассказал ему про письмо с угрозой от Пьера Дракса, написанное якобы от имени Луи.

– Все это бредни Пьера Дракса, – прибавил я. – Который теперь внушил эти бредни Софи. А та помчалась докладывать вашей жене. Кстати, скоро сюда приедут из полиции: наверное, вам придется усилить охрану.

– Да, я в курсе – рассеянно ответил Ги. – Но послушай. Не могла же Софи все выдумать. Она совершенно уверена.

– Да это какая-то инквизиция!

– Мы желаем тебе добра, – Ги понизил голос. Мы оба разом глянули, нет ли поблизости медсестер. – Ты сам прекрасно понимаешь, что это не очень хорошо выглядит. Расхолаживает персонал. Кстати, остальные родственники тоже заметили, что ты стал рассеян. Ходят слухи, знаешь ли. Даже Джессика Фавро кое-что говорила, а ведь она всегда за тебя горой. Массеро тоже разочарован. Он прилетел аж из Испании, и для Изабель эта неделя может оказаться решающей.

Тут в палату вошла Жаклин, увидела сердитое лицо Водена, развернулась на каблуках и ретировалась в дальний угол. Наверняка и до Жаклин уже дошли слухи. Я вздохнул с облегчением, когда наш разговор был прерван звонком из полиции. Звонила Шарвийфор. Знаками я показал Водену, что мы договорим позже.

– Подумай хорошенько, – заметил Воден и удалился.

– Детектив Шарвийфор, полиция Виши. Жорж Наварра сказал мне, что и вы получили письмо?

Голос резкий и усталый; было слышно, как она щелкает клавишами компьютера.

– Да, – ответил я. – Если вы говорили с Натали Дракс, наверняка уже знаете, что Луи снова нас поразил. – Я подвинул к себе лист бумаги и начал машинально писать фамилию «Шарвийфор».

– Да, я в курсе. Очень интересно. Предупредите медсестер: бдительность и надзор круглосуточно. Далее: вы уверены, что Луи не мог написать эти письма?

– Это немыслимо.

– Но ведь он сел и заговорил, так? Позвал отца? Почему не мог написать?

– Слушайте, мы не понимаем механизмов его приступа. Но уверяю вас, вокруг столько персонала – мальчик не мог бы встать незамеченным.

– Кажется, в палате работает камера наблюдения?

Черт, ручка протекает. Можно сказать, меня загнали в угол.

Жаклин прикатила инвалидные коляски, чтобы родственники вывезли пациентов в сад. Я взял Луи – надел ему наушники и включил кассету с голосом матери. Мы выехали наружу. Воздух был одновременно выжжен и влажен.

В саду ко мне заспешила Джессика Фавро.

– Меня очень беспокоит Натали Дракс, – сказала она.

– В каком смысле?

– Она не хочет с нами общаться. Очень странно. Она никого к себе не подпускает. Ей так тяжело переносить горе в одиночку, но мне кажется, что…

– Что этого она и хочет?

– Да.

– Что ж, пока будем уважать ее выбор, – сказал я. Но уловил неуверенность в своем голосе, и Джессика тоже ее уловила. Что-то действительно не так, что-то не клеится, просто у меня нет времени разбираться. Откланявшись, я покатил коляску к декоративному пруду с фонтаном – он переливался на солнце, разбрасывая крошечные радуги. Мы с Луи сделали два круга, а затем я присел на скамейку и прочитал вслух несколько страниц из «La Plan& #232; te bleue». Я не помню, сколько мы так просидели – я лишь глядел на фонтан. Прошли минуты, а может, часы. Мозг как будто выжали. Я пытался представить, о чем думает сейчас Пьер Дракс. Как он поступит дальше? Неужели он действительно следит за мной и Натали?

И если так, близко ли он сейчас?

Мне примстилось, будто я почувствовал спиной чей-то взгляд, поэтому я встал и покатил коляску обратно в палату.

Около часа я проработал в кабинете, а затем позвонила Жаклин и сказала, что приехала Шарвийфор, она сейчас в палате. И впрямь: детектив сидела возле Луи и разглядывала его, словно лабораторный образец. Я замер в отдалении, наблюдая, как Шарвийфор снимает льняной форменный пиджак грибного цвета; под пиджаком обнаружилась белая рубашка – она едва не трещала по швам под напором пышного бюста.

Шарвийфор повесила пиджак на стул, не спуская глаз с Луи – наблюдательность не врача, но полицейского, для которого любой объект обречен стать уликой. Собственно говоря, Луи в некотором роде и был уликой. Шарвийфор подняла и отпустила руку мальчика, и та безвольно упала на кровать. Я-то прекрасно знаю, что у коматозных пациентов рефлексы отсутствуют: что ж, теперь детектив убедилась в этом сама. Я еле сдерживался, чтобы не прекратить это безобразие. Потом Шарвийфор дунула ребенку в лицо – опять никакой реакции. Затем она наклонилась и довольно громко проговорила ему на ухо:

– Луи? Ты меня слышишь? Я – детектив Шарвийфор. Ты спишь? Я бы хотела задать тебе несколько вопросов.

Откашлявшись, я торопливо приблизился и протянул ей руку. Детектив выпрямилась; меня вновь поразила чистота ее синих глаз, ясных и пронзительных.

– Значит, вы полагаете, что Пьер Дракс преследует свою жену? – спросил я, когда мы пожали друг другу руки. Шарвийфор посмотрела на меня холодно – да, какие странные, поразительные глаза.

– Доктор Даннаше, вопросы буду задавать я, и никак не наоборот.

Эта женщина – полная противоположность Натали Дракс. Неудивительно, что они не поладили.

– Что ж, задавайте, – вежливо ответствовал я.

– Что вы можете сказать о состоянии Натали Дракс?

Жестом я попросил ее отойти; мы пересекли палату и остановились у окна в сад.

– Ясное дело, женщина убита горем. – Я слышал в голосе раздражение и – да, нарочитость. Но и сдержаться не мог. – Я считаю, у нее нормальные реакции для человека, который уже не один месяц находится в состоянии стресса, а сейчас предвидит, возможно, последнюю каплю.

Детектив пристально посмотрела на меня:

– Вы хотите сказать, она близка к нервному срыву?

– Я просто говорю, что ее состояние нестабильно.

– Значит, она все-таки может сорваться?

Еще вчера, мчась сквозь оливковую рощу, я опасался самоубийства Натали; и уж точно я считал, что Филипп правильно прописывал ей «прозак». Но я не собирался говорить об этом Шарвийфор. Не в таких выражениях.

– Я считаю, она может не выдержать стресса, – сказал я.

– Уверяю вас, доктор Даннаше, я делаю все возможное, чтобы раскрыть это преступление.

– Что вам удалось узнать?

– Простите, но у нас не принято разглашать подробности расследования.

– Я знаю. Но если Натали грозит опасность – например, Дракс проникнет в больницу и попытается напасть на нее, на Луи или на меня…

Шарвийфор уверила меня, что ее коллеги обеспечивают нашу безопасность. Она уже беседовала с доктором Воденом. Повсюду в городе развешены фотографии Пьера Дракса, местная полиция поднята на ноги, снова объявлен розыск. Арест Дракса – лишь вопрос времени. Его обязательно поймают, я могу не беспокоиться. Тем временем из Парижа приезжает мать Пьера Люсиль, она хочет повидаться с Луи, а кроме того, после инцидента с письмами полиция собирается допросить ее снова. Нужно постараться, чтобы Люсиль и Натали не встречались. Старая мадам Дракс недовольна разводом сына с первой мадам Дракс; она считает, Натали – худшее, что случалось с ее сыном; Натали отвечает ей взаимностью. В результате бабушка толком не виделась с Луи.

– Но теперь она твердо намерена увидеть внука, – заключила Шарвийфор.

– То есть это второй брак Пьера Дракса? – Странно, что Натали не сказала об этом. О чем еще она умолчала? Но Шарвийфор не стала вдаваться в подробности. Ее интересовало, что мне известно о падении Луи в ущелье.

– Какова версия Натали Дракс? – осторожно спросила она.

– А что?

– Мне интересно, насколько ее версии разнятся. Пока мы не поймали Пьера Дракса, мадам Дракс – наш единственный свидетель. Разве что случится чудо, Луи очнется и сам обо всем расскажет. Скажите мне как эксперт – каковы шансы?

– Очень малы.

– Но во время приступа…

– Приступ – чистая случайность. Не буду и притворяться, что способен его объяснить. Может, сильная судорога, кратковременное возвращение в сознание – но это весьма нетипично. Не рассчитывайте, что Луи так запросто очнется и начнет давать вам показания. Не очнется и не начнет.

Мы стояли и молча обдумывали судьбу несчастного Луи; затем Шарвийфор вновь заговорила:

– И все-таки, что вам рассказала Натали?

– Практически ничего. Все началось из-за конфет. Отец и сын подрались. Луи упирался, потому что Пьер вдруг захотел увезти его в Париж, а мальчик был против.

– Натали говорила, где стояла, когда это случилось?

Я покачал головой:

– Я что, должен был просить ее нарисовать план? Вы меня простите, но мне кажется, что это ваша работа, а не моя.

Шарвийфор постучала мыском туфли по полу.

– Я сегодня говорила с Ги Воденом. Я так понимаю, ваша жена звонила его супруге и была в расстроенных чувствах. Переживала, что вы с мадам Дракс… ну, довольно близки.

Я замер в ужасе. С какой стати Ги рассказал ей об этом?

– Не беспокойтесь, доктор Даннаше. Я никого не осуждаю.

Меня прошиб пот.

– Я бы не сказал, что мы с ней особенно близки, – пробормотал я.

– Может, и так. Но, по крайней мере, вы с ней дружите, лечите ее сына. Я надеялась, у вас будут какие-то полезные соображения.

– Нет, – твердо ответил я. – Вряд ли.

Шарвийфор задумалась.

– Я попрошу вас быть внимательней и ни от чего не отмахиваться, – медленно проговорила она. – Если Натали скажет что-нибудь странное, необычное или такое, что противоречит ее прежним показаниям, – позвоните мне. Например, что за история с конфетами?

– А что такого?

– Как можно поссориться из-за пакетика конфет? Вас это не удивляет?

– Когда человек на взводе, он может сорваться по любому поводу. Очень много семейных ссор происходит из-за пустяков, – холодно ответил я.

– А вам известно, что Пьер Дракс – не родной отец Луи? – медленно произнесла Шарвийфор и в упор посмотрела на меня. Моим первым порывом было сказать, что я не в курсе. Сам не знаю почему; временами я сам себя не постигаю.

– Да, мне это известно, – наконец сказал я. Голос тихий и далекий; громадный, прожорливый червь тревоги ворочался во мне. Шарвийфор неотрывно смотрела на меня – изучала мою реакцию. Даже не трудилась это скрывать. Осталось только вытащить лупу и сунуть ее мне в лицо. – И кто же его настоящий отец? – спросил я как можно безразличнее.

Детектив улыбнулась:

– Ведь это вы дружите с мадам Дракс. Спросите у нее сами.

– Вы хотите, чтобы я за ней следил? – Меня вдруг охватил гнев. – Чтобы я делал за вас вашу работу?

– Нет. Но это же вы у меня выспрашиваете. – Я это проглотил. – Раз она призналась вам, что Пьер – не родной отец Луи, она еще, должно быть, рассказала, что, когда Луи был грудным, она чуть не отдала его на усыновление, а потом передумала.

Я скрестил руки на груди и тут же пожалел, что тем самым выдал себя окончательно.

– Нет, я этого не знал. Но неудивительно, что она не сказала. Это же очень личное, правда?

– Да, несомненно.

– А этот психолог, Перес. Я бы хотел с ним пообщаться.

– Это пожалуйста, – сказала Шарвийфор. – Позвоните к нам в участок, мы дадим его телефон. Но он может отказаться разговаривать с вами.

– Почему?

– Перес нынче не в лучшей форме. Он не смог вылечить Луи. Вначале все вроде бы шло хорошо. Но мадам Дракс была недовольна и в итоге отказалась от его услуг. После трагедии она приехала к Пересу и обвинила во всем его. Он тяжело это воспринял и вообще перестал практиковать.

– И чем он сейчас занимается?

– Пьет.

О боже, подумал я. Чем дальше, тем хуже. Сославшись на занятость, я поспешил удалиться. Я вышел из палаты, чувствуя на себе взгляд Шарвийфор – она буравила меня глазами, словно лазером.

Когда я вернулся в кабинет, Ноэль доложила, что приходил Жорж Наварра. Ему требовались образцы почерка всех, кто контактировал с Луи, включая медсестер и даже Карин, хотя та видела Луи лишь однажды. Ноэль отксерила для инспектора мое деловое письмо и новогоднюю открытку от Филиппа Мёнье. Все образцы почерков отправятся на графологическую экспертизу в Лион. Что ж, подумал я, нужно отдать Шарвийфор должное: она старается. Я подумал о Софи. Наверняка уже приехала в Монпелье. Завтракает с девочками в их любимом ресторанчике на берегу моря. Я представил, как они втроем сидят за столом, и перед ними их любимое блюдо – раки, большая тарелка, месиво из панцирей, клешней и долек лимона. Будет белое вино, сплетни, а главное – смех. Солнце на лицах. Интересно, когда Софи им расскажет – и сколько? Пожалуй, всё. У них нет секретов.

Днем я решил посидеть дома за докладом. Без Софи можно спокойно сосредоточиться на работе – получается лучше, чем в больнице. Но то была не единственная причина. Я отправился домой самой длинной дорогой, через деревню. На центральной площади подошел к доске объявлений у здания мэрии-. Воздух звенел от жары и полнился мерцающими миражами. На плакате «В розыске» я увидел лицо мужчины, которого Натали любила и за которого вышла замуж. Темноволосый мужчина лет сорока с лишним, со следами исчезнувшей красоты: крепкие скулы, высокий лоб, глубоко посаженные глаза. В лице Пьера Дракса чувствовалась внутренняя сила – сила, которой я не предвидел. Сердце мое сжалось. Пьер невозмутимо смотрел на меня в упор. На миг я почувствовал укол зависти, а потом – явного неприятия. Нет, даже скорее отвращения. Я ненавидел этого человека: он пытался убить собственного сына, а теперь угрожал и мне. Не исключено, что в этот самый момент он следит за Натали, или строит козни против Луи, или и то и другое. Этот человек знал, кто я такой и – отчасти – как я отношусь к его жене. Он хотел отнять у меня Натали. Я вспотел и отвернулся, устыдившись страха, что внезапно окатил меня.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒