Макс Барри 11 страница

«В укрытие, – велел я Контурам. – Отнесите меня в какое‑ нибудь укрытие».

Спустя какое‑ то время мы остановились. Лола сползла с меня медленно и мучительно. Я увидел зеленую загородную улицу. Она выглядела странно, как будто явилась из телепередачи, и я сообразил почему: здесь я вырос. Контуры вернули меня в детство.

– У тебя кровь на подбородке, – сообщила Лола.

Я утерся рукавом. Крови было много. В основном, очевидно, из бицепса. Куда мне выстрелили. Куда мне выстрелили. Не новость, но меня снова накрыло. Я дрожал. Голова кружилась, меня бросало из жара в холод.

– Похоже, у меня шок, – проронил я. Точного определения не знал, но слово казалось подходящим.

Лола отошла на несколько шагов и села на траву. Казалось, она разглядывает свою обувь.

Я обхватил себя руками и стиснул. Интересно, кто теперь живет в этом доме? Может быть, если я постучусь, меня угостят какао и разрешат посмотреть телевизор.

– Ты эгоист, – объявила Лола.

Я взглянул на нее. Ее слова казались несправедливыми.

– Я не думал, что должен быть лучше всех. Я не считал, что это вопрос конкуренции.

Интересно, как поведут себя Контуры, если я упаду в обморок? Возможно, так и останутся стоять, пока я буду бессильно свисать с них.

– Ты хотел отомстить придуркам, которые обижали тебя в школе? Этим ты занимался?

Я прищурился. Странно, что Лола так сильно во мне ошибалась. Контуры понимали меня лучше.

– Мы призваны помогать людям, – сообщила Лола своим туфлям.

Действие тетродотоксина явно закончилось. Я решил вступить в спор. Первый поединок с девчонкой, не считая начальной школы.

– Я протезист, – сказала Лола. – Я даю людям органы.

– Скажи просто, что любишь Карла.

Она повернулась ко мне. В сумраке черты были чуть призрачными.

– Что?

– Ты любишь его. Карла и его новые руки.

– Карла люблю?

– Ф‑ фу… – произнес я, намереваясь начать этим некую фразу, но какую – забыл.

– Что?

– Раз так – ступай и выйди за него замуж.

– Ты спятил?

– Не, – буркнул я.

Голову повело. Все закружилось. В небе что‑ то пронеслось: птица или космический корабль. Мир набирал вес и темнел по краям. Я попытался рассчитать химические реакции, разгулявшиеся в моих венах, – взаимодействие адреналина, бета‑ блокаторов и анальгетиков, но уравнения ускользнули и перемешались. Что будет, если растворить формулу в формуле? Это был хороший вопрос.

«Чарли», – произнесла Лола. Я всматривался в нее, так как губы двигались, но беззвучно. Потом я понял, что звуки были, но я слушал не ту частоту в моей голове. Я откинулся в Контурах, взглянул на небо. Лола пыталась удержать меня в вертикальном положении.

– Чарли!

– Что? – проговорил я.

– Нужно отвезти тебя в больницу. – Она огляделась. – Черт? В больницу нельзя. Там нас найдут.

– Кто?

– Эти… «Лучшее будущее». Люди, которые убьют нас, чтобы скрыть незаконные испытания искусственных органов. Вспомнил?

– Мне… нужно… сесть.

– Ты уже сидишь.

Я посмотрел на Контуры. Это было так.

– Чарли, не уплывай.

Где‑ то залаяла собака. Ветер трепал каштановые пряди Лолиных волос.

– Я знаю место. Подруга из больницы. Она живет неподалеку.

– Подруга?

– Да. Чарли. Чарли.

– Что?

– Нужно пройти еще немного.

Я взглянул на нее. Сообразил, что наша ссора исчерпана.

– Хорошо.

– Точно?

– Точно.

Мы поднялись по ступенькам к уютному загородному дому и остановились на затененном крыльце. Лола подняла руку, чтобы позвонить, но замялась:

– Одно условие. Не ругай ее собак.

– С какой стати я буду ругать ее собак?

– Я не говорю, что ты будешь. Просто не трогай их.

Логическая непоследовательность на время затмила боль и усталость. Таким уж я уродился.

– Должно быть, ты догадалась, что буду. Иначе зачем об этом говорить?

– Забудь.

– С ее собаками что‑ то не так?

– Нет, но она их любит, и, если ты что‑ нибудь брякнешь, будет неудобно.

– Ладно. – Боль возвращалась. – Я ничего не скажу о собаках.

– Говори. Но только хорошее.

– Я скажу, что они прелесть.

– Не смей! Мурашки по коже.

– Но что же мне говорить? Лола! Объясни, что сказать!

Она позвонила.

– Скажи, что тебе нравятся их наряды.

Поднялся лай. Лола не уточнила, сколько собак, – их явно было много. И они были маленькие. Так я решил.

Фонарь на крыльце зажегся. Я несколько опешил от внешнего вида Лолы: глаза ее глубоко запали, свитер от «Лучшего будущего» испачкан грязью и кровью. Для встречи по одежке дела наши были плохи.

Дверь отворилась, на пороге стояла женщина в атласном халате, державшая, как мне показалось, сумочку, пока та не тявкнула. Другие собачки маячили при лодыжках и лаяли. Все они были одеты в красно‑ зеленые платьица. Женщина обняла Лолу свободной рукой. Лола ударилась в слезы. Через ее плечо женщина взглянула на мое лицо, тело, ноги. Я понял, что знаком с ней. Это была доктор Анжелика Остин.

– Можно нам войти?

Доктор Анжелика медлила. Она пыталась поставить мне психиатрический диагноз. Неплохо, если учесть, что дом ее был полон разодетых миниатюрных собачек.

– Конечно‑ конечно. – Она придержала дверь.

На секунду мне показалось, что доктор Анжелика захлопнет ее до того, как я успею последовать за Лолой. Возможно, она подумала о том же. Но губы ее дрогнули, и она разрешила мне войти. Едва я шагнул в прихожую, под ноги метнулась собачка, и я ее чуть не раздавил. Пришлось останавливать Контуры вручную. Собака была слишком мала, чтобы сработало автоматическое предупреждение столкновений. «Это чревато проблемами», – подумал я.

Доктор Анжелика закрыла дверь:

– Я не удивлена.

Собачка у нее на руках уставилась на меня. Не знаю, о чем она думала. Но о чем‑ то думала точно.

– Мы в беде, – призналась Лола. – Нам нужна помощь.

Я закрыл глаза. Я был готов. Я видел, как Менеджер спиной вперед летит из окна. Не сводя с меня глаз.

– Чарли.

Я открыл глаза. Рядом с Лолой стояла Кассандра Котри, плечом к плечу.

– Простите, – каркнул я.

– Он ныряет и выныривает, – сказала Лола.

Кассандра Котри кивнула. Это была не Кассандра Котри. Это была доктор Анжелика. Между ними не было ни малейшего сходства.

– Покажите мне эту руку.

– Не трогайте мои руки.

Глубокие карие глаза доктора Анжелики напоминали собачьи. И выражение тоже было одинаковым. Теперь я знал, о чем думала псина: «Этот тип приносит беду».

Я терял сознание и вновь его обретал. Я понимал, что Лола и доктор Анжелика отключают меня от нервного интерфейса, как будто получал на сей счет телеграммы. Это были данные без информации.

– Я тебя предупреждала, – произнесла доктор Анжелика.

– Знаю, – ответила Лола.

– То же самое, что с тем транстибиалом.

– Нет. Он меня любит. Ты не понимаешь, Анжелика. Он рисковал из‑ за меня жизнью.

– Ты первая, кто увидел в нем человека, когда он лишился ноги. Конечно, он тебя любит. Они все тебя любят. На первых порах.

– Давай не будем.

Я открыл глаза, так как в руке возникло тянущее ощущение. Доктор Анжелика зашивала кожу хирургической нитью.

Лола погладила меня по голове:

– Все хорошо, Чарли. – (Я возлежал у нее на коленях. ) – Она тебя чинит.

Я прикрыл глаза.

– То, что у него, я вряд ли вылечу.

– Перестань.

– Он самострел. Я и выписывать его не хотела.

– Ты не понимаешь.

– В прошлый раз ты говорила то же самое. И в позапрошлый. И не говори, что «сейчас все иначе». Это я тоже слышала. Пока то безногое чудо не попыталось забить тебя стулом до смерти.

– У него были неприятности.

– И вечно это оказывается мужик без чего‑ то, и вечно ты собираешь его по частям, и это всегда кончается плохо. Объясни мне, Лола. Посмотри мне в глаза и скажи, чем он тебя обворожил. Тем, что остался без ноги?

– Хорошо. Это правда. Конечно, этим. Ну и что? Почему все не может пойти иначе? Почему не может быть хорошо?

– Это какая‑ то дикость, Лола. Я люблю тебя, но эта твоя тяга к ампутантам… тебе она не на пользу.

– Тебе нравятся мужики с сильными руками. Тебя привлекают… мышечные волокна. Это не дикость? Любить человека за структуру костей или цвет глаз? Разве не дико? Я люблю Чарли. И может быть, это было дико, когда началось, но дико всё. Сам поиск подходящего тебе человека – занятие дикое. Почему его запах влияет на чувства к нему? А голос? Овал лица? Я не знаю. Но вряд ли есть способ влюбиться так, чтобы это не было дико.

Мой мир, превратившийся в мыльный пузырь, пронзило острой болью.

– Уй, – произнес я.

– Осторожнее с ним.

– Царапина, – отозвалась доктор Анжелика. – Пуля едва его задела. – Тон ее, однако, смягчился. – Я все делаю аккуратно.

– Спасибо, – сказала Лола.

Я проснулся счастливым. Было темно. Я не знал, где нахожусь, но в недавнем прекрасном сне обнимал Лолу и пребывал в безопасности. Я лежал неподвижно, пытаясь не спугнуть очарование, но реальность постепенно просачивалась, а с ней – неприятности вроде той, что меня преследует мстительный охранник с многофункциональными руками‑ кувалдами. И все же мне было не так уж плохо. Все проблемы выглядели пустячными по сравнению со словами Лолы: «Я люблю его». С Лолой вместе все они казались разрешимыми. Она была моей независимой переменной.

На потолке красовался плакат с динозавром. Я повернул голову. Динозавры – повсюду. Корзина в углу была набита игрушечными грузовиками. Детская комната. Теперь я обратил внимание, что и кровать мала. Очень мала. Я вскинул голову. Ног на мне не было.

Пальцы ног свело судорогой. Ступню скрутило. Икры налились огненной сталью, и тот факт, что все это мне только казалось, не играл никакой роли. Я отшвырнул одеяло и принялся массировать место, где должны были находиться обезумевшие мышцы, но знал, что без Контуров все это пустая трата сил, и оказался прав. Из глаз хлынули слезы. «Когда ты в последний раз принимал анальгетики? – вопрошал мозг. – Двенадцать часов назад? Шестнадцать? Теперь будет еще больнее».

– Ноги! – взвыл я. – Мне нужны мои ноги!

– Хочешь тост? – спросила Лола. – Есть арахисовое масло. Могу тебе сделать тост с арахисовым маслом.

В телевизоре медсестра с впечатляющим вырезом выглядывала из окна. Симпатичный доктор, стоявший за ней, говорил, что ей это с рук не сойдет.

– Так что же? – не отставала Лола. – Да или нет?

– Кофе.

– Ты уже выпил достаточно кофе.

Она вышла из кухни. Я стоял в Контурах посреди гостиной и смотрел телевизор. Чтобы освободить место, мне пришлось отодвинуть копытом диван. Теперь тот стоял у стены, оккупированный тремя озлобленными собачками. На одной была курточка из искусственной кожи. Я надеялся, что ее звали не Элвис.

– Почему ты не пьешь воду?

– Я не хочу воды.

Врач на экране страстно обнял медсестру. Неожиданный поворот.

– Чарли, я понимаю, у тебя ломка, – проникновенно сказала Лола. – Но от воды будет легче.

– Вот этому? – Я кивнул на забинтованную руку.

– Анжелика говорит, что это царапина.

– По‑ моему, инфицированная.

Помолчав, Лола ответила:

– Хорошо, она посмотрит вечером снова.

Доктор Анжелика уехала на работу. Предполагалось, что она вернется с болеутоляющим. До тех же пор я мог рассчитывать лишь на безрецептурные лекарства. Это было значительно ниже моего обычного уровня потребления. Каждое гавканье этих разодетых крысенышей проворачивало в моем мозгу нож.

– Я сделаю тебе тост, – сказала Лола. – И принесу воду.

Она ушла в кухню. Мне не хотелось раздражаться. Всему было виной мое тело, которое наказывало меня за отсутствие анальгетиков. «Лола забрала твои органы, – говорило оно. – Унесла твои ноги, пока ты спал». Я не обращал на это внимания. Я не собирался спорить с собственным телом. Я дам ему то, что оно просит. Но когда‑ нибудь оно заплатит за это. «Лучшее будущее» не единственная исследовательская контора на свете. Я что‑ нибудь придумаю. Игра была не окончена, и я знал это, потому что иначе быть не могло.

Доктор Анжелика вернулась домой в 18. 18. Каждый мускул моего тела обратился в стекло. Кишечник был в панике, а нервы заводились с полуоборота. Я чуть было не передавил вездесущих собачек столько раз, что уже хотел проделать это намеренно.

Они учуяли приближение доктора Анжелики раньше меня, подняли неистовый лай, бросились к двери и стали ее скрести. Я на секунду испугался, что пришел Карл, но тут доктор Анжелика опустилась на колени и собрала в охапку столько, сколько смогла, и засмеялась, покуда они извивались и лизали ее лицо. Это было своего рода позорищем. Я хочу сказать, что понимаю, сколь радостно встретиться, но должно же быть чувство собственного достоинства. Незачем переворачиваться на спину и показывать гениталии. Не понимаю, как можно радоваться рабской преданности. С религией у меня та же история.

Доктор Анжелика поставила сумку на пол. Это был редкий случай, когда правила социального поведения очевидны: я должен был выделить Анжелике минуту на собак и только потом спросить, есть ли в сумке болеутоляющие. Я молча стоял в конце коридора и ничего не извлекал из того факта, что все мои члены тела рыдали. Наконец она подняла глаза:

– Лекарства?

Мои зубы клацали.

– Да, пожалуйста.

– Вам следовало сокращать прием. – Доктор Анжелика вытянула прозрачную жидкость из пузырька. – Незачем принимать так много. Кто вас лечит в компании?

– Я.

Я улыбнулся своему отражению в зеркале ванной комнаты. Я был само предвкушение. Мы с телом взбирались в кабинке на пик американской горки.

– Так не годится. Эти средства вызывают привыкание.

– Привыкание. То есть низкий уровень допамина в мозгу? Это поправимо.

– В смысле?

– Я могу починить свой мозг… – Я осекся, увидев, что доктор Анжелика уже вроде и не собирается делать мне укол. – А вы…

Она подошла к двери в ванную, прикрыла ее и остановилась. Мой мозг стал подсказывать способы завладеть шприцем и не сломать его.

– Вы не закончили. Вы хотите заменить протезами и другие органы.

Я ответил не сразу:

– Мне не нравится слово «протез». Оно подразумевает слабое подобие. Я – улучшаю. Вам известно, что мне достаточно подумать о пункте назначения и ноги сами доставят меня туда?

Я высказал это, исходя из того, что, будучи хирургом, доктор Анжелика была и человеком науки. Я не рассчитывал на всеобщие восторги по поводу целиком искусственного тела. Но ноги с навигатором – налетай.

– Прошлой ночью вы проснулись с криком, потому что не могли спать без протезов. Это не улучшение. Вам становится хуже.

Мои ноги шагнули вперед. Глаза доктора Анжелики расширились. Мои тоже, так как я ничего подобного не хотел. Я всего лишь раздумывал, как бы взять шприц.

– Моя биологическая часть адаптируется с трудом, – согласился я. – Это не довод против технологии.

Рука доктора Анжелики шевельнулась. «Господи, она же погубит шприц», – подумал я.

– Подождите! Я ценю вашу заботу. Но это мое тело. Я сам принимаю решения.

– До вас мне дела нет. Можете разрезать себя на кусочки, мне все равно. Я беспокоюсь за Лолу.

– Полно вам, с Лолой все в порядке. Она в безопасности.

– Разве?

– Да! – Я начинал паниковать. Шприц был совсем близко. – Какие вам еще нужны слова?

– Я хочу, чтобы вы признали: Лола совершенна, как она есть.

Я медлил с ответом. Может ли кто‑ то быть совершенным? В большинстве отношений это невозможно. Нельзя быть совершенным какое‑ то время. Вы либо совершенны, либо нет. И я не считаю, что биология работает совершенно. Она обеспечивает эффективную аппроксимацию. Вакуум совершенен. Число пи совершенно. Жизнь – нет.

Но я понимал, что все это будет очень трудно объяснить Анжелике, которая в любом случае спрашивала не о том, совершенна ли в моих глазах Лола в совершенном смысле этого слова, но лишь о том, считаю ли я совершенной, то есть достаточно хорошей, ее биологическую природу. И в этом случае ответ был ясен.

– Лола совершенна, как она есть.

– Вы колебались.

– Что?

– О чем тут думать? Вы либо хотите ее порезать, либо нет.

– Нет. Подождите. Мне пришлось расшифровать ваше определение совершенства.

Медицина. Ее называют наукой, но она больше напоминает декоративно‑ прикладное искусство с латинскими терминами.

– Я не собираюсь резать Лолу, – добавил я.

– Я вам не верю.

– Вы даже не понимаете, чем я занимаюсь. Дело не в том, чтобы резать. Этот процесс – печальная необходимость для улучшения функций.

– Лола знает, что вы собираетесь улучшить ее функции?

– Я не собираюсь улучшать Лолу!

– Чушь собачья.

Анжелика подняла шприц. На этот раз я был уверен, что ему конец. Ноги дернулись вперед.

– Богом клянусь…

– Вы лжете, я вижу!

– Да нет же!

Ноги шагнули вновь, на сей раз далеко. Доктор Анжелика прижалась к двери. Ноги собирались ударить ее. Так, чтобы пробить ею дверь.

– Стойте! – заорал я. – Ни с места! Все хорошо! Обещаю, все будет нормально, я клянусь, клянусь!

Ноги не двигались. Я закрыл глаза. Думать о хорошем. Я расслабляюсь здесь, в ванной, в полном одиночестве. Я никуда не хочу идти. Я не хочу двигаться, совсем не хочу.

Доктор Анжелика втянула воздух. Потеря контроля над ногами меня подставила. Я не знал, как преподнести это в положительном ракурсе. Но когда я открыл глаза, ее лицо смягчилось.

– Ладно, – сказала она. – По крайней мере, от души. – Она поглядела на шприц и присела на унитаз. – Помойтесь, когда закончите. От вас пахнет.

Она открыла дверь и вышла.

Мне понадобилось время, чтобы сообразить. Доктор Анжелика решила, что я говорил с ней.

– О вас расспрашивают всех подряд, – сообщила доктор Анжелика. Она потянулась через стол и подцепила картофелину. – В больнице.

Лола застыла, не успев донести до рта вилку с латук‑ салатом.

– Кто?

– «Лучшее будущее», – ответила доктор Анжелика. – Шныряют повсюду и требуют сообщать о любых контактах.

Я не слушал. Я беседовал с моими ногами. «Ау, – говорил я. – Слышите меня? »

– Что ты им сказала?

– Ничего.

Лола взглянула на меня. Вспомнив, что вроде бы должен есть, я ткнул вилкой в морковь.

– Что нам делать?

– Я уже объясняла. – Доктор Анжелика нагнулась и подхватила скулившую в ногах собачку. Блестящие глазки впились в меня через стол. – Идите к федералам. Скажите, что компания проводит незаконные медицинские опыты. Тогда о «Лучшем будущем» можно будет забыть, гарантирую.

«Дайте знак. Пошевелитесь. Или еще что‑ нибудь сделайте».

Доктор Анжелика почесывала собачку за ушами.

– Его ждут неприятности, но они неизбежны. Он убил человека. Смысл в том, что вы избавитесь от компании. А она опасна. Вы не представляете, на что они способны. Привлеките власти, пока улики не уничтожены. Пока федералам еще есть что конфисковать. – Она стегнула меня взглядом.

Мой правый Контур подскочил и наподдал столешницу. Посуда подпрыгнула на пару дюймов и с грохотом села на место. Собачонка рванула с коленей Анжелики и скрылась в дверях, откуда злобно уставилась на меня.

– Чарли? – позвала меня Лола.

– Извините, – сказал я. – Да. Со мной все в порядке.

Я стоял в ванной, чистил зубы и разглядывал себя в зеркале. Мои ноги не обладали сознанием. Это было невозможно. Я бы поверил, что они могут мыслить самостоятельно, если бы, вскрыв их, увидел, что ими управляют микроскопические эльфы. Нельзя свести воедино инертные материалы и получить личность.

И тем не менее. Творилось что‑ то непонятное. Сбой, которого я не предусмотрел.

Вошла Лола, улыбнулась мне и принялась искать вокруг раковины зубную щетку. Она задела меня бедром. Отыскав наконец небольшую голубую щетку, изучила ее и выдавила пасту.

– Ты слышал о случаях, когда собственная слюна кажется противной? – Она сунула щетку в рот и так говорила. – Представь себе.

– Мрф, – промычал я.

– Ме флось пать на фофе пофлой нофью. – Она покачала головой.

– Пать?

– Пать. – Она повернула щетку и выпятила подбородок. Во рту у нее бушевал океан из пасты. – Спать.

Я ощутил слабое, едва заметное притяжение.

Она наклонилась и сплюнула.

– Давай стащим тот матрас с кровати Гаррисона. Тогда мы сможем спать рядом.

Гаррисоном звали сына Анжелики. Он приезжал на выходные два раза в месяц. Лола поведала мне об этом раньше с горящими от ярости глазами, после чего пустилась рассказывать о людях, которых я не знал и которые совершали поступки, коими мне якобы полагалось интересоваться. Такие рассказы я всегда воспринимаю плохо, поскольку в них нет полезной информации. Мне было печально слышать, что Род ставит свою карьеру выше карьеры доктора Анжелики. Но я не знал Рода. Я не понимал, что мне делать с этими сведениями.

– Может быть, нам… пора познакомиться ближе.

Я хотел сплюнуть в раковину, но Контуры не шелохнулись. Они стояли стоймя. «Нагнитесь», – подумал я.

Пальцы Лолы гладили складку на моей рубашке.

– Идем в постель.

В мозгу шепнуло: «Лола не нравится ногам». Это было глупо. Но это пребывало в согласии с данными. «Они ревнуют».

– Пошли.

Пальцы Лолы нащупали мои. Она открыла дверь и выглянула в коридор. Я последовал за ней в комнату сына Анжелики. Со спины Лола выглядела маленькой и беззащитной, и я вдруг решил, что Контуры собираются ее пнуть. Я остановился. Она повернулась и поманила меня. Я был в смятении. Я часто думал о том, как лягу с Лолой в постель. Очень часто. Но я не хотел ее убивать.

– Давай же, Чарли.

Она вернулась, потянула меня в спальню и закрыла дверь. Ее руки обвились вокруг моей талии. Голова запрокинулась.

– Подожди.

– Мм, – откликнулась Лола. Она встала на цыпочки, ее губы искали мои.

– Я не уверен…

Наши губы встретились. Я забыл о разумных ногах. Или, по крайней мере, они стали менее важными. Значение имела лишь близость с Лолой. Затем я понял, что и в самом деле приближаюсь к ней. Невидимое притяжение нарастало, металлические пальцы тянулись к ее сердцу. Глаза Лолы распахнулись. Ее руки толкнули меня.

– Чарли! – Какую‑ то секунду она не могла оторваться. Затем ей удалось сделать два нетвердых шага назад. Ее грудь вздымалась и опадала. – Оно опять!

Теперь я мог судить по трем эпизодам. Первый: в ее номере, когда мы впервые оказались наедине. Второй, когда я ее спасал. И третий – сейчас.

– Это происходит, когда у тебя учащается сердцебиение.

– Что? – Лола схватилась за грудь. – Что происходит?

– Стоп. Остынь. Не пугайся. Так только хуже.

– Что оно делает?

– Попытайся думать о чем‑ то другом. Давай о собачках Анжелики? Они такие забавные. – (Тут все собачки до единой подняли вой. Коридор наполнился топотом многих лап и лаем. Бесполезные меховые мешки. ) – Хорошо. Давай подумаем.

– Это бомба. Боже! В меня заложили бомбу.

– Может быть, – сказал я. Лола побелела. – Нет. Это нерентабельно.

– Что?

Мне пришлось повысить голос, чтобы перекричать собак:

– Если нужно что‑ то взорвать, то разве хлопоты с имплантацией – лучший способ…

– Оно трясется! – У Лолы стучали зубы.

Я различил звук: тончайший писк, на грани восприятия. Понятно, почему взбесились собаки.

– Чарли… я думаю… ты должен… бежать.

– Нам нужно всего лишь замедлить сердцебиение. Сосредоточься на покое.

– Не могу!

– Можешь, Лола. Ты хозяйка своего тела.

– Беги, Чарли!

Писк усилился настолько, что за ним уже было трудно расслышать что‑ то еще.

– Я не бегаю. У нас техническая проблема. И мы можем ее разрешить. Вместе…

Я собирался продолжить. Я хотел напомнить, что мы – разумные люди, а логика сдвинет горы. Эти слова были призваны либо успокоить Лолу, либо нагнать на нее тоску; сердцебиение должно было замедлиться в любом случае. Я до сих пор считаю, что идея была хороша. Но прежде чем я заговорил, Лола взорвалась.

Меня хлестнуло чем‑ то похожим на порыв ветра, но вместо воздуха были иглы. Ноги дрогнули. В ушах зазвенело.

В доме воцарилась тишина. Я посмотрел на Лолу, а она посмотрела на меня, и с нами обоими как будто ничего не случилось.

– Ты в поря… – Мы заговорили одновременно.

Она шагнула вперед, и ничего страшного не произошло. Мы улыбнулись. Лола упала в мои объятия:

– Как страшно. Что это было?

– По‑ моему, что‑ то, что не сработало.

– Я решила, мы умираем. – Она содрогнулась. – Мне показалось, что я собираюсь тебя убить.

Прошла минута. Странно пахло чем‑ то едким.

Лола подняла на меня глаза:

– Собаки замолчали.

Мы слушали.

Лола потянулась к дверной ручке. Я хотел посторониться, но не смог. Я попытался снова.

– Чарли?

Запах был знакомый. Такой же возникает, если включить схему в розетку не с тем напряжением. Запах перегоревших транзисторов.

Дисплей цифрового будильника на прикроватном столике погас. На полке стоял небольшой стереопроигрыватель, светодиод которого на датчике включения обычно горел красным, – тоже ничего.

– С вами все в порядке? – донесся до нас голос Анжелики. – Электричества нет!

– Нет, – сказал я. – Нет, нет, нет.

– Что с тобой? – Лола тронула меня за руку.

Я открыл рот и снова закрыл.

– Ты ранен?

– Да. Да.

– Куда?

– Мои ноги.

– Твои…

– ЭМИ. Электромагнитный. Импульс.

– Что это значит?

– Ты убила мои ноги, – сказал я.

Существует пять стадий горя. Первая – отрицание. Например: Мои ноги не умерли. Этого не может быть. Затем – гнев: Ты убила мои ноги, пошла вон, убери от меня свои руки и так далее. Для этой стадии характерны крик и ярость. Те или иные несправедливые упреки. Слезы и оскорбленные чувства.

Затем – торг. Уже тише. Лишь бы уцелела батарея. Пожалуйста, пусть она будет в порядке. Четвертая стадия – депрессия. Они мертвы. Я мертв. Это своего рода извращенное наслаждение. Последняя стадия – принятие. Я не привожу примеров, потому что был очень, очень далек от принятия.

На четвертый день Лола вошла в мою комнату. До сих пор она оставляла подносы с едой снаружи. Я приучился ждать, пока не стихнут ее шаги, подтягиваться к двери и втаскивать поднос внутрь, пока не налетели собаки.

Но в этот раз она открыла дверь. Зеленая блузка и глубокое страдание. Я сидел на ковре в окружении органов. Органов моих органов. Я разобрал их и разложил детали концентрическими кругами. Выглядело это так, будто я пал жертвой самого аккуратного в мире взрыва. Так оно и было. То, что вырвалось из Лолы, не убило никого и не разрушило ничего, не повредило ни единого тела, кроме моего.

– Мне кажется… – начала она.

Разрозненные компоненты не означали, что я занимался ремонтом. Я разобрал Контуры, потому что не смог придумать ничего другого. Я пытался разложить проблему на мелкие части, пока не доберусь до чего‑ нибудь, что можно исправить. Так поступают в ходе любого решения: делят на части.

– Мне кажется, несправедливо вести себя так, будто я в чем‑ то виновата, – сказала Лола.

– Ты не виновата. – Произнося это, я не смотрел на нее, так как в действительности не верил сказанному.

– Это они в меня вставили. – Она шагнула вперед, и ее нога опустилась рядом с трехфутовым титановым фрагментом, который когда‑ то отвечал за плоскостную стабилизацию; проблема заключалась в том, что многие детали были машинной сборки и я не мог разобрать их при помощи бытовых инструментов. – Они вложили эту штуку мне в грудь и даже не сказали.

Вопреки всякому желанию у меня вырвалось:

– Ты могла успокоиться.

– Я могла успокоиться.

– Да.

– Чарли, я пыталась.

Я подобрал радиальный болт. Я не вполне понимал, откуда он был. Поначалу я вел записи. Надо было продолжать.

– Сердце не успокаивалось. Оно…

– Люди весьма избирательны, когда дело касается тела, – сообщил я болту. – Когда оно делает что‑ то хорошее, они приписывают заслугу себе. И говорят: это сделал я. Но стоит чему‑ то пойти не так – и ни о каком я речь уже не идет. Виновата нога. Кожа. Они сами вдруг становятся ни при чем. Остается тело, в котором они застряли.

– О чем ты говоришь?

– Ни о чем. – Я вертел болт в руках. – Просто наблюдение.

Тишина. Дверь, закрываясь, щелкнула.

Я нашел под кроватью скейтборд и взгромоздился на него. С одной рабочей рукой и наполовину действовавшей другой мне удалось кое‑ как проехать на нем с мизерной скоростью. Это было неудобно и унизительно, но у меня получилось. Когда я уверился, что вокруг никого нет, я отворил дверь и выбрался в коридор. На полпути к ванной выбежала собачонка и присела на плитку. Я понимал, что она ничем не могла помочь, даже если бы захотела, но все равно был оскорблен. Я вполз в ванную и прикрыл за собой дверь. Мое дыхание было тяжелым и неровным. Я совсем потерял форму. Положив мою полуруку на стульчак, а целую – теперь хорошую – на лавочку, я подтянулся. Ручные мускулы дрожали, как перепуганные девчонки. Я перевалился через стульчак и поцеловал фарфор, но мне было плевать, так как это был хоть какой‑ то прогресс. Я кое‑ как перевел себя в вертикальное положение. Начав мочиться, я испытал гордость.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒