Глава третья 3 страница

## 1 ППС — пистолет-пулемет Судаева, был на вооружении Красной Армии с 1943 г.

Здорово дрались большевики, до единого полегли, даже раненых не осталось. У всех оружие в руках без патронов. Добили их на всякий случай, но наверное, в мертвых стреляли, — вспоминал тот случай Игорь. И вдруг снова раздались пулеметные очереди. Кто-то из чекистов успел подняться на чердак с ручным пулеметом, залег за брандмауэром¹, к нему не подобраться. Ничем его не возьмешь, даже гранатой. Сыплет из пулемета беспрерывно. Уложил нескольких боевиков. Командир правильное решение тогда принял — бросить его, сектор обстрела у него все равно ограничен.

## 1 Брандмауэр — пожарная толстая кирпичная стена, разделяющая чердак на две или несколько частей.

Игорь часто, особенно темными, душными, бесконечно длинными ночами, в бункере, перебирал в памяти свою жизнь, которая и вспоминалась ему в основном боями, тяжелыми рейдами, переходами, перестрелками и работой в СБ — врагов казнили, а глаза человеческие все одинаковы. Почти все казненные им люди умоляли не убивать их, плакали, теряя человеческий облик. Дерьмом от них воняло почти всегда — все из кишок вываливалось от страха. Таких он не жалел — ликвидировал даже с облегчением. Редко, но были и такие, особенно из коммунистов или чекистов-«энкэвэдэшников», которые умирали очень даже достойно. К тем, ненавистным врагам своим, он где-то в глубине души иногда относился со скрываемым от своих боевиков уважением. «Надо же так держаться», — думал об этих людях Игорь. Этого «энкэвэдиста» пьяного живым в хате захватили. Хозяева хорошо его подпоили, своим в лес сообщили. Принесли его хлопцы в лес, положили на травку, тот очухался, протрезвел сразу, когда увидел, кто его в лес привел. И больше ни слова не сказал, кроме тех, которые Игорь запомнил навсегда: «Товарищи мои найдут всех вас и отомстят за меня». — «Ты знаешь, с кем ты разговариваешь, курва твоя мама? — закричал тогда Шувар. — Я Шувар, слыхал о таком? » «Как же не знать такого бандита. Тебя-то мы и ищем. Придет время — найдем», — ответил чекист. «Ты младший лейтенант Иван Прилипко, подтверди это, — закричал тогда Шувар. — Назови агентуру НКВД в селе и всех тех, кто вам помогает. Кто твой начальник? Ответишь, может быть, дадим тебе жизнь. Ты ведь такой же украинец, как и мы — борцы за нашу родную незалежную Украину. Переходи к нам, вместе будем бить большевиков. Ты коммунист? » «Да, я коммунист, знаю, что умру, но и вам жить осталось недолго. Всех вас побьют. Ты хоть людей простых пожалел бы, Шувар, они-то за что должны гибнуть? Ты, Шувар, давно труп, тебе от нас не уйти. Вот поймают тебя наши, для начала ноги твои кривые выправят, а потом за душу возьмутся. Вот тогда поплачешь», — кричал связанный по рукам и ногам захваченный офицер, и пена от ярости и бессилия выступала на губах у него. Кривые и короткие ноги Шувара были его большой слабостью. Наследие голодного, рахитичного, рабского существования в нищей украинской семье, которая и видела только горе от тяжелой каторжной жизни в панской Польше. Такого оскорбления Шувар снести не мог. В лице изменился, весь перекосился от злости и взревел, повернувшись к своим помощникам при допросе, среди которых был и Игорь: «Вогнать ему в сраку бутылки, да побольше». Знал чекист, что это такое, лицо белым стало. Но молчит. Сняли с него сапоги, пригодятся другому, сняли галифе — тоже пойдут на дело, и вогнали в него одну за другой несколько бутылок. Умирал чекист тяжело, хрипел от боли, стонал, кровавая пена на губах пузырилась, должно быть, кусал себе от боли губы, зубами скрипел, но ни слова больше не вымолвил. «Отрежьте ему язык», — бросил Шувар и, повернувшись к лестнице, вылез из бункера через люк на свежий воздух. В бункере после таких допросов воняло... ¹

## 1 Материал взят из архивов СБ, обнаруженных в 1955 г. после ликвидации окружного провидныка Уляна.

Однако кошмары никогда не мучили Игоря. Даже самое неприятное и страшное для обычного цивильного¹ человека воспринималось им как рядовое, нормальное явление в его суровой, полной ежедневной и ежечасной опасности жизни в подполье. Конечно, такие случаи, как дело с захваченным чекистом-коммунистом, было редкостью и душу немножко мутило, но это не смущало Игоря, он не испытывал ни угрызений ни совести, стыда, ни жалости, ни сомнений. В последний год все внимание, все усилия, все действия, все мысли были сконцентрированы в одну точку — найти связь с Шуваром. Он знал и понимал, что должен быть предельно осторожным, так как спецотряды госбезопасности после непонятного для него многомесячного затишья возобновили поиски бандеровцев, вновь начали арестовывать подозреваемых в связях с лесом селян, подбираться к его проверенным и надежно закрепленным многолетним сотрудничеством агентам.

## 1 Цивильный — гражданский (укр. ).

Его радовал приход к нему Романа. Такие хлопцы очень нужны подполью, и он уведет его в Западную Германию. Они там передохнут, подучатся и включатся в настоящую работу по освобождению Украины от большевиков. Брать с собой на Запад Грицька он не может, да тот вряд ли и доживет до весны. Если он в этом году, до бункеровки, найдет Шувара, все равно нужно ждать весны следующего года. Зимой на Запад не пойдешь, это можно делать только летом — следов не видно. А если Грицько доживет до весны и его захватит «безпека»? * И вдруг он расскажет «энкэвэдистам» об уходе его вместе с Шуваром на Запад? Тогда большевики перекроют все границы и переход ее будет значительно затруднен. Бой возможен только при переходе последней, чехословацко-немецкой границы. Конечно, они прорвутся с боем и через советско-чешскую границу, но это означает практически гибель их отряда, который будет таким образом обнаружен, и вдогонку пошлют войска как чехословацкие, так и советские, а немецкая граница будет надежно перекрыта. У Игоря заколотилось сердце: «Ну ясное дело, это единственный выход. Господь простит его. Он лично застрелит Грицька, не говоря об этом ни Роману, ни Стефку. Он провиднык, он знает, что делает. Он застрелит его перед уходом на Запад, когда придет прощаться, и пусть бункер будет ему родной могилой. Так всем будет хорошо. Все равно Грицька ожидает смерть от болезни. Врач во Львове сказал это сопровождавшему Грицька фельдшеру. И так он многим тогда рисковал, направляя больного во Львов. Он, конечно, уверен в Грицьке, но прежде всего надо соблюдать правила подполья. Подвергать риску всю группу ради временного благополучия одного — преступление и ошибка». Так думал Игорь, принимая это решение, и на душе сразу стало спокойнее...

Часто вспоминал Игорь своих женщин, многочисленных подружек в селах, где он ночевал, или пополнял продовольствие, получал информацию, или просто отдыхал, брился, приводил себя и людей в порядок. Девчат он любил, и чем тяжелее становилась жизнь в подполье, тем чаще и острее тянуло его к домашнему теплу, ласковому и горячему женскому телу, ждавшему его и отдающемуся ему в краткий миг любви. Все его женщины — потерявшие своих мужей в партизанке, или в Красной Армии вдовы, или никогда не бывшие замужем девчата, — были желанными для него, и они ждали его, уверенные, каждая, что она — его единственная. Он мог месяцами не встречаться с ними, те знали, кто он и откуда, и терпеливо ждали сладкого для них ночного часа свидания. Каждую из своих женских связей он обставлял надежной агентурой и появлялся у женщины только после встречи с этой агентурой и получения самых свежих сведений. Предательства он ожидал от каждой своей связи и соблюдал высочайшую осторожность. Некоторыми он увлекался и встречался чаще, чем с другими. Чувство увлеченности быстро проходило и вскоре он забывал об этом, изредка вспоминал как приятно волнующее кровь событие; его увлеченность сменялась другой, и так все шло по кругу. Некоторых женщин он оставлял навсегда, даже если и был увлечен ими, получая настораживающую информацию, или выявляя в их поведении что-то ему непонятное, необъяснимое. Ему казалось, что он был в состоянии вырвать из сердца любую любовную занозу, что и делал довольно часто.

Не мог предугадать Игорь, что его черствую и огрубевшую душу озарит светлое для всего живого чувство — любовь. Разве мог он подумать, что встретившись однажды со связной из Ходорова кареокой смуглянкой Оленой Стасулой, известной в подполье под псевдонимом Джерело¹, до конца дней своих не сможет утолить вечную жажду всепожирающей любви, сколько бы ни пил из этого родника. Припав однажды к нему губами, понял он, что не сможет быть более без нее, и искал сам встреч с Оленой.

## 1 Джерело — родник, источник (укр. ).

Девушка, попав впервые в своей жизни в такие жаркие и любимые объятия хлопца, поняла, что и он неповторим для нее, и отдалась ему, восторженная от чувства, охватившего ее. Так они любили друг друга, встречаясь у тетки Олены в селе, где она часто бывала не только по заданию организации, но и просто отдыхала летом. Олена закончила во Львове техникум культуры и работала какое-то время завклубом в селе, где и жила у тетки, а после смерти матери переехала в Ходоров, где устроилась на работу в районную библиотеку. В ОУН ее вовлекли во время учебы в техникуме, и она проявила себя заслуживающим доверия членом. Была какое-то время в лесу в партизанском отряде, но часто болела, простужалась, и командиры решили легализовать ее на постоянное жительство и работу недалеко от Ходорова, у ее тетки, использовав на линии связи, как надежного и проверенного члена ОУН. Вот тогда-то она и познакомилась с Игорем. Хрупкая внешне, но сильная физически, Олена без труда преодолевала расстояние в двадцать километров от Ходорова до теткиного села — где пешком, где попутной машиной или подводой, передавая полученные ею материалы от связных из Дрогобыча или Львова другим связным, и почти каждый раз встречалась с любимым. Утром нужно было быть на работе, и не спавшая ночь Олена чувствовала себя бодрой и здоровой — она была с любимым. Зимой они почти не встречались. Когда перед Рождеством шел обильный снегопад, хлопцы выходили из бункеров и шли к своим людям в села, Олена приходила к тетке и ждала хлопца. Ждала несколько дней. На работе договаривалась — по семейным обстоятельствам за свой счет. И вот она — долгожданная встреча, и жаркие объятия горячо сплетенных тел, и такие родные, любимые губы.

— Погубите вы себя оба, — возмущалась тетка, зная об их отношениях, да их и скрыть было невозможно.

— Тетка Марина, я Олену заберу с собой весной, — отвечал на это Игорь. — Далеко заберу, мы должны быть мужем и женой.

Сам того не ожидая от себя, Игорь хотел всегда видеть Олену рядом с собой, всегда иметь под рукой любимое тело. Никогда он не желал так женщину, как эту хрупкую дивчину. Он любил подолгу смотреть в бездонные глаза ее, ловил взгляд, полный любви и нежности. С ней он не вспоминал свое кровавое прошлое и не думал о непонятном пока для него будущем. Кроме любви их связывали тесные и прочные узы — они верили в будущее родной им Украины, в общем-то слабо представляя себе Украину за левобережным Бугом и Днепром. Олена вместе с Игорем читала литературу, поступавшую на Украину с Запада и передаваемую по линии связи в отдаленные уголки Западной Украины, где эти каналы еще не были перехвачены госбезопасностью. Они изучали историю Украины Грушевского¹, работы Виниченко². Особенно любили читать вслух «Кобзаря» и другие так понятные им стихи Т. Г. Шевченко. Иногда тихо, почти шепотом, устав от любви, пели любимые песни. С Оленой Игорь нарушил святая святых подполья — он рассказал ей о своем родном селе, матери. Назвал свое настоящее имя. Договорились, что она не будет пока называть его этим именем. Совсем неожиданно для себя он доверился ей и сообщил о планах ухода через границу на Запад и спросил, готова ли она уйти с ним. Девушка ответила сразу же горячим согласием, сказав ему, что ей все равно куда, лишь бы быть вместе. Она уверена, что там, на Западе, в свободном мире они найдут свое счастье и смогут иметь семью и детей. Молодые люди были счастливы одной этой мыслью…

## 1 Грушевский Михаил Сергеевич (1866—1934), украинский историк, в 1917—1918 — председатель Центральной Рады. С 1919 эмигрант, сменовеховец, в 1924 вернулся в УССР. С 1929 академик АН СССР. Основной труд — «История Украины — Руси» (в 10 т. ). Похоронен на Байковом кладбище в г. Киеве. Практически все работы Грушевского после его смерти на Украине были изъяты из библиотек и чтение их было запрещено. Труды Грушевского конфисковывались. Несмотря на все усилия КГБ, устанавливавшего негласно скрытые посты наблюдения, каждую годовщину смерти ученого на его могилу возлагались живые цветы. С позиций сегодняшнего дня Грушевский — патриот Украины, борец за ее державность, ученый с мировым именем, внесший своими работами по истории Украины достойный вклад в мировую историю.

## 2 Винниченко Владимир Кириллович (1880—1951) — украинский историк и писатель, (писал на украинском и русском языках), политический деятель. Председатель Генерального секретариата Центральной Рады (1917—1918), председатель Украинской директории (ноябрь 1918—февраль 1919). В 1919 эмигрировал, в1920 вернулся, был назначен председателем СНК УССР, в том же году вновь эмигрировал. Повести, рассказы, очерки. Социально-фантастический роман «Солнечная машина» (1928), роман-антиутопия «Лепрозорий» (1938), политический роман «Слово за тобой, Сталин» (1950). Пьесы, дневники.

Беда подкралась как всегда неожиданно. Олена стала покашливать и жаловаться на слабость. Ее кашель показался Игорю уже знакомым, где-то слышанным. Ну конечно же, он походил на кашель больного туберкулезом Грицька. «Не может этого быть, — мелькнуло у него в голове. — Олена такая здоровая и цветущая дивчина. Пожаловалась на слабость, так ведь две ночи почти не спала. У нее была тяжелая ночная поездка во Львов, потом обратная дорога и еще ночь со мной. Тут и здоровый устанет, по себе знаю», — думал Игорь. И гнал от себя такие тяжелые мысли. Об Олене думал каждый день, перебирая в памяти детали их последней встречи, и улыбался про себя, и растворялся в нежности ее рук, губ и ласк.

На очередную встречу связная Джерело не пришла. Встревоженный Игорь, не дожидаясь запасной встречи, послал тетку Марину в Ходоров, а сам ждал ее возвращения, укрывшись в старом бункере в лесу. Тетка вернулась к обеду следующего дня и сообщила, что Олене стало плохо на работе, она потеряла сознание, ее увезли в больницу, сейчас ей стало лучше, она уже дома, но температура не падает. Просила передать, что ничего страшного, будет в следующий раз. Сам не свой был Игорь эти несколько дней в ожидании Олены. С субботы на воскресенье подошел, как всегда с охраной, к знакомой хате, постучал условным стуком 3-2-1 и замер в ожидании.

— Лезь в окно, — прошептал знакомый голос.

Уже в комнате Игорь прижимал к себе крепко Олену, лихорадочно ловил губами ее губы, а в ответ хриплый от волнения шепот:

— Не целуй меня, любимый, я тяжело больна, я заразная, у меня открытая форма туберкулеза легких, ты можешь заразиться, так врачи сказали, что я инфекционно опасная. В больницу областную должны положить, лечиться надо. Это очень долгое лечение — врачи говорят, — продолжала взволнованно и хрипло шептать Олена, всхлипывая на груди у Игоря.

Он растеряно гладил ее плечи, волосы, лицо и долго молчал, соображая, что же сказать ей в успокоение и надежду.

— Знаешь, родная моя, все можно вылечить, были бы деньги. Я тебе дам деньги, много денег, ты поезжай в Карпаты, в санаторий, там воздух лечит, мне рассказывали, я знаю.

— Я постараюсь быть здоровой, я буду лечиться. Ты не беспокойся за меня, я крепкая, я выдержу. Себя береги. А со мной не надо сейчас. Я люблю тебя больше жизни. Во имя любви нашей я должна выздороветь, — продолжала взволнованно и горячо шептать Олена. — Сейчас мы с тобой расстанемся. Оставаться вдвоем опасно для тебя. Уходи и не забывай меня. Ты у меня единственный на всю мою жизнь. Линию связи на меня закрой, ищи другого связника. По своей линии на Дрогобыч и Львов я людям уже сказала. Меня все поняли правильно. Не жалей меня, я должна все выдержать. Это испытание от Бога. Пусть Он благословит нас обоих, — и она целовала руки и одежду Игоря.

— Я буду ждать тебя всегда, — ответил мрачным и севшим от напряжения и волнения голосом Игорь. — Жди от меня вестей и денег, я передам с теткой Мариной, — поцеловал ее в волосы Игорь и, цепляясь за подоконник автоматом, полез через окно.

Во дворе его ждали хлопцы. Все ушли в ночь...

Игорь передал с теткой крупную сумму денег Олене и записочку, в которой писал, что через тетку будет передавать деньги на хорошее питание и врачей, что верит в ее излечение и никогда ее не оставит...

Олена долго лежала в областной туберкулезной больнице. Деньги у нее были, Игорь несколько раз передавал, но уже без записок, она была уверена — он соблюдал конспирацию. Потом тетка сказала, что Игорь хотел бы увидеть ее, просил встречу. С трудом добралась Олена в обусловленный день до теткиного села. Встреча с Игорем была безрадостной. Он сидел молча, держа ее руки в своих руках, а она плакала, не в силах сдержать слезы. Обоим хотелось близости... Отвернула лицо от любимого Олена, прижала платок носовой крепко ко рту, чтобы не закашляться случайно...

Расстались молча, и оба не знали, что навсегда.

Вскоре Игоря уведомили его информаторы, что Олену задерживали и допрашивали в райотделе ГБ, но она свою связь с лесом отрицала, ничего не рассказала. Непонятно откуда, но органам госбезопасности было известно об их любви и встречах у тетки. Вскоре пришла весточка через тетку Марину и от самой Олены. Тетка передала устный подробный отчет Джерело о ее задержании и допросе, что допрашивал ее какой-то представитель ГБ из Киева. Обещал вылечить, если она отдаст им Игоря и его хлопцев. Она любит его и никогда не предаст. Сообщила также, что ее мучил начальник Червоненко. Игорю стало спокойно на душе. «Родная Олена, не подвела меня. Выдержала все. А с Червоненко и этим представителем я перед уходом на Запад разделаюсь! »

Историю любви Олены и Игоря сообщил майору Супруну глубоко законспирированный и тщательно оберегаемый от расшифровки надежный агент. Но застать Игоря все не случалось — информация поступала задним числом. Вскоре Игорь порвал все связи в этом селе, а работать с умирающей Оленой было бессмысленно…

Я рвался в бой. Я чувствовал себя охотником, который вот-вот настигнет добычу. Иногда я представлял себе Игоря и его боевиков волчьей стаей, загнанной охотниками в лесок, который по всему периметру обложен флажками. Вожак стаи выйдет к флажкам, понюхает воздух — «Врагами пахнет! » — и вновь уведет стаю в лес. Бывают на такой охоте случаи, когда обложенный со всех сторон опытный и матерый вожак от отчаяния идет напролом, перепрыгивает флажки, кое-кто из стаи следует за ним, но все равно все они попадают под пули многочисленных стрелков, стоявших плотно на линии огня.

Опергруппа шла по следу Игоря, сжимая постепенно кольцо вокруг выявляемых связей бандгруппы. К нам поступили сведения, что люди Игоря прощупывают обстановку и подступают к колхозному зоотехнику в одном из сел, где он в прошлые годы имел агентуру и пособников. Говоря оперативно-жаргонным языком того времени, было принято решение «конспиративно снять» этого колхозного специалиста и, напомнив ему о его принадлежности в прошлом к ОУН и трехлетнем нахождении в бандеровском отряде, осуществить вербовку с целью выхода на Игоря или Шувара. Этот человек вышел с повинной несколько лет назад. Проведенным тогда следствием не было получено данных о его личном участии в конкретных боевых акциях бандеровских бандформирований и в других мероприятиях по ликвидации совпартактива. В общем, жил себе спокойно бывший бандеровец, работал исправно в колхозе, имел добротную хату, достаточно личной домашней скотины и птицы. По его показаниям в прошлом, он и оружия в лесу не имел, кашеварил, был фельдшером, потому что, как он говорил, лечить скотину и людей — одно и то же, — все они одинаково живые существа, требующие ухода и присмотра.

Но как «снять» его конспиративно, незаметно в условиях села? В городе можно в военкомат, райисполком, в домоуправление вызвать. Да и просто на улице, зная маршрут движения, «снять» незаметно от прохожих и в машину — пустяковое дело. А тут как? По согласованию с райкомом партии специально организовали районное двухдневное совещание животноводов, ветеринаров и зоотехников. Этого зоотехника задержали, когда он уже возвращался и подходил к своему селу, — вышли оперработники из кустов, посадили в стоявшую рядом автомашину — «козел» со шторками на окнах и через час беседовали мирно в райотделе. Вел он себя спокойно, на вопросы отвечал охотно. Рассказал и то, что органам не было известно: несколько месяцев назад кто-то из незнакомых ему боевиков приходил от Игоря, с которым он в прошлом был знаком по подполью. Почему не сообщил? Так ведь страшно. И кому он должен был сказать? Пьянице председателю сельсовета? А почему он должен ему верить? Ему жить хочется. Хватит с него и бункеров, и лесных переходов. Оказать помощь органам в захвате или ликвидации Игоря? А как это сделать ему одному? В принципе он согласен на сотрудничество с госбезопасностью, если будет исключен риск.

Взяв у Зоотехника (такой псевдоним ему дали после вербовки) соответствующую подписку о готовности и согласии оказать помощь в ликвидации или захвате Игоря и его боевиков, а также обязательство не разглашать ни сам факт контакта с сотрудниками госбезопасности, ни все ставшее ему известным в ходе этого сотрудничества, договорились, что он, прикрывая свое довольно продолжительное отсутствие личными делами в Ходорове, возвращается на курсы и уже потом вместе с остальным потоком участников совещания едет домой. Обговорили с ним и условия связи. Показали, как пользоваться ампулами спецпрепарата «Нептун-47», как включать аппарат «Тревога», как обращаться с пистолетом ТТ, которого, как он выразился, «в руках не держал, только видел у хлопцев в лесу». Договорились, что на очередной встрече ему вручат «Тревогу», «яд» («Нептун-47»), дадут пистолет и патроны к нему, в лесу проведут тренировочные стрельбы, так как Зоотехник продолжал категорически утверждать, что он никогда не пользовался никаким оружием. Зоотехник оказался на редкость способным «учеником». Если с ампулами он мог обращаться профессионально по своей работе, то с пистолетом он всех удивил необычайно. На глухой старой и заброшенной лесной делянке я расставил три чурки, взятые из штабелей лесозаготовок, по высоте и диаметру близкие к человеческому телу, и, еще раз показав Зоотехнику, как разбирается и собирается пистолет, как снаряжается магазин, поразил три бревна пятью выстрелами с расстояния 3—3, 5 метра, промазав при этом дважды. Сказали Зоотехнику, что стрелять он должен только при условии, если в хате будет не больше трех бандитов и никого на дворе. Стрелять в крайнем случае, а самое надежное — дать им в пищу, водку, или воду «яд» из врученных ему ампул. Если боевики будут вместе принимать пищу за столом и при этом дадут попробовать вначале только одному, наблюдая возможную реакцию от препарата из ампулы, выбрать момент и стрелять через 5—7 минут обязательно, как только первый примет пищу. Этот-то первый через 5—7 минут уже безопасен — его палец не нажмет на спусковой крючок.

Каково же было наше удивление, когда Зоотехник привычными движениями рук, разобрал и собрал пистолет и, самое примечательное, — попал точно в середину каждого из трех бревен с первой попытки и с трех выстрелов. Дальнейшее обучение и тренировки в стрельбе отпали за ненадобностью...

* * *

Неприятным для меня были ночные встречи с агентурой в глухих селах и хуторах, куда я добирался вместе с кем-либо из райотделовских сотрудников, как правило, автомашиной, под прикрытием двух — трех солдат. Ночи темные, тихие. Машину оставляли с вооруженным водителем за 1, 5—2 километра от места встречи. Далее двигались молча, стараясь не производить шума, особенно в лесу, где все хрустит и шелестит. За сто — сто пятьдесят метров оставляли солдат, проинструктированных заранее. Затем максимально осторожно с пистолетом или автоматом наготове выдвигались к самому месту встречи, где абсолютно невидимый в ночи нас поджидал агент, как правило, обычный сельский вуйко. Он сидел где-нибудь под стогом сена тихо, как мышь, и сердце обрывалось от страха, когда моя рука или нога упиралась или наталкивалась на что-то упругое, живое, человеческое. Садились рядом, тесно прижавшись друг к другу. От вуйки, как от каждого селянина, пахло чем-то кисловатым, как будто перемешались в одно целое запахи сквашенного молока, редко мытого тела, застоялого воздуха хаты, коровника, навоза и крестьянского, выжатого тяжелым трудом пота. Я жалел этих людей, так мало видевших радости и счастья в жизни. Почти все они не по доброй воле были связаны с госбезопасностью. Почти все — бывшие бандеровцы, партизаны лесные, или бандпособники, имевшие в прошлом тесные связи с подпольем ОУН, или повстанцы, оказывавшие в прошлом, а иногда и в настоящем (зачастую и без ведома госбезопасности), помощь своим братьям по классу — вчерашним крестьянам, а ныне подпольщикам, бандеровцам-оуновцам, революционерам, карбонариям¹, не знавшим и не понимавшим смысл этого слова, но слышанным ими от провидныков ОУН, так иногда называвших себя.

## 1 Карбонарии — члены тайного общества в Италии, во Франции, Швейцарии и на Балканах в XIX веке, боровшегося за национальное освобождение. Они возглавляли буржуазные революции, имели высочайшую конспирацию и особую символику. Все это нравилось и соответствовало духу оуновских руководителей.

Шепотом вели короткие переговоры, типа: «Новости какие-нибудь есть? Хлопцы не приходили? Что слышно в селе? » И, как правило, такой же короткий ответ: «Не-а, ничего не слышно». И очень редко: «Говорили соседи (называлось имя), что в селе «А» на прошлой неделе тетка «У» слыхала на базаре от знакомой, что у такой-то сын в лесу видел вооруженных людей, не похожих на военных. Наверное, хлопцы из леса». На этом встреча заканчивалась. Иногда агенту давали, без расписки конечно, немного денег. Немного, потому что дали бы и больше, да как он эти деньги легализует, когда кругом сплошная бедность и безденежье. Я часто вспоминал двух красавиц сестер в одном из сел Дрогобычской области. Обе были в прошлом любовницами Игоря и обе честно и откровенно дали в свое время показания о нем и закрепили свои отношения с органами, отдав госбезопасности нескольких оуновцев. У этих девчат был свой счет с подпольем. Отца их лучшей подруги, пришедшего с войны с двумя орденами Славы и первым записавшегося в колхоз, повесили бандеровцы во дворе собственного дома. Дядька этот, когда остались сестры без родителей, помогал им выжить в лихое время то хлебом, то куском сала, то дровами, то деньгами. Любили и уважали его, как отца родного. Вот и мстили повстанцам. Правда, выборочно, не всем. Игоря уважали, он тоже когда-то помогал им да и спал с ними по очереди. Сестры не обижались. Мужиков все равно нет, а этот хоть изредка, да приласкает. Сильный мужик был, мог их всю ночь любить, по очереди, обеих.

Я несколько раз встречался с ними, темной ночью постучав условно в окно, вместе с Лихоузовым проходил в хату, и плотно занавесив окна старыми, рваными одеялами, мы вели короткие беседы. Жалко было этих красивых, еще совсем молодых, но уже обездоленных женщин. На голове вместо платков крашенные вафельные солдатские полотенца, вместо пальто ватники, на ногах — сапоги старые, тоже солдатские. От денег и дров отказывались — что соседи подумают, если что-то заметят. Единственная радость для них была — консервы мясные из погранпайка приносили с собой работники. Банки от них сестры глубоко закапывали потом на огороде, с которого в основном и жили. В колхозе на жалкий в те годы трудодень не прожить было.

Передали как-то мне на связь старого и опытного агента, проживавшего на хуторе, недалеко от крупного села. А у соседа его кобель здоровенный рыжий появился. Хозяин псину эту уже взрослым щенком из Львова привез. Собак тогда, по ночам гавкающих, в селах, и тем более по хуторам, почти не было — всему ночному лихому люду, как подполью, так и госбезопасности мешали спокойно работать. Несколько месяцев не проводились встречи с этим агентом. Сбежались накоротке обусловленно в Ходорове, что было небезопасно для него, а он и говорит, что щенок превратился в громадного злого пса, который за километр чует чужого и так лает, что все на хуторе просыпаются. Как быть? Убить бы надо. Я и говорю вознице, чтобы тот пристрелил пса. Возница ни в какую: «Я собак люблю, стрелять не буду, просите другого». Я — к одному из оперработников, убей, мол, собаку. Тот отвечает, да в присутствии других сотрудников, что это не его участок и стреляйте собаку сами. Показалось мне, что смотрят на меня сотрудники насмешливо — что будет делать «представитель» центра. «Ладно, сам пристрелю пса», — сказал я и вышел из комнаты. Велел вознице бричку снарядить и срочно, пока светло, выехать на этот хутор. Поехали. Проезжаем по пыльной дороге рядом с хутором, пес и выскочил. Лает остервенело, мчится за бричкой в клубах пыли, норовит за колесо или подножку брички ухватить зубами. Глаза ярко желтые, злобные, пасть от ярости в пене, клыки здоровенные. Такой порвет до смерти человека чужого. Передернул я затвор своего ППС, почти ко лбу норовившего ухватить меня в бричке пса приставил. Щелкнул звонко выстрел, погашенный огромным вокруг пространством, и пыль поглотила мгновенно замолкнувшую и исчезнувшую в ней собаку. Сейчас, видя на московских улицах больших собак — бомжей, я с болью в сердце вспоминаю эту кому-то преданную псину и сожалею о том выстреле и собачьей, никому не нужной смерти. Боялся, что подумают обо мне коллеги как о мягкотелом работнике, характер нерешительный боялся показать. С тех пор, если найдется в кармане завалявшийся кусочек чего-то, а иногда и специально взятый с собой, дам собаке, особенно большой и рыжей. Бередят старую душевную рану мою многочисленные московские собаки — бомжи, не имеющие ни дома, ни хозяина, но всегда делающие вид, что кому-то принадлежат, что у них тоже есть хозяин, и спешат куда-то по одним им известным собачьи делам...

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒