Глава третья 1 страница

В купе спального вагона Киев — Львов было уютно, шумно и весело. Народу набилось много, человек восемь-девять командированных оперработников из центрального аппарата МВД Украины. Лихо пили водку, закусывали домашними припасами. Бывалые «бандоловы», как тогда называли тех оперработников, которые имели личный опыт борьбы по ликвидации бандоуновского подполья, рассказывали молодым о своих боевых делах, делились опытом работы, учили, как надо вести себя с местным населением, как лучше и грамотнее допрашивать арестованных или задержанных бандпособников, бандитов. Особый интерес у молодых оперработников вызывало применение спецпрепарата «Нептун-47». Ребята были хорошо знакомы с его применением и последствиями, испытав его на собственном опыте. Были случаи, когда применяли по ошибке. Один из «бывалых» буквально пару недель назад стал жертвой такой ошибки, перепутав нажимные кнопки на фляге с водой¹. Пить захотелось, да не ту кнопку нажал. Попил водички и через несколько минут стал «дуреть». Говорит, хлопцы, что-то я кнопки перепутал, руки онемели, пальцы не повинуются и голова «плывет». Только это и успел сказать, и «поплыл», «отключился». А хлопцам работать надо.

## 1 Специальная фляга немецкого образца с суконным чехлом с кнопками, изготовленная в ОТО МВД (оперативно-технический отдел МВД Украины). Одна из кнопок действовала как предохранитель от ввода в содержимое фляги спецпрепарата.

Подъехали к селу вместе со спецгруппой из числа бывших оуновцев, перевербованных и задействованных органами ГБ Украины в качестве спецагентуры.

Бывшие оуновцы, все как на подбор лихие хлопцы, рослые и здоровенные, и убивать привыкшие, и сотни раз рисковавшие жизнью, испытавшие на себе воздействие «Нептуна-47», смеялись: «Вот это хорошо! Теперь сами поймете, что такое эта отрута¹, на себе испытаете, как это тяжко и муторно переносить». Человек, принявший такой препарат, первые пять-шесть минут ничего не испытывает. Но пальцы и руки буквально через пару минут уже бездействуют. Затем наступает полная «отключка», но человек еще может двигаться, идти, не соображая при этом, куда и зачем он идет и что он делает, полностью теряет контроль за своими действиями. Но самое неприятное впереди. Наступает тяжелый изнурительный сон с галлюцинациями. Наверное, что-то из наркотиков содержалось в препарате. Но никто из оперсостава не знал химического содержания «Нептуна-47». Сон длится обычно около двух часов. Самым мучительным было пробуждение. Человек испытывал страшную жажду во сне и при пробуждении и даже если ему давали воды, не мог утолить ее. Ему казалось, что все вокруг покрыто снегом, и он пытается ловить рукой мелькающие перед глазами снежинки. Это состояние после пробуждения длится около часа. Самое подходящее время для активного допроса. Человек охотно отвечает на любой поставленный вопрос. Применение этого препарата было строжайшим секретом госбезопасности. Однако все население Западной Украины, включая детей, знало о нем.

## 1 Отрута — яд. Так местное население называло «Нептун-47» (укр. ).

Вот этот препарат и принял по ошибке оперработник.

А работать-то надо. В селе ждут «оуновцев»: срывается запланированное и крайне важное мероприятие. Решили несчастного Валентина (это был В. Л. Агеев) связать ремнями и оставить лежать на шинелях возле машины. Когда группа вернулась с задания через три часа, Валентин в тяжких муках полуразвязался, прополз к ручью, метров двадцать, и голова его была буквально в метре от воды. Еще пару минут и был бы наш Валя мертв, захлебнувшись в этом ручье. Такая вот была история. Хлопцы, бывшие оуновцы, уважали этого оперработника и подшучивали: «Теперь мы с тобой побратимы, вместе на том свете побывали».

Поезд стучал колесами, рассказы бывалых зачаровывали нас, молодых сотрудников. Нам хотелось быть похожими на этих опытных «бандоловов», делать то, что они делали многократно в своей работе.

За жаркими беседами и рассказами о боевых чекистско-войсковых буднях прошла ночь. Спать не хотелось, но старшие товарищи строго сказали: «Хлопцы, всем спать. Завтра, а это уже сегодня, важное совещание и подготовительная работа в отделе управления. Через день все выезжают на места. Надо быть бодрыми завтра... »

Львов встретил нас солнечным утром с легким туманом, характерным для этого времени года, и вкусным запахом яблок. Такого запаха, как у львовского ранета, я больше нигде и никогда не встречал.

В этом городе я бывал и раньше, в далеком 1947 году после окончания спецшколы, по приглашению родителей Стасика Карюка, отчим которого работал тогда во Львове заместителем военного прокурора военного округа. Жили они в конце улицы Ленина, где стоял танк Т-34 на высоком постаменте, его было видно из двухэтажного особняка. Тогда город поразил мое воображение своим чужим, еще незнакомым мне западным стилем и обилием польской речи. Как раз было время выселения поляков в Польшу. Бабушка Стасика, полька по национальности, ходила с нами по рынку, где отъезжавшие поляки продавали свое барахло, и искала католический деревянный крест, бойко разговаривая по-польски. Потом этот крест долгие годы висел в ее комнате, в доме, где она жила, на маленькой железнодорожной станции Буча под Киевом. Купила она и несколько старинных польских книг. Мы тогда с упоением ходили по этому странному для нас городу. В городе было много военных, которых часто останавливал военный патруль, проверяя документы. Чувствовалась какая-то напряженность, не свойственная другим городам Украины. Русской речи мало.

И вот он вновь, Львов, но уже совсем другой для меня город. Город, как бы вывернутый наизнанку. Львов укрывал в своих каменных недрах не один десяток разыскиваемых ГБ Украины опасных государственных преступников из подполья ОУН. Здесь длительное время действовал известный генерал УПА Чупринка, здесь скрывалась неуловимая Рута, здесь был духовный центр националистического движения, здесь ежемесячно случалось что-то страшное и кровавое.

И здесь же, в этом городе располагался центр управления всей деятельностью чекистско-войсковых операций по ликвидации вооруженного подполья. Здесь по улицам Жовтневой и Крылова находились самые знаменитые оперативные особняки ГБ Украины.

В общем, это был чужой для меня город.

Автобус доставил прибывших в лучшую гостиницу Львова «Интурист» (ныне гостиница «Жорж»). Все разместились в двухместных номерах, где я с неприятным чувством увидел, что лежащие на кроватях великолепные шерстяные одеяла в роскошных пододеяльниках в уголках имели мало заметную для глаза метку с четко видимой фашистской эмблемой — орел со свастикой в когтях. Видимо, эти одеяла остались от времени оккупации, а именно эта гостиница была предназначена для высших чинов вермахта, абвера и гестапо.

Назавтра предстояло совещание в Львовском управлении МВД, которое проведет опытный и любимый всеми оперработниками генерал Шевченко. Предстояло ознакомиться с местной оперативной обстановкой и после обеда разъехаться по своим местам. Для меня был определен Ходоров, куда я и прибыл поездом поздно вечером. Встречал на вокзале заместитель начальника РО МВД майор М. П. Супрун. Этот толковый и опытный работник начал вводить меня в курс местных дел уже в машине. Заехали на короткое время в райотдел, я представился начальнику — майору Я. М. Червоненко, украинцу, не владевшему украинским языком и недавно прибывшему в Западную Украину из Сибири, где он был первым секретарем райкома партии. Опыта работы по ОУН он не имел, но сталкивался с ней в Красноярском крае, где было большое количество ссыльных из Западной Украины, а также имелись лагеря с большим количеством осужденных бандеровцев. Начальником райотдела после окончания шестимесячных курсов в Киеве он работал всего-то второй месяц. Он радостно реагировал на мой приезд, сказав, что рассчитывает на мою помощь и мой опыт работы в центральном аппарате, был искренне расстроен и удивлен, когда я заявил ему, что до командировки работал в церковном отделе, о работе по линии ОУН знаю только по оперативным документам, которые основательно изучил, что в органах ГБ работаю чуть больше года, но рассчитываю на взаимную помощь местного опытного оперсостава.

Мне во Львове сказали, что заместитель Червоненко — майор М. П. Супрун работает в данном райотделе с 1948 года, куда прибыл из армии и от помощника оперуполномоченного вырос до заместителя начальника райотдела, что сам он был ранен в одном из боев с оуновцами. Прекрасный агентурист¹, великолепно знающий, как говорится, «от и до» местную обстановку. С бандитами у него особый счет — четыре года назад в кроватку его трехлетнего и единственного сына упала брошенная через окно одним из боевиков надрайонного провидныка Игоря «лимонка», которая к счастью не взорвалась — не сработал взрыватель. Он точно знал от своего агента, что ликвидировать его должен был оуновец, посланный лично Игорем.

## 1 Так в госбезопастности называют оперработников, работающих с агентурой.

Супрун был приговорен оуновцами к смерти уже давно. Его машину дважды обстреливали. Он несколько раз получал письма с угрозами расправы над ним, если не покинет навсегда Ходоровский район.

Ходоров и примыкающие к нему районы Дрогобычской области играли важную роль в оуновском подполье, так как находились на стыке четырех областей — Львовской, Тернопольской, Ивано-Франковской, Волынской. Именно здесь проходили оуновские линии связи и население оказывало наиболее активную помощь подполью, укрывая оуновцев при поисковых мероприятиях войск МВД.

В течение первых дней я изучал материалы дела Игоря и его боевиков. Почти все я знал еще в Киеве, где также имелись материалы на Игоря и его бандгруппу. И все же в местных материалах обнаружил много нового и интересного в оперативном плане. В деле имелась довольно четкая фотография Игоря среди других командиров УПА. Я внимательно и подолгу рассматривал фотографию. Мне казалось, что, вглядываясь в черты незнакомого мне человека в «петлюровке»¹, присевшего у ног своего руководителя Шувара и других командиров УПА, я как бы вступал с ним в невидимый контакт, вел разговор, пытаясь проникнуть в мысли Игоря. «Симпатичный парень, — думал я, — вид у него независимый, хотя и сидит на корточках с автоматом МП и внимательно и чуть насмешливо смотрит в объектив. Красивое, мужественное лицо, нос орлиный. Правда, глаза маленькие и глубоко посаженные. Это придает Игорю жестокость в лице. Чувствуется, человек решительный и смелый, не случайно он стал «эсбистом». Наверное, не один десяток людей лично убил. Мягкотелых в СБ не берут. Такие, как Игорь, бьются до конца. Терять им нечего».

## 1 «Петлюровка» — особого покроя и формы военная фуражка, которую носила в годы гражданской войны украинская армия Симона Петлюры.

Было известно, что не только Игорь ищет связь с Шуваром, но и Шувар ищет Игоря, чего нельзя было ни в коем случае допустить. Знали также, что Шувар имеет связь с другими группами, но какими, где, как осуществляется эта связь — пока новых сведений не поступало. Было совершенно непонятно, почему Игорь немедленно прекращал связь и все контакты с теми лицами, на которые выходила агентура ГБ. Создавалось впечатление, что у Игоря есть осведомитель в самом аппарате райотдела или же среди проверенной и закрепленной агентуры, работающей по его розыску. Дальнейший анализ показал, что Игорь был просто чрезвычайно осторожен и при малейшем подозрении сразу же рвал связь с людьми, в окружении которых появлялись без понятных на то оснований новые люди. Достаточно было кому-либо из доверенных Игоря исчезнуть из его поля зрения хотя бы на одни сутки, связь с таким человеком немедленно прекращалась. Было известно, что Игорь имеет повышенный интерес к женщинам. У него были любовницы из числа самых красивых девчат почти в каждом селе (мужиков-то было мало), через которые проходили его маршруты или где работали со связями его боевики. Было принято решение усилить работу по женским связям Игоря и его боевиков — Грицько и Стефко, также имевших подруг в разных селах. В отношении недавно ушедшего в банду Романа данных о его женских связях не имелось. Уже при мне были получены сведения от агента, что переданное Марии Кашубе начальником отдела майором А. Г. Лихоузовым письмо-предложение выйти с повинной Иван невскрытым отдал Игорю, что еще раз продемонстрировало преданность Ивана Кашубы идеалам ОУН и практически не оставляло шансов на выход его из подполья с повинной.

В оуновском подполье существовало жесткое правило — о любой подозрительной, даже вызывающей только самое отдаленное подозрение мелочи немедленно докладывать своему руководителю — провидныку или же службе безопасности. Что касается переданных через родственников писем-предложений от органов госбезопасности на выход с повинной или на встречу с представителем ГБ — следовало передавать их провидныку, не вскрывая. Органам госбезопасности еще не было известно, кто был в рыбацкой лодке на Днестре, когда бандиты убили двоих и ранили нескольких солдат.

Пользуясь правом представителя МВД Украины, наделенного большими полномочиями самим министром Т. А. Строкачом, я взял на связь нескольких агентов из районов предполагаемых переходов группы Игоря и активно включился в работу. В райотделе было всего два автомобиля — грузовой и ГАЗ-69, которые или всегда находились в разъездах, или ремонтировались. Было несколько бричек с сильными и хорошо ухоженными конями, которые использовались оперсоставом для выездов в села на встречи с агентурой. Было несколько верховых лошадей, одну из которых выделили мне. Это была старая кобыла по имени Линда, внешне очень красивая — серая в яблоках, но с трудом ходившая галопом, способная лишь на умеренную да и то не длительную рысь. В принципе это была привыкшая к всаднику лошадь, по ее возрасту в приличной форме. Довольствие она получала по полному положенному ей рациону, всегда была сытой. Она была уже не способна реагировать ни на какие шенкеля, сколько бы ей их ни давали¹, зато могла длительное время нести на себе всадника, изредка труся рысцой, если ее к этому принуждали, или двигаться довольно быстро обычным лошадиным шагом. Самым же главным достоинством этой красивой кобылы было то, что она попала в райотдел НКГБ в конце войны из конной разведки партизанского отряда самого полковника Медведева, десантированного 1942 году в глубокий тыл фашистов в Ровенскую область, где находился и легендарный разведчик Николай Иванович Кузнецов. Уже от одного этого я приходил в восторг, устраиваясь в седле партизанской кобылы, ласково гладя ее по теплой и упругой шее, прикасаясь к шелковистым и толстым губам и ощущая ногами исходящее от ее боков приятное тепло. Я для кобылы всегда имел в карманах пару кусков хлеба и сахара, иногда скармливая ей во время езды эти лакомства. Каждый раз, входя в конюшню, находившуюся рядом с гаражом, тут же во дворе райотдела, я видел внимательные глаза Линды, смотрящие в мою сторону. Кобыла ждала своего угощения и, получая его из рук, ласково прикасалась теплыми и влажными губами и ноздрями к моим рукам. Я старался делать это незаметно от строгого конюха, запрещавшего мне, как он говорил, «баловать коня»:

## 1 Давать шенкеля — резко сдавить бока лошади ногами, чтобы та тронулась с места или сделала прыжок при быстрой езде.

— Вот вы тут приезжие-командированные коней балуете, а мне с ними после вас тяжело работать, кусаются, угощения требуют. Баловство это ненужное. Конечно, надо лошадь поощрять, но не каждый же день и не так часто.

Он строго предупредил, чтобы я не давал разгоряченной ездой лошади пить, чтобы не испортить селезенку и «не загубить коня, а подождать часок надо, остыть дать».

Этот штатный конюх-возница, пожилой старший сержант быстро обучил меня как седлать и взнуздывать кобылу, каждый раз проверяя ворчливо мои действия и помогая при этом, потом выпускал в поездку. Я не стал рассказывать вознице, что мальчишкой в войну работал с лошадьми в колхозе, то есть знал лошадь и умел с ней обращаться, много ездил верхом, да при этом и без седла.

Я чувствовал себя героем на этой старой партизанской кобыле из отряда Медведева. Кобыла значительно облегчала мою работу при поездках в близлежащие села, где я проверял действия и получал информацию от находившихся в этих селах чекистских групп — 2—3 офицера, и 7—10 солдат, как правило, со служебной собакой. Всего в оперативной группе, закрепленной за управлением МВД по Дрогобычской области, числилось сорок два оперативных работника, частично командированных из других областей Украины. Разная по составу, служебному положению, званиям и возрасту группа, по моему мнению, плохо выполняла свои задачи. Так мне тогда, во всяком случае, казалось, но говорить открыто об этом я стеснялся. Были случаи пьянства, нарушений служебной дисциплины, проявлений, как тогда их обозначали, аморального характера, а проще говоря, откровенных заигрываний и интимных контактов с местными молодыми женщинами. Оперсостав был в основном молодой, а в селах с мужиками молодыми и здоровыми было туговато. Кого в банде убили, кого на войне, а кто и в Сибири очутился. О проступках оперсостава мгновенно узнавало местное население, и, как думалось тогда мне, молодому офицеру, все это влияло на авторитет госбезопасности.

Спустя пару недель, имея кое-какой опыт в разборе подобных неприятных случаев, я поделился этим с начальником отдела из Дрогобыча, уже упоминавшемся выше Александром Герасимовичем Лихоузовым.

— Ну а что ты хочешь, — просто и откровенно отреагировал этот опытный оперативник и руководитель, — люди месяцами живут вне семьи, молодые, выпить хочется, женщину иметь. Другое дело, когда все это делается грубо, с насилием и принуждением, как известный тебе случай с майором К. Пришел к сельской учительнице пьяный, выстрелил в потолок, водки требовал и любви. А этому майору 27 лет, он вот уже четвертый месяц в командировке, холостой. Третий год по таким командировкам мотается, месяцами чистой постели и нормальной бани не видит. Тяжело. Я такое не оправдываю, но понять его состояние можно. Наказывать обязательно надо, прежде всего как коммуниста. И правильно ты говорил на партийном собрании, что прежде всего спрос идет как с коммуниста, а уж потом как с оперработника.

— Я всего не знаю, как вы, Александр Герасимович. Я живого или мертвого бандита еще не видел, но знаю, что наш представитель в селе — это лицо нашей партии. По нему селяне делают выводы о всей партии, о всей госбезопасности. И из этого надо исходить.

— Это вы правильно говорите, — переходя почему-то на «вы», с едва уловимой хитринкой в глазах после короткой паузы вымолвил Лихоузов, — но партийность и человечность рядом должны быть, дополнять взаимно друг друга.. Вы разбирали этот случай. К. выстрел произвел случайно. Автомат был на боевом взводе, патрон в патроннике, забыл поставить на предохранитель. Вы же знаете, уже должны знать, — подчеркивая «должны знать», произнес Лихоузов, — что, там, где встреча с оуновцами может произойти совершенно неожиданно, ночью, днем, когда все решают секунды, где каждый лишний звук, тем более звук затвора, может привести к гибели, патрон должен находиться в патроннике, а оружие стоять на боевом взводе. Ну забыл парень поставить на предохранитель, ну выпивший был, ну выстрелил случайно. След на потолке оставил. Заявила при первом опросе девушка, что приставал и угрожал оружием, вы об этом помните?

Я согласно кивнул.

— А помните, что эта же самая молодая учительница говорила, когда узнала о возможных неприятных последствиях для майора?

Я снова молча кивнул.

— Девушка эта заявила нам с вами обоим, что была бы у нее в доме водка, выпила бы вместе с ним, да водки не было. Что ничего против этого хлопца-майора не имеет, что ей жалко его, что он может пострадать из-за этого случая. И правильно мы с вами решили — обсудить случай построже, предупредить товарища и перевести его под замену в другое село. Похлебаете с наше, товарищ лейтенант, может, помягче станете, — как бы подчеркивая условия моей работы в Киеве, закончил Александр Герасимович.

— Я все понимаю. Конечно, тяжело работать оперсоставу месяцами, не имея никакого устроенного быта. Солдат, и тех каждую неделю меняют на новую смену из Ходоровского мотомехдивизиона. Но посмотрите на старшего лейтенанта Дьякова, он же все время как после большой пьянки, перегаром несет и глаза красные.

— А знаете ли вы, — по-прежнему соблюдая официальный тон, продолжал Лихоузов, — что этот старший лейтенант еще год назад работал начальником райотдела в одном из самых глухих районов Дрогобычской области, в Борыне, что лежит почти в Карпатах, а до этого он работал в тех же краях, в Сколе, Турке старшим оперуполномоченным. У него на счету много операций и почти все «с кровью»¹, что у него на личном счету более десяти бандеровцев. Он у нас на самом хорошем счету как оперативный работник. Мы, учитывая его просьбу и длительный срок работы в тяжелых районах, перевели в управление, в Дрогобыч, пока на должность старшего оперуполномоченного, но планируем в конце года назначить заместителем начальника отделения... — Лихоузов сделал паузу. — Глаза, говорите, красные и перегаром несет? Поговорю с ним. Вы тут недавно, в операциях еще не участвовали. Как в поиск пойдете, в засадах побываете, на погранпайке посидите, сами водки попросите. Ну, это я так, ради шутки, дорогой товарищ представитель центра, уважаемый товарищ лейтенант, — иронически закончил диалог со мной майор Лихоузов.

## 1 Операции «с кровью» — так в то время называли оперработники операции, заканчивавшиеся ликвидацией оуновцев.

И уже выходя из комнаты, сказал:

— Что касается таких работников, как командированный из Винницы капитан К., то это бездельник и нытик. Жаль его. А укажи это в аттестации, уволят его сразу же. Я вот все думаю, под каким предлогом откомандировать его без ущерба для дальнейшей службы? Говорят, следователь он хороший, а вот оперработник — никудышный. Вы на него сами жаловались — вам нагрубил, да еще при солдатах. Правда, мне передавали товарищи, — и Лихоузов снова с хитринкой взглянул на меня, — что вы достойно ему ответили, как старший по положению офицер, призвали его к порядку, и он был вынужден при всех извиниться. Мне понравилось, что вы не стали рассказывать мне эту историю, не стали жаловаться и просить о помощи.

— Александр Герасимович, — взмолился я, — что же это получается, тут же доносят начальству, даже такие мелочи!

— Нет, не прав ты, — дружеским тоном ответил на это Лихоузов. — Я здесь старший оперативный начальник и, как и ты, все знать должен. Не только иметь мнение о каждом работнике, знать все его нужды, но быть уверенным в нем и знать, на что каждый способен.

Лихоузов протянул мне руку и уже в дверях бросил:

— Думаю, сработаемся мы с тобой. Дело наше ты любишь, я в этом уже уверен, мне Супрун рассказывал, как ты на встречи с ним ходил. Быстро освоился, и сотрудникам нашим ты понравился. Правда, капитан К. на тебя жаловался, но не обращай внимания. Я подумаю, заменю его и переведу на следственную работу в Дрогобыч. Будь здоров. Завтра я в Дрогобыче, увидимся через пару дней...

Вспоминая об этом периоде своей жизни по прошествии многих лет, я с теплотой думаю о своих товарищах, вечно не высыпавшихся, очумелых от ночной работы, смертельно уставших от бесконечных переездов, командировок, прочесываний местности и ночных засад молодых офицерах, часто отдававших свои жизни в борьбе с бандоуновским подпольем. Я помню, как многие из них писали рапорты руководству с просьбой направить их на учебу, пока они молоды, и им из года в год отвечали резолюцией, установленным штампом: «Ваша просьба будет удовлетворена после ликвидации остатков бандоуновского подполья». А этим остаткам казалось не было конца. Вспомнил я и то, что большинство этих ребят, как тогда в своей среде их называли — «бандоловов», позднее было уволено за ненадобностью и из-за нехватки образования. Вспоминаю печальные глаза сидевшего напротив меня капитана Димы Жирко, пониженного со старшего оперуполномоченного до оперуполномоченного — не было у него высшего образования. Он ушел добровольцем на фронт в 1942 году в свои семнадцать, и в первом же бою под Ростовом был ранен. Бой начался рано утром. На Ростов наступали восемью цепями. Первые пять цепей были с винтовками. Три последующие без оружия, но обученные изображали наступающую массу для острастки противника. К вечеру досталась винтовка и Жирко. Довоевал Жирко до победы. Двухмесячные курсы — и младший лейтенант Жирко продолжил боевой путь в Западной Украине. И снова бесконечные бои, и так до 1948-го. Удалось все-таки Диме закончить 10-й класс в вечерней школе рабочей молодежи, но это было уже в 1953 году. Написал рапорт. Хотелось в высшую школу КГБ. Ответ был известный: «... после ликвидации... » Стыдно было мне смотреть в глаза своего товарища Димы. Сам-то я остался старшим оперуполномоченным. Правда, Диме еще повезло — направили его вскоре начальником отделения в Магаданское областное управление КГБ по его же просьбе. База в тех краях для работы по ОУН хорошая — лагерей много, а в них бандеровцев тысячи...

Вот так система обходилась с нужными ей в свое время «бандоловами».

* * *

От многочисленной агентуры, задействованной на поиски Игоря, стала поступать обильная информация о появлении его группы в разных районах области. Но вот загадка — их было всегда трое. Где же четвертый?

Неожиданно стало известно, что работавшая до недавнего времени в Ходоровской районной библиотеке местная жительница Олена Стасула была в прошлом довольно долго любовницей самого Игоря. Как утверждал опытный и надежный источник, Игорь систематически посещал ее вплоть до того страшного для этой девушки дня, когда ей стало известно, что она больна туберкулезом легких в тяжелой форме. В этих случаях оуновцы сразу же прекращали все контакты с такими больными, исходя, прежде всего, из интересов собственной безопасности — не заразиться и не заразить своих товарищей по подполью. Лекарств против такой болезни, особенно туберкулеза легких, не было, и лечиться было негде. Тот же агент сообщал, что Игорь был настолько увлечен своей любовью, что дал Олене адреса нескольких надежных связей, через которые она, в крайнем случае, могла бы найти его. Оба надеялись на чудо и на Создателя, как рассказывала нашему агенту Олена. Было принято решение взять Стасулу в активную разработку, подвести к ней агентуру из числа родственников, проживающих в одном из сел Ходоровского района. Вскоре мы с Супруном выехали на совещание во Львов. Каково же было наше удивление, когда, вернувшись через два дня, мы услыхали в одном из кабинетов громкий голос, скорее крик, майора Червоненко, допрашивавшего Олену. Да как допрашивавшего! Где и кто обучал майора, в прошлом ответственного партийного работника, служившего в госбезопасности всего-то несколько месяцев, этой методе допроса, осталось для нас неизвестным. Когда мы вошли в комнату, Стасула, одетая в полушубок, стояла рядом с жарко натопленной печью. Перед ней стоял в распахнутом от жары кителе, весь багровый от гнева и ярости Червоненко и, размахивая кулаком перед лицом несчастной, орал: «Я тебе покажу, б... бандитская! Я тебя заставлю говорить, бандитская подстилка! Я тебе покажу, что такое советская власть, ты здесь сдохнешь у меня, не видать тебе ни Игоря, ни родных, ни дома. В тюрьму пойдешь как бандпособница, сгниешь в лагере!.. » Все это изрыгалось на русском языке и через каждое слово шел чудовищно оскорбительный для женщины, тем более для западной украинки, мат. Они и брани-то, так широко употребляемой русским человеком, не знают. Я посмотрел на ярко красивое лицо этой дивчины и мне стало не по себе — ее пылающие от чахотки и ненависти изумительной красоты карие глаза смотрели прямо в лицо Червоненко, а яркие, чуть приоткрытые и нежные пунцовые губы, казалось, шептали: «Я тебя так ненавижу, как могут ненавидеть самое страшное чудовище на земле — зверя в человеческом облике. Ты ни слова от меня не услышишь, вообще ни слова. Я бы убила всех вас, зверей-«энкэвэдистов», поменяйся мы местами. Боже, как же ненавижу вас! Боже, дай мне силы не упасть от слабости перед ними. Боже, помоги мне». Только сейчас я почувствовал в комнате запах мочи и увидел под ногами Олены мокрые пятна. «Неужели мочилась под себя? » — мелькнуло в голове.

Увидев нас, Червоненко прекратил допрос и вышел с нами в коридор. На наш вопрос, почему и как Стасула очутилась в райотделе, Червоненко пояснил:

— Как только вы уехали, я получил данные о ее намерении покинуть Ходоров. Зачем, куда, с какой целью, мы не знаем. Надо было срочно принимать меры. Мы установили за домом наблюдение и, когда она вышла из дома и пошла в сторону рынка, незаметно «сняли» ее и в закрытой машине привезли в райотдел. Санкцию прокурора я получил. Материалов о ее бандпособнической деятельности более чем достаточно. Ее место в тюрьме, если не даст нужных нам показаний и не поможет выйти на Игоря и его людей.

Говорили тихо, вполголоса, стоя рядом с дверью в комнату, чтобы оставшаяся там одна Стасула нас не слыхала.

Я робко заметил, что тяжелобольная Стасула при таком допросе и помереть может.

— Я ее и пальцем не тронул, — ответил Червоненко. — Ничего с ней не случится. Обыкновенная бандитская сволочь. Попадись к такой в лесу, живым бы не ушел.

Я попросил Червоненко разрешить мне продолжить работу со Стасулой. Было заметно, что он недоволен происшедшим разговором, но против моей просьбы возражать не стал.

Когда Червоненко ушел к себе, Супрун мрачно произнес:

— Я такого от него не ожидал. Времена давно уже не те, да и необходимости нет. Дивчину действительно жалко. Я таких знаю, она ничего не скажет.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒