Часть пятая 2 страница

Сейчас он сделал два шага вперед и хлопнул Марата по плечу.

– Ты ничего не знаешь, – сказал он. – Но так и должно быть. Кто нашел Кабель, тот молчит. Не знаю, как насчет других кораблей, а у нас в экипаже сразу нашлись благородные ребятишки. Ну, которые… Как ты сказал? Открытие нельзя приватизировать, оно принадлежит человечеству…

Жилец презрительно хмыкнул и почесал крепкое загорелое предплечье.

– Их было трое, – произнес он, опустив глаза. – Нас шестеро. Говорят, это нормальная пропорция. Из каждых четырех человек один – романтический дебил, типа честный и правильный, остальные – реально мыслящие люди… Здесь, на Золотой Планете, у нас с тобой вышло по‑ другому. Пятьдесят на пятьдесят. Я – реальный дядя, ты – правильный дурак. Но я в три раза тебя сильнее, так что если взять математику, расклад верный… Ты мне пытался рассказать про Соломона Грина… Короче, это был я. И летели мы не загадки научные разгадывать, а за товаром. Есть такая планетка, под названием Тереза, кто‑ то нашел на ней мох, выделяющий особую пыльцу… Если какой‑ нибудь художник этой пыльцой подышит, он тут же рисует гениальную картину. Или, допустим, композитор: занюхает дозу и бежит симфонию сочинять… А потом еще одну, и еще, и сочиняет, на одной дозе, около года, безостановочно. Упадет без сил, потом поспит, пожрет и опять творит… Через год умирает. Мгновенное кровоизлияние в мозг. Знающие люди называли пыльцу «креатив», или «Крошка Цахес», и продавали только творческим людям за большие деньги. Смертельный исход в ста случаях из ста. Не знаю, кто такой был этот «Цахес» и почему он «крошка», но покупатели в очередь стояли. Танцоры, архитекторы, режиссеры, поэты всякие… Знали, что умрут, а всё равно покупали и нюхали, чтоб гениальную поэму настрочить. Или кино снять сумасшедшее. И прославиться… Шедевр то есть для них был важнее собственной жизни. Вот как бывает…

Но нас это не касалось, у нас был оптовик, он заказал партию «Цахеса» и свой кораблик дал. Прилетаем – местечко тухлое, полумертвое, холодно, скучно, но товара набрали аж три килограмма. Метод сбора – старинный, меня на Патрии научили: раздеваешься догола, падаешь в мох и катаешься, а пыльца к телу прилипает. Весь покрылся, с ног до головы – бежишь на корабль, там с тебя соскребают это дело и сушат. Так что заказ мы собирали целый месяц. Сами, конечно, не притронулись, мы ж не поэты были, сам понимаешь, а деловые ребята…

В последний день, по старому обычаю, напились и решили на катере прогуляться. И вот в каком‑ то ущелье видим картину: черный диск, в три человеческих роста поперечником, торчит из камней. Вылез то ли при землетрясении, то ли еще по какой причине. Сразу поняли, что штука явно не отсюда. Планетка необитаема, животных нет, за исключением червяков, беспредельно примитивных, которые одной дыркой и жрут, и гадят… Посмотрели, потрогали – всё поняли. Кабель!

Сели думать, что делать. Три дурака – которые правильные – кричат: давайте ученым отдадим, в историю войдем, памятники нам поставят… То есть добывать смертельную пыльцу, барыжничать «Цахесом» они были готовы, а как увидели Разъем – сразу решили, что памятник важнее наживы. Поди пойми, что у человека в голове… В общем, закрыли мы их в грузовом отсеке, сели дальше думать. А каждый уже дотронулся! Каждого колбасит: один смеется, другой песенку поет, третий козлом скачет – цирк, а не бригада деловых… Понимаем, что взяли куш. Дальше мнения разделились: трое решили, что надо вернуться, сдать товар заказчику, получить деньги и потом уже лететь на Терезу конкретно за Кабелем. А трое других, более понятливые, говорят: к черту «Цахес» и заказчика тоже, дело пахнет миллиардами, грузим вещь, вырубаем связь и валим куда подальше. Вышли крупные разногласия, а когда мы их разрешили, нас осталось только четверо. Я причем уже тогда хотел иметь Фцо и выступал за то, чтобы и «Цахес» продать, и Кабель вывезти. Но меня переубедили. А кого не переубедили – тех распылили… Забрали находку и улетели. Очень далеко.

Нашли местечко, по соседству со Старой Землей, в системе Альфа Центавра, и закрепились на каком‑ то левом астероиде. У него не то что названия, даже номера не было. Кусок базальта, два километра на четыре. Смена дня и ночи – каждые восемь минут. Понемногу наладили дело. Засекретились по самое не могу. Клиентов отбирали тщательно, на каждого – подробное досье. Ну а после процедуры обычное обещание: начнешь болтать – разложим на атомы к чертям собачьим. Привозили только мужчин, потому что бабы все сдвинуты на теме омолаживающих технологий, и если какая из них после разряда помолодеет, она этого скрывать не будет, правильно? Она сразу к подругам побежит, хвалиться, и тогда вся наша секретность лопнет, как шарик надувной… Хотя на бабах мы бы, конечно, больше заработали… В общем, привозим только солидную клиентуру. Пожилых бизнесменов. Цену держим ломовую. Сами тоже пользуемся. Разбогатели.

Проходит время – один из нас умирает. Обширный инфаркт в момент перехода импульса. Наняли ученого, академика с Империала, уплатили огромную сумму за консультацию и еще столько же за молчание. Привез академик пять тонн аппаратуры, стал колдовать. Возился месяц, потом говорит: ничего не понимаю, надо еще пять тонн техники. Но ваша штука – действительно транслятор, она подпитывает силой любой живой организм, а измерить эту силу и энергию я не могу, приборы не выдерживают. Из чего, говорит, заключаю, что сила превышает все мыслимые пределы. Причем напряжение силового поля имеет значительные перепады, и друг ваш покойный, наверное, подошел к артефакту в момент скачка нагрузки…

Много чего наговорил тот гриб ученый. Графики нарисовал, синусоиды какие‑ то, амплитуды, формул накорябал – целую тетрадку… Мы ничего не поняли, но на всякий случай кивнули. И еще, сказал академик, знайте, что все вы умрете в ближайшие два‑ три года. Однажды дотронетесь – и всё, абзац. Разрыв аорты, уяснили? Человеческое тело не приспособлено к таким стрессам. Чем чаще будете заряжаться, тем быстрей подохнете… Еще сказал, что форма диска идеальна, размер окружности выдержан с точностью до сотых долей микрона, а возраст – не менее пятидесяти тысяч лет. То есть тот, кто его создал, умеет такое, чего люди не умеют и еще долго не научатся…

Наладили мы академика домой. Причем, что интересно, сам он трогать Кабель отказался в резкой форме. Мне, говорит, этого не надо, в стариковской жизни свои преимущества… Синдром Мафусаила. Один из наших хотел порешить деда, чтоб не разболтал, – но я не позволил. Тот дед был из правильных, по глазам видно, дал слово – будет держать, а пытать его никто не будет, слишком уважаемый, таких даже КЭР не трогает… Улетел академик вместе со своими умными приборами, а я стал думать, что делать дальше. Денег – море, но душа неспокойна. Да и скучно. У нас как было заведено: двое в миру работают, клиентов ищут, третий на астероиде сидит, зевает, стережет вещицу, потом меняемся. И если наступала моя очередь дежурить – я с тоски подыхал. Не мое это, сидеть на месте не умею с детства. А кроме того, чуял розовым мясом – скоро что‑ то будет. Позвал я двух других и говорю: всё, парни, выхожу из доли. Разъем – ваш, а я соскакиваю. Об одном прошу: если вдруг появлюсь и захочу получить заряд, сделайте скидку. Я всё точно рассчитал: они жадные были оба и отпустили меня без проблем. Хотя могли и завалить, на всякий случай…

Первый умер спустя год, второй пропал без вести, скорее всего – тоже умер. Когда я туда вернулся, через шесть лет, в нашем схроне никого не было, а на Разъеме – слой пыли в полметра… Так эта вещь досталась мне в полное владение. Но налаживать бизнес я не стал. Одному такое хлопотное дело не провернуть, а кого‑ то еще брать в дело – опасно. Не посмотрят, что авторитет, в спину выстрелят – и всё: был Жилец, а теперь нет, как не было. Я вложился в казино, тогда 3D‑ рулетка как раз в моду входила… За два года сделал полтора миллиарда, но потом потерял осторожность, повздорил с одним крупным дядей, а это был такой дядя… В общем, чтоб к нему в кабинет попасть, надо было пятерым референтам по миллиону в карман положить, а потом еще полгода ждать очереди. И дядя меня поимел. По полной программе. Пришлось все деньги отдать и казино тоже, и на дно залечь, надолго. Я повзрослел, людям доверять перестал, да и времена изменились. Дикий Космос освоили, порядок навели, на всех трассах сверхскоростные патрули, на каждой планете администрация, вооруженное самоуправление, всё строго, не с той стороны подлетишь – сожгут на глиссаде без лишних разговоров. Сам я не пилот, таланта нет, и мне, чтоб до того астероида добраться, надо было нанимать надежного капитана, платить ему по полной программе, а шлюзование на каждой перевалочной базе стоило столько, что два раза заплатишь, а на третий раз уже тебе и Кабель не нужен. Так я жил. Раз в пять лет накоплю денег, найду капитана приличного – слетаю, дотронусь, чтоб молодость вспомнить. Добавь сюда еще риск: потратить два миллиона, лететь к черту на рога, положить ладонь на Разъем – и помереть от инфаркта? Глупо, согласись. Но всё равно летал регулярно. Это нельзя забыть, сам знаешь. Тот Разъем был лучше, чем наш с тобой. Наш кубик ракушками оброс, чтоб их медным ножичком отскрести, надо год сидеть и нырять каждый день, а тот диск был голый, чистый, мизинцем тронешь – и отпрыгиваешь: сила такая, что глаза на лоб лезут. Конечно, тут явно не обошлось без Дальней Родни, это их техника… И я, хоть не академик, думаю так, что Разъемы разбросаны по всей Галактике с определенной целью. Например, чтоб стимулировать развитие живых организмов. Не разумных существ, а именно жизни как таковой. Может быть, Родня через этот Кабель управляет всей жизнью, какая только есть: от бактерий до нас, грешных… Где жизни нет или ее мало, туда они свой Кабель тянут и качают силу…

И Великий Отец, чтобы показать перешедшую в его тело силу, напряг огромный бицепс.

Ему понадобился год, чтобы обрасти лошадиными мускулами и перевиться узлами сосудов; в прошлом году на празднике начала сезона охоты он вплавь нагнал взрослую самку тюленя, весившую около двух тонн, задушил, вытащил на берег и руками содрал шкуру.

– …А еще, – добавил он, сыграв бровью, – был случай: сидел я на Копернике по мелкому делу на ослабленном режиме и встретил там одного старого китайца, который говорил, что ему сто семьдесят лет, а сам как мальчик бегал и холода не чувствовал. Этот китаец объяснил мне, что энергия ци была известна людям еще на Старой Земле, пять тыщ лет назад. И есть продвинутые ребятишки, они умеют получать ее без всякого Кабеля, прямо из космоса. И даже не из космоса, а из всего, что есть, уясняешь? Эта чудо‑ сила течет через каждого человека, но чтобы ее уловить, надо всю свою жизнь положить, тренироваться каждый день с утра до ночи… Я спросил про Кабель, и китаец ответил, что ничем этот Кабель человека не заряжает, а наоборот: выкидывает из организма всё лишнее. Мгновенно прочищает тело. Якобы каждое живое существо – это труба, и через нее свободно течет энергия ци. Но со временем труба засоряется. Ты и есть Кабель, сказал мне китаец. Очисти себя и всё поймешь. Сначала тело, потом душу, чтоб никакой грязи – и тогда уловишь ци, будешь наслаждаться каждой секундой. А сидел этот китаец за двойное убийство. То есть, видимо, не смог он до конца свою трубу прочистить…

– Зато у тебя получилось, – пробормотал Марат.

– А у меня всегда всё получается, – строго ответил Жилец. – У меня получается, потому что я живу, чтобы получать, понял? У меня даже желудок модифицирован, понял? Я за него девяносто тысяч заплатил. Ручная работа, ясно? Вытаскивает из любой пищи сто процентов калорий, все эти чертовы белки и углеводы до самой последней вонючей молекулы… Куда бы я ни попал, всегда смотрю, что можно получить. Если нечего получить, ухожу. Если есть, что получить, остаюсь и получаю. Это простая система, а главное – всем понятная. Вокруг меня сразу порядок налаживается: кто не согласен отдавать – те уходят. Либо умирают. А кто согласен – остаются и отдают. Или рядом со мной встают и тоже получают. Вставай рядом, сынок, и учись.

– Я и так рядом, – сказал Марат.

Великий Отец сложил руки на груди.

– Но ты не учишься!

– Меня уже учили. Десять лет. На пилота.

– Фуфло это всё! – раздраженно выкрикнул старик. – Пилот… Кто такой пилот? Шестерка, обслуга! Персонал! Будь персоной, а не персоналом! А теперь иди, позови наш вшивый персонал, пусть тут пол вымоют, а то кровью воняет и дерьмом, а их дерьмо я нюхать не могу, оно вареньем вишневым пахнет… Сразу дом вспоминается… Папа старенький…

– А мама? – спросил Марат.

Великий Отец поднял ясные голубые глаза.

– Маму не помню я.

Он сделал паузу, глядя на своего Сына, который никогда не был ему ни сыном, ни другом, ни даже приятелем, и добавил:

– Ее папа убил.

Каждый раз накануне праздника – а их в Городе с некоторых пор было достаточно – Марат втайне надеялся, что люди не придут на площадь, не образуют шевелящуюся протоплазму безумных глаз и разинутых ртов. Не будет ни вопля тысячи глоток, ни давки возле котлов с благотворительной жратвой. Все останутся в домах, на хозяйствах. Не потому что боятся Великого Отца, а просто возле семейных очагов всегда можно найти себе множество полезных занятий, да и потребность в дармовой похлебке не так велика здесь: океан кормит аборигенов досыта.

Или: устроители действа опозорятся в какой‑ нибудь важный момент, и вместо сладострастного рева над Городом поплывет хохот. Например, лопнет главный бубен. Палач поскользнется в луже крови и сломает ногу. Митрополит перепутает слова молитв, и его забросают рыбьими хвостами.

Но за два года ни одно шоу не провалилось, и на каждом был аншлаг.

Первые, самые хитрые и любопытные, появлялись с рассветом, занимая лучшие места – меж двумя алтарями, напротив бамбукового помоста, предназначенного для Великого Отца. Потом наступала очередь самых голодных – эти рассаживались вдоль храмовой стены и ждали, когда младшие жрецы выставят котлы и начнут разводить огонь. Далее появлялись дети: большими ватагами носились по обширному пустому пространству, поднимали пыль, глазели на сверкающие доспехи стражников. За детьми понемногу шли взрослые: снизу, из грязных кварталов, поднимались вялые собиратели икры из рода дочерей хвостатой черепахи, терпеливые и доверчивые рыбаки из родов дочерей песка, и дочерей зеленой пены, и дочерей кальмара, и хищного моллюска ю, и радужной змеи, и дракона‑ амфибии, который на самом деле никакой не дракон, а безобидное членистоногое, пожирающее придонные оранжевые водоросли, зубастая его пасть служит только для отпугивания врагов, а настоящее ротовое отверстие расположено прямо возле брюха; и лохматые, бесцеремонные тюленебои, и широкогрудые молчаливые северяне с белыми волосами, и ловцы угря, и пожиратели крабов. Со стороны Пирамиды небольшими группами подтягивались зажиточные владельцы торговых лавок, держатели харчевен, лекари, жены воинов, рудознатцев и храмовых служителей. Последними – уже когда площадь гудела и самые убогие начинали скандалить возле котлов, когда воины выстраивались по периметру помоста, когда жрец‑ глашатай и его ученик вытаскивали на ступени храма главный бубен – особую трибуну, отгороженную перилами, занимали самые богатые и влиятельные: работорговцы, судовладельцы, кузнечные мастера, мужья и сожители придворных дам.

Всё это повторялось по пять раз в год, и сегодня Марат, не вставая с ложа, лишь по доносящемуся снизу гулу и дыханию толпы угадывал всё происходившее у подножия Пирамиды. Вот к людям вышел Митрополит – благословить всех желающих, и сотни простолюдинов рванулись, чтобы поцеловать ногу или край парадного плаща. Вот у жертвенного алтаря появился палач, и наиболее впечатлительные женщины ахнули, когда он швырнул себе под ноги огромный моток сыромятных ремней, предназначенных для связывания казнимых. Вот охрана получила приказ отодвинуть всех подальше от помоста и пустила в ход копья.

Сценарий был примерно один и тот же.

Посмотреть один раз было очень полезно (особенно в искаженные азартом лица), во второй раз – тоже полезно, но уже немного противно, а десятый подряд праздник уже не вызывал никаких эмоций: кровавый балаган и только.

Когда над Городом поплыли первые удары большого бубна, Великий Отец ударом ноги распахнул дверь из дерева зух. Постоял несколько секунд над лежащим в постели Маратом, отошел к окну, приказал:

– Иди сюда. Сегодня последний праздник на старой площади. Завтра начнем расширять поляну и еще замостим булыжником, чтобы было меньше пыли. Вставай!

Марат хотел проигнорировать приказ, но вспомнил, что в праздничные дни Отец обычно очень возбужден и не терпит неповиновения: можно получить ногой по ребрам или в живот.

Бывший пилот доковылял до окна, выглянул и не сдержался: плюнул вниз.

– Презираешь, – сказал Отец и тоже плюнул, его слюна улетела в пять раз дальше. – Зря. Это нужно любить.

– Вот и люби, – пробормотал Марат. – Сегодня я не пойду.

– Пойдешь. Два часа потерпишь и до вечера свободен… – старик осклабился. – Я всё равно буду занят новыми женами.

Толпа колыхалась. Жрецы уже выстроились на крыльце, а палач, подготовив рабочее место, скрылся в храме. Согласно старому, как мир, правилу актер не должен был появляться перед зрителями до начала спектакля.

– Фцо, – сказал Марат.

Отец посуровел и пренебрежительно щелкнул языком.

– Нет, – тихо ответил он. – Еще не Фцо.

– Хочешь больше?

– Конечно.

– Пирамиду до неба? И чтобы площадь вмещала сто тысяч папуасов?

– Идиот, – спокойно произнес Отец. – Сто тысяч пирамид и сто тысяч площадей – вот Фцо.

– Ага, – сказал Марат.

Отец сорвал с себя накидку, сшитую из шкурок детенышей земноводной собаки, и почесался. Нагота его – бронзовый загар, тщательно выбритый пах, резкий запах благовоний, наросшие вдоль костей мыщцы – давно уже не раздражала Марата. Человек, наблюдающий собаку или змею, спокоен, его не коробит вид гениталий животного.

– Сделана только первая часть дела, – сказал Отец простым тоном, каким говорят о грязной посуде или шнурках. – Мы убили всех, кто помнит, как я был полутрупом. Осталось двое последних, сегодня я лично вырежу им кишки. Дальше придется потерпеть. Папуас растет семь лет, прошло два года, будем ждать.

– Чего?

– Нового поколения. Каждый должен усвоить с младенчества, кто я такой. Каждый мальчик должен мечтать отдать Великому Отцу свою жизнь. А девочка – свое тело. Потом я дождусь, когда это поколение войдет в силу, и пойду на север и юг. Развиваться будем только вдоль берега. Одного города мало – нужны несколько больших колоний и торговля меж ними. Не будет торговли – не будет ничего. Ты говоришь – Фцо? Дурак! Здесь нет даже намека на Фцо. Ты король вшивых обезьян, а должен быть владыкой мира. Мы пойдем на север и наберем рабов. Потом мы пойдем на юг и разберемся с пчеловолками. Ты приручишь их…

Марат фыркнул.

– Да! – каркнул Отец, подпрыгнул и присел на подоконник. – Приручишь! Не смотри так, не люблю! Я видел их скелеты, это сильные твари, они нам помогут. Носороги – фуфло, вчерашний день. Мы с тобой будем летать, понял? Пустыня не бесконечна, за ней есть другие земли, там тоже кто‑ то живет и что‑ то делает… Фцо – это Фцо! Весь кайф, вся жратва, все бабы, все океаны, горы и так далее. Вся планета. А теперь – одевайся, и пойдем.

Когда старых воинов выволокли из храма, площадь заревела. Первый пленник – Марат уже не помнил его имени – был невменяем от страха и только крупно трясся, зато второй, когда‑ то звавшийся Цыгж, что на языке равнины значило «упрямый», преодолел последние метры пути на своих ногах, а когда взошел на алтарь, плюнул палачу в лицо.

Но Хохотун давно уже ко всему привык и не отреагировал.

Их было шестнадцать, по четыре из каждого рода, лучшие охотники, первые топоры. Один погиб в горах, пятнадцать дошли до океана и вместе с Хозяином Огня завоевали побережье. И образовали закрытую касту аристократов. Хохотуну сказали, что если он хочет жить – пусть убьет остальных. Семерых растерзали сразу, но умный Муугу всё понял и увел остальных в горы, вместе с семьями. Охота длилась много месяцев. Пойманных казнили публично, а перед тем пытали; одни поклялись, что Муугу – организатор побега – умер от холеры, другие – что маленький генерал убит горцами. Отец не поверил, и то был редкий случай, когда Марат с ним согласился, хоть и не подал виду; жилистый генерал был не тем парнем, чтобы взять и просто умереть от холеры, и даже когда в одном из ущелий нашли его кости, одежду и оружие – Марата это не убедило. Он слишком верил в своего любимого воина. Муугу был лучшим, объективно. Он был предан, умен, вынослив, легко обучаем, справедлив, хладнокровен и лишен амбиций. Из него вышел бы уравновешенный полководец, берегущий своих солдат, или градоначальник, не склонный к прожектам. Среди множества мужчин, принимавших матриархат как нечто само собой разумеющееся, Муугу был уникумом, единственным в своем роде альфа‑ самцом среди альфа‑ самок.

Сейчас Марат ощутил слабое удовлетворение. Если даже маленький генерал мертв, он погиб достойной смертью. Пусть от болезни, но хотя бы не на алтаре, не под ножом бывшего друга. Им обоим повезло. Хохотун не увидел позора своего соратника, некогда – лидера, а ныне – беглеца. И Муугу не увидел позора Хохотуна, бывшего охотника, ныне – заплечных дел мастера.

Их дома стояли рядом, их жены дружили, их дети играли вместе – как Хохотун намотал бы на локоть кишки собственного товарища?

Марат обернулся, взглянул на трибуну для знати. В первом ряду сидели его жены, во втором – жены Отца. И те и другие смотрели не отрываясь.

Так и намотал бы, подумал он. Хохотун хочет жить, он был начальником воинов, теперь наматывает кишки; пусть это не совсем жизнь, но все‑ таки ее подобие.

Бывший студент Пилотской академии, угонщик кораблей и осужденный преступник тоже не собирался убивать разумных прямоходящих, а захотел жить – и убил, сначала одного, потом второго, потом еще несколько сотен; это не совсем жизнь, но все‑ таки ее подобие.

Хохотун опрокинул первого воина спиной на жертвенный камень, стянул ременные петли на руках и ногах, повернулся к Митрополиту, тот посмотрел на Отца, Отец – на публику.

Марат задохнулся от ярости и бессилия. Он – Владыка Города и Хозяин Огня – согласно этикету восседал в центре помоста, выше алтарей, выше крыльца храма, на особом переносном деревянном троне, сплошь обитом сверкающими на солнце медными пластинами, а Отец – верховная сущность, не нуждавшаяся в кресле, охране, одежде, – располагался сзади, стоял в полушаге от Марата, но когда привязанное к камню серое тощее тело жертвы безобразно выгнулось, и люди повернули лица в сторону помоста, было хорошо видно, что смотрят они не на Владыку Города, а на того, кто стоит за его спиной, – пять тысяч взглядов скрещивались в точке, находившейся в метре от головы Марата; если бы он сейчас встал и ушел, никто бы этого не заметил; он был совсем рядом с происходящим, пять тысяч импульсов азарта и нетерпения заставляли звенеть воздух возле его виска, и он ничем не управлял, он был никто, марионетка, декорация.

Тишина установилась, как катится пыльный вихрь: от первых, ближних к алтарю рядов – до дальних краев площади, от трибуны для богатых до плебса, теснящегося в устьях улиц.

В наступившем безмолвии Отец прошагал по помосту, одним прыжком вскочил на алтарь. Хохотун сразу всё понял и отступил назад, а руку с ножом убрал за спину. Отец выпрямился, прикрыл глаза и опустил пальцы на живот лежащего. Собрал желтую кожу в горсть, рванул – плоть лопнула со звонким треском, воин протяжно закричал, толпа, казалось, перестала дышать, по белому камню хлынула кровь; Отец деловито изогнулся и с отсутствующим выражением лица погрузил руку в тело казнимого. Хрустнули ломаемые ребра, и спустя мгновение пальцы знаменитого вора потащили из живота дикаря черно‑ красные внутренности.

Только теперь толпа заревела.

Вот хороший момент, сказал себе Марат. Сейчас у него пароксизм наслаждения, и у зрителей тоже. На несколько мгновений пастух и его стадо сливаются в единое целое, и тогда можно атаковать.

Одна группа – четверо или пятеро – ударит со стороны площади и отвлечет внимание охраны. Вторая команда зайдет с тыла, со стороны храмовых ступеней: нападет на Отца, оглушенного наслаждением, озверевшего от запаха крови. Вряд ли они достанут его, но ранить – вполне смогут.

А я вытащу пистолет и выстрелю в затылок.

Отец показал народу петли кишечника, потряс, улыбнулся и отошел от алтаря. Хохотун развязал ремни, сбросил тело с камня. Глашатай ударил в бубен. Второй казнимый – с абсолютно бескровным лицом – попытался сопротивляться, что‑ то крикнул Хохотуну, вытаращив глаза, и, очевидно, сильно разозлил бывшего генерала, поскольку тот излишне нервно схватил его за шею; но Отец, продолжая улыбаться, оттолкнул палача и сам протянул руку к горлу старого воина. Стал поднимать на вытянутой руке. Казнимый нелепо дергал руками. Отец тряхнул его и вдруг, подбросив на несколько метров – пять тысяч дикарей ахнули, – ловко перевернул и схватил уже за ногу и тут же, размахнувшись, ударил головой о поверхность алтарного камня.

Пять тысяч глоток исторгли вой.

Они не были кровожадны. Они кричали от изумления и ужаса. Те, на кого попали брызги крови и частицы мозгового вещества, отшатнулись назад, возникла кратковременная давка, но глашатай четырежды ударил в бубен, и понемногу установилась тишина.

– Великий Отец любит вас! – крикнул Митрополит, багровея от усилия.

Вопль восторга заставил задрожать доски под ногами Марата.

– Великий Отец жертвует жизни своих врагов своему Сыну, вашему Владыке, Хозяину Огня!

Кричали все. Бедные и богатые, голодные и сытые. Кричали воины внешнего оцепления, и увешанные браслетами жены самого Марата, и торговцы тюленьими шкурами, и резчики по кости, и кузнецы, и смотрители за канавой для дураков, и бродяги, пришедшие с севера, юга и запада делать мену, а потом разносить по миру рассказы о Городе, процветающем под началом всесильного Хозяина Огня и его Отца, чей гнев столь страшен, что для его описания не существует слов ни в одном языке.

Хохотун потащил тела прочь, в боковые храмовые ворота, а из главных уже выводили невест Отца, обнаженных семилетних девушек. Их тела лоснились от благовоний, на лицах цвели слабые улыбки. С утра их накормили снадобьем по рецепту Жидкого Джо: по два подгнивших плода черной пальмы с добавлением нескольких капель желчи иглозубой лягушки; сейчас – Марат знал – перед глазами девушек бесились и переплетались маленькие веселые радуги.

Свадебный алтарь изготавливали по чертежам Отца, он был огромен, в несколько раз больше жертвенного, и все восемь невест свободно уместились на нем.

Загудел бубен.

На самых первых праздниках меж обрядами жертвоприношения и свадьбы делали паузу, несколько минут общей хоровой молитвы, но потом Отец приказал объединить оба ритуала. «Свежий запах крови только что умерщвленного самца должен смешиваться со свежим запахом юной самки, – объяснял он в минуты откровенности. – Это надо понимать, это и есть Фцо, и ошибается тот, кто буквально переводит древнее слово как “всё”. Фцо – это не просто “всё”, а “всё вместе”. Это сложный коктейль, где правильно подобраны ингредиенты, и умение смешивать их дано только избранным. Нужен талант, – объяснял легендарный вор, – особое чувство; хотеть Фцо нужно с детства и всю жизнь посвятить, экспериментировать и ошибаться, изучать себя, повсюду искать источники удовольствий. И главное, никогда не останавливаться; настоящий ценитель знает, что никто никогда не сможет получить Фцо».

Да, меж ними были периоды мира, когда старик разражался длинными монологами или тащил своего компаньона с собой в Город; там, внизу, на простых примерах Марату было показано, как можно взять Фцо, например, в лачуге бедного собирателя черепашьей икры, и всякий раз Марат поражался: оказывается, многое можно получить там, где на первый взгляд вообще ничего нет. А Великий Отец только ухмылялся. «Фцо повсюду, – цедил он. – Фцо есть везде, где ты не один, где рядом с тобой пребывает кто‑ то еще.

Найди кого‑ то другого, второго, ближнего, мужчину или женщину, старика или ребенка, – неважно; главное, чтобы рядом была еще хотя бы одна живая душа – из нее возьмешь Фцо».

…Храмовые служки – четверо – поднесли к губам раковины хищного моллюска ю, низкий звук труб поплыл над головами; глашатай ударил в бубен, и Великий Отец, размазывая кровь по лицу и груди, взошел на алтарь.

Марат сменил позу и – чтобы не смотреть – стал ковырять пальцем в блюде с жевательной корой, выбирая наиболее мягкий кусок. Обернулся к трибуне. Его жены с интересом наблюдали за происходящим, но едва увидели глаза Владыки – все, как одна, интимно улыбнулись, давая понять, что чужие сексуальные упражнения, пусть и экстремальные, их интересуют все‑ таки в гораздо меньшей степени, чем самочувствие обожаемого супруга.

Все они видели на теле своего мужа синяки и ссадины. Все знали, что Отец его бьет. Но ни одна из пяти ни разу не проявила сочувствия или жалости. А одна – не самая юная, но самая наивная – однажды спросила, правда ли, что Великий Отец питается камнями?

«Да, правда, – ответил Марат, – и не просто питается – боясь его гнева, камни сами прыгают ему в рот. Уяснила? »

Удары бубна стали чаще и резче. Толпа ликовала, но напряжение, сопровождавшее казнь, разрядилось, пять тысяч аборигенов уже не задыхались от возбуждения, а весело комментировали происходящее; детали могли рассмотреть только те, кто стоял в первых рядах, прочие довольствовались общей картиной. Впрочем, Отец не забывал приподнять с алтаря каждую осчастливленную девушку и показать ее народу, вспотевшую и румяную.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 18 192021 22 23 Следующая ⇒