СОТВОРЕНИЕ МИРА 1 страница

РИЧАРД

Те чувства, которые испытывал Ричард, входя в зал Великой Пентаграммы, так и не стали для него привычными за годы служения. Да и как можно к такому привыкнуть, если сам воздух искрится чистотой, а под ногами — освященная земля... Каждый шаг каббалистов ощущался как осквернение этой чистоты.

В зале высились пять огромных колонн, поддерживающих высокий потолок. Пол был из синевато-серого сланца. В таком огромном помещении только с высоты птичьего полета можно было сложить узоры на полу в громадный рисунок. Великая Пентаграмма была единым монолитом из обсидиана, отполированного до ослепительного блеска, из каждого угла фигуры вздымалась колонна. Древнеарамейские буквы покрывали его поверхность, и в некоторые моменты, которых Ричард никогда не мог предугадать, они светились загадочным светом. Говорили, что изнутри можно обнаружить и другие символы — те, что недоступны свету дня. Милосердие и Суровость, присутствие и отсутствие, равновесие Древа жизни.

Это Ричард постигал... и немного большее. Идеальные пропорции Великой Пентаграммы были источником ее силы. Каждая сторона была ровно в десять пядей, и каждый угол был ровно в сто восемь градусов. Заклинания и молитвы на арамейском замыкали внешние границы, храня ее неприкосновенность.

Так же было и с его каббалой, его братьями в таинствах. Группу могли составить только пять человек, каждому был дан один из даров таинств. Так же, как и пентаграмма, которая образовывалась только с помощью пяти линий, начинавшихся там же, где они и заканчивались.

Ричард с остальными каббалистами стоял в ожидании в центре Пентаграммы, и каждый смотрел на свою, предназначенную только ему колонну. На людях были простые черные мантии, напоминающие о тех ушедших днях, когда накидки с капюшонами скрывали адептов веры от преследования. Настали времена большей терпимости, но древние традиции и обязанности сохранились.

Звук тяжелых дубовых дверей, открывающихся в дальнем конце зала, прервал раздумья Ричарда. Ипсиссими — главенствующие над членами древнего ордена — выступили из тьмы. Все они были в искрящихся парчовых ризах, а лица невозможно было разглядеть под белыми кружевами вуалей. Опоясывающие их плетеные золотые кушаки были единственным, что указывало на высокий ранг. Длинные подолы риз создавали впечатление, что люди скользят по полу, распределяясь по кругу, становясь по углам Пентаграммы, каждый у своей колонны. Не было слышно звука шагов по изразцам, поэтому Ричард считал: под ризами скрываются босые ноги.

— Мы — Ипсиссими, Пятиугольный венец Просветляющего Восхода. Мы — хранители Древа жизни, и мы будем заботиться о нем до возвращения. Это наша цель, Великая реставрация — наша работа.

Их голоса лились странной мелодией, слова были наполнены силой. Их речь звенела в плотной тишине зала, и казалось, что звон скрывает еще один пласт смысла, который Ричард чувствовал, но не понимал.

Ричард с остальными членами своей группы преклонил колени в знак почтения. Ипсиссими повернулись лицом к колоннам. Из складок их одеяний появились стальные кинжалы. Их рукояти были просты и полностью лишены орнамента, но остро заточенные грани сверкали в отблесках свечей. Ипсиссими разом подняли кинжалы к своим лбам острием вверх.

— ATE.

Заклинание отдалось во всем зале. Каждый из них перевернул лезвие и опустил к паху острием вниз.

— МАЛКУТ.

Это прозвучало уже громче, и эхо продержалось дольше, чем в первый раз. Звук прошел сквозь тело Ричарда, и у него заломило зубы. Каждый из Ипсиссими описал клинком круг по часовой стрелке к правому плечу.

— Ве-ГЕБУРА.

Клинки сверкнули в полукружии против часовой стрелки и замерли у левого плеча.

— Ве-ГЕДУЛА.

Перехватив рукояти, они сделали выпад кинжалами.

— Ле-ОЛАМ.

И наконец они погрузили кинжалы в колонны.

— Аминь.

Голубое пламя появилось возле ног Ипсиссими и лизнуло их одежды. Они не обратили на это внимания — и повернулись к Ричарду и его соратникам по каббале.

— Призываем тебя, Малаим, И Элоим, Бене-Элохим, И Херувим, Скрепленные Ишимом, Храните нас во имя Его.

Пентаграмма, вспыхнув, ожила. Синее пламя выхлестнуло по внешним краям Пентаграммы, и колонны преобразились из обычного камня в лучи ангельского света. Ричард сосредоточился на предназначенной ему колонне. Камень будто подернулся ультрамариновой дымкой, цветом Тифэрэта, шестой сефиры Древа жизни. Он хоть на миг попытался увидеть Малаима, ангельское воплощение, приданное Тифэрэту, во внутреннем вихре колонны, но свет был слишком ярок для его смертных глаз.

— Свершилось, — в унисон молвили Ипсиссими. — Четыре мира слились воедино против вторжения. Говорите, не опасаясь, что услышат непосвященные.

Ричард и остальные члены каббалы сняли капюшоны, открыв лица, но Ипсиссими остались невидимыми за своими тонкими кружевными вуалями.

Гордон сделал небольшой шаг вперед, на это ему давали право его возраст и старшинство по рангу.

— Досточтимые Ипсиссими, мистические печати, хранившие Священную реликвию, сломаны. Таинства потревожены новым составом каббалы, который был вызван на испытание.

— Время пришло, — согласно молвили Ипсиссими. — Они — следующая Пятигранная каббала, и Пресвятой готовится снова стать судией детей Его.

— А какова наша роль в испытаниях, о Досточтимые? — спросил Гордон. — Были ли мы правы, скрыв от них правду?

— Вы правильно стремитесь оберегать их, потому что вы должны хранить их до времени испытаний. Они скоро станут владеть таинствами и привлекут к себе также внимание сил Суровости.

— Можете ли вы нам помочь? — спросил Гордон, как было оговорено ранее. — Можем ли мы воззвать к защите Храма?

— Этого вы не можете сделать. На Пятигранную каббалу не должны влиять ни Милосердие, ни Суровость, чтобы у ее членов остался шанс избрать путь Сознания. Так устроено Древо жизни.

— Нам не выстоять в одиночку, — сказал Ричард, нарушая протокол, — Простите меня, но вы это знаете. Вспомните сожжение Руклинского собора. Когда приспешники Суровости штурмовали ров, орден решил не вмешиваться. Каббалистический пентакль Эдвина перестал существовать вместе со всем накопленным знанием. Вы должны нам помочь уберечь новых членов пентакля от бед, пока не придет их время.

— Если мы пойдем на это, мы поставим под удар само испытание, ради которого они появились на свет, Ричард Таллис. Именно их сила привлекает к ним прислужников Суровости. Научите их контролировать дарованные им таланты — и вы сможете избежать опасности.

— Разумеется, мы сможем воспользоваться Храмом как последним прибежищем? — спросила Рейчел. — Выдать их слугам Суровости было бы куда хуже.

Ипсиссими смолкли на мгновение, хотя Ричард чувствовал, что они совещаются между собой. И вот они снова заговорили.

— Придет время, когда вас спросят о том, о чем вам запрещено говорить. Придет время, когда знания и опыт покинут вас, когда распадется ваш пятигранник и все вокруг будто померкнет. Придите к нам в ту пору, но не прежде. Поступив иначе, вы создадите почву для вражды между силами Милосердия и Суровости, которая не по силам этому хрупкому миру.

— Мы поняли вас, — сказал Гордон.

— Понять не достаточно. Гордон Чизвик, станешь ли ты наставником тому, кто зовется Эриком, до поры его испытаний?

— Стану, — ответил Гордон звучным глубоким голосом.

— Марджори Чизвик, станешь ли ты наставницей той, кто зовется Элиз?

— Стану, — ответила она серьезно, но с мягкой улыбкой.

— Рейчел Азура, станешь ли ты наставницей тому, кто зовется Джеймсом?

— Да. — Спокойная констатация факта была характерна для нее.

— Поррик Макговерн, станешь ли ты наставником тому, кто зовется Эшвином?

— Я им стану, — ответил Поррик, хотя его голос выдавал беспокойство.

— И Ричард Таллис, станешь ли ты наставником той, кто зовется Морган?

— С радостью.

— Быть посему. Разыщите своих подопечных и расскажите им то, что позволяют вам ваши обеты. Берегите их до зимнего солнцестояния, когда миры столкнутся и око Пресвятого взглянет на нас.

Ипсиссими извлекли кинжалы из колонн ангельского света, и те мгновенно обратились в обычный камень. Синий огонь Великой Пентаграммы обратился в угли, слабо светящиеся во время исхода Ипсиссими, которые скользили белыми тенями в мире тьмы.

Место было неподходящим, чтобы обсуждать согласие, которое они с таким трудом добыли у Ипсиссими. Но Ричард бросил взгляд, в котором сквозило облегчение, на Поррика и Рейчел, более молодых собратьев по каббале. Он держался молодцом, но, несмотря на это, страх лишь сгустился и поселился еще глубже в его душе.

ЭШВИН

Эшвин всматривался в свое отражение в темной стеклянной стене офиса. Может быть, такое впечатление создавал полумрак — большая часть люминесцентных ламп была выключена, — но выглядел он изможденным и усталым. Было поздно, почти все ушли домой. К сожалению, у него была срочная работа. Все равно ее невозможно было выполнить в срок, но все же дом нынче был для него непозволительной роскошью.

Две прошедшие в «Персепшн» недели были невыносимы. Кин загружал его работой, подбрасывая по новому проекту буквально через день. Он их все выполнил и даже смог завершить несколько прежних проектов, порученных лично ему, и у него еще оставалось время для рисунков и набросков, для которых он даже не прибегал к трансу.

Но эта феноменальная работоспособность далась ему недешево. Он настолько устал, что даже перспектива щедрой премии не уберегла бы его от переутомления, если бы он попытался продолжить работу в том же темпе.

Эшвин закрыл на миг глаза и позволил себе отвлечься от работы. Он вспомнил о простых и понятных годах детства.

Он в зоопарке. Отец, высокий, статный, с крупными руками, подводит его к каждой клетке и называет обитателей. Эши топал за ним с широко распахнутыми глазами, восхищаясь многообразием жизни.

Отец рассказывал ему, как каждое животное приспосабливается к своей среде, использует свои уникальные навыки выживания, но как при этом все они зависят друг от друга. Это было простое объяснение устройства экосистемы, как понял потом подросший Эшвин, но тогда он этого не понимал.

Они вошли в павильон, где содержались ядовитые змеи и пауки, рыбы, выглядящие как камень, и медузы, способные убить безвольными на вид щупальцами. Отец сказал, что и им есть место в Божьем замысле, но Эши боялся этих гадких тварей.

Он смотрел, как кормят скорпиона. Его спинка была темно-шоколадной, под цвет земли в террариуме. Отец рассказал ему о покровительственной окраске, но это только больше встревожило Эши. Зачем это Богу прятать таких опасных существ?

Брюшко скорпиона было темно-бордовым, но внимание малыша, смешанное с восхищением и ужасом, было приковано к изогнутому смертоносному хвосту. Какие-то истины не нуждались в пояснениях: даже если бы он никогда не видел скорпиона, инстинкт подсказал бы ему, откуда исходит опасность.

В террариум бросили кузнечика. Эши с ужасом смотрел, как скорпион метнулся к жертве и поймал ее, ухватив клешнями и жаля хвостом. Он заплакал, не в силах принять объяснения отца о «законах природы».

С того момента Эши осознал, что мир может быть жестоким и опасным, и все его последующие открытия не изменили этого убеждения...

Его сны наяву оборвались внезапно. Эшвин сильно вспотел, несмотря на кондиционер, сердцебиение его участилось. Воспоминание было настолько живым, ощутимым, будто он только что прожил это время заново. Он почти почувствовал тяжесть отцовской руки на своем плече.

Но это было невозможно. Папа умер больше четырех лет назад, и Эшвин тосковал по нему так же сильно, как если бы это случилось вчера, — время не залечило эту рану. Много месяцев после папиной смерти Эшвин приходил к нему на могилу и говорил с памятником, обрисовывал проблемы, обсуждал пути их решения, точно так же, как они разговаривали до его ухода. Со временем он устал от безответных бесед и от надежды, что за его преданность ему воздастся каким-нибудь сверхъестественным образом. Оглядываясь в прошлое, он понял, что потерял не только отца — часть его уверенности в себе ушла вместе с ним, и никакие здравые рассуждения не смогут ее заменить.

Он впал в мрачное настроение, что всегда означало одно — пора идти домой.

У Элиз в больнице ночная смена, значит, ему предстоит готовить ужин самому. Чем дольше он задержится, тем более вероятно, что еду придется заказывать навынос в ресторане, а с деньгами сейчас напряженно — с тех пор, как они одолжили Джеймсу две тысячи соверенов. Он подумал, не позвонить ли ему в больницу Элиз, просто чтобы услышать ее голос, но потом отговорил себя. Элиз почувствует его настроение и встревожится, а она и так в последнее время много переживает.

Что-то промелькнуло по полу его офиса.

Эшвин замер и задержал дыхание. Он расслышал легкий шуршащий звук, явно издаваемый кем-то маленьким и юрким, бегущим по бумагам. Дежавю накрыло его, словно ледяная волна, потрясение было нешуточным. Перед его мысленным взором промелькнули клешни и хищно изогнутый хвост.

Эшвин подобрал под себя ноги и осмотрел ковер. Ничего, кроме притаившейся в засаде тишины. Он проверил стол, ничего не нашел, но инстинкт просигналил: «Опасность». Эшвин оттолкнулся ногами от стола и, отъехав в кресле, проверил место, на котором только что сидел. Ничего.

Что это с ним приключилось?

Это было нелепо. Он стоял посреди комнаты, оглядывая ее не будучи в силах отогнать видение. Отражение в стеклянной стене его офиса напомнило ему напуганного ребенка. Эшвин фыркнул от отвращения.

— Вот что бывает, когда переработаешь, — сказал он вслух.

Эшвин запер дверь на ночь и пошел мимо опустевших столов и кабинетов, не глядя по сторонам. А после его ухода в офисе осталось нечто — наблюдающее и выжидающее.

Ключ повернулся в замке, и Эшвин приналег на дверь, потому что она туго открывалась в холода. В прихожей горел свет, и телевизор тоже работал, что было странно, потому что Элиз должна была быть на работе.

— Ау! Элиз, это ты?

Она появилась на верхней площадке лестницы, закутанная в его халат.

— Привет.

— Почему ты дома? Я думал, ты сегодня работаешь.

Ее светлые кудри были убраны, так она обычно причесывалась для работы, но, поднявшись по ступенькам, Эшвин заметил, что глаза у нее покрасневшие.

— Что случилось? — спросил он, обнимая ее.

Она тоже обвила его руками и зарылась лицом в его пиджак.

— Я не знаю, что со мной не так, — сказала она, подавив рыдание.

— Так что стряслось?

— Она отправила меня домой, — сказала она ему в плечо.

— Кто?

— Камилла, старшая сестра.

— Почему?

— Просто отправила.

— Ну ладно. Выкладывай. — Он мягко ее встряхнул.

— Я не могу этого объяснить, — сказала Элиз сквозь слезы.

Эшвин знал ее достаточно хорошо, чтобы понять — ничего вразумительного он от нее не добьется, пока она не успокоится.

— Ладно. Давай я налью тебе чаю.

Он повел ее в кухню, поставил чайник и протянул ей салфетку. Вместо протянутой салфетки она взяла всю пачку и слабо ему улыбнулась.

— Как прошел твой день? — спросила она, перед тем как высморкаться.

Он засмеялся:

— День был долгим. И тебе придется как следует постараться, чтобы отвлечь меня от него.

Он налил чаю им обоим и повел ее в гостиную. Они вместе сели на диван, и Элиз пила чай, постепенно приходя в себя.

— Меня отправили домой, потому что я была расстроена, — сказала Элиз, отводя глаза от Эшвина.

— Ну, ты в последнее время и вправду не в настроении, — осторожно подтвердил Эшвин. — И чересчур чувствительна. Катрина, одна из моих бывших коллег, пережила в свое время подобное. Пару недель спустя оказалось, что она беременна. Ты не думаешь... ну, ты поняла. — Он умолк, вопросительно пожав плечами.

Элиз засмеялась, но без особой веселости:

— Не волнуйся, Эш, проблема не в этом.

— Ну ладно, а в чем же тогда?

— Я не уверена, что смогу объяснить. — Элиз сжала чашку в ладонях. — Я не то чтобы не в настроении, это как будто... — Элиз взглянула на него широко раскрытыми голубыми глазами, в которых застыло трогательно-ранимое выражение. — Ты сочтешь это бессмыслицей.

— Продолжай. — Не понятно почему Эшвин вдруг напрягся из-за переменившегося тона их беседы.

— Мои настроения меняют другие люди. Как будто я впитываю их эмоциональные колебания или что-то в этом духе, — сказала Элиз. — В больнице столько горя. Я чувствую его повсюду. Оно так ощутимо, что я почти могу его потрогать — боль, отчаяние, страх забивают все прочие эмоции. А сегодня вечером я отнесла кое-какие медикаменты и разговаривала с Дженис в отделении скорой помощи, когда спасатели провезли кого-то в операционную. Его даже не успели переложить с носилок. Кажется, попал в аварию. Повсюду кровь. Это было ужасно.

— Но ты это видела и раньше. Почему это так взволновало тебя теперь?

— Дело не в боязни крови. — Она подалась к нему, и лоб ее прорезали морщины, пока она подбирала нужные слова. — Я стояла в паре метров от стола, чтобы не мешать им работать. Я хорошо его рассмотрела, когда с него срезали одежду. Внезапно вокруг его тела появился свет. Какое-то слабое синеватое свечение. Оно исчезло, когда я посмотрела прямо на него, но если я смотрела чуть в сторону, оно возвращалось. Аура, или как там ее назвать, стала меркнуть. Она стала молочно-голубой, как дымка, потом замерцала крошечными искрами. Они сверкали серебром и исчезали одна задругой. Я не знаю, сколько это продолжалось, несколько минут, не больше. Они вызвали врача, но та пришла слишком поздно. Свечение померкло, а бледный туман поднялся над его телом и... мне кажется, рассеялся. Пару секунд спустя спасатели прекратили реанимацию.

— Что ты хочешь сказать? Что ты видела его дух или что? — Страх снова скрутил внутренности Эшвина в тугой узел, отчего его вопрос прозвучал грубовато и с недоверием.

— Эш, тот человек умер, и я это видела. Я видела, как его душа покинула тело.

— И ты кому-то об этом рассказала?

— Нет, конечно нет. Но мне стало не по себе. Этот человек был молод, и я видела, что он совсем не успел пожить. А я ничем не могла помочь. Я заплакала и не могла остановиться, даже зная, что старшая сестра не спускает с меня глаз. Часть его горя перешла ко мне, как мне кажется, потому я и не могла успокоиться. Тогда меня отправили домой, а теперь я не хочу туда возвращаться. Никогда.

— Тсс! Хватит! Ты просто устала. Завтра тебе будет лучше. Он гладил ее по голове и думал, стоит ли рассказать ей о своем видении. Нет, это не лучшая идея; ее сейчас нужно убаюкать и успокоить, а не рассказывать о надуманных детских страхах.

К тому же происходило что-то странное, и, пока не станет ясно, что это такое, Эшвин не хотел придавать неизвестному явлению силу, признавая его существование.

ДЖЕЙМС

Ветер был такой сильный, что дождь косыми струями хлестал Джеймса, с головой спрятавшегося в свое поношенное пальто. Он предпочел бы провести вечер в каком-нибудь уютном пабе, но в поисках работы вынужден был покинуть свою скромную квартирку.

На метро он добрался до Ковент-Гарден, вышел на темную ветреную улицу и пошел в «Лаундж», по направлению к Темзе. Если бы он прислушался, то расслышал бы печальный плеск реки неподалеку.

В «Лаундж» частенько захаживали молодые актеры, чтобы напомнить о себе и, если повезет, найти работу. Официально это не было место для найма, но молодые полные надежд таланты всегда появлялись там.

Джеймс был не новичок в этой среде и знал, что все устроено иначе. Шансы — у тех, кто знает нужных людей, и у тех, у кого есть наставник — корректная формулировка, означающая готовность переспать с кем-то из влиятельных людей. Если и там не обломилось, то оставалась слабая надежда познакомиться с продюсером через знакомого знакомых.

Серебристый звонок блеснул в свете уличного фонаря возле обычной на вид двери. «Лаундж» располагался в подвале, так что никогда не догадаешься о его существовании, пока кто-нибудь не приведет тебя туда. В актерской профессии абсолютно все зависит от нужных знакомств.

Джеймс нажал на кнопку звонка и улыбнулся в камеру видеонаблюдения. Ларри вспомнит его, хотя последний раз он приходил довольно давно. У этого парня фотографическая память на лица. Видно, потому он и служит охранником на входе. И еще потому, что может быть невероятным грубияном. Мужской голос сказал:

— Да?

Искаженный динамиком, голос звучал грубо и хрипло.

— Ларри, ты как? Впусти меня, друг. Тут чертовски холодно.

— Без проблем, мистер Стиплтон. Заходите, пожалуйста. Дверь щелкнула, и Джеймс пошел по узкой лестнице вниз к гардеробу.

— Как дела, Джеймс? Давно не виделись.

Ларри был парень видный — в ширину почти такой же, как в высоту. На нем был стильный черный костюм и серебряная цепь на шее, которую Джеймс втайне считал немного педерастическим атрибутом. Впрочем, бритая голова и руки в татуировках говорили, что с этим парнем лучше не шутить.

— Да неплохо, спасибо, друг, — ответил Джеймс. — Выпал ненадолго из привычного круга. Решал всякие вопросы, понимаешь ли.

— Слышал про это. — Ларри гнусно ухмыльнулся. — Видно, такая судьба была у той телефонной будки.

— Угу. Знаешь, я не хочу, чтобы все про это узнали. Может помешать мне получить новый ангажемент.

— Может, да, а может, и нет. — Ларри почесал подбородок. — Иногда дурная репутация может открыть нужные двери. Вам теперь есть чем похвастаться, почему бы не воспользоваться шансом?

А это была мысль.

— Да. Спасибо за подсказку.

— А в остальном все хорошо? — Ларри поглядел на него. — Вы какой-то бледный. Больше обычного.

— Мне не по себе последние две недели, — признался Джеймс. — Никак не избавлюсь от проклятого кашля. Видно, из-за загрязненного воздуха.

— Пора бросать курить, друг. Давайте возьму ваше пальто.

— Спасибо. Никто важный сегодня тут не объявлялся?

— Есть немножко, — ответил Ларри. — Энтони Кингстон тут. А еще Мэл Кромптон, хотя она здесь с компанией, так что подобраться к ней, наверное, будет непросто. Нужна работа?

— Ага. Я играл в пьесе в театре Буш, в Сток Ньюингтон, но — месяц тому назад. Мне бы подобраться поближе к театрам Уэст-Энда, если это возможно. Чем нынче занят Кингстон?

— Не в курсе, друг. Лучше его спросить.

— Так и сделаю. Бывай, Ларри.

Джеймс неспешно прошагал в главный бар и смерил глазами помещение. В одном углу стояла пара видавших виды бильярдных столов. В дальнем конце был бар, а справа от него вдоль всей стены располагались куполообразные ниши. Вокруг танцпола группками беседовали люди. Сотни свечей освещали клуб, колеблющиеся язычки пламени создавали готическую атмосферу. Стены украшали постеры со сценами из фильмов, в большинстве своем черно-белые; при свечах они смотрелись еще более стильно. Создавалось необычное впечатление столкновения двух миров — шика прежних дней и стиля рок. Джеймсу нравилось это эклектичное пересечение двух миров, сошедшихся в одной точке.

Негромко играла фоновая музыка, едва ли не заглушаемая гулом голосов и смехом. Джеймс прошел к бару, заказал пинту пива и снова огляделся.

Кто может предложить работу, которая ему так отчаянно нужна?

Кингстона легко было заметить в окружении кучки подхалимов. Джеймс не был знаком с ним лично, но был известным человеком в театральных кругах. Следовало изловчиться и найти кого-нибудь, кто его представит.

Джеймс подобрался ближе, чтобы получше рассмотреть сидящих, и вдруг ощутил, что комнату трясет. Стены колебались, бильярдные столы дрожали. Вибрация наплывала со всех сторон, и купола над нишами зазвонили, как церковные колокола. Он зашатался от такого натиска и ухватился за одну из колонн, поддерживающих потолок...

Колебания стихли, все вернулось в норму.

Что это, черт побери, было?

На миг он почувствовал, будто каждый человек в помещении резонирует внутри него. Диджей по-прежнему настраивала динамики и усилитель, так что бесполезно было грешить на звуковую систему. Больше никто здесь не отреагировал на тряску. Может, кто-то добавил что-то покрепче в его пиво?

Джеймс доковылял до ближайшей ниши и рухнул в кресло. Ему было все равно, сочтут ли его грубияном. Он должен был сесть, чтобы попросту не упасть.

— Перебрали? Бывает.

Он не обратил внимания на сказанное и спрятал лицо в ладонях. Что это с ним? Он чувствовал себя отвратительно. Ему было не вдохнуть, словно воздух сгустился, и из груди рвался мучительный кашель.

— С вами все в порядке? — Голос был женский, теперь более сочувствующий.

— Отвали, — пробормотал Джеймс в ладони.

— «Отвали»? Ты сел за мой столик и говоришь мне «отвали»? Ты кем себя считаешь, твою мать?

В чем-то она была права... кто бы она ни была. Он поглядел сквозь пальцы и увидел темные волосы и маленькие белые руки. Лицо женщины оставалось в тени.

— Простите, — сказал Джеймс, выпрямляясь. — Я не хотел вам хамить, просто я не очень-то хорошо себя чувствую. Я вас оставлю в покое буквально через минуту.

— Ну, тогда хотя бы сделайте мне одолжение и скажите, кто вы. — Она подалась к нему и милостиво улыбнулась — лицо ее было одним из прекраснейших лиц, которые он когда-либо видел. На бледной коже темные, изогнутые, как вороново крыло, брови взлетали над поразительно зелеными глазами. У нее были полные алые губы, которые на миг открыли идеально ровные белые зубы — после чего сомкнулись в ожидании.

Джеймсу и раньше встречались красивые женщины, с несколькими он даже умудрился переспать, но эта, он знал, была вне его досягаемости.

— Еще раз простите, что потревожил вас. — Джеймс поднялся, но она прикоснулась к его руке. Прикосновение было легким, но неодолимым. Он скользнул назад в кресло.

— Сначала мужлан, потом джентльмен. Кто же ты? На этот вопрос он тщетно искал ответ всю свою сознательную жизнь, поэтому для ответа он выбрал ее первый вопрос.

— Меня зовут Джеймс. Джеймс Майлс Стиплтон. — И зачем он ей это сказал? Он ненавидел свое второе имя.

— Да. Ты и похож на Джеймса. Тебе уже лучше?

— Полагаю, да. Говорят, красота благотворна и исцеляет, — сказал он, наконец-то собравшись с мыслями.

Она засмеялась.

— Уже льстим, Джеймс Майлс Стиплтон? Можешь пока звать меня Лили.

— Пока?

— Может, я представлюсь и полным именем, когда мы получше друг друга узнаем.

— Ты актриса? — Дурацкий вопрос. Конечно да. Иначе зачем бы она была здесь?

— Порой меня уличали в подобном. — Лили улыбнулась, и Джеймс снова разглядел безупречные зубы. Он глаз не мог отвести от ее рта.

— Ну, в нашей профессии это комплимент.

— Да, полагаю, что это так. — Она отхлебнула красное вино из своего бокала, и Джеймс попытался не пялиться на нее слишком откровенно.

— Ты работаешь сейчас? — спросил Джеймс.

— О, у меня всегда есть что-нибудь под рукой. А ты? Он не смог заставить себя соврать ей. Только не этой девушке.

— Нет, я как раз без гроша в кармане.

— Это плохо. Мне кажется, ты тот еще... оригинал. Ты знаешь Энтони? Энтони Кингстона? Он как раз сейчас набирает актеров. Я видела сценарий.

— Нет, мы не знакомы. — Джеймс попытался сохранить невозмутимость; ни к чему сейчас выглядеть отчаявшимся.

— Прекрасно. Давай я тебя представлю.

Лили вывела его из ниши. Она была ростом ему по плечо, и ее ручка тонула в его руке, маленькая и хрупкая, но ее самообладанию можно было позавидовать. На ней было простое черное платье, перехваченное в талии витым серебристым ремешком. Подол платья развевался, пока она вела его через танцпол к Кингстону с его прихлебателями. Ошарашенный Джеймс шел за ней, стараясь не сутулиться.

Что в этой женщине было столь притягательным? Она, конечно, была красива и элегантна, но этого было мало, чтобы так его впечатлить. Что бы это ни было, он никогда и никого так не хотел и никогда не чувствовал себя таким неспособным противостоять этому желанию.

— Энтони, дорогой.

— О, привет, Лили. Я не видел, как ты пришла. Как ты, моя дорогая?

Кингстон поцеловал ее в обе щеки, по-европейски. Это был невысокий, изнеженный на вид человек с жидкими, расчесанными вдоль лба назад волосами, как на изображениях Цезаря. Джеймсу опять стало нехорошо. Гомосексуальным мужчинам он всегда был не по душе.

— Прекрасно, спасибо, — ответила Лили. — Я хотела представить тебе своего спутника. Его зовут Джеймс Майлс Стиплтон.

Джеймс вздрогнул при упоминании своего второго имени, скрыл это, слегка улыбнувшись, и подавил в себе желание поклониться.

— Джеймсу нужен ангажемент, — сказала Лили. — А ты ведь сейчас подбираешь актеров?

— Искал, — ответил Кингстон, — но все отменяется, потому что мы не получили той дотации, на которую рассчитывали. Мне жаль.

— Ну и ладно. — Улыбка осветила лицо Лили. — Я слышала, что Тейлор продюссирует новый фильм в Манчестере. Может, нам отправить Джеймса на пробы? Как ты думаешь?

Кингстон удивленно на нее глянул:

— Ну, полагаю, да. Если ты считаешь, что стоит.

— Считаю, — сказала Лили. — Мне пора идти, но спасибо тебе, ты так мил. Поручаю Джеймса твоим заботам.

Она тоже расцеловала Кингстона в обе щеки и повернулась к Джеймсу. У того внутри что-то оборвалось от ее улыбки, и он понял, что обречен.

— Была рада знакомству, — сказала она, пожимая ему руку. — И удачных проб. Энтони даст тебе адрес. Пока.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒