Фицжеральд Френсис Скотт 6 страница

На следствии главным свидетелем был молодой грек Михаэлис, владелец ресторанчика у шлаковых куч. Разморенный жарой, он проспал до пяти часов, потом вышел погулять и заглянул в гараж к Джорджу Уилсону. Он сразу увидел, что Уилсон болен, и болен не на шутку - его трясло, лицо у него было желтое, одного цвета с волосами. Михаэлис посоветовал ему лечь в постель, но Уилсон не захотел, сказал, что боится упустить клиентов. Пока они спорили, над головой у них поднялся отчаянный шум и грохот. - Это моя жена, я ее запер наверху, - спокойно пояснил Уилсон. - Пусть посидит там до послезавтра, а послезавтра мы отсюда уедем. Михаэлис оторопел; они прожили бок о бок четыре года, и он бы никогда не поверил, что Уилсон способен на такое. Это был человек, как говорится, заезженный жизнью; когда не работал в гараже, только и знал что сидеть на стуле в дверях и смотреть на прохожих, на машины, проносившиеся мимо. Заговорят с ним, он непременно улыбнется в ответ ласковой, бесцветной улыбкой. Он самому себе не был хозяин; над ним была хозяйкой жена. Михаэлис, понятно, стал допытываться, что такое стряслось, но от Уилсона ничего нельзя было добиться - вместо ответа он вдруг стал бросать на соседа косые, подозрительные взгляды и выспрашивать, где он был и что делал в такой-то день, в такой-то час. Михаэлису даже сделалось не по себе, и, завидя на дороге кучку рабочих, направлявшихся в его ресторан, он под этим предлогом поспешил уйти, сказав, что еще вернется. Но так и не вернулся. Попросту забыл, должно быть. И только выйдя опять, уже в восьмом часу, он услышал в гараже громкий, злой голос миссис Уилсон, и ему сразу вспомнился давешний разговор. - На, бей! - кричала она. - Бей, топчи ногами, ничтожество, трус поганый! Дверь распахнулась, она выбежала на дорогу, с криком размахивая руками, - и прежде чем он успел сделать хоть шаг, все было кончено. " Автомобиль смерти", как его потом назвали газеты, даже не остановился; вынырнув из густеющих сумерек, он дрогнул на миг в трагической нерешительности в скрылся за поворотом дороги. Михаэлис и цвета его нс успел разглядеть толком - подоспевшей полиции он сказал, что машина была светло-зеленая. Другая машина, которая шла в Нью-Йорк, затормозила, проскочив ярдов на сто, и водитель бегом кинулся назад, туда, где, скорчившись, лежала Миртл Уилсон, внезапно в грубо вырванная из жизни, и ее густая темная кровь смешивалась с дорожной пылью. Шофер и Михаэлис подбежали к ней первые, но, когда они разорвали еще влажную от пота блузку и увидели, что левая грудь болтается где-то сбоку, точно повисший на ниточке карман, они даже не стали прикладывать ухо к сердцу. Рот был широко раскрыт и в углах чуть надорван, как будто она захлебнулась, отдавая весь тот огромный запас энергии жизни, который так долго в ней копился. Мы еще издали увидели толпу и машины, сгрудившиеся на дороге. - Авария! - сказал Том. - Уилсону повезло. Будет ему теперь работа. Он сбавил газ, но останавливаться не собирался; только когда мы подъехали ближе, хмурое безмолвие толпившихся у гаража людей побудило его затормозить. - Может, все-таки взглянем, в чем там дело, - сказал он неуверенно. Только взглянем. Глухой, прерывистый стон доносился из гаража; когда мы, выйдя из машины, подошли к дверям, стон стал более внятным и в нем можно было расслышать слова " Боже мой, боже мой! ", без конца повторяемые на одной ноте. - Что-то, видно, стряслось серьезное, - с интересом сказал Том. Он привстал на носки и поверх голов заглянул в гараж, освещенный только желтыми лучами лампочки в металлической сетке, подвешенной под самым потолком. Что-то вдруг хрипло булькнуло у него в горле, он с силой наддал своими могучими плечами и протолкался вперед. Толпа заворчала и сейчас же сомкнулась снова, так что мне ничего не было видно. Но сзади напирало все больше и больше любопытных, и в конце концов нас с Джордан просто вдавили внутрь. Тело Миртл Уилсон лежало на верстаке у стены, завернутое в два одеяла, как будто ее знобило, несмотря на жару; склонившись над нею, спиной к нам, стоял неподвижно Том. Рядом полицейский в шлеме мотоциклиста, усиленно потея и черкая, записывал фамилии в маленькую книжечку. Откуда-то несся все тот же прерывистый стон, гулко отдаваясь в пустоте гаража; я огляделся и тут только увидел Уилсона - он стоял на высоком пороге своей конторки, обеими руками вцепившись в дверные косяки, и раскачивался из стороны в сторону. Какой-то человек уговаривал его вполголоса, пытаясь положить ему руку на плечо, но Уилсон ничего не видел и не слышал. Он медленно скользил взглядом от лампочки под потолком к тому, что лежало на верстаке, тотчас же снова вскидывал глаза на лампочку; и все время звучал его страшный, пронзительный вопль: - Боже мой! Боже мой! Боже мой! Боже мой! Том вдруг рывком поднял голову, оцепенело посмотрел по сторонам и что-то пробормотал, обращаясь к полицейскому. - М-и... - по буквам говорил полицейский, записывая, - к... - Нет, х... - поправлял его грек. - М-и-х... - Да слушайте же! - повысил голос Том. - А... - говорил полицейский. - Э... - Л... - Л... - Тут широкая рука Тома тяжело упала ему на плечо, и он оглянулся. - Ну, чего вам надо? - Как это случилось? Я хочу знать, как это случилось. - Автомобиль сшиб ее. Задавил насмерть. - Задавил насмерть, - повторил Том, глядя в одну точку. - Она выбежала на дорогу. Мерзавец даже не остановился. - Шли две машины, - сказал Михаэлис. Одна оттуда, другая - туда, понятно? - Куда - туда? - быстро спросил полицейский. - Одна из города, другая в город. Ну вот, а она... - он было поднял руку в сторону верстака, но сразу же уронил, -... она выбежала на дорогу, и та машина, что шла из города, прямо на нее налетела. Еще бы скорость-то была миль тридцать или сорок, не меньше. - Как называется это место? - спросил полицейский. - Никак. У него нет названия. Рослый, хорошо одетый мулат выступил вперед. - Машина была желтая, - сказал он. - Большая желтая машина. Совсем новая. - Вы что, были при этом? - Нет, но эта машина обогнала меня на шоссе. Она шла со скоростью больше чем сорок. Пятьдесят верных, а то и шестьдесят. - Подойдите сюда и скажите вашу фамилию. Эй, дайте ему пройти, мне нужно записать его фамилию. Должно быть, кое-что из этого разговора долетело до Уилсона, по-прежнему раскачивавшегося в дверях конторки, - его стоны стали перемежаться новыми выкриками: - Я знаю, какая это была машина! Знаю, без вас знаю! Я увидел, как напряглась под пиджаком спина Тома. Он поспешно подошел к Уилсону и крепко схватил его за плечи. - Ну, ну, возьмите себя в руки, - грубовато подбодрил он. Уилсон глянул на Тома и хотел было выпрямиться, но колени у него подогнулись, и он упал бы, если бы не железная хватка Тома. - Выслушайте меня" - слегка встряхнув его, сказал Том. - Я только сию минуту подъехал. Я вам привел свой старый " форд", как мы уговаривались. Та желтая машина, на которой я проезжал здесь днем, была не моя - слышите? Я только доехал на ней до Нью-Йорка, а больше и в глаза ее не видал. Том говорил тихо, и никто, кроме меня и мулата, стоявших неподалеку, не мог разобрать его слов, но самый звук его голоса заставил полицейского насторожиться. - О чем вы там? - строго спросил он. - Я его приятель. - Том, не отпуская Уилсона, повернул голову к полицейскому. - Он говорит, что знает машину, которая это сделала. Она желтого цвета. Следуя какому-то неясному побуждению, полицейский подозрительно взглянул на Тома. - А какого цвета ваша машина? - Синего. Двухместный " форд". - Мы только что из Нью-Йорка, - сказал я. Кто-то, ехавший следом за нами по шоссе, подтвердил это, и полицейский снова занялся Михаэлисом. - Ну давайте опять сначала, по буквам... Приподняв Уилсона точно куклу, Том внес его в конторку, усадил в кресло и вернулся к двери. - Кто-нибудь идите, побудьте с ним, - коротко распорядился он. Двое мужчин, из тех, кто стоял поближе, поглядели друг на друга и неохотно двинулись к конторке. Том пропустил их мимо себя, затворил за ними дверь и отошел, стараясь не смотреть в сторону верстака. Поравнявшись со мной, он шепнул: " Поехали! " С чувством неловкости мы протолкались сквозь прибывшую толпу - Том властным напором плеч прокладывал дорогу, - и у самого выхода встретился нам спешивший с чемоданчиком врач, за которым послали полчаса назад, вероятно понадеявшись на чудо. Сначала Том ехал совсем медленно, но за поворотом шоссе он сразу нажал на педаль, и мы стремглав понеслись в наступившей уже темноте. Немного спустя я услышал короткое, сдавленное рыдание и увидел, что по лицу Тома текут слезы. - Проклятый трус! - всхлипнул он. - Даже не остановился!

Дом Бьюкененов неожиданно выплыл нам навстречу из купы темных, шелестящих листвою деревьев. Том затормозил почти напротив крыльца и сразу посмотрел вверх; на увитой виноградом стене светились два окна. - Дэзи дома, - сказал он. Когда мы выбрались из машины, он взглянул на меня и слегка нахмурился. - Надо было мне завезти тебя в Уэст-Эгг, Ник. Сегодня все равно делать больше нечего. Какая-то перемена совершилась в нем; он говорил уверенно и с апломбом. Пока мы шли через освещенную луной площадку перед домом, он коротко и энергично распоряжался: - Сейчас я по телефону вызову тебе такси, а пока вы с Джордан ступайте на кухню, и пусть вам дадут поужинать - если вы голодны. - Он распахнул перед нами дверь. - Входите. - Спасибо, не хочется. Такси ты мне, пожалуйста, вызови, но я подожду здесь, на воздухе. Джордан дотронулась до моего локтя. - Зайдите, Ник, посидим немного. - Спасибо, не хочется. Меня поташнивало, и хотелось остаться одному. Но Джордан медлила уходить. - Еще только половина десятого, - сказала она. Нет уж, баста - я чувствовал, что сыт по горло их обществом: " Их", к моему собственному удивлению, в данном случае включало и Джордан. Вероятно, это было написано у меня на лице, потому что она вдруг круто повернулась и убежала в дом. Я присел на ступеньку, опустил голову на руки и сидел так несколько минут, пока не услышал в холле голос лакея, вызывавшего по телефону такси. Тогда я поднялся и медленно побрел по аллее, решив дожидаться у ворот. Я не прошел и двадцати шагов, как меня окликнули по имени, и на аллею, раздвинув боковые кусты, вышел Гэтсби. Должно быть, в голове у меня черт знает что творилось, так как единственное, о чем я в эту минуту подумал, это что его розовый костюм как будто светился при луне. - Что вы здесь делаете? - спросил я. - Ничего, старина. Просто так, стою. Почему-то мне показалось странным такое занятие. Я был даже готов предположить, что он замышляет ограбить дом. Меня бы не удивило, если бы из глубины кустарника за его спиной выглянули зловещие физиономии " знакомых Вулфшима". - Вы что-нибудь видели на шоссе? - спросил он после короткого молчания. Он помялся. - Она - совсем? - Да. - Я так и думал; я и Дэзи так сказал. В таких случаях лучше сказать правду. Конечно, это потрясение, но она с ним справилась. Он говорил так, словно только это и имело значение: как перенесла случившееся Дэзи. - Я вернулся в Уэст-Эгг кружным путем, - продолжал он, - и оставил машину в своем гараже. По-моему, нас никто не видел, но ведь наверно не скажешь. Он мне был теперь так неприятен, что я не стал его разуверять. - Кто была эта женщина? - спросил он. - Жена владельца гаража, ее фамилия Уилсон. Как это, черт возьми, произошло? - Понимаете, я не успел перехватить... - Он запнулся, и я вдруг все понял. - За рулем была Дэзи? - Да, - не сразу ответил он - Но я, конечно, буду говорить, что я. Понимаете,,, Дэзи очень нервничала, когда мы выехали из Нью-Йорка, и думала, что за рулем ей легче будет успокоиться, а эта женщина вдруг бросилась к нам, и как раз другая машина навстречу. Это произошло буквально в одну минуту, но мне показалось, что она хотела нам что-то сказать, может быть, приняла нас за кого-то знакомого. Дэзи сначала крутнула в сторону от нее, но тут эта встречная машина, и она растерялась и крутнула обратно. Хватая руль, я уже почувствовал толчок. Вероятно, ее задавило насмерть. - Разворотило всю... Он вздрогнул. - Не надо, старина... Ну, а потом - я просил Дэзи остановиться, но она не могла. Пришлось мне использовать ручной тормоз. Тогда она повалилась мне на колени, и дальше уже повел я. - К утру она совсем оправится, - продолжал он после короткой паузы. Но я побуду здесь, на случай, если он вздумает мучить ее из-за того, что вышло в " Плаза". Она заперлась в своей спальне, а если он станет ломиться к ней силой, она мне даст сигнал - включит и выключит свет несколько раз подряд. - Ничего он ей не сделает, - сказал я. - Ему не до нее. - Я ему не доверяю, старина. - Сколько же вы намерены тут простоять? - Хотя бы и до утра. Во всяком случае, пока все в доме не улягутся. Мне пришла в голову новая мысль. Что, если Том узнал, что за рулем была Дэзи? Он мог усмотреть тут какую-то связь, мог подумать... мало ли что он мог подумать. Я оглянулся на дом. Два или три окна нижнего этажа были ярко освещены, да наверху теплились мягким розовым светом окна Дэзи. - Подождите меня здесь, - сказал я. - Пойду послушаю, не слышно ли чего в доме. Я по краю газона вернулся назад, стараясь не хрустеть гравием, пересек площадку и на цыпочках поднялся на крыльцо. В гостиной занавеси на окнах не были задернуты, и можно было сразу увидеть, что там никого нет. В конце той вер вериницы, где мы обедали в первый мой приезд, три месяца назад, желтел небольшой прямоугольник света - вероятно, окошко буфетной. Туда я и направился. Штора была спущена, но я нашел место, где она чуть-чуть не доставала до подоконника. Дэзи и Том сидели друг против друга за кухонным столом, на котором стояло блюдо с холодной курицей и две бутылки пива. Он что-то горячо доказывал ей и в пылу убеждения накрыл рукой ее руку, лежавшую на столе. Она время от времени поднимала на него глаза и согласно кивала. Им было невесело; курила лежала нетронутая, пива в бутылках не убавилось. Но и грустно им не было. Вся сцена носила характер привычной интимности. Казалось, они дружно о чем-то сговариваются. Спускаясь на цыпочках с крыльца, я услышал фырканье такси, искавшего, должно быть, поворот к дому. Гэтсби ждал на том месте, где я его оставил. - Ну как, ничего не слышно? - с тревогой спросил он. - Нет, все тихо. - Я постоял в нерешительности. - Едемте со мной, вам нужно поспать. Он покачал головой. - Я подожду, пока Дэзи не погасит свет, - тогда буду знать, что она легла. Спокойной ночи, старина. Он засунул руки в карманы и поспешил отвернуться, как будто мое присутствие нарушало торжественность его священного бдения. И я пошел, а он остался в полосе лунного света - одинокий страж, которому нечего было сторожить.

ГЛАВА VIII Всю ночь я не мог заснуть; был туман, на проливе беспрестанно гудела сигнальная сирена, и я метался, как в лихорадке, между чудовищной действительностью и тяжелыми кошмарами сновидений. Перед рассветом я услышал, как к вилле Гэтсби подъехало такси; я поспешно спрыгнул с кровати и стал одеваться - мне казалось, я должен сказать ему что-то; о чем-то предупредить, и поскорей, потому что утром уже будет поздно. Еще издали я увидел, что входная дверь не притворена, а Гэтсби стоит в холле, прислонясь к столу, весь сникший, то ли от физической, то ли от внутренней усталости. - Ничего не было, - сказал он мне тусклым голосом. - Я прождал почти до четырех, а потом она подошла к окну, постояла минутку и погасила свет. - Никогда еще дом Гэтсби не казался мне таким огромным, как в эту ночь, когда мы рыскали по большим пустым комнатам, охотясь за сигаретами. Мы раздвигали драпировки, похожие на полы палаток, мы водили руками по поверхности темных стен в поисках выключателей; раз я наскочил в темноте на открытый рояль, и оттуда брызнул фонтан нестройных звуков. Повсюду пахло затхлостью, как будто комнаты уже очень давно не проветривались, и было совершенно непостижимо, откуда взялось в них столько пыли. Наконец на одном столе обнаружилась сигаретница, и в ней две лежалые высохшие сигареты. Мы уселись перед окном в большой гостиной, предварительно распахнув его настежь, и закурили, глядя в темноту. - Вам надо уехать, - сказал я. - Полиция наверняка выследит вашу машину. - Уехать, старина, сейчас? - Поезжайте на неделю в Атлантик-Сити или в Монреаль. Но он об этом и слышать не хотел. Как он может оставить Дэзи, не узнав, что она решила делать дальше? Он еще цеплялся за шальную надежду, и у меня не хватило духу эту надежду отнять. Вот тогда-то он и рассказал мне странную историю своей юности и своих скитаний с Дэном Коди - рассказал потому, что " Джей Гэтсби" разбился, как стекло, от удара о тяжелую злобу Тома, и долголетняя феерия пришла к концу. Вероятно, в тот час он не остановился бы и перед другими признаниями, но ему хотелось говорить о Дэзи, и только о Дэзи. Она была первой " девушкой из общества" на его пути. То есть ему и прежде при разных обстоятельствах случалось иметь дело с подобными людьми, но всегда он общался с ними как бы через невидимое проволочное заграждение. С первого раза она показалась ему головокружительно желанной. Он стал бывать у нее в доме, сначала в компании других офицеров из Кэмп-Тэйлор, потом один. Он был поражен - никогда еще он не видел такого прекрасного дома. Но самым удивительным, дух захватывающим было то, что Дэзи жила в этом доме - жила запросто, все равно как он в своей лагерной палатке. Все здесь манило готовой раскрыться тайной, заставляло думать о спальнях наверху, красивых и прохладных, непохожих на другие знакомые ему спальни, о беззаботном веселье, выплескивающемся в длинные коридоры, о любовных интригах - не линялых от времени и пропахших сухою лавандой, но живых, трепетных, неотделимых от блеска автомобилей последнего выпуска и шума балов, после которых еще не увяли цветы. Его волновало и то, что немало мужчин любили Дэзи до него - это еще повышало ей цену в его глазах. Повсюду он чувствовал их незримое присутствие; казалось, в воздухе дрожат отголоски еще не замерших томлений. Но он хорошо сознавал, что попал в этот дом только невероятной игрою случая. Какое бы блистательное будущее ни ожидало Джея Гэтсби, пока что он был молодым человеком без прошлого, без гроша в кармане, и военный мундир, служивший ему плащом-невидимкой, в любую минуту мог свалиться с его плеч. И потому он старался не упустить время. Он брал все, что мог взять, хищнически, не раздумывая, - так взял он и Дэзи однажды тихим осенним вечером, взял, хорошо зная, что не имеет права коснуться даже ее руки. Он мог бы презирать себя за это - ведь, в сущности, он взял ее обманом. Не то чтобы он пускал в ход россказни о своих мнимых миллионах; но он сознательно внушил Дэзи иллюзию твердой почвы под ногами, поддерживая в ней уверенность, что перед ней человек ее круга, вполне способный принять на себя ответственность за ее судьбу. А на самом деле об этом нечего было и думать - он был никто без роду и племени, и в любую минуту прихоть безликого правительства могла зашвырнуть его на другой конец света. Но презирать себя ему не пришлось, и все вышло не так, как он ожидал. Вероятно, он рассчитывал взять что можно и уйти, - а оказалось, что он обрек себя на вечное служение святыне. Дэзи и раньше казалась ему особенной, необыкновенной, но он не представлял себе, до чего все может быть необыкновенно с " девушкой из Общества". Она исчезла в своем богатом доме, в своей богатой, до краев наполненной жизни, а он остался ни с чем если не считать странного чувства, будто они теперь муж и жена. Когда через два дня они увиделись снова, не у нее, а у Гэтсби захватило дыхание, не она, а он словно бы попал в ловушку. Веранда ее дома тонула в сиянье самых дорогих звезд; плетеный диванчик томно скрипнул, когда она повернулась к Гэтсби и он поцеловал ее в забавно сложенные нежные губы. Она слегка охрипла от простуды, и это придавало особое очарование ее голосу. С ошеломительной ясностью Гэтсби постигал тайну юности в плену и под охраной богатства, вдыхая свежий запах одежды, которой была так много - а под ней была Дэзи, вся светлая, как серебро, благополучная и гордая - бесконечно далекая от изнурительной борьбы бедняков.

- Не могу вам передать, старина, как я был изумлен, когда понял, что люблю ее. Первое время я даже надеялся, что она меня бросит, но она не бросила - ведь и она меня полюбила. Ей казалось, что я очень много знаю, потому что знания у меня были другие, чем у нее... Вот так и вышло, что я совсем позабыл свои честолюбивые замыслы, занятый только своей любовью, которая с каждой минутой росла. Но мне теперь было все равно. Стоило ли что-то свершать, чего-то добиваться, когда гораздо приятнее было рассказывать ей о том, что я собираюсь совершить. В последний вечер перед отъездом в Европу они с Дэзи долго сидели обнявшись и молчали. Погода была холодная, сырая, в комнате топился камин, и щеки у Дэзи разгорелись. Иногда она шевелилась в его объятиях, и он тогда слегка менял позу, чтобы ей было удобнее. Один раз он поцеловал ее темные, шелковистые волосы. Они притихли с наступлением сумерек, словно для того, чтобы этот вечер лучше запомнился им на всю долгую разлуку, которую несло с собой завтра. За месяц их любви ни разу они не были более близки, не раскрывались полней друг для друга, чем в эти минуты, когда она безмолвными губами касалась сукна мундира на его плече или когда он перебирал ее пальцы, так осторожно, словно боялся ее разбудить.

Военная карьера удалась ему. Еще до отправки на фронт он был произведен в капитаны, а после аргоннских боев получил чин майора и стал командовать пулеметным батальоном дивизии. После перемирия он сразу стал рваться домой, но какое-то осложнение или недоразумение загнало его в Оксфорд. На душе у него было тревожно - в письмах Дэзи сквозила нервозность и тоска. Она не понимала, почему он задерживается. Внешний мир наступал на нее со всех сторон; ей нужно было увидеть Гэтсби, почувствовать его рядом, чтобы увериться в том, что она не совершает ошибки. Ведь Дэзи была молода, а в ее искусственном мире цвели орхидеи и господствовал легкий, приятный снобизм, и оркестры каждый год вводили в моду новые ритмы, отражая в мелодиях всю печаль и двусмысленность жизни. Под стон саксофонов, ночи напролет выпевавших унылые жалобы " Бийл-стрит блюза", сотни золотых и серебряных туфелек толкли на паркете сверкающую пыль. Даже в сизый час чаепитий иные гостиные сотрясал непрерывно этот сладкий несильный озноб, и знакомые лица мелькали то здесь, то там, словно лепестки облетевшей розы, гонимые по полу дыханием тоскующих труб. И с началом сезона Дэзи снова втянуло в круговорот этой сумеречной вселенной. Снова она за день успевала побывать на полдюжине свиданий с полудюжиной молодых людей; снова замертво валилась в постель на рассвете, бросив на пол измятое бальное платье вместе с умирающими орхидеями. Но все время настойчивый внутренний голос требовал от нее решения. Она хотела устроить свою жизнь сейчас, сегодня; и чтобы решение пришло, нужна была какая-то сила - любви, денег, неоспоримой выгоды, - которую не понадобилось бы искать далеко. Такая сила нашлась в разгар весны, когда в Луисвилл приехал Том Бьюкенен. У него была внушительная фигура и не менее внушительное положение в обществе, и Дэзи это льстило. Вероятно, все совершилось не без внутренней борьбы, но и не без облегчения. Письмо Гэтсби получил еще в Оксфорде.

Над Лонг-Айлендом уже брезжило утро. Мы прошли по всем комнатам нижнего этажа, раскрывая окно за окном и впуская серый, но уже золотеющий свет. На росистую землю упала тень дерева, призрачные птицы запели в синей листве. Мягкое дуновение свежести, которое даже не было ветерком, предвещало погожий, нежаркий день. - Нет, никогда она его не любила. - Гэтсби отвернулся от только что распахнутого окна и посмотрел на меня с вызовом. - Не забывайте, старина, ведь она вчера едва помнила себя от волнения. Он ее просто напугал изобразил все так, словно я какой-то мелкий жулик. Неудивительно, если она сама не знала, что говорит. Он сел, мрачно сдвинув брови. - Может быть, она и любила его какую-то минуту, когда они только что поженились, - но даже тогда меня она любила больше. Он помолчал и вдруг разразился очень странным замечанием. - Во всяком случае, - сказал он, - это касалось только ее. Что тут можно было заключить? Разве только, что в своих отношениях с Дэзи он видел глубину, не поддающуюся измерению. Он вернулся в Штаты, когда Том и Дэзи еще совершали свое свадебное путешествие, и остатки армейского жалованья потратил на мучительную, но неотразимо желанную поездку в Луисвилл. Там он провел неделю, бродил по тем улицам, где в тишине ноябрьского вечера звучали их дружные шаги, скитался за городом в тех местах, куда они любили ездить на ее белой машине. Как дом, где жила Дэзи, всегда казался ему таинственней и привлекательней всех других домов, так и ее родной город даже сейчас, без нее, был для него полон грустного очарования. Уезжая, он не мог отделаться от чувства, что, поищи он получше, он бы нашел ее, - что она осталась там, в Луисвилле. В сидячем вагоне - он едва наскреб на билет - было тесно и душно. Он вышел на площадку, присел на откидной стульчик и смотрел, как уплывает назад вокзал и скользят мимо торцы незнакомых построек. Потом открылся простор весенних полей; откуда-то вывернулся и побежал было наперегонки с поездом желтый трамвай, набитый людьми, - быть может, этим людям случалось мельком на улице видеть волшебную бледность ее лица. Дорога сделала поворот; поезд теперь уходил от солнца, а солнце, клонясь к закату, словно бы простиралось в благословении над полускрывшимся городом, воздухом которого дышала она. В отчаянии он протянул в окно руку, точно хотел захватить пригоршню воздуха, увезти с собой кусочек этого места, освещенного ее присутствием. Но поезд уже шел полным ходом, все мелькало и расплывалось перед глазами, и он понял, что этот кусок его жизни, самый прекрасный и благоуханный, утрачен навсегда.

Было уже девять часов, когда мы кончили завтракать и вышли на крыльцо. За ночь погода круто переломилась, и в воздухе веяло осенью. Садовник, единственный, кто остался в доме из прежней прислуги, подошел и остановился у мраморных ступеней. - Хочу сегодня спустить воду в бассейне, мистер Гэтсби. Того и гляди, начнется листопад, а листья вечно забивают трубы. - Нет, подождите еще денек, - возразил Гэтсби и, повернувшись ко мне, сказал, как бы оправдываясь: - Верите ли, старина, я так за все лето и не поплавал ни разу в бассейне. Я взглянул на часы и встал. - Через двенадцать минут мой поезд. Мне не хотелось ехать на работу. Я знал, что проку от меня сегодня будет немного, но дело было даже не в этом, - мне не хотелось оставлять Гэтсби. Уже и этот поезд ушел, и следующий, а я все медлил. - Я вам позвоню из города, - сказал я наконец. - Позвоните, старина. - Так около двенадцати. Мы медленно сошли вниз. - Дэзи, наверно, тоже позвонит. - Он выжидательно посмотрел на меня, словно надеялся услышать подтверждение. - Наверно. - Ну, до свидания. Мы пожали друг другу руки, и я пошел к шоссе. Уже у поворота аллеи я что-то вспомнил и остановился. - Ничтожество на ничтожестве, вот они кто, - крикнул я, оглянувшись. Вы один стоите их всех, вместе взятых. Как я потом радовался, что сказал ему эти слова. Это была единственная похвала, которую ему привелось от меня услышать, - ведь, в сущности, я с первого до последнего дня относился к нему неодобрительно. Он сперва только вежливо кивнул в ответ, потом вдруг просиял и широко, понимающе улыбнулся, как будто речь шла о факте, признанном нами уже давно и к обоюдному удовольствию. Его розовый костюм - дурацкое фатовское тряпье красочным пятном выделялся на белом мраморе ступеней, и мне припомнился тот вечер, три месяца назад, когда я впервые был гостем в его родовом замке. Сад и аллея кишмя кишели тогда людьми, не знавшими, какой бы ему приписать порок, - а он махал им рукой с этих самых ступеней, скрывая от всех свою непорочную мечту. И я поблагодарил его за гостеприимство. Его всегда все за это благодарили - я наравне с другими. - До свидания, Гэтсби, - крикнул я. - Спасибо за отличный завтрак. Попав наконец в контору, я занялся было вписыванием сегодняшних курсов в какой-то бесконечный реестр ценных бумаг, да так и заснул над ним в своем вертящемся кресле. Около двенадцати меня разбудил телефонный звонок, и я вскочил, как встрепанный, весь в поту. Это оказалась Джордан Бейкер; она часто звонила мне в это время, поскольку, вечно кочуя по разным отелям, клубам и виллам знакомых, была для меня почти неуловимой. Обычно звук ее голоса в телефонной трубке нес с собой прохладу и свежесть, как будто в окно конторы влетел вдруг кусок дерна с поля для игры в гольф; но в то утро он мне показался жестким и скрипучим. - Я уехала от Дэзи, - сказала она. - Сейчас я в Хэмстеде, а днем собираюсь в Саутгемптон. Вероятно, она поступила тактично, уехав от Дэзи, но во мне это почему-то вызвало раздражение, а следующая ее фраза и вовсе меня заморозила. - Вы со мной не слишком любезно обошлись вчера вечером. - До любезностей ли тут было. Минута молчания. Потом: - Но я все-таки хотела бы повидать вас. - Я вас тоже хотел бы повидать. - Может быть, мне не ехать в Саутгемптон, а приехать во второй половине дня в город? - Нет, сегодня не нужно. - Очень мило. - Я никак не могу сегодня. Есть всякие... Мы еще несколько минут тянули этот разговор, потом он как-то разом прекратился. Не помню, кто из нас первый резко повесил трубку, но помню, что меня это даже не расстроило. Не мог бы я в тот день мирно болтать с ней за чашкой чая, даже если бы знал, что рискую никогда больше ее не увидеть. Немного погодя я позвонил к Гэтсби, но у него было занято. Четыре раза я повторял вызов, и в конце концов потерявшая терпение телефонистка сказала мне, что абонент ждет разговора по заказу из Детройта. Я вынул свое железнодорожное расписание и обвел кружочком цифру 3. 50. Потом откинулся назад и попытался сосредоточиться на своих мыслях. Было ровно двенадцать часов. Когда утром мой поезд приближался к шлаковым кучам, я нарочно пересел на другую сторону. Мне казалось, что там все еще шумит толпа любопытных и мальчишки высматривают темные пятна в пыли, а какой-нибудь словоохотливый старичок снова и снова рассказывает о подробностях происшествия; но с каждым разом его рассказ будет звучать все менее правдоподобно, даже для него самого, и в конце концов он уже не сможет его повторять и трагедия Миртл Уилсон канет в забвение. Но сейчас я хочу немного вернуться и рассказать, что происходило в гараже вчера, после того как мы оттуда уехали. Сестру погибшей, Кэтрин, удалось разыскать не сразу. Должно быть, она в тот вечер изменила своему правилу ничего не пить, потому что, когда ее привезли, голова ее была затуманена винными парами и ей никак не могли втолковать, что санитарный автомобиль уже увез тело во Флашинг. Уразумев это наконец, она тут же хлопнулась в обморок, словно из всего, что случилось, это было самое ужасное. Кто-то по доброте или из любопытства усадил ее в свою машину и повез следом за останками сестры. Далеко за полночь бурлил у гаража людской прибой - уходили одни, подходили другие, а Джордж Уилсон все сидел на диванчике в конторке и мерно раскачивался из стороны в сторону. Первое время дверь конторки стояла распахнутая настежь, и входившим в гараж трудно было удержаться, чтобы не заглянуть туда. Потом кто-то сказал, что это нехорошо, и дверь затворили. Несколько человек, в том числе Михаэлис, оставались с Уилсоном; сначала их было пятеро или шестеро, потом двое или трое, а под конец Михаэлису пришлось попросить последнего задержаться хоть на четверть часа, пока он, Михаэлис, сходит к себе сварить кофе. После этого он до рассвета просидел с Уилсоном один. Часа в три в поведении Уилсона наступила перемена - он стал поспокойнее и вместо бессвязного бормотанья заговорил о желтой машине. Твердил, что сумеет узнать, кто хозяин этой машины, а потом вдруг рассказал, что месяца два назад его жена как-то возвратилась из города с распухшим носом и кровоподтеками на лице. Но услышав собственные слова, он весь передернулся и снова стал качаться и стонать: " Боже мой, боже мой! " Михаэлис пытался, как умел, отвлечь его мысли: - Сколько времени вы были женаты, Джордж? Ну, полно, посиди минутку спокойно и ответь на мой вопрос. Сколько времени вы были женаты? - Двенадцать лет. - А детей у вас никогда не было? Ну, посиди же спокойно, Джордж. Ты слышал, о чем я спрашиваю? Были у вас когда-нибудь дети? В тусклом свете единственной лампочки по полу бегали, сталкиваясь, рыжие тараканы; время от време ни слышался шум проносившейся мимо машины, в Михаэлису каждый раз казалось, будто это та самая, что умчалась, не остановившись, несколько часов тому назад. Ему не хотелось выходить в помещение гаража, чтобы не увидеть испятнанный кровью верстак, на котором вчера лежало тело; поэтому он тревожно топтался по конторке, - к утру уже все в ней знал наизусть, - а порой, присев рядом с Уилсоном, принимался увещевать его: - Ты в какую церковь ходишь, Джордж? Может, давно уже не был, так это ничего. Может, я позвоню в твою церковь и попрошу священника прийти поговорить с тобой, а, Джордж? - Ни в какую я церковь не хожу. - Нельзя человеку без церкви, Джордж, вот хотя бы на такой случай. И ты ведь, наверно, ходил в церковь прежде. Венчался-то ты ведь в церкви? Да ты слушай, Джордж, слушай меня. Венчался ты в церкви? - Так то было давно. Усилия, требовавшиеся для ответа, перебили мерный ритм его качанья, и он ненадолго затих. Потом в его выцветших глазах появилось прежнее выражение - догадка пополам с растерянностью. - Посмотри, что в том ящике, - сказал он, указывая на свой стол. - В каком ящике? - Вон в том. Михаэлис выдвинул ближайший к нему ящик стола. Там ничего не было, кроме короткого собачьего поводка, кожаного, с серебряным плетеньем. Он был совсем новый и, судя по виду, дорогой. - Это? - спросил Михаэлис, достав поводок из ящика. Уилсон так и прилип к нему глазами, потом кивнул. - Я это нашел у нее вчера днем. Она мне стала что-то объяснять, да я сразу заподозрил неладное. - Это что же, твоя жена купила? - Лежало у нее на столике, завернутое в папиросную бумагу. Михаэлис тут ничего странного не усмотрел и сразу привел Уилсону десяток причин, почему его жене мог понадобиться собачий поводок. Но должно быть, такие же или сходные объяснения давала и Миртл, потому что Уилсон снова застонал: " Боже мой, боже мой! " - и слова его утешителя повисли в воздухе. - Вот он и убил ее, - сказал вдруг Уилсон. Нижняя челюсть у него отвалилась, рот так и остался разинутым. - Кто - он? - А уж я сумею узнать. - Ты сам не знаешь, что говоришь, Джордж, - сказал приятелю грек. - От горя у тебя помутилось в голове. Постарайся успокоиться и отдохни немножко, скоро уже утро. - Он ее убийца. - Это был несчастный случай, Джордж. " Уилсон затряс головой. Глаза его сузились, по губам прошла тень междометия, выражающего уверенность. - Нет уж, - сказал он решительно. - Я человек простой и никому не желаю зла, но что я знаю, то знаю. Это он ехал в машине. Она бросилась к нему, хотела что-то сказать, а он не пожелал остановиться. Михаэлис был свидетелем происшествия, но ему не пришло в голову искать в нем какой-то особый смысл. Он считал, что миссис Уилсон выбежала на шоссе, спасаясь от мужа, а вовсе не для того, чтобы остановить какую-то определенную машину. - Да с чего бы это она? - Ты ее не знаешь, - сказал Уилсон, как будто это было ответом на вопрос. - О-о-о-о!.. Он опять начал раскачиваться и стонать, а Михаэлис стоял над ним, теребя в руках поводок. - Может, есть у тебя какой-нибудь друг, я бы позвонил, вызвал его сюда, а, Джордж? Напрасная надежда - да Михаэлис и не сомневался, что никаких друзей у Уилсона нет; ведь его не хватало даже для собственной жены. Немного спустя Михаэлис с облегчением заметил какую-то перемену в комнате. За окном посинело, и он понял, что утро уже близко. К пяти часам синее стало голубым, и можно было выключить свет. Уилсон остекленевшим взглядом уставился в окно, где над кучами шлака курились маленькие серые облачка, принимая фантастические очертания по воле предутреннего ветра. - Я поговорил с ней, - зашептал он после долгого молчания, - сказал ей, что меня она может обмануть, но господа бога не обманет. Я подвел ее к окошку. - Он с трудом поднялся и, подойдя к окну, приник к стеклу лбом. Подвел и говорю: господь, он все знает, все твои дела. Меня ты можешь обмануть, но господа бога не обманешь. И тут Михаэлис, став рядом, заметил, куда он смотрит, и вздрогнул - он смотрел прямо в огромные блеклые глаза доктора Т. Дж. Эклберга, только что выплывшие из редеющей мглы. - Господь, он все видит, - повторил Уилсон. Михаэлис попробовал его образумить: - Да это ж реклама! Но что-то отвлекло его внимание и заставило отойти от окна. А Уилсон еще долго стоял, вглядываясь в сумрак рассвета и тихонько качая головой.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 Следующая ⇒