Фицжеральд Френсис Скотт 2 страница

ГЛАВА II Почти на полпути между Уэст-Эггом и Нью-Йорком шоссе подбегает к железной дороге и с четверть мили бежит с нею рядом, словно хочет обогнуть стороной угрюмый пустырь. Это настоящая Долина Шлака - призрачная нива, на которой шлак всходит как пшеница, громоздится холмами, сопками, раскидывается причудливыми садами; перед вами возникают шлаковые дома, трубы, дым, поднимающиеся к небу, и, наконец, если очень напряженно вглядеться, можно увидеть шлаково-серых человечков, которые словно расплываются в пыльном тумане. А то вдруг по невидимым рельсам выползет вереница серых вагонеток и с чудовищным лязгом остановится, и сейчас же шлаковые человечки закопошатся вокруг с лопатами и поднимут такую густую тучу пыли, что за ней уже не разглядеть, каким они там заняты таинственным делом. Но проходит минута-другая, и над этой безотрадной землей, над стелющимися над ней клубами серой пыли вы различаете глаза доктора Т. Дж. Эклберга. Глаза доктора Эклберга голубые и огромные - их радужная оболочка имеет метр в ширину. Они смотрят на вас не с человеческого лица, а просто сквозь гигантские очки в желтой оправе, сидящие на несуществующем носу. Должно быть, какой-то фантазер-окулист из Квинса установил их тут в надежде на расширение практики, а потом сам отошел в край вечной слепоты или переехал куда-нибудь, позабыв свою выдумку. Но глаза остались, и, хотя краска немного слиняла от дождя и солнца и давно уже не подновлялась, они и сейчас все так же грустно созерцают мрачную свалку. С одной стороны Долина Шлака упирается в сильно загаженную речонку, и, когда мост на ней разведен для пропуска барж, пассажирам местного поезда приходится иной раз битых полчаса любоваться унылым пейзажем. Задержка бывает здесь всегда, хотя бы на минуту, и благодаря этому я познакомился с любовницей Тома Бьюкенена. О том, что у него есть любовница, говорили с уверенностью всюду, где только его знали. Возмущенно рассказывали, что он появляется с нею в модных кафе и, оставив ее за столиком, расхаживает по всему залу, окликая знакомых. Мне было любопытно на нее посмотреть, но знакомиться с нею я вовсе не хотел - однако пришлось. Как-то мы с Томом вместе ехали поездом в Нью-Йорк, и, когда поезд остановился у шлаковых куч, Том вдруг вскочил и, схватив меня под руку, буквально вытащил из вагона. - Сойдем здесь, - настаивал он. - Я хочу познакомить тебя с моей приятельницей. Он, должно быть, изрядно хватил за завтраком и, вздумав провести день в моем обществе, готов был осуществить свое намерение хотя бы силой. Ему даже в голову не приходило, что у меня могут быть другие планы на воскресенье. Следуя за ним, я перебрался через невысокую беленую стену, ограждавшую железнодорожные пути, и под пристальным взглядом доктора Эклберга мы прошли шагов сто в обратную сторону. Кругом не было видно никаких признаков жилья, кроме трех кирпичных строений, вытянувшихся в ряд на краю пустыря, - этакая Главная улица в миниатюре, которая никуда не вела и ни с чем не пересекалась. В одном было торговое помещение, которое сейчас пустовало, в другом - ресторанчик, открытый круглые сутки, третье занимал гараж с вывеской: " Джордж Уилсон. Автомобили. Покупка, продажа и ремонт". Сюда мы и вошли. Внутри было голо и убого; только в полутемном углу приткнулся поломанный " форд". Мне вдруг представилось, что этот гараж без машин просто маскировка, отвод глаз, а над ним, должно быть, скрываются таинственные роскошные апартаменты; но тут из бокового закутка, служившего конторой, выглянул сам хозяин, вытирая ветошью руки. Это был рыхлый вялый блондин анемичной, но, в общем, довольно приятной внешности. При виде нас в его голубых глазах заиграл влажный отсвет надежды. - Привет, Уилсон, дружище, - сказал Том, весело хлопнув его по плечу. - Как делишки? - Жаловаться не могу, - отвечал Уилсон не слишком уверенным тоном. Когда же вы продадите мне ту машину? - На той неделе; мой шофер ее приводит в порядок. - Мне кажется, он не очень спешит. - А мне не кажется, - холодно отрезал Том - Если вы не хотите ждать, я, в конце концов, могу продать ее и в другом месте. - Нет, нет, что вы, - испугался Уилсон. - Вы меня не так поняли, я просто... Конец фразы как-то заглох. Том в это время нетерпеливо оглядывался по сторонам. На лестнице вдруг послышались шаги, и через минуту плотная женская фигура загородила свет, падавший из закутка. Женщина была лет тридцати пяти, с наклонностью к полноте, но она несла свое тело с той чувственной повадкой, которая свойственна некоторым полным женщинам. В лице, оттененном синим в горошек крепдешиновым платьем, не было ни одной красивой или хотя бы правильной черты, но от всего ее существа так и веяло энергией жизни, словно в каждой жилочке тлел готовый вспыхнуть огонь. Она неспешно улыбнулась и, пройдя мимо мужа, точно это был не человек, а тень, подошла к Тому и поздоровалась с ним за руку, глядя ему в глаза. Потом облизнула губы и, не поворачивая головы, сказала мужу грудным, хрипловатым голосом: - Принес бы хоть стулья, людям присесть негде. - Сейчас, сейчас. - Уилсон торопливо кинулся к своему закутку и сразу пропал на беловатом фоне стены. Налет шлаковой пыли выбелил его темный костюм и бесцветные волосы, как и все кругом, - только на женщине, стоявшей теперь совсем близко к Тому, не был заметен этот налет. - Ты мне нужна сегодня, - властно сказал Том. - Едем следующим поездом. - Хорошо. - Встретимся внизу, на перроне, у газетного киоска. Она кивнула и отошла - как раз в ту минуту, когда в дверях показался Уилсон, таща два стула. Мы подождали ее на шоссе, отойдя настолько, чтобы нас не было видно. Приближался праздник Четвертого июля, и тщедушный мальчишка-итальянец с серым лицом раскладывал вдоль железнодорожного полотна сигнальные петарды. - Ужасная дыра, верно? - сказал Том, неодобрительно переглянувшись с доктором Эклбергом. - Да, хуже не придумаешь. - Вот она и рада бывает проветриться. - А муж - ничего? - Уилсон? Считается, что она ездит в Нью-Йорк к сестре в гости. Да он такой олух, не замечает даже, что живет на свете. Так случилось, что Том Бьюкенен, его дама и я вместе отправились в Нью-Йорк, - впрочем, не совсем вместе: приличия ради мисс Уилсон ехала в другом вагоне. Со стороны Тома это была уступка щепетильности тех обитателей Уэст-Эгга, которые могли оказаться в поезде. Она переоделась, и на ней теперь было платье из коричневого в разводах муслина, туго натянувшееся на ее широковатых бедрах, когда Том помогал ей выйти из вагона на Пенсильванском вокзале. В газетном киоске она купила киножурнал и номер " Таун Тэттл", а у аптекарского прилавка - кольдкрем и флакончик духов. Наверху, в гулком полумраке крытого въезда, она пропустила четыре такси и остановила свой выбор только на пятом новеньком автомобиле цвета лаванды, с серой обивкой, который наконец вывез нас из громады вокзала на залитую солнцем улицу. Но не успели мы отъехать, как она, резко откинувшись от окна, застучала в стекло шоферу. - Хочу такую собачку, - потребовала она - Пусть у нас в квартирке живет собачка. Это так уютно. Шофер дал задний ход, и мы поравнялись с седым стариком, до нелепости похожим на Джона Д. Рокфеллера. На груди у него висела корзина, в которой копошилось с десяток новорожденных щенков неопределенной масти. - Это что за порода? - деловито осведомилась миссис Уилсон, как только старик подошел к машине. - Всякая есть. Вам какая требуется, мадам? - Мне бы хотелось немецкую овчарку. Такой у вас, наверно, нет? Старик с сомнением глянул в свою корзину, запустил туда руку и вытащил за загривок барахтающуюся собачонку. - Это не немецкая овчарка, - сказал Том. - Да, пожалуй что не совсем, - огорченно согласился старик. - Это скорее эрдельтерьер - Он провел рукой по коричневой, словно бобриковой спинке - Вы посмотрите, шерсть какая. Богатая шерсть. Уж эту собаку вам не придется лечить от простуды. - Она дуся! - восторженно объявила миссис Уилсон. - Сколько вы за нее хотите? - За эту собаку? - Он окинул щенка восхищенным взглядом - Эта собака вам обойдется в десять долларов. Эрдельтерьер - среди его предков, несомненно, был и эрдельтерьер, несмотря на подозрительно белые лапы, - перекочевал на колени к миссис Уилсон, которая с упоением принялась гладить морозоустойчивую шерсть. - А это мальчик или девочка? - деликатно осведомилась она. - Эта собака? Эта собака - мальчик. - Сука это, - уверенно сказал Том - Вот деньги, держите. Можете купить на них еще десяток щенков. Мы выехали на Пятую авеню, такую тихую, мирную, почти пасторально-идиллическую в этот теплый воскресный день, что я не удивился бы, если б из-за угла вдруг появилось стадо белых овечек. - Остановите-ка на минуту, - сказал я. - Здесь я вас должен покинуть. - Ну уж нет, - запротестовал Том - Миртл обидится, если ты не посмотришь ее квартирку. Правда, Миртл? - Поедемте с нами, - попросила миссис Уилсон. - Я позвоню Кэтрин. Это моя сестра, она красавица - так говорят люди понимающие. - Я бы с удовольствием, но.. Мы покатили дальше, пересекли парк и выехали к западным Сотым улицам. Вдоль Сто пятьдесят восьмой длинным белым пирогом протянулись одинаковые многоквартирные дома. У одного из ломтиков этого пирога мы остановились. Оглядевшись по сторонам с видом королевы, возвращающейся в родную столицу, миссис Уилсон подхватила щенка и прочие свои покупки и величественно проследовала в дом. - Позвоню Мак-Ки, пусть они тоже зайдут, - говорила она, пока мы поднимались в лифте. - И не забыть сразу же вызвать Кэтрин. Квартирка находилась под самой крышей - маленькая гостиная, маленькая столовая, маленькая спаленка и ванная комната. Гостиная была заставлена от двери до двери чересчур громоздкой для нее мебелью с гобеленовой обивкой, так что нельзя было ступить шагу, чтобы не наткнуться на группу прелестных дам, раскачивающихся на качелях в Версальском парке. Стены были голые, если не считать непомерно увеличенной фотографии, изображавшей, по-видимому, курицу на окутанной туманом скале. Стоило, впрочем, отойти подальше, как курица оказывалась вовсе не курицей, а шляпкой, из-под которой добродушно улыбалась почтенная старушка с пухленькими щечками. На столе валялись вперемешку старые номера " Таун Тэттл", томик, озаглавленный " Симон, называемый Петром", и несколько журнальчиков из тех, что питаются скандальной хроникой Бродвея. Миссис Уилсон, войдя, прежде всего занялась щенком. Мальчик-лифтер с явной неохотой отправился добывать ящик с соломой и молоко; к этому он, по собственной инициативе, добавил жестянку больших твердокаменных собачьих галет - одна такая галета потом до самого вечера уныло кисла в блюдечке с молоком. Пока шли все эти хлопоты, Том отпер дверцу секретера и извлек оттуда бутылку виски. Я только два раза в жизни напивался пьяным; это и был второй раз. Поэтому все происходящее после я видел сквозь мутную дымку, хотя квартира часов до восьми, по крайней мере, была залита солнцем. Миссис Уилсон, усевшись к Тому на колени, без конца звонила кому-то по телефону; потом выяснилось, что нечего курить, и я пошел купить сигареты. Когда я вернулся, в гостиной никого не было; я скромно уселся в уголке и прочел целую главу из " Симона, называемого Петром" - но одно из двух: или это страшная чушь, или в голове у меня путалось после выпитого виски, - во всяком случае, я ровно ничего не мог понять. Потом Том и Миртл (мы с миссис Уилсон после первой рюмки стали звать друг друга запросто по имени) вернулись в гостиную; вскоре появились и гости. Кэтрин, сестра хозяйки, оказалась стройной, видавшей виды девицей лет тридцати с напудренным до молочной белизны лицом под густой шапкой рыжих, коротко остриженных волос. Брови у нее были выщипаны дочиста и потом наведены снова под более залихватским углом; но стремление природы вернуться к первоначальному замыслу придавало некоторую расплывчатость ее чертам. Каждое ее движение сопровождалось позвякиванием многочисленных керамических браслетов, скользивших по обнаженным рукам. Она вошла в комнату таким быстрым, уверенным шагом и так по-хозяйски оглядела всю мебель, что я подумал, - может быть, она и живет здесь. Но когда я ее спросил об этом, она расхохоталась и неумеренно громко повторила вслух мой вопрос и потом сказала, что снимает номер в отеле, вдвоем с подругой. Мистер Мак-Ки, сосед снизу, был бледный женоподобный человек. Он, как видно, только что брился: на щеке у него засох клочок мыльной пены. Войдя, он долго и изысканно вежливо здоровался с каждым из присутствующих. Мне он объяснил, что принадлежит к " миру искусства"; как я узнал потом, он был фотографом, и это его творением был увеличенный портрет матери миссис Уилсон, точно астральное тело парившей на стене гостиной. Жена его была томная, красивая мегера с пронзительным голосом. Она гордо поведала мне, что со дня их свадьбы муж сфотографировал ее сто двадцать семь раз. Миссис Уилсон еще раньше успела переодеться - на ней теперь был очень нарядный туалет из кремового шифона, шелестевший, когда она расхаживала по комнате. Переменив платье, она и вся стала как будто другая. Та кипучая энергия жизни, которая днем, в гараже, так поразила меня, превратилась в назойливую спесь. Смех, жесты, разговор - все в ней с каждой минутой становилось жеманнее; казалось, гостиная уже не вмещает ее развернувшуюся особу, и в конце концов она словно бы закружилась в дымном пространстве на скрипучем, лязгающем стержне. - Ах, милая, - говорила она сестре, неестественно повысив голос, - вся эта публика только и смотрит, как бы тебя обобрать. У меня тут на прошлой неделе была женщина, приводила мне ноги в порядок, - так ты бы видела ее счет! Можно было подумать, что она мне удалила {аппендицит}. - А как ее фамилия, этой женщины? - спросила миссис Мак-Ки. - Миссис Эберхардт. Она ходит на дом приводить клиентам ноги в порядок. - Мне очень нравится ваше платье, - сказала миссис Мак-Ки. - Прелесть. Миссис Уилсон отклонила комплимент, презрительно подняв брови. - Это такое старье, - сказала она. - Я его еще иногда надеваю, ну просто, когда мне все равно, как я выгляжу. - Нет, как хотите, а оно вам очень идет, - не уступала миссис Мак-Ки. - Если бы Честер мог снять вас в такой позе, я уверена, это было бы нечто. Мы все молча уставились на миссис Уилсон, а она, откинув со лба выбившуюся прядь, отвечала нам ослепительной улыбкой. Мистер Мак-Ки внимательно посмотрел на нее, склонив голову набок, потом протянул руку вперед, убрал и опять протянул вперед. - Я бы только дал другое освещение, - сказал он, помолчав немного. Чтобы лучше выделить лепку лица. И я бы постарался, чтобы вся масса волос попала в кадр. - Вот уж нипочем бы не стала менять освещение! - воскликнула миссис Мак-Ки. - По-моему, это как раз... - Ш-шш! - одернул ее муж, и мы снова сосредоточились на своем объекте, но тут Том Бьюкенен, шумно зевнув, поднялся на ноги. - Вы бы лучше выпили чего-нибудь, почтенные супруги, - сказал он. Миртл, добавь льду и содовой, пока все тут у тебя не заснули. - Я уже приказала мальчишке насчет льда. - Миртл приподняла брови в знак своего возмущения нерадивостью черни. - Это такая публика! За ними просто нужно ходить следом. Она взглянула на меня и ни с того ни с сего засмеялась. Потом схватила щенка, восторженно чмокнула его и вышла на кухню с таким видом, словно дюжина поваров ожидала там ее распоряжений. - У меня на Лонг-Айленде кое-что неплохо получилось, - с апломбом произнес мистер Мак-Ки. Том недоуменно воззрился на него. - Две вещи даже висят у нас дома. - Какие вещи? - спросил Том. - Два этюда. Один я назвал " Мыс Монток. Чайки", а другой - " Мыс Монток. Море". Рыжая Кэтрин уселась на диван рядом со мной. - А вы тоже живете на Лонг-Айленде? - спросила она. - Я живу в Уэст-Эгге. - Да ну? Я там как-то раз была, с месяц тому назад. У некоего Гэтсби. Вы его не знаете? - Он мой сосед. - Говорят, он не то племянник, не то двоюродный брат кайзера Вильгельма. Вот откуда у него столько денег. Этим увлекательным сообщениям о моем соседе помешала миссис Мак-Ки, которая вдруг воскликнула, указывая на Кэтрин: - Честер, а ведь с ней бы у тебя тоже что-нибудь получилось! Но мистер Мак-Ки только рассеянно кивнул и снова повернулся к Тому: - Я бы охотно поработал еще на Лонг-Айленде, если бы представился случай. Мне бы только с чего-то начать, а там уже обойдусь без помощи. - Обратитесь к Миртл, - хохотнув, сказал Том; миссис Уилсон в эту минуту входила с подносом. - Она вам напишет рекомендательное письмо напишешь, Миртл? - Какое письмо? - Она явно была озадачена. - Рекомендательное письмо к твоему мужу, пусть мистер Мак-Ки сделает с него несколько этюдов. - Он пошевелил губами, придумывая - " Джорд Б. Уилсон у бензоколонки" или что-нибудь в этом роде. Кэтрин придвинулась ближе и шепнула мне на ухо: - Она так же ненавидит своего мужа, как Том - свою жену. - Да что вы! - Просто не-на-видит! - Она посмотрела сперва на Миртл, потом на Тома. - А я так считаю - зачем жить с человеком, которого ненавидишь? Добились бы каждый развода и потом поженились бы. Я бы, по крайней мере, так поступила на их месте. - Значит, она совсем не любит Уилсона? Ответ меня ошарашил. Ответила сама Миртл, услыхавшая мой вопрос, ответила резко и цинично. - Вот видите, - торжествующе сказала Кэтрин и потом снова перешла на полушепот: - Все дело в его жене. Она католичка, а католики не признают развода. Дэзи вовсе не была католичкой, и я подивился хитроумию этой лжи. - Когда они все-таки поженятся, - продолжала Кэтрин, - они уедут на Запад и там поживут, пока уляжется шум. - Уж тогда лучше уехать в Европу. - Ах, вы поклонник Европы? - неожиданно громко воскликнула Кэтрин. - Я совсем недавно вернулась из Монте-Карло. - Вот как? - Да, в прошлом году. Ездила вдвоем с подругой. - И долго пробыли? - Нет, мы только съездили в Монте-Карло и обратно. Через Марсель. У нас было с собой больше тысячи двухсот долларов, но за два дня в частных игорных залах нас обчистили до нитки. Как мы только домой добрались - даже вспомнить страшно. Господи, до чего ж я возненавидела этот город! На миг предвечернее небо в окне засинело медвяной лазурью Средиземного моря - но пронзительный голос миссис Мак-Ки тут же возвратил меня в тесную гостиную. - Я сама чуть не совершила такую ошибку, - во всеуслышание объявила она. - Чуть было не вышла за ничтожного человечка, который несколько лет ходил за мной как тень. А ведь знала, что он меня не стоит. И все мне говорили: " Люсиль, этот человек тебя не стоит! " Но, не повстречайся я с Честером, он бы меня в конце концов уломал. - Да, но послушайте, - сказала Миртл Уилсон, качая головой. - Все ж таки вы за него не вышли. - Как видите. - А я вышла, - многозначительно сказала Миртл. - Вот в чем разница между вашим случаем и моим. - А зачем было выходить, Миртл? - спросила Кэтрин - Никто тебя, кажется, не неволил. Миртл не сразу ответила. - Я за него вышла, потому что думала, что он джентльмен, - сказала она наконец. - Думала, он человек воспитанный, а на самом деле он мне и в подметки не годился. - Ты же по нем с ума сходила когда-то, - заметила Кэтрин. - Я сходила по нем с ума? - возмутилась Миртл. - Кто это тебе сказал? Я не больше сходила с ума по нем, чем вот по этому господину. Она ткнула пальцем в меня, и все посмотрели на меня с укоризной. Я постарался выразить всем своим видом, что ничуть не претендую на ее чувства. - Вот когда я действительно с ума спятила, это когда вышла за него замуж. Но я сразу поняла свою ошибку. Он взял у приятеля костюм, чтобы надеть на свадьбу, а мне про это и не заикнулся. Через несколько дней его как раз не было дома - приятель приходит и просит вернуть костюм. " Вот как, это ваш костюм? - говорю я. - Первый раз слышу". Но костюм все-таки отдала, а потом бросилась на постель и ревмя ревела до самой ночи. - Ей правда нужно уйти от него, - снова зашептала мне Кэтрин. Одиннадцать лет они так и живут над этим гаражом. А у нее даже ни одного дружка не было до Тома. Бутылка виски - уже вторая за этот вечер - переходила из рук в руки; только Кэтрин не проявляла к ней интереса, уверяя, что ей " и так весело". Том вызвал швейцара и послал его за какими-то знаменитыми сандвичами, которые могли заменить целый ужин. Я то и дело порывался уйти; мягкие сумерки манили меня, и хотелось прогуляться пешком до парка, но всякий раз я оказывался втянутым в очередной оголтелый спор, точно веревками привязывавший меня к креслу. А быть может, в это самое время какой-нибудь случайный прохожий смотрел с темнеющей улицы в вышину, на наши освещенные окна, и думал о том, какие человеческие тайны прячутся за их желтыми квадратами. И мне казалось, что я вижу этого прохожего, его поднятую голову, задумчивое лицо. Я был здесь, но я был и там тоже, завороженный и в то же время испуганный бесконечным разнообразием жизни. Миртл поставила себе кресло рядом со мной, и вместе с теплым дыханием на меня вдруг полился рассказ о ее первой встрече с Томом. - Мы сидели в вагоне друг против друга, на боковых местах у выхода, которые всегда занимают в последнюю очередь. Я ехала в Нью-Йорк к сестре и должна была у нее ночевать. Том был во фраке, в лаковых туфлях, я просто глаз не могла от него отвести, но как только встречусь с ним взглядом, сейчас же делаю вид, будто рассматриваю рекламный плакат у него над головой. Когда стали выходить из вагона, он очутился рядом со мной и так прижался крахмальной грудью к моему плечу, что я пригрозила позвать полицейского, да он мне, конечно, не поверил. Я была сама не своя, - когда он меня подсаживал в машину, я даже не очень-то разбирала, такси это или вагон метро. А в голове одна мысль: " Живешь ведь только раз, только раз". Она оглянулась на миссис Мак-Ки, и вся комната зазвенела ее деланным смехом. - Ах, моя милая, - воскликнула она. - Я вам подарю это платье, когда совсем перестану его носить. Завтра я куплю себе новое. Нужно мне составить список всех дел, которые я должна сделать завтра. Массаж, потом парикмахер, потом еще надо купить ошейник для собачки, и такую маленькую пепельницу с пружинкой, они мне ужасно нравятся, и венок с черным шелковым бантом мамочке на могилку, из таких цветов, что все лето не вянут. Непременно нужно все это записать, чтобы я ничего не забыла. Было девять часов - но почти сейчас же я снова посмотрел на часы, и оказалось, что уже десять. Мистер Мак-Ки спал в кресле, раздвинув колени и положив на них сжатые кулаки, точно важный деятель, позирующий перед объективом. Я достал носовой платок и стер с его щеки засохшую мыльную пену, которая мне весь вечер не давала покоя. Щенок сидел на столе, моргал слепыми глазами в табачном дыму и время от времени принимался тихонько скулить. Какие-то люди появлялись, исчезали, сговаривались идти куда-то, теряли друг друга, искали и снова находили на расстоянии двух шагов. Уже около полуночи я услышал сердитые голоса Тома Бьюкенена и миссис Уилсон; они стояли друг против друга и запальчиво спорили о том, имеет ли право миссис Уилсон произносить имя Дэзи. - Дэзи! Дэзи! Дэзи! - выкрикивала миссис Уилсон. - Вот хочу и буду повторять, пока не надоест. Дэзи! Дэ... Том сделал короткое, точно рассчитанное движение и ребром ладони разбил ей нос. Потом были окровавленные полотенца на полу ванной, негодующие возгласы женщин и надсадный, долгий крик боли, вырывавшийся из общего шума. Мистер Мак-Ки очнулся от сна, встал и в каком-то оцепенении направился к двери. На полдороге он обернулся и с минуту созерцал всю сцену: сдвинутая мебель, среди нее суетятся его жена и Кэтрин, браня и утешая, хватаясь то за одно, то за другое в попытках оказать помощь; а на диване лежит истекающая кровью жертва и судорожно старается прикрыть номером " Таун Тэттл" гобеленовый Версаль. Затем мистер Мак-Ки повернулся и продолжал свой путь к двери. Схватив свою шляпу с канделябра, я вышел вслед за ним. - Давайте как-нибудь позавтракаем вместе, - предложил он, когда мы, вздыхая и охая, ехали на лифте вниз. - А где? - Где хотите. - Оставьте в покое рычаг, - рявкнул лифтер. - Прошу прощения, - с достоинством произнес мистер Мак-Ки. - Я не заметил, что прикасаюсь к нему. - Ну что ж, - сказал я. - С удовольствием. ... Я стоял у его постели, а он сидел на ней в нижнем белье с большой папкой в руках. - " Зверь и красавица"... " Одиночество"... " Рабочая кляча"... " Бруклинский мост"... Потом я лежал на скамье, в промозглой сырости Пенсильванского вокзала и таращил слипающиеся глаза на утренний выпуск " Трибюн" в ожидании четырехчасового поезда.

ГЛАВА III Летними вечерами на вилле у моего соседа звучала музыка. Мужские и женские силуэты вились, точно мотыльки, в синеве его сада, среди приглушенных голосов, шампанского и звезд. Днем, в час прилива, мне было видно, как его гости прыгают в воду с вышки, построенной на его причальном плоту, или загорают на раскаленном песке его пляжа, а две его моторки режут водную гладь пролива Лонг-Айленд, и за ними на пенной волне взлетают аквапланы. По субботам и воскресеньям его " роллс-ройс" превращался в рейсовый автобус и с утра до глубокой ночи возил гостей из города или в город, а его многоместный " форд" к приходу каждого поезда торопливо бежал на станцию, точно желтый проворный жук. А в понедельник восьмеро слуг, включая специально нанятого второго садовника, брали тряпки, швабры, молотки и садовые ножницы и трудились весь день, удаляя следы вчерашних разрушений. Каждую пятницу шесть корзин апельсинов и лимонов прибывали от фруктовщика из Нью-Йорка - и каждый понедельник эти же апельсины и лимоны покидали дом с черного хода в виде горы полузасохших корок. На кухне стояла машина, которая за полчаса выжимала сок из двухсот апельсинов - для этого только нужно было двести раз надавить пальцем кнопку. Раза два или даже три в месяц на виллу являлась целая армия поставщиков. Привозили несколько сот ярдов брезента и такое количество разноцветных лампочек, будто собирались превратить сад Гэтсби в огромную рождественскую елку. На столах, в сверкающем кольце закусок, выстраивались окорока, нашпигованные специями, салаты, пестрые, как трико арлекина, поросята, запеченные в тесте, жареные индейки, отливающие волшебным блеском золота. В большом холле воздвигалась высокая стойка, даже с медной приступкой, как в настоящем баре, и чего там только не было - и джин, и ликеры, и какие-то старомодные напитки, вышедшие из употребления так давно, что многие молодые гостьи не знали их даже по названиям. К семи часам оркестр уже на местах - не какие-нибудь жалкие полдюжины музыкантов, а полный состав: и гобои, и тромбоны, и саксофоны, и альты, и корнет-а-пистоны, и флейты-пикколо, и большие и малые барабаны. Пришли уже с пляжа последние купальщики и переодеваются наверху; вдоль подъездной аллеи по пять в ряд стоят машины гостей из Нью-Йорка, а в залах, в гостиных, на верандах, уже запестревших всеми цветами радуги, можно увидеть головы, стриженные по последней причуде моды, и шали, какие не снились даже кастильским сеньоритам. Бар работает вовсю, а по саду там и сям проплывают подносы с коктейлями, наполняя ароматами воздух, уже звонкий от смеха и болтовни, сплетен, прерванных на полуслове, завязывающихся знакомств, которые через минуту будут забыты, и пылких взаимных приветствий дам, никогда и по имени друг дружку не знавших. Огни тем ярче, чем больше земля отворачивается от солнца, вот уже оркестр заиграл золотистую музыку под коктейли, и оперный хор голосов зазвучал тоном выше. Смех с каждой минутой льется все свободней, все расточительней, готов хлынуть потоком от одного шутливого словца. Кружки гостей то и дело меняются, обрастают новыми пополнениями, не успеет один распасться, как уже собрался другой. Появились уже непоседы из самоуверенных молодых красоток: такая мелькнет то тут, то там среди дам посолидней, на короткий, радостный миг станет центром внимания кружка - и уже спешит дальше, возбужденная успехом, сквозь прилив и отлив лиц, и красок, и голосов, в беспрестанно меняющемся свете. Но вдруг одна такая цыганская душа, вся в волнах чего-то опалового, для храбрости залпом выпив выхваченный прямо из воздуха коктейль, выбежит на брезентовую площадку и закружится в танце без партнеров. Мгновенная тишина; затем дирижер галантно подлаживается под заданный ею темп, и по толпе бежит уже пущенный кем-то ложный слух, будто это дублерша Гильды Грей из варьете " Фоли". Вечер начался. В ту субботу, когда я впервые перешагнул порог виллы Гэтсби, я, кажется, был одним из немногих приглашенных гостей. Туда не ждали приглашения - туда просто приезжали, и все. Садились в машину, ехали на Лонг-Айленд и в конце концов оказывались у Гэтсби. Обычно находился кто-нибудь, кто представлял вновь прибывшего хозяину, и потом каждый вел себя так, как принято себя вести в загородном увеселительном парке. А бывало, что гости приезжали и уезжали, так и не познакомившись с хозяином, - простодушная непосредственность, с которой они пользовались его гостеприимством, сама по себе служила входным билетом. Но я был приглашен по всей форме. Ранним утром передо мной предстал шофер в ливрее цвета яйца малиновки и вручил мне послание, удивившее меня своей церемонностью; в нем говорилось, что мистер Гэтсби почтет для себя величайшей честью, если я нынче пожалую к нему " на небольшую вечеринку". Он неоднократно видел меня издали и давно собирался нанести мне визит, но досадное стечение обстоятельств помешало ему осуществить это намерение. И подпись: {Джей Гэтсби}, с внушительным росчерком. В начале восьмого, одетый в белый фланелевый костюм, я вступил на территорию Гэтсби и сразу же почувствовал себя довольно неуютно среди множества незнакомых людей, - правда, в водовороте, бурлившем на газонах и дорожках, я различал порой лица, не раз виденные в пригородном поезде. Меня сразу поразило большое число молодых англичан, вкрапленных в толпу; все они были безукоризненно одеты, у всех был немножко голодный вид, и все сосредоточенно и негромко убеждали в чем-то солидных, излучающих благополучие американцев. Я тут же решил, что они что-то продают - ценные бумаги, или страховые полисы, или автомобили. Как видно, близость больших и легких денег болезненно дразнила их аппетит, создавая уверенность, что стоит сказать нужное слово нужным тоном, и эти деньги уже у них в кармане. Придя на виллу, я прежде всего попытался разыскать хозяина, но первые же два-три человека, которых я спросил, не знают ли они, где его можно найти, посмотрели на меня так удивленно и с таким пылом поспешили убедить меня в своей полной неосведомленности на этот счет, что я уныло поплелся к столу с коктейлями - единственному месту в саду, где одинокому гостю можно было приткнуться без риска выглядеть очень уж бесприютным и жалким. Вероятно, я бы напился вдребезги просто от смущения, но тут я увидел Джордан Бейкер. Она вышла из дома и остановилась на верхней ступеньке мраморной лестницы, слегка отклонив назад корпус и с презрительным любопытством поглядывая вниз. Я не знал, обрадуется она мне или нет, но мне до зарезу нужно было за кого-то ухватиться, пока я еще не начал приставать к посторонним с душевными разговорами. - Здравствуйте! - завопил я, бросившись к лестнице. Мой голос неестественно и громко раскатился по всему саду. - Я так и думала, что встречу вас здесь, - небрежно заметила Джордан, когда я поднимался по мраморным ступеням. - Вы ведь говорили, что живете рядом с... Она слегка придержала мою руку в знак того, что займется мною чуть погодя, а сама вопросительно повернулась к двум девицам в совершенно одинаковых желтых платьях, остановившимся у подножия лестницы. - Здравствуйте! - воскликнули девицы дуэтом. - Как обидно, что победили не вы! Речь шла о состязаниях в гольф. На прошлой неделе Джордан проиграла финальную встречу. - Вы нас не узнаете, - сказала одна из желтых девиц, - а мы здесь же и познакомились, с месяц назад. - У вас тогда волосы были другого цвета, - возразила Джордан. Я так и подскочил, но девицы уже прошли мимо, и ее замечание могла принять на свой счет только скороспелая луна, доставленная, должно быть, в корзине вместе с закусками. Продев свою руку под тонкую золотистую руку Джордан, я свел ее с лестницы, и мы пошли бродить по саду. Из сумрака выплыл навстречу поднос с коктейлями, и мы, взяв по бокалу, присели к столику, где уже расположились желтые девицы и трое мужчин, каждый из которых был нам представлен как мистер Брмр. - Вы часто бываете здесь? - спросила Джордан у ближайшей девицы. - Последний раз вот тогда, когда познакомилась с вами, - бойко отрапортовала та - И ты, кажется, тоже, Люсиль? - обратилась она к своей подруге. Выяснилось, что и Люсиль тоже. - А мне здесь нравится, - сказала Люсиль. - Я вообще живу не раздумывая, поэтому мне всегда весело. В тот раз я зацепилась за стул и порвала платье. Он спросил мою фамилию и адрес - и через три дня мне приносят коробку от Круарье, а в коробке новое вечернее платье. - И вы приняли? - спросила Джордан. - Конечно, приняла. Я даже думала его сегодня надеть, но нужна небольшая переделка: в груди широковато. Цвета лаванды, с вышивкой светло-лиловым бисером. Двести шестьдесят пять долларов. - Все-таки обыкновенный человек так поступать не станет, - с апломбом сказала первая девица. - Видно, что он старается избегать неприятностей с кем бы то ни было. - Кто - он? - спросил я. - Гэтсби. Мне говорили... Обе девицы и Джордан заговорщически сдвинули головы. - Мне говорили, будто он когда-то убил человека. Мороз побежал у нас по коже. Три мистера Брмр вытянули шеи, жадно вслушиваясь. - А по-моему, вовсе не в этом дело, - скептически возразила Люсиль. Скорее в том, что во время войны он был немецким шпионом. Один из мужчин энергично закивал в подтверждение. - Я сам слышал об этом от человека, который знает его как родного брата. Вместе с ним вырос в Германии, - поспешил он нас заверить. - Ну как же это может быть, - сказала первая девица. - Ведь во время войны он служил в американской армии. - И наше доверие опять переметнулось к ней, а она торжествующе продолжала - Вы обратите внимание, какое у него бывает лицо, когда он думает, что его никто не видит. Можете не сомневаться, он убийца. Она зажмурила глаза и поежилась. Люсиль поежилась тоже. Мы все стали оглядываться, ища глазами Гэтсби. Должно быть, и в самом деле было что-то романтическое в этом человеке, если слухи, ходившие о нем, повторяли шепотом даже те, кто мало о чем на свете считал нужным говорить, понизив голос. Стали подавать первый ужин - после полуночи предстоял второй, - и Джордан пригласила меня присоединиться к ее компании, облюбовавшей стол в другом конце сада. Компанию составляли две супружеские пары и кавалер Джордан, студент из породы вечных, изъяснявшийся многозначительными намеками и явно убежденный, что рано или поздно Джордан предоставит свою особу в более или менее полное его распоряжение. Вместо того чтобы по приезде разбрестись кто куда, они держались горделиво замкнутым кружком, взяв на себя миссию представлять здесь положительную, аристократическую часть местного общества. То был Ист-Эгг, снизошедший до Уэст-Эгга и бдительно обороняющийся от его калейдоскопического веселья. - Уйдем отсюда, - шепнула мне Джордан, когда прошли полчаса, показавшиеся томительными и ненужными. - Мне уже невмоготу от этих церемоний. Мы оба встали из-за стола; мы хотим поискать хозяина дома, объяснила Джордан: мне неловко, что я ему до сих пор не представлен. Студент кивнул со снисходительной, меланхолической усмешкой. В баре, куда мы заглянули прежде всего, было людно и шумно, но Гэтсби там не оказалось. Джордан взошла на крыльцо и оттуда оглядела сад, но его нигде не было видно. Не найдя его и на боковой веранде, мы наугад толкнули внушительного вида дверь и очутились в библиотеке - комнате с высокими готическими сводами и панелями резного дуба на английский манер, должно быть перевезенной целиком из какого-нибудь разоренного родового гнезда за океаном. Пожилой толстяк в огромных выпуклых очках, делавших его похожим на филина, сидел на краю стола, явно в подпитии, задумчиво созерцая полки с книгами. Когда мы вошли, он стремительно повернулся и оглядел Джордан с головы до ног. - Как вам это нравится? - порывисто спросил он. - Что именно? Он указал рукой на книжные полки. - Вот это. Проверять не трудитесь. Уже проверено. Все - настоящие. - Книги? Он кивнул головой. - Никакого обмана. Переплет, страницы, все как полагается. Я был уверен, что тут одни корешки, а оказывается - они настоящие. Переплет, страницы... Да вот, посмотрите сами! Убежденный в нашем недоверии, он подбежал к полке, выхватил одну книгу и протянул нам. Это был первый том " Лекций" Стоддарда. - Видали? - торжествующе воскликнул он. - Обыкновенное печатное издание, без всяких подделок. На этом я и попался. Этот тип - второй Беласко. Разве не шедевр? Какая продуманность! Какой реализм! И заметьте знал, когда остановиться, - страницы не разрезаны. Но чего вы хотите? Чего тут можно ждать? Он вырвал книгу у меня из рук и поспешно вставил на место, бормоча, что если один кирпич вынут, может обвалиться все здание. - Вас кто привел? - спросил он. - А может, вы пришли сами? Меня привели. Тут почти всех приводят. Джордан метнула на него короткий веселый взгляд, но не ответила. - Меня привела дама по фамилии Рузвельт, - продолжал он. - Миссис Клод Рузвельт. Не слыхали? Где-то я с ней вчера познакомился. Я, знаете, уже вторую неделю пьян, вот и решил посидеть в библиотеке, - может, думаю, скорее протрезвлюсь. - Ну и как, помогло? - Кажется - немножко. Пока еще трудно сказать. Я здесь всего час. Да, я вам не говорил про книги? Представьте себе, они настоящие. Они... - Вы нам говорили. Мы с чувством пожали ему руку и снова вышли в сад. На брезенте, натянутом поверх газона, уже начались танцы: старички двигали перед собой пятившихся молодых девиц, выписывая бесконечные неуклюжие петли; по краям топтались самодовольные пары, сплетаясь в причудливом модном изгибе тел, - и очень много девушек танцевало в одиночку, каждая на свой лад, а то вдруг давали минутную передышку музыканту, игравшему на банджо или на кастаньетах. К полуночи веселье было в полном разгаре. Уже знаменитый тенор спел итальянскую арию, а прославленное контральто - джазовую песенку, а в перерывах между номерами гости развлекались сами, изощряясь, кто как мог, и к летнему небу летели всплески пустого, беспечного смеха. Эстрадная пара близнецов - это оказались наши желтые девицы - исполнила в костюмах сценку из детской жизни; лакеи между тем разносили шампанское в бокалах с полоскательницу величиной. Луна уже поднялась высоко, и на воде пролива лежал треугольник из серебряных чешуек, чуть-чуть подрагивая в такт сухому металлическому треньканью банджо в саду. Мы с Джордан Бейкер по-прежнему были вместе. За нашим столиком сидели еще двое: мужчина примерно моих лет и шумливая маленькая девушка, от каждого пустяка готовая хохотать до упаду. Мне теперь тоже было легко и весело. Я выпил две полоскательницы шампанского, и все, что я видел перед собой, казалось мне исполненным глубокого, первозданного смысла. Во время короткого затишья мужчина вдруг посмотрел на меня и улыбнулся. - Мне ваше лицо знакомо, - сказал он приветливо. - Вы случайно не в Третьей дивизии служили во время войны? - Ну как же, конечно. В Девятом пулеметном батальоне. - А я - в Седьмом пехотном полку, вплоть до мобилизации в июне тысяча девятьсот восемнадцатого года. Недаром у меня все время такое чувство, будто мы уже где-то встречались. Мы немного повспоминали серые, мокрые от дождя французские деревушки. Потом он сказал, что недавно купил гидроплан и собирается испытать его завтра утром - из чего я заключил, что он живет где-то по соседству. - Может быть, составите мне компанию, старина? Покатаемся по проливу вдоль берега? - А в какое время? - В любое, когда вам удобно. Я уже открыл рот, чтобы осведомиться о его фамилии, но тут Джордан оглянулась на меня и спросила с улыбкой: - Ну как, перестали хандрить? - Почти перестал, спасибо. - Я снова повернулся к своему новому знакомцу: - Никак не привыкну к положению гостя, незнакомого с хозяином. Ведь я этого Гэтсби в глаза не видал. Просто я живу тут рядом, - я махнул рукой в сторону невидимой изгороди, - и он прислал мне с шофером приглашение. Я заметил, что мой собеседник смотрит на меня как-то растерянно. - Так ведь это я - Гэтсби, - сказал он вдруг. - Что?! - воскликнул я. - Ох, извините, ради бога! - Я думал, вы знаете, старина. Плохой, видно, из меня хозяин. Он улыбнулся мне ласково, - нет, гораздо больше, чем ласково. Такую улыбку, полную неиссякаемой ободряющей силы, удается встретить четыре, ну - пять раз в жизни. Какое-то мгновение она, кажется, вбирает в себя всю полноту внешнего мира, потом, словно повинуясь неотвратимому выбору, сосредоточивается на вас. И вы чувствуете, что вас понимают ровно настолько, насколько вам угодно быть понятым, верят в вас в той мере, в какой вы в себя верите сами, и безусловно видят вас именно таким, каким вы больше всего хотели бы казаться. Но тут улыбка исчезла - и передо мною был просто расфранченный хлыщ, лет тридцати с небольшим, отличающийся почти смехотворным пристрастием к изысканным оборотам речи. Это пристрастие, это старание тщательно подбирать слова в разговоре я заметил в нем еще до того, как узнал, кто он такой. Почти в ту же минуту прибежал слуга и доложил, что мистера Гэтсби вызывает Чикаго. Тот встал и извинился с легким поклоном, обращенным к каждому из нас понемногу. - Вы тут, пожалуйста, не стесняйтесь, старина, - обратился он ко мне. - Захочется чего-нибудь - только велите лакею. А я скоро вернусь. Прошу прощения. Как только он отошел, я повернулся к Джордан: мне не терпелось высказать ей свое изумление. Почему-то я представлял себе мистера Гэтсби солидным мужчиной в летах, с брюшком и румяной физиономией. - Кто он вообще такой? - спросил я. - Вы знаете? - Некто по фамилии Гэтсби, вот и все. - Но откуда он родом? Чем занимается? - Ну вот, теперь и вы туда же, - протянула Джордан с ленивой усмешкой. - Могу сказать одно: он мне как-то говорил, что учился в Оксфорде. В глубине картины начал смутно вырисовываться какой-то фон; но следующее замечание Джордан снова все смешало. - Впрочем, я этому не верю. - Почему? - Сама не знаю, - решительно сказала она. - Просто мне кажется, что никогда он в Оксфорде не был. Что-то в ее тоне напоминало слова желтой девицы: " Мне кажется, что он убийца", - и это лишь подстрекнуло мое любопытство. Пусть бы мне сказали, что Гэтсби - выходец с луизианских болот или из самых нищенских кварталов нью-йоркского Ист-Сайда, я бы не удивился и не задумался. В этом не было ничего невероятного. Но чтобы молодые люди выскакивали просто ниоткуда и покупали себе дворцы на берегу пролива Лонг-Айленд - так не бывает; по крайней мере, я, неискушенный провинциал, считал, что так не бывает. - Во всяком случае, у него всегда собирается много народу, - сказала Джордан, уходя от разговора с чисто городской нелюбовью к конкретности. А мне нравятся многолюдные сборища. На них как-то уютнее. В небольшой компании никогда не чувствуешь себя свободно. В оркестре бухнул большой барабан, и дирижер вдруг звонко выкрикнул, перекрывая многоголосый гомон: - Леди и джентльмены! По просьбе мистера Гэтсби мы сейчас сыграем вам новую вещь Владимира Тостова, которая в мае произвела такое большое впечатление в Карнеги-холле. Читатели газет, вероятно, помнят, что это была настоящая сенсация. - Он улыбнулся снисходительно-весело и добавил: Фу-рор! Кругом засмеялись. - Итак, - он еще повысил голос: - Владимир Тостов, " Джазовая история человечества". Но мне не суждено было оценить произведения мистера Тостова, потому что при первых же тактах музыки я вдруг увидел Гэтсби. Он стоял на верхней ступеньке мраморной лестницы и с довольным видом оглядывал группу за группой. Смуглая от загара кожа приятно обтягивала его лицо, короткие волосы лежали так аккуратно, словно их подстригали каждый день. Ничего зловещего я в нем усмотреть не мог. Быть может, то, что он совсем не пил, и выделяло его из толпы гостей - ведь чем шумней становилось общее веселье, тем он, казалось, больше замыкался в своей корректной сдержанности. Под заключительные звуки " Джазовой истории человечества" одни девицы с кокетливой фамильярностью склонялись к мужчинам на плечо, другие, пошатнувшись, притворно падали в обморок, не сомневаясь, что их подхватят крепкие мужские руки - и, может быть, даже не одни; но никто не падал в обморок на руки Гэтсби, и ничья под мальчишку остриженная головка не касалась его плеча, и ни один импровизированный вокальный квартет не составлялся с его участием. - Простите, пожалуйста. Возле нас стоял лакей. - Мисс Бейкер? - осведомился он. - Простите, пожалуйста, но мистер Гэтсби хотел бы побеседовать с вами наедине. - Со мной? - воскликнула удивленная Джордан. - Да, мисс. Она оглянулась на меня, недоуменно вскинув брови, встала и пошла за лакеем по направлению к дому. Я заметил, что и в вечернем платье, да и в любом другом, она двигается так, как будто на ней надет спортивный костюм - была в ее походке пружинистая легкость, словно свои первые шаги она училась делать на поле для гольфа ясным погожим утром. Я остался один. Было уже два часа. Какие-то невнятные загадочные звуки доносились из комнаты, длинным рядом окон выходившей на веранду. Я ускользнул от студента Джордан, пытавшегося втянуть меня в разговор на акушерско-гинекологическую тему, который он успел завести с двумя эстрадными певичками, - и пошел в дом. Большая комната была полна народу. Одна из желтых девиц сидела за роялем, а рядом стояла рослая молодая особа с рыжими волосами, дива из знаменитого эстрадного ансамбля, и пела. Она выпила много шампанского, и на втором куплете исполняемой песенки жизнь вдруг показалась ей невыносимо печальной - поэтому она не только пела, но еще и плакала навзрыд. Каждую музыкальную паузу она заполняла короткими судорожными всхлипываниями, после чего дрожащим сопрано выводила следующую фразу. Слезы лились у нее из глаз, - впрочем, не без препятствий: повиснув на густо накрашенных ресницах, они приобретали чернильный оттенок и дальше стекали по щекам в виде медлительных черных ручейков. Какой-то шутник высказал предположение, что она поет по нотам, написанным у нее на лице; услышав это, она всплеснула руками, повалилась в кресло и тут же уснула мертвецким пьяным сном. - У нее вышла ссора с господином, который называет себя ее мужем, пояснила молодая девушка, стоявшая со мною рядом. Я огляделся по сторонам. Большинство дам, которые еще не успели уехать, заняты были тем, что ссорились со своими предполагаемыми мужьями. Даже в компанию Джордан, квартет из Ист-Эгга, проник разлад. Один из мужчин увлекся разговором с молоденькой актрисой, а его жена сперва высокомерно делала вид, что это ее нисколько не трогает и даже забавляет, но в конце концов не выдержала и перешла к фланговым атакам - каждые пять минут она неожиданно вырастала сбоку от мужа и, сверкая, точно разгневанный бриллиант, шипела ему в ухо: " Ты же обещал! " Впрочем, не одни ветреные мужья отказывались ехать домой. У самого выхода шел спор между двумя безнадежно трезвыми мужчинами и их негодующими женами. Жены обменивались сочувственными репликами в слегка повышенном тоне: - Стоит ему заметить, что мне весело, - сейчас же он меня тянет домой. - В жизни не видела такого эгоиста. - Всегда мы должны уходить первыми. - И мы тоже. - Но сегодня мы чуть ли не последние, - робко возразил один из мужей. - Оркестр и то уже час как уехал. Невзирая на дружные обвинения в неслыханном тиранстве, мужья все же одержали верх; после недолгой борьбы упирающиеся дамы были подхвачены под мышки и вытащены в темноту ночи. Пока я ждал, когда мне подадут мою шляпу, отворилась дверь библиотеки, и в холл вышла Джордан Бейкер вместе с Гэтсби. Он что-то взволнованно договаривал на ходу, но, увидев его, несколько человек подошли проститься, и его волнение сразу же заморозила светская любезность. Спутники Джордан были уже в дверях и нетерпеливо окликали ее, но она остановилась, чтобы попрощаться со мной. - Я только что выслушала совершенно невероятную историю, - шепнула она. - Что, мы там долго пробыли? - Добрый час. - Да... просто невероятно, - рассеянно повторила она. - Но я дала слово, что никому не расскажу, так что не буду вас мучить. - Она мило зевнула мне прямо в лицо. - Заходите как-нибудь, буду очень рада... Телефон есть в справочнике... На имя миссис Сигурни Хауорд... Моя тетя... - Она уже бежала к дверям легкий взмах смуглой руки на прощанье, и она исчезла среди заждавшихся спутников. Чувствуя некоторую неловкость от того, что мой первый визит так затянулся, я подошел к Гэтсби, вокруг которого теснились последние гости. Я хотел объяснить, что почти весь вечер искал случая ему представиться и попросить извинения за свою давешнюю оплошность. - Ну что вы, какие пустяки, - прервал он меня. - Даже и не думайте об этом, старина. - В этом фамильярном обращении было не больше фамильярности, чем в ободряющем прикосновении его руки к моему плечу. - И не забудьте: завтра в девять часов утра мы с вами отправляемся в полет на гидроплане. Но тут голос лакея из-за его спины: - Вас вызывает Филадельфия, сэр. - Сейчас иду. Скажите, пусть подождут минутку... Спокойной ночи. - Спокойной ночи. - Спокойной ночи. - Он улыбнулся, и мне вдруг показалось, что это так и нужно было, чтобы я покинул его дом одним из последних, что он словно бы сам этого хотел и радовался этому. - Спокойной ночи, старина... Спокойной ночи. Но когда я спустился с лестницы, выяснилось, что вечер еще не окончен. Впереди, шагах в пятидесяти, свет десятка автомобильных фар выхватывал из ночной тьмы странное и беспорядочное зрелище. В придорожном кювете, выставив ободранный правый бок без переднего колеса, покоился новенький двухместный автомобиль, за минуту до этого отъехавший от дома Гэтсби. Острый выступ стены объяснял историю оторванного колеса - оно, кстати, валялось тут же, и несколько шоферов, побросав свои машины, с интересом осматривали его и ощупывали. На дороге тем временем успела образоваться пробка, и неумолчный разноголосый рев клаксонов из задних рядов еще увеличивал сумятицу. Какой-то человек в длиннополом пыльнике вылез из обломков крушения и теперь стоял посреди дороги, с трогательным недоумением переводя взгляд с машины на колесо и с колеса на зрителей. - Видали? - произнес он. - Угодили в кювет. Самый факт, по-видимому, безгранично изумлял его. Мне показалась знакомой эта редкостная глубина удивления, и в следующую минуту я узнал его - это был недавний искатель уединения из библиотеки Гэтсби. - Как это случилось? Он пожал плечами. - Я в технике ничего не понимаю, - решительно объявил он. - Но как это случилось? Вы налетели на стену? - Меня не спрашивайте, - сказал Филин с видом человека, умывающего руки. - Автомобилист из меня слабый, можно сказать - никакой. Случилось, и все. - Если вы неопытный водитель, так не пытались бы править ночью. - А я и не пытался, - возразил он с негодованием. - Я даже и не пытался. Все кругом замерли от ужаса. - Вы что же, самоубийство задумали? - Скажите спасибо, что отделались одним колесом. Человек садится за руль и даже не пытается править! - Вы не так поняли, - запротестовал преступник. - Я вовсе не сидел за рулем. Нас в машине было двое. Это заявление положительно оглушило всех. Сдавленное " о-ох! " пронеслось над дорогой. Но тут дверца машины начала медленно отворяться. Толпа (теперь это уже была толпа) невольно попятилась, и, когда дверца откинулась совсем, наступила зловещая пауза. Затем из машины очень медленно, по частям, высунулась бледная разболтанная личность и осторожно стала нащупывать почву бальным башмаком солидных размеров. Ослепленный ярким светом фар, одуревший от беспрерывного воя клаксонов, призрак пошатывался из стороны в сторону, пока наконец не заметил человека в пыльнике. - В чем дело? - невозмутимо осведомился он. - Бензин кончился? - Вы взгляните сюда! Несколько пальцев указывало на ампутированное колесо. Он уставился было на него, потом поднял глаза вверх, будто заподозрил, что оно свалилось с неба. - Отлетело напрочь, - пояснил кто-то. Он кивнул. - А я и не зам-метил, что мы с-стоим. Пауза. Потом, с шумом набрав воздух в легкие и расправив плечи, он деловито спросил: - Кто-нибудь знает, где тут м-можно за-заправиться? С десяток голосов (часть из них звучала немного более твердо) принялись втолковывать ему, что между машиной и колесом более не существует физической связи. - А вы задним ходом, - посоветовал он, немного подумав. - Назад, потом вперед. - Так нет же колеса! Он помедлил в нерешительности. - П-попробовать-то можно, - сказал он наконец. Кошачий концерт гудков достиг своего апогея. Я повернулся и прямиком по газону пошел домой. По дороге мне вдруг захотелось оглянуться. Облатка луны сияла над виллой Гэтсби, и ночь была все так же прекрасна, хотя в саду, еще освещенном фонарями, уже не звенел смех и веселые голоса. Нежданная пустота струилась из окон, из широкой двери, и от этого особенно одиноким казался на ступенях силуэт хозяина дома с поднятой в прощальном жесте рукой.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 Следующая ⇒