Глава шестая

Утренняя почта принесла Факу пакет от Мирбаха. Он разорвал его и нашел там газету «Норддойчрундшау», небольшое письмо и вырезку из швейцарской газеты «Ди тат». Мирбах писал:

«Прошу тебя съездить на Грюнзее и выяснить все, что можно, по этому делу. В Бадль Креуце расспроси хозяина дорожного ресторана Ремагена…»

Фак отложил письмо и пробежал глазами вырезку из газеты «Ди тат».

«Похоже, что те, которые рассылали анонимные письма с угрозами людям, пытавшимся проникнуть в тайну Грюнзее, не шутили. Еще один труп обнаружен в этом сатанинском озере. Молодой, но уже известный водолаз Кемпка, ученик профессора Кеслера — специалиста по глубоководным погружениям, — приехал несколько дней тому назад из Цюриха на Грюнзее. Сегодня его труп доставили на родину в цинковом гробу. Официальная версия этой смерти та же, что и инженеров Краузе и Флика, — несчастный случай. Не слишком ли много несчастных случаев за такой короткий срок в одном месте? » —

спрашивал корреспондент газеты «Ди тат».

В «Норддойчрундшау» Максимилиан нашел корреспонденцию Мирбаха под названием «Коричневый дом перебирается в Бонн». «Да, Мирбах разошелся, — подумал Максимилиан. — Это открытая война».

Он сложил в папку рукопись рассказа «Любовь в марте», который никак не мог закончить. Это был бессюжетный рассказ, рассказ настроения, а нужного настроения в это утро не было. Писать ему не хотелось. На мгновение у него мелькнула мысль, что его решение поехать на Грюнзее — это просто бегство от работы. Так бывало нередко, когда ему не писалось.

В этот час улицы Вены были почти свободны. Задерживали только светофоры на перекрестках. Выехав на Ринг[35], Фак прибавил скорость.

С Ринга Фак свернул на Мариахильферштрассе и помчался по направлению к Западному вокзалу. Промелькнули последние пригородные усадьбы, и Максимилиан выбрался на автобан.

С удовольствием слушал он, как ветер за стеклами кабины свистит все пронзительнее и тоньше, а по сторонам уже не бегут, а мелькают деревья.

Через четыре часа он добрался до Смундена.

За городком Бадаусзее начинался район Зальцкамергута. Дорога серпантином пошла вверх.

День стоял солнечный, и все было пронизано светом. Тени лежали короткие, но резкие, почти черные рядом с изумрудной зеленью хвойных деревьев.

Ниже светло-зеленые луга, а еще ниже, в долине, виднелся маленький курортный городок. А вот и озеро: Клопайнерзее или Фельдзее? Тут их столько, что Фак, хотя и часто бывал в Альпах, путал названия. Уж очень эти озера похожи друг на друга.

Одинокий белый треугольник паруса посередине озера, казалось, стоял на месте. У маленького причала толпились яхточки. Тут же, неподалеку от озера, находился большой отель несколько странной архитектуры, с куполообразной крышей и четырьмя фиолетовыми башнями. Мостики, ведущие с берега в воду, шезлонги под оранжевыми тентами — всюду было пусто.

Дорога снова пошла вниз, и лес придвинулся к ней вплотную. Нагретая на солнце хвоя сильно пахла, а ее иглы блестели.

Но вот наконец и городок Бадль Креуц — небольшой, уютный, тенистый.

Миновав город, Фак остановил машину около дорожного ресторана и, вылезая из кабины, почувствовал, что солнце печет немилосердно. Обычно здесь, в горах, такой жары не бывает, и теперь понятно, почему кругом пусто — все попрятались от зноя.

Ресторанчик был чистенький, но бедный — дешевые плетеные стулья и простые деревянные столы, кое-где цветы с альпийских лугов. Хозяин круглолицый и румяный, но предупредительный и даже заискивающий тон, которым он произнес первые слова, говорил о том, что дела его идут не очень хорошо.

Максимилиан хотел выпить холодного оранжа, но тут же подумал, что надо расположить хозяина к разговору, и заказал бутылку сухого вина.

Хозяин обслуживал его сам, хотя на открытой террасе мелькнула девушка в белом переднике, еще подросток, но уже очень похожая на него.

— Вы интересуетесь этой историей? — выслушав Фака, спросил хозяин ресторана. — Здесь уже были и из полиции, и еще кое-кто. Я мало что знаю об этом. Ведь до Грюнзее отсюда пятнадцать километров. Я бывал на этом озере только раз за свою жизнь. Малоприятное место, да и слава у него дурная. Всегда там что-нибудь случается.

— А что же там случилось еще? — спросил Максимилиан и предложил: — Прошу вас, присядьте, господин…

— Ремаген, — представился хозяин.

— Господин Ремаген, я думаю, что вы не откажетесь выпить со мной немного.

— Луиза! — крикнул Ремаген дочери. — Принеси бокал.

— И еще бутылочку, — добавил Максимилиан.

Когда они выпили, Ремаген сказал:

— Вы спрашиваете, что здесь случалось! Я живу здесь с сорок пятого года. До этого я жил в Зальцбурге. У меня там тоже был небольшой ресторан. Я продал его и с семьей переехал сюда, в эту тихую обитель, как мне казалось. Но я ошибся. Эти места, оказывается, облюбовали эсэсовцы. Тихие лесные дороги вскоре были забиты грузовиками. Уже после войны я узнал, что в Грюнзее были затоплены какие-то ящики, а также военное оборудование станции, на которой велись работы с подводными ракетами. Словом, я искал тихое место, а попал туда, где могло быть очень шумно. Но, слава богу, все обошлось. Боев здесь не было — эсэсовцы убрались отсюда перед самым приходом американцев.

— Почему же все-таки у Грюнзее дурная слава? — снова спросил Фак.

— В сорок пятом здесь при таинственных обстоятельствах погибли два инженера. Были ли они инженерами на самом деле, я не знаю. Слухи ходили разные, но по документам они значились инженерами. Их нашли на берегу с перерезанными глотками. Тот, кто сделал это, добился своего: к озеру из местных жителей никто больше не приходил — перестали там купаться, ловить рыбу… Позже здесь были еще несчастные случаи. Года три назад на Грюнзее приехали два молодых аквалангиста и пропали.

— Как пропали?

— Пропали, и все. Они хотели обследовать дно озера. Чего они там искали? Одни говорили, что деньги, другие — что какие-то документы. Последним их видел лесник Эберхард Шрот. В первый день он проводил их к озеру. Вечером они вернулись и ночевали у Шрота, а утром снова пошли на озеро, и больше их никто не видел.

— Может, они просто незаметно уехали?

— Нет! Потом была полиция. К ней обратились родственники этих парней. Искали, расспрашивали — ничего не нашли, никаких следов.

— Куда же они могли деться?

— Кто его знает? Наверное, они там. — Ремаген сделал неопределенный жест рукой и продолжал: — Если бы их закопали, собаки-ищейки нашли бы. Они тут всю местность в округе облазили.

— А где же — там? В озере, что ли?

— Конечно. Груз привязали к шее, и будут лежать на дне, пока рыбы не съедят.

— Ну а про последний случай вы слыхали?

— Читал маленькую заметку в газете «Ди тат». Водолаз Кемпка — это вы имеете в виду?

— Что с ним случилось?

— Кто его знает? Говорят, шланг у него запутался и он задохнулся, а там кто его знает?

— Скажите, это единственная дорога к Грюнзее?

— Да, автомобильная — единственная. Есть еще тропы, но их надо знать. Мало кто их знает.

— А лесник этот, как вы его назвали?

— Шрот. Эберхард Шрот.

— Он знает?

— Кому же тогда знать, если не ему… Он тут почти всю жизнь прожил.

— Я хотел бы проехать к нему.

— Это можно. Вот эта дорога приведет вас прямо к его дому. Только хочу вас предупредить: человек он неразговорчивый, и, чтобы развязать ему язык, надо его хорошенько угостить брандвейном.

— А вы с ним знакомы?

— Да. Он нередко бывает у меня. Как только у него кончаются запасы спиртного, так он едет ко мне.

— Тогда, будьте любезны, пусть мне положат в багажник две бутылки брандвейна.

Когда Фак, прощаясь, дал щедрые чаевые Ремагену, тот наклонился к кабине и заговорщическим тоном спросил:

— А вы знаете, кто недавно приезжал к Шроту и тоже взял у меня две бутылки?

— Кто?

— Господин Розенкранц.

— Розенкранц? Вывший гаулейтер Зальцбурга? Он что, отдыхал здесь?

— Не думаю. По-моему, он ездил к Шроту.

— К Шроту?

— Ну да. Эта дорога ведет только к домику лесника.

— И вы посоветовали ему взять…

— Нет. Я ведь не знал, куда он отправится. Он взял две бутылки — и все. Вернее, не он, а господин, который ехал с ним вместе. А Розенкранц даже из машины не выходил.

— Но, может, вы обознались?

— Нет. Я его хорошо знаю. Я уже говорил, что жил в Зальцбурге и много раз видел Розенкранца. Правда, он сильно постарел. Но я-то его хорошо знаю.

— А он вас знает?

— Нет. В прежние времена в Зальцбурге я был слишком мелкой сошкой для него.

— А когда точно здесь был Розенкранц?

— Да вот как раз перед несчастным случаем.

— С Кемпкой?

— Ну да.

— Розенкранц был здесь, когда погиб водолаз?

— Нет. Кемпка погиб на другой день после его отъезда.

— Розенкранц останавливался в вашем городке?

— Нет. На обратном пути он не останавливался.

— А вы все-таки не обознались?

— Я его отчетливо видел. Он сидел за рулем, а отсюда дорога, как видите, хорошо просматривается.

— Вы кому-нибудь говорили об этом?

— Да. Комиссару Клуте из Бадаусзее.

— Он приезжал специально по этому делу?

— Наверное.

— Ну, спасибо, господин Ремаген. Рад был познакомиться с вами.

— До свидания.

Максимилиан нажал на стартер и помчался к Грюнзее.

Действительно, по спидометру до места, где жил Шрот, оказалось пятнадцать километров.

На откосе у озера, на небольшой возвышенности, стоял двухэтажный дом. С двух сторон к нему подходил лес. Во дворе дома среди зелени виднелись хозяйственные постройки: хлев, летняя кухня, гараж. Все выглядело добротным, хорошо ухоженным.

Фак подъехал к дому и остановился.

Выбравшись из машины, он крикнул:

— Эй, хозяин!

Никто не отозвался.

Поднявшись по ступенькам, Максимилиан легонько толкнул дверь — она бесшумно отворилась.

— Есть тут кто-нибудь? — снова спросил он.

Никакого ответа. Ему не оставалось ничего другого, как войти в дом.

Первая большая комната оказалась пустой, вторая — тоже, и только в третьей он увидел старуху. Она вязала. Ее морщинистые, с синими прожилками руки проворно сновали. В них поблескивали спицы. Один глаз у старухи был закрыт бельмом, другой — устремлен куда-то вверх. Она не обратила никакого внимания на пришедшего.

— Здравствуйте, бабушка! Где я могу найти хозяина? — спросил Фак.

Старуха приставила ладонь к уху, показывая, что она плохо слышит.

— Я говорю: здравствуйте! Мне нужен хозяин! — прокричал Максимилиан.

— Хозяин… на… обходе, — прошелестела старуха беззубым ртом и махнула заметно дрожащей рукой в сторону, как бы указывая направление, где нужно искать Шрота.

— Когда он вернется?

— Не знаю…

Она снова принялась вязать, давая понять, что ничего больше сообщить не может.

Фак решил пока спуститься к озеру и осмотреть его. Западный спуск к воде был крутым. Максимилиан скользил на каблуках, цепляясь руками, чтобы не упасть, за поросшие мхом многолетние стволы сосен.

У самой воды он увидел плот, привязанный к дереву. Он был совсем новенький, из бревен, еще не успевших обрасти водорослями и покрыться слизью.

Неподалеку от берега в голубой прозрачной воде мелькнула крупная рыба. Чуть дальше он разглядел целый косяк мальков, похожих на форель. Рыбы тут действительно было много.

Вода была просто на редкость прозрачной. Серебристая сверху, светло-голубая ниже, с глубиной она темнела, становилась почти черной. И вот там, где-то на границе видимости, он различил белое, слегка размытое продолговатое пятно. «Утопленник! » — Легкий озноб тронул спину.

На берегу около плота валялся шест. Отвязав плот, Максимилиан оттолкнул его от берега и направил к тому месту, где виднелось что-то белое. Теперь зеркальная поверхность озера была слегка смята движущимся плотом, и белое пятно потеряло свои четкие очертания: оно то расплывалось вширь, то вытягивалось. Чтобы скорее покончить с неизвестностью и злясь на себя за некоторую робость, которую он все-таки испытывал, Фак, пригнувшись, резко опустил шест в воду, но промахнулся. Только со второго раза он почувствовал толчок и глухой удар — шест соскользнул: «Да это топляк! » Фак еще раз опустил шест, теперь не было никаких сомнений — это пропитавшееся водой полузатопленное бревно. Оно качнулось от толчка, медленно перевернулось, как бы становясь на ноги, и снова легло наискосок.

Когда Максимилиан поднялся наверх, то увидел Шрота. Но не успел он еще и слова сказать, как наперерез ему бросился огромный рыжий сенбернар. Фак кинулся в сторону, за дерево. Сенбернар чуть не сбил его, проскочив мимо.

— Заберите собаку! — крикнул Фак.

Но Шрот не спешил отзывать пса.

— Заберите собаку! — едва сдерживаясь, чтоб не выругаться, снова крикнул Максимилиан.

— Цезарь! На место! — приказал Шрот.

Теперь сенбернар пробежал мимо Фака, даже не глянув в его сторону.

Максимилиан направился к леснику. Он бы с удовольствием сказал ему сейчас пару слов по поводу всего этого происшествия, да можно было все дело испортить.

— Добрый день! Так-то вы гостей встречаете, — обратился Фак к леснику.

— Это еще что за гости? — проворчал Шрот на приветствие.

Теперь Максимилиан мог хорошо разглядеть лесника. Его хитроватые глаза смотрели из-под нависших седых бровей враждебно. Лицо заросло рыжей, с проседью щетиной. Лоб прорезали глубокие морщины. Он был в клетчатой рубашке, рукава закатаны до локтей. В его правой руке поблескивал топор.

— Если поохотиться приехали, то напрасно. Какая сейчас охота, — сказал Шрот и пошел к сараю, где он что-то мастерил.

— Охотой я не интересуюсь. — Фак поспешил за ним. — Я хочу купить у вас плот.

— Плот?

— Ну да. Тот, что стоит внизу, под откосом. Лесник был явно удивлен таким оборотом дела.

Он снял фартук, воткнул топор в отесанное бревно. А Максимилиан в это время достал из багажника бутылку брандвейна и стаканы.

— Ну, если насчет плота… — протянул Шрот, жадно глянув на бутылку. — Но на что он вам?

— Хочу совершить маленькое путешествие по озеру.

— И что это вы надумали? Какое еще путешествие? Небось деньги опять искать будете?

— Да деньги-то, наверное, уже все нашли.

— А что же тогда? Тут только беду найти можно…

Максимилиан откупорил бутылку, налил в стаканы. Брандвейн был очень пахучим, но по привычке Фак сначала понюхал его, а потом стал цедить маленькими глотками. Лесник же сразу опрокинул стакан в рот и вытер ладонью губы.

— Почему же — беду? — спросил Максимилиан.

— А потому, что место это проклятым стало.

— И давно это место стало проклятым?

— Да, считай, с конца войны. Американец тут первым накрылся.

— Американец? — удивился Максимилиан, подливая старику. — Как же это случилось?

— Очень просто. Как только эсэсовцы отсюда ушли, через несколько часов заявляются ами, передовой отряд. Кэптэн ихний по-немецки хорошо говорит: где, мол, тут озеро Грюнзее? «Тут, — отвечаю, — рядом».

Поехали они на озеро, меня с собой взяли. Надувные лодки у них, водолазы… Спустились они под воду, докладывают: озеро, мол, с двойным дном, на половинной глубине топляки плавают, как в джунгли попадаешь. И верно, топляков тут много.

А кэптэн ихний приказывает им снова спускаться! Вот один водолаз и запутался там между топляками, с подачей воздуха что-то стряслось, говорили, что шланг придавило. Ну а пока вытащили его — уже поздно. Тогда кэптэн выругался: пусть, мол, моряки этим занимаются, у них настоящее имущество водолазное и прочее, а он, мол, своих ребят в последние дни войны гробить не будет…

Потом были здесь англичане. Копались, но тоже ничего не нашли, только заразу какую-то подхватили, в госпиталь попали…

— Но ведь с журналистами из «Штерна», которые недавно здесь работали, ничего не случилось?

— Да как сказать? Стреляли ведь по ним…

— Стреляли?

— Ну да…

— А что с Кемпкой произошло?

— Это с которым?

— Швейцарцем, что недавно утонул.

Шрот вздохнул:

— Жалко парня. Крепкий был. Атлет… Если б в озеро не полез — износу ему б не было.

— С кем он работал?

— Один он был. Взял у меня плот, погрузил свою аппаратуру, баллоны какие-то и отправился. Я еще сказал ему: «Что ж это вы без помощников? » А он мне: «Обойдусь, у меня снаряжение такое…»

Он собирался вернуться вечером, но не вернулся. Еще сутки прошли — нету. Тогда я сел на велосипед и поехал…

— Куда же вы поехали? Озеро-то — вот, рядом.

— Это не озеро, это заливчик. Озеро вон за той сопкой. Подъехал я к берегу, вижу — плот пустой. Может, думаю, он как раз работает под водой. Поехал в объезд по участку. Вернулся — снова на плоту никого. Тут у меня подозрение закралось, и сообщил я в полицию… Потом неприятности начались: расспросы, допросы… Слава богу, наконец меня оставили в покое.

— А кто вел допрос?

— Комиссар Клуте из Бадаусзее.

Максимилиан разлил остатки брандвейна в стаканы.

— А Розенкранц не был здесь недавно? — неожиданно спросил он.

— Какой еще Розенкранц? — Лесник бросил сердитый взгляд исподлобья.

— Бывший гаулейтер Зальцбурга.

— Вы меня бросьте ловить. Я вам как человеку все рассказал, а вы мне — Розенкранц. Клуте, тот сразу сказал, что из полиции, а вы комедию ломаете. Не знаю я никакого Розенкранца.

— Как же вы не знаете? Его все знают в этих краях.

— А я не знаю.

— А вы никого не видели на озере в те дни, когда с Кемпкой случилось несчастье?

— Чего вы ко мне привязались? Если допрос хотите учинить, вызывайте в полицию, только нового я ничего добавить не могу.

— Вы ошиблись: я не из полиции, я — журналист и допрос вам учинять не собираюсь.

— Ну, тогда всего вам хорошего, прощайте…

— Не хотите больше разговаривать?

— Поговорили — и хватит! О чем еще говорить? — Шрот опрокинул стакан, вытер губы и добавил: — У кого язык длинный — у того жизнь короткая. — С этими словами он повернулся спиной к Факу.

— Ну а плот вы мне продадите?

— Не продам, — твердо сказал лесник. — Случится что с вами, меня снова полиция таскать будет, Нет уж…

— Ну, тогда до свидания!

— Прощайте! — повторил Шрот, вытаскивая то-нор из бревна и принимаясь за работу.

* * *

Комиссар полиции Клуте, преисполненный служебного рвения, в этот субботний вечер был у себя в кабинете. «Совсем мальчик», — подумал о нем Фак, представляясь комиссару.

Как оказалось, Клуте уже исполнилось тридцать лет, но на вид ему нельзя было дать больше двадцати трех — двадцати четырех. Комиссар явно страдал от этого и при каждом удобном случае подчеркивал, что ему уже за тридцать.

«Десять лет назад, когда я приехал в Бадль Ишль после окончания полицейской школы…» — говорил он. Или: «Четырнадцать лет назад, когда мне исполнилось шестнадцать лет…»

Клуте после окончания полицейской школы работал постовым полисменом, но эта работа не удовлетворяла его. Он мечтал перейти в уголовную полицию и наконец добился своего: его стали брать сначала на облавы, а потом — поручать мелкие дела. Медленно, но настойчиво Клуте продвигался по службе, а окончив двухгодичную школу младших инспекторов, получил должность комиссара в Бадаусзее. Теперь на самостоятельной работе он имел возможность проявить себя.

К сожалению, первое время в его районе ничего существенного не происходило, пока Грюнзее снова не попало на страницы печати.

Обстоятельства гибели Кемпки показались Клуте загадочными, и он решил докопаться до истины. Расспросил десятки людей, обшарил все окрестности Грюнзее. Кое-что ему удалось обнаружить, но вдруг последовал вызов в окружной комиссариат, в Зальцбург, и советник юстиции первого ранга Фрайбергер приказал ему кончать «эту канитель, это шерлокхолмство». «От вашей версии на сто километров разит дилетантством. Вы ставите нашу полицию в идиотское положение, Клуте. Мы официально уже сообщили в Швейцарию, что это несчастный случай. А вы говорите черт знает что, компрометируете нас».

Клуте не мог понять, почему попытки выяснить истину могут компрометировать полицию, но дознание вынужден был прекратить, так как боялся потерять место. Однако сейчас, когда к нему приехал журналист, да еще такой известный, как Фак, Клуте вновь решил заняться этим делом. С первых же слов комиссар почувствовал, что Фак тоже склоняется к версии о насильственной смерти Кемпки…

Фак высказал свои соображения по этому поводу и предложил:

— Давайте попробуем вместе проследить точную последовательность событий… Кемпка остановился в Бадль Креуце в гостинице, побывал на Грюнзее и на другой день вечером получил записку…

— Когда именно он получил записку, я точно не знаю. Он показал ее хозяину утром следующего дня.

— То есть второго?

— Да.

Клуте открыл сейф и достал клочок бумаги. Даже непосвященному в криминалистические хитрости Факу было ясно, что почерк изменен. «Кто ищет золото, рискует жизнью», — было написано довольно четко.

— Эту записку вы нашли в номере Кемпки?

— Нет, мне передал ее хозяин гостиницы.

— Откуда она у него взялась?

— Кемпка сам отдал ее хозяину и сказал при этом: «Это у вас так принято шутить? » И пошел к машине, чтобы ехать на Грюнзее. Хозяин сначала хотел выбросить эту записку, а потом передумал: слишком много шума последнее время было вокруг Грюнзее — и при оказии передал ее мне. Тогда он не предполагал, что это — реальная угроза…

— Кемпка тоже, очевидно, не придавал значения этой угрозе?

— Очевидно, иначе он должен был принять какие-то меры предосторожности, — согласился комиссар.

— Ну а если и придавал… Мужчине, а особенно молодому, часто трудно признаться в том, что он чего-то боится. Если он совершенно не придавал значения этой записке, то, наверное, просто никому бы ее не показал, а выбросил в мусоропровод.

— Пожалуй, вы правы.

— Но тем не менее он не мог уже остановиться, он должен был довести начатое дело до конца. Это логично. Я бы тоже так поступил, — продолжал рассуждать вслух Фак и спросил: — А что по поводу этой записки сказал вам Фрайбергер?

— Он сказал, что у него полный сейф таких записок. Один такой автор, например, сообщает ему, что в субботу четырнадцатого августа в тринадцать ноль-ноль начнется атомная война. И приписка: «Советую вам уехать на Маркизовы острова, только там вы найдете спасение».

— Но ведь это совсем другое. Тут мы явно имеем дело с шутником, а может быть, с шизофреником, — улыбнувшись, сказал Фак.

— Примерно так же сказал ему я, но… не хочу повторять, что услышал в ответ.

— С этим ясно. Теперь вы, кажется, говорили что-то об окурке сигареты. Разве это так существенно? Ведь окурков можно найти везде сколько угодно.

— Да, это так. Но на Грюнзее никто не бывает. Ведь эти места стали как будто зачумленными. По крайней мере, это были единственные два окурка, которые я нашел у озера. Кемпка, как установлено, не курил. Шрот тоже не курит. Кроме Розенкранца и человека, который ехал с ним, никто в эти дни не появлялся в тех краях.

— Кстати, о Розенкранце. Вы, конечно, беседовали с ним?

— Да.

— И что же?

— Он не вызвал у меня подозрений. Он вел себя слишком уверенно и даже, я бы сказал, заносчиво.

— Но ведь Розенкранц, судя по всему, — человек, который умеет владеть своими чувствами.

— Все это так. Но я не думаю, что это сделал он.

— С ним, кажется, был еще один человек?

— Да, этого он не отрицает. Однако с полной невозмутимостью утверждает, что никакого отношения к этому человеку не имеет, что тот попросил по дороге подвезти его.

— А сам Розенкранц искал подходящее место для летнего отдыха?

— Так он объяснил цель своего приезда.

— Но Цель-ам-Зее, где он живет, — курортное место.

— То же самое заметил ему и я, на что он ответил: «Так уж устроен человек, из Ниццы едет отдыхать в Африку или Грецию, а из Греции — в Ниццу…»

— В логике ему не откажешь.

— Я установил также, что Розенкранц курит только сигары…

— А из каких мест этот человек, который ехал с Розенкранцем?

— Вот этого мне не удалось разузнать.

— Вы говорите, что нашли два окурка сигарет «Бельведер»? Скажите, а на окурках сигарет вы не обнаружили отпечатков пальцев?

— Нет, не обнаружил. Хотя окурки, как подтвердила криминалистическая экспертиза, были довольно свежими.

— Это уже интересно, — сказал Максимилиан.

— В том-то и дело.

— А сколько времени сохраняются отпечатки пальцев на бумаге?

— Это зависит от многих причин: на какой бумаге, при какой температуре. В прохладную погоду они сохраняются дольше. Именно такая погода была в день убийства и в последующие за ним дни.

— Значит, человек, который курил «Бельведер», либо был в перчатках, либо его руки были смазаны какой-то жидкостью, которая не оставляет отпечаток. А зачем это было нужно ему?

— Я думал об этом. Но известно также, что после мытья рук (после купания) в течение примерно получаса не наблюдается каких-либо заметных жировых выделений, которые и оставляют следы.

— Я не знал этого. Что ж, господин Клуте, мне пора. Я должен поблагодарить вас за беседу. Она была очень полезна.

— Я только напоминаю вам, что наша беседа носила частный характер. Не ссылайтесь на меня до тех пор, пока я не дам на это своего согласия. Я решусь выступить только в том случае, если накоплю по этому делу достаточно фактов.

— Хорошо, господин Клуте, я обещаю вам все это. До свидания.

— До свидания. Я надеюсь все же распутать это дело.

Клуте, худенький, небольшого роста, стоял на пороге районного комиссариата. В выражении его лица появилось что-то новое: уголки губ несколько опустились и твердо были сжаты маленькие кулаки.

⇐ Предыдущая 24 25 26 27 282930 31 32 33 Следующая ⇒