Солоневич Борис Лукьянович 22 страница

Думать о леченiи и уходe здeсь, на Соловках, было бы наивностью. Люди с послeдними степенями туберкулеза посылались сюда и гибли сотнями от лагерных условiй, от работы, от цынги, от полярнаго климата... Гдe мнe, контр-революцiонеру, было мечтать о том, что вопрос о 359 моем гаснущем зрeнiи обезпокоит кого-либо из чекистов?.. Меня спасла помощь брата и жены. Гдe-то там, в Москвe, от скромнаго бюджета отрывались крохи и посылались мнe... Не будь этого -- не уйти бы мнe с Соловков живым и зрячим...

Но я боролся за зрeнiе со всей своей изворотливостью, и так же боролись за это и в Москвe. Я не могу писать, как удалось мнe добиться успeха, но неожиданно в концe апрeля 1928 г. разразился гром среди яснаго неба. Пришла бумажка:

" Заключеннаго Солоневича, Б. Л. направить в Ленинград, в тюремную больницу имени д-ра Гааза"...

И вот, как-то вечером мнe объявили, что рано утром я на лодкe отправляюсь на материк...

Пароходное сообщенiе между Соловками и материком поддерживается только около 6 мeсяцев в году. Остальное время гавани замерзают, и около острова образуется полоса льда в 3-4 километра шириной. Само море цeликом не замерзает, и в хорошiе дни на лодкe можно проскочить, хотя и с большим риском, в Кемь. И вот, единственным пассажиром такой лодки в апрeлe 1928 года оказался я.

Рано утром шел я со своей сумкой, постоянной спутницей моих странствованiй, дошедшей вмeстe с хозяином и до Финляндiи, по льду к лодкe.

День обeщал быть тихим и морозным. Солнце гдe-то уже поднялось, но было скрыто в розовом туманe. Блeдно-голубое, какое-то призрачное небо свeтлeло все больше. Мы подошли к краю ледяной каемки и стали грузить вещи на лодку.

Солнце показало, наконец, свой блeдно-красный, матовый край над завeсой тумана, и дальнiй монастырь внезапно расцвeтился мягкими красками. Покрытыя инеем и снeгом стeны Кремля засiяли каким-то розовым блеском. Крыши башен темнeй обрисовались на свeтлом небe, а громады соборов как-бы поднялись во весь свой величественный рост, доминируя над окружающей картиной...

Мы сeли в лодку и оттолкнулись от льда.

Прощай, старый монастырь!.. Много видeл я на твоей груди такого, что лучше бы никогда не видeть человeческому глазу...

Прощайте, Соловки, остров пыток и смерти!..

Но тебe, Святая вeковая твердыня, тебe -- до свиданья... Если, Бог даст, я еще вернусь к тебe -- вернусь тогда, когда опять будут сiять твои кресты, гудeть колокола, а о мрачном прошлом напоминать будут только памятники на братских могилах-ямах...

Я прieду склонить свои колeна перед памятью жертв, заливших своей кровью и слезами твою грудь и твое святое имя...

Глава VI

Сибирь

" Помню, помню, помню я,

Как мене мать любила,

И не раз, и не два

Она мнe говорила:

Срeжут волос твой густой

Вплоть до самой шеи,

Поведет тебя конвой

По матушкe Расеe... "

Арестантская пeсня

Во льдах

Двое суток пробивалась наша лодка через морскiе льды. Сверкающiе ледяные массивы с угрожающим скрипом окружали нашу скорлупку, как бы сознательно стремясь раздавить нарушителей полярнаго покоя. Усатыя морды тюленей с любопытством глядeли на нас с высоты причудливых изломов ледяных гор, а бeлая ночь окружала нас своим мягким полумраком.

На серединe пути громадный обломок ледяной горы с грохотом упал в море за кормой нашей лодки, и взмывшая волна залила до половины нашу шлюпку. Застревая среди льдин, волоча лодку по плоским массивам, со всeм напряженiем гребя в узких корридорах между льдинами, чтобы успeть прорваться в открытое мeсто из суживающагося капкана, без сна и горячей пищи, мы медленно пробивались к берегу.

Полузамерзшими, мокрыми и истомленными мы все-таки благополучно прибыли, наконец, на материк. Опять гнусный Кемперпункт... Но сознанiе того, что остров Соловки остался позади и впереди намeчаются какiя-то новыя перспективы, оживляло меня и наполняло новыми надеждами.

Сильнeй дружбы

В Кемперпунктe мнe пришлось около недeли ожидать отправки в Ленинград. Пересыльный пункт продолжал оставаться самым гнусным мeстом во всем мiрe, но на этот раз мое положенiе было совсeм иным: я был уже старым заключенным, с опытом и связями, легко увильнул от лагерных работ и изрeдка даже получал отпуск в " вольный город" Кемь, расположенный в 10 клм. от пункта. И с чудесный ощущенiем вырвавшагося из клeтки звeря я гулял по кемьским улицам -- мосткам из досок, проложенным на болотах и скалах -- и с интересом осматривал старинныя бревенчатая часовенки и избы карелов и единственный в городe двух-этажный каменный дом управленiя лагеря.

Как-то раз вечером, во время такой прогулки, когда рeдкiя снeжинки крутились в струях морского вeтра, до моего слуха донесся веселый, жизнерадостный смeх.

В этом сeром, мрачном городe у полярнаго моря, рядом с Соловецким лагерем, задушевный смeх был настолько рeдким явленiем, что я невольно направился в сторону, гдe впереди меня раздавались чьи-то шаги, говор и смeх. Скоро в туманe сверкающих снeжинок (несмотря на вечернее время, солнце было еще высоко) я различил фигуры смeющихся людей -- слитый силуэт мужчины и женщины -- вeрнeе, дeвушки, -- тeсно прижавшихся друг к другу и, видимо, всецeло поглощенных своими разговорами и дeлами. Я медленно шел за этой парочкой, чувствуя себя немного виноватым за подглядыванiе, но искренно наслаждаясь взрывами веселаго смeха, то и дeло долетавшими до меня сквозь порывы вeтра.

На перекресткe пустынной улицы мужчина оглянулся по сторонам, и, видимо, никого не замeтив, нeжно обнял дeвушку за талiю. В слeдующiй момент, поддeтый ловкой подножкой, он уже лежал в сугробe снeга, и его спутница со смeхом сыпала ему за воротник пригоршни снeга. Бой разгорался. Звуки веселой возни как-то странно раздавались среди безмолвiя покосившихся от времени, почернeвших изб.

Наконец, мужчина поднялся и, к моему удивленiю, побeдительница нeжно его поцeловала и стала заботливо счищать с его куртки слeды снeжнаго купанья.

В этот момент " пострадавшiй" повернулся в мою сторону и удивленно вскрикнул:

-- Боже мой! Дядя Боб! Неужели ты?

И оставив удивленную дeвушку, он бросился ко мнe. Мы сердечно обнялись. Это был нижегородскiй скаут Борис, еще осенью отправленный в Кемь в управленiе СЛОН'а.

Схватив за рукав, он стремительно потащил меня к дeвушкe.

-- Вот, знакомься, Надя, -- скаутмастор Солоневич. Проще говоря, дядя Боб, о котором ты, конечно, не раз и не два, и не три слыхала. А это, Борис Лукьянович, -- наша машинистка Надя, московская герль. Мы тут в управленiи на-пару работаем.

-- Вижу, вижу, что на-пару, -- разсмeялся я, пожимая руку дeвушкe. -- Я уж тут, грeшным дeлом, подглядывал, как это вы тут дрались...

Надя, одeтая в старую, заплатанную жакетку, видимо, еще времен тюрьмы и этапов, чуть покраснeла и, поправляя выбившiеся из-под платочка волосы, засмeялась.

-- Да мы это так -- дурили.

-- И вродe, как Борис был положен на обe лопатки?

-- Да вeдь ты, конечно, сам знаешь, что между герлей и змeей подколодной, собственно, большой разницы-то и нeт. У нея и патруль так звался...

-- Ах, ты, негодный! -- замахнулась на него Надя. -- Вот я тебe...

Но мой тезка мигом спрятался за мою спину и шутливо высунул язык.

-- Шалишь, Наденька, теперь не достанешь. Мы за дядей Бобом, как за стeной соловецкой.

-- Ладно, ладно, ребята. Да возсiяет мир в ваших сердцах. Чтобы вы не дрались, позвольте я вас раздeлю. Вы, Надя, берите меня под руку с этой стороны, а ты, побeжденный, -- с этой.

-- Есть, капитан... А скажи, прежде всего, какими вeтрами тебя сюда занесло?

-- Вeтры, по совeсти сказать, прямо с неба свалившiеся. Eду в Питер глаза лeчить!

-- Вот это здорово! Как же тебe это удалось?

-- Это, братишка, длинная исторiя. Тут все: и блат, и связи, и собственный напор, и счастье -- все есть.

-- А вы, дядя Боб, сейчас свободны?

-- Как птичка небесная. Eхать мнe только через нeсколько дней.

-- Вечерок с нами проведете?

-- Если угостите стараго мрачнаго соловчанина своим смeхом -- с наслажденiем.

-- Ну, этого товара у нас миллiоны тонн.

-- Весной особенно -- я вижу. А тебe, Борис, можно выкрутиться на вечер?

-- Да я пробуду повeрку и опять ходу дам. Я вeдь в общежитiи отвeтственных работников живу -- внe Кемперпункта... Ребята вмeсто меня куклу на кровати сдeлают на случай обхода... Это все проработано. А тебe ничего поздно вернуться?

-- Малахова помнишь?

-- Комзвода? Капитана футбольной команды " Динамо"?

-- Да. Ну, так он дежурный по пункту... Свой в доску и брюки в полоску.

-- Так пойдемте ко мнe? -- сказала Надя.

-- Как это к вам? Куда?

-- Да ко мнe, в комнатку. Я здeсь комнатку снимаю у одного рыбака.

-- Комнатку? Развe вы не в баракe заключенных живете?

Дeвушка с шуточным презрeнiем выпятила нижнюю губку:

-- Заключенных? Ах, что вы, Борис Лукьяныч? За кого вы меня принимаете? Вы имeете дeло не с какой-нибудь лишенной всeх прав заключенной, а с вольной гражданкой!

Я удивленно поглядeл на Бориса.

-- Вeрно, вeрно. Надя теперь вольная!

-- Да, да, конечно, -- вспомнил я. -- Вы же только 2 года имeли и, вeроятно, уже срок-то закончили.

-- Давно уже...

-- Так почему же вы не уeхали? Вам вeдь вeрно " -6" дали?

(Минус 6 -- это род ссылки, при которой административно высылаемый сам выбирает себe мeсто ссылки, не имeя права въeзжать в 6 главных городов СССР. Бывает еще -12, -24 и даже -36. Это -- одна из мягких видов совeтских ссылок).

-- Да. Но я не знаю еще, куда eхать. Вот, куда Борю пошлют!..

Я опять удивленно взглянул на нижегородца.

-- Да, да, -- опечаленным тоном сказал Борис. -- Ничего, брат, не сдeлаешь -- заболeла Надя.

-- Чeм заболeла? -- не понял я шутки.

-- Да вот, Boriscarditis'ом.

-- Чeм, чeм?

-- Да вот, тяжелым, воспаленiем сердечно-суставной сумки на почвe раненiя сердца bacillus boy-scouticus.

-- Ах, ты, насмeшник! -- притворно разъярилась Надя и, бросившись к сугробу, стала скатывать снeжок.

-- Не буду. Ей Богу, не буду, Наденька, -- стал Борис на колeни. -- Сам болен, мое золотко, сам болен. Не убивай меня. Дай пожить еще какую-нибудь сотенку лeт...

-- А будешь издeваться над бeдной беззащитной дeвочкой? -- сурово спросила Надя, стоя над нижегородцем с поднятых снeжком.

-- Вот, лопни мои глаза!.. Вот, ни в жисть! Вот, провалиться мнe на этом самом мeстe...

-- Ну, ладно, так уж и быть. На этот раз прощаю! -- с видом милостивой королевы сказала Надя. Борис мигом вскочил и быстро чмокнул Надю в губы.

-- Вот, и мудрый д'Артаньян говорил: " Всегда можно сладить с женщинами и дверьми, если дeйствовать с ними нeжно".

-- Ах ты!.. -- хотeла опять протестовать Надя, но Борис уже говорил мнe серьезно.

-- Это мы, дядя Боб, так себe -- дурачимся от полноты сердец: мы теперь жених и невeста...

Когда затихли поздравительныя слова и отвeты, я спросил:

-- Так почему же вы все-таки не уeхали?

-- Да вот, что с ней сдeлаешь! Вбила себe в голову: вмeстe, да вмeстe eхать. Ну, хоть ты что хочешь!.. Бабья логика!.. Я ей сколько раз доказывал, что если она сейчас уeдет, то к моменту моего освобожденiя она может деньгу подмолотить и потом прieхать ко мнe в ссылку... Так вот, нeт -- опять свое: " вмeстe да вмeстe"...

-- Опять ты, Боря, рeшенные вопросы перерeшать хочешь. Вот уж эти мнe мужчины. Как-будто бы их логика только и есть на Божьем свeтe. А у нас -все бабьи капризы...

-- Так почему же вы, в самом дeлe, остались?

-- Ну, как же, Борис Лукьянович, -- серьезно отвeтила дeвушка. -- Вы вeдь знаете, гдe мы находимся. Мало ли что может случиться -- я все-таки здeсь, под боком, и на положенiи почти вольнаго человeка -- могу помочь... А мало ли что может случиться -- болeзнь, тюрьма, какая-нибудь отправка. Вeдь бывал же он на страшной этой Кемь-Ухтe... А тогда еще хоть силы были... А теперь, послe двух лeт такой, вот, жизни... Каково мнe будет там, в Россiи, быть " вольной" и думать о его положенiи? Нeт, уж я лучше подожду, а потом вмeстe поeдем...

-- Ну вот, что вы сдeлаете с таким женским упрямством? -- отозвался Борис, но, несмотря на взятый им шутливый тон, нотка растроганности прозвучала в его голосe. -- Видите сами... Безнадежно... Как окончила свой срок, так пошла к самому Эйхмансу (Начальник Управленiя СЛОН'а). Как она там к нему прорвалась -- спросите у нея. Вeдь недаром говорят -- пьяным, да влюбленным судьба ворожит. А тот в хорошем подвыпившем настроенiи был -растрогался, разрeшил на общих основанiях остаться, даже еще паек выписал... Ах, ты, чудачечка моя милая!..

-- Почему же чудачечка?

-- Да вот -- цeлый год потеряешь!

-- Много ты понимаешь! -- тихо отвeтила дeвушка. -- Да вeдь этот год, Бог даст, мы будем вмeстe...

Ленинградскiй ДПЗ

Ленинградскiе профессора рeшили, что болeзнь моих глаз неизлeчима и что возвращенiе в климат и условiя жизни в Соловках грозит мнe слeпотой

(Мой " status praesens":

Myopia magna gravis -- 23, O D.

Visus sine correctiae -- 3/200

" cum correctiae -- 0, 3

Chorioretinitis gravis chronica cum staphylomae posteriori utrii oculis).

Этот медицинскiй акт был направлен в Москву, а я переведен из больницы в тюрьму (раз неизлeчим -- так чего же держать в больницe? ).

Очень трудно было расчитывать, что московское ГПУ примет во вниманiе угрозу слeпоты и не пошлет меня обратно в Соловки. В многочисленных лагерях ОГПУ погибали тысячи и тысячи тяжело больных, особенно туберкулезных, и я не мог расчитывать на благопрiятный исход. Мои родные в Москвe, как говорят, " нажали всe кнопки", и мнe в ожиданiи отвeта из Москвы пришлось провести нeсколько томительных мeсяцев в общей камерe Ленинградскаго ДПЗ (Дома Предварительнаго Заключенiя).

Столeтнiй узник

" Боль жизни сильнeе интереса к жизни. Вот поэтому религiя всегда будет побeждать философiю. "

В. Розанов

В нашей тюремной камерe -- 18 " штатных" мeст: 18 желeзных привинченных к стeнам коек. Теперь эти койки стоят вертикально, словно ржавые, погнутые обломки стараго забора. Эти койки уже много лeт не опускались на пол, ибо совeтскiй " жилкризис" не выпускает из своих лап и тюрьмы, и населенiе этих тюрем спит по иному, не на койках, этих " пережитках проклятаго буржуазнаго прошлаго"...

Только что прошла вечерняя повeрка, и в строю у нас оказалось 57 человeк... " Перевыполненiе соцiалистическаго плана", что и говорить...

Послe повeрки мы дожевывали корочки хлeба -- остатки фунтоваго пайка -и стали готовиться ко сну. Дежурные внесли из корридора два десятка деревянных щитов и разложили их рядышком на полу. На этих щитах, соблюдая нехитрыя арестанскiя правила общежитiя, стало размeщаться все пестрое, разноплеменное населенiе нашей камеры. На этом " Ноевом ковчегe" для всeх мeста не хватило, и человeк 15 (из числа прибывших послeдними) стали заботливо разстилать на холодном цементном полу свои пиджаки и куртки, устраивая себe ночное логово по образцу диких звeрей.

Кого только нeт в числe моих товарищей по камерe! Старики и подростки, крестьяне и рабочiе, нeсколько студентов, сeдой профессор, нeсколько истощенных интеллигентных лиц, люди с военной выправкой, измученный старый еврей, кучка шумливых безпризорников, для которых тюрьма и улица -- их привычное мeстопребыванiе... И всeх нас спаяло положенiе узника совeтской тюрьмы, званiе " классоваго врага и соцiально-опаснаго элемента" и трагическая перспектива многих лeт каторжнаго труда в концентрацiонных лагерях.

Постепенно шум стал стихать. Каждый как-то нашел себe мeсто, и вскрики и ругань все рeже перекатывались над сeрой массой лежащих людей. Сон -единственная радость узника -- стал понемногу овладeвать голодными и измученными людьми.

Поудобнeе приладив в видe подушки свою спинную сумку и накрывшись курткой, я сам стал дремать, когда внезапно в тишинe корридора раздались шаги нeскольких людей. Еще десяток секунд и шаги остановились у дверей нашей камеры. С противным лязгом звякнул замок и двое надзирателей ввели в двери высокого человeка с длинной сeдой бородой.

Старик этот ступал как-то неувeренно, и было странно видeть, как наши, обычно грубые, сторожа бережно поддерживали его под руки. В полумракe камеры, освeщенной только одной тусклой лампочкой в потолкe, можно было с трудом различить блeдное лицо старика, обращенное прямо вперед, словно он не смотрeл на лежавших перед ним людей.

-- Эй, кто у вас тут староста? -- спросил один из надзирателей.

Я вышел вперед.

-- На, вот, принимай-ка старика. -- В грубом, рeзком голосe надзирателя слышалась какая-то странная сдержанность, словно он чувствовал себя неловко.

-- Устрой его тута как-нибудь получше... Ежели что нужно будет -позови кого из наших... Для такого случа`я...

Он запнулся и, просовывая мою руку под руку старика, сурово, как бы стыдясь мягких ноток голоса, добавил:

-- Ну, держи, чего там...

Я удивленно взял протянутую руку, и старик тяжело оперся на нее. Опять звякнул замок камеры, и мы остались одни с новым товарищем по несчастью. Затeм старик медленно повернул голову ко мнe, и только тогда я увидeл, что он слeп...

По неувeренным движенiям старика и, вeроятно, по направленiю моего взгляда и выраженiю лица и всe остальные заключенные замeтили это, и гудeвшая тихими разговорами камера как-то сразу смолкла, волна вeтра задула всякiй шум...

Нeсколько секунд всe молчали. Потом старик медленно поклонился в пояс и тихо, но внятно сказал:

-- Мир дому сему...

Это старинное полуцерковное привeтствiе, обращенное к нам, узникам, оторванным от настоящаго дома и семьи, показалось настолько странным, что никто не нашелся сразу, что отвeтить. Всeм нам казалось, что появленiе этого старика -- какой-то сон.

Что-то непередаваемо благостное было в выраженiи его спокойнаго, обрамленнаго сeдой бородой лица, и мнe в первыя секунды показалось, что передо мной какой-то угодник Божiй, каких когда-то, еще мальчиком, я видeл на старинных иконах. И теперь казалось, что этот угодник чудом перенесен в нашу камеру, и что наша тоскливая тюремная жизнь прорeзана каким-то лучом сказочной легенды...

Но эти нeсколько секунд растерянности прошли. Живой старик тяжело опирался на мою руку и молчал. Жизнь требовала своего...

-- Спасибо, дeдушка, -- нeсколько опомнившись, невпопад отвeчал я. -Пойдемте, я вас как-нибудь устрою на ночь.

Осторожно проведя старика между лежавшими людьми, я привел его в свой угол. Там, рядом со мной лежал и теперь сладко спал Петька-Шкет, молодой вор, паренек, никогда не знавшiй дома и семьи, отчаянная башка, драчун и хулиган, в вечернiе часы разсказывавшiй мнe всякiе случаи своей безпризорной жизни.

-- Слушай, Петька, потeснись-ка малость! -- толкнул я парнишку. -- Тут, вот, старика привели. Нужно мeсто дать...

Заспанное лицо Петьки недовольно поморщилось. Не открывая глаз, он раздраженно заворчал:

-- К чортовой матери... Пущай под парашей ложится... Я не обязан...

Сосeд сердито толкнул его кулаком в бок:

-- Да ты посмотри, хрeн собачiй, кого привели-то!

Петька приподнялся с явным намeренiем испустить поток ругательств, но слова замерли у него на языкe. Он увидeл перед собой высокую, величавую фигуру старика, и остатки сна мигом слетeли с него. Он удивленно вытаращил глаза и выразительно свистнул.

-- Ого-го-го!.. Вот это -- да!..

И, не прибавив больше ни слова, паренек молча свернул свой рваный пиджак и уступил мeсто " товарищу". Я помог старику опуститься на щит и положить под голову маленькую котомку. Устроившись немного поудобнeе, мой новый сосeд перекрестился и неторопливо сказал:

-- Ну вот, Бог даст, и отдохну нeсколько деньков... А то два мeсяца, как все везут и везут...

-- А откуда вас, дeдушка, везут-то? -- несмeло спросил кто-то из лежавших.

-- Да издалека, сынок, издалека. С Афона... С Новаго Афона, святого монастыря Божьего...

-- А за что это вас?

-- Не знаю, сынок. По правдe сказать, сам не знаю, -- спокойно и мягко отвeтил старик. -- Мнe не сказали. Прямо со скита взяли. Я там схимником, монахом в горах жил. Монастырь-то самый давно уже забрали, но меня, вот, пока не трогали... Развe-ж я кому мeшаю?..

Старик говорил медленно, и к мягкому звуку его голоса с затаенным дыханiем прислушивалась вся камера. Каким-то миром вeяло от слов старика, хотя эти простыя слова были полны трагическаго смысла. Но в его голосe чувствовалась какая-то примиренность с жизнью, какое-то глубокое душевное спокойствiе, умиротворяюще дeйствовавшее на всeх нас, напряженных и озлобленных.

-- А гдe это вы, батюшка, глаза-то свои потеряли? -- с живым сочувствiем спросил какой-то маленькiй крестьянин.

-- Эх, давно, сынок, давно дeло было... Послe войны. Годочков этак с десять тому назад. Когда голод-то первый был, наказанiе за грeхи наши... Да и то сказать, глаза-то у меня, вeрно, уж некрeпкiе были. Много лeт на Божьем свeтe прожил. Уж и забыл точно... Кажись, как-бы 108 или 109 годов живу. Теперь Божьему свeту уж только по памяти радуюсь. Ночь вeчная перед глазами...

На блeдном лицe монаха под сeдыми усами появилась едва замeтная грустная улыбка. Но глаза его смотрeли по-прежнему в одну точку немигающим мутным взглядом.

-- Господи Боже! -- не выдержал кто-то. -- Да за что-ж вас сюда послали?

-- Да я уж говорил, сынок, что не знаю. Какой с меня вред? А вот, все возят по тюрьмам разным. Три годочка какого-то лагеря назначили...

-- Соловки, вeрно?

-- Не знаю, сынок, и этого не знаю... Дал бы то Господь, чтобы туда послали. В молодые годы был я в этом святом мeстe. Видал все благолeпiе монастыря-то Соловецкаго. У нас, на Новом-то Афонe, скалы дикiя, юг, море синее... А там, на Соловках, тихо все, бeдно. А монаху-то суровое, да бeдное -- для души-то легче. Да... Думал я еще раз съeздить туда перед смертью, да вот не привел Господь... А теперь, вот, за рeшетками везут. Как звeря, али убiйцу лютаго! Ну, что-ж! На все Божiя воля! Без Его святой воли и волос с головы не упадет... Не вeдают бо, что творят.

На нeсколько секунд воцарилась мертвая тишина. Для всeх нас, столько слышавших про ужасы Соловецкаго концлагеря, было ясно, что старику не выйти оттуда живым. Не даром Соловки, превращенные в самый суровый застeнок краснаго террора, называли " островом пыток и смерти". Я сам, только что вырвавшись оттуда и направляясь в Сибирскую ссылку, знал лучше многих, что для старика заключенiе в Соловки -- замаскированная смертная казнь...

Видимо, монах понял наше молчанiе.

-- Да... В Соловки, значит, -- медленно повторил он. -- Ну, что-ж... Там и умереть легче будет. Благодать-то Божья незримо витает в святом мeстe. И злым людям не очернить святыни. Только бы, вот, доeхать живым туда, а там... Это вам, молодым, смерть страшна. А нам, старикам, служителям Божьим... Мы как с трудной дороги домой возвращаемся, когда час послeднiй пробьет. С чистой совeстью, да с именем Божьим вездe смерть легка...

Слова старика, сказанныя с невыразимой простотой, произвели необычайное впечатлeнiе на всeх нас, измученных, голодных, оторванных от дома и семьи, у кого они были, видящих впереди тернистый путь совeтскаго заключенiя -безконечныя тюрьмы, каторжный труд и ссылки... Каждый из нас чувствовал себя невинным или незаслуживающим такого суроваго наказанiя. И всeх нас, людей с надломленной, озлобленной душой, как-то смягчила и одновременно пристыдила картина этой величественной скорби и смиренiя... И фигура старика-монаха словно опять выросла в дверях тюрьмы и мягко сказала всeм нам:

-- Мир дому сему...

И, дeйствительно, какой-то мир, какая-то свeтлая мягкая грусть стали замeнять в душe озлобленность и боль.

И всe мы не могли оторвать глаз от лица слeпого старика, и когда он, съeв кусок чернаго хлeба и запив его водой, тяжело повернулся и стал на колeни, в камерe настала такая тишина, что казалось -- никто не дышит.

В этом мертвенном молчанiи обреченный на смерть старик стал молиться... И всe мы почувствовали, что не только между ним и Божьим мiром нeт преград в видe каменных стeн и толстых желeзных рeшеток, но что эта молитва величаваго страдальца приближает и нас к Престолу Всевышняго и облегчает у Его ног наше горе и нашу боль...

Я оглянулся... Десятки напряженных лиц с широко раскрытыми глазами, не отрываясь, смотрeли на поднятую вверх голову старика с невидящими глазами, и всeм чудилось, что он, этот слeпой монах, видит там, вверху, то, что недоступно нам, жалким песчинкам мiрового хаоса...

И в необычайной тишинe тюремной клeтки простыя, безхитростныя слова молитвы старика четко разносились по всeм углам и, как мнe казалось, вливались в раскрытое сердце каждаго из нас...

Тусклая лампочка оставляла в полумракe ободранныя стeны нашей камеры, через окно на фонe темнаго переплета рeшеток виднeлось синее лeтнее небо, и слабые лучи луннаго свeта мягко серебрили голову колeнопреклоненнаго монаха...

Петька-Шкет, лихой жулик и безшабашный вор, стоял у стeны, опершись на одно колeно, не замeчая, что одна рука его так и осталась протянутой в воздухe, и с напряженным, замершим лицом слушал слова молитвы старика.

И на его глазах, глазах юноши, выросшаго без ласки матери и уюта дома, видeвшаго в жизни только брань, побои, тюрьмы и голод, затравленнаго, как дикiй волченок, -- на его глазах стояли слезы, скатываясь по щекам... Но он не замeчал этого.

Для него, как и для остальных безпризорников, дeтей, раздавленных безжалостной колесницей соцiализма, это была первая молитва, которую они услышали в своей исковерканной жизни...

Перевернулась еще одна страница моей исторiи

-- Солоневич здeсь?

Я отозвался.

-- Прочтите и распишитесь, -- надзиратель протянул мнe бумажку. 374

" Выписка из протокола засeданiя Коллегiи ОГПУ"... Сердце у меня екнуло. Как-то рeшилась моя судьба?

... " Постановили: замeнить гр. Солоневичу, Б. Л. заключенiе в концлагерe ссылкой в Сибирь... "

Фу... Слава Тебe, Господи!

В памяти почему-то, как мгновенное видeнiе пронеслась величественная картина Соловецкаго монастыря и одновременно почувствовалось громадное облегченiе -- возвращаться не придется. Соловки твердо ушли в прошлое.

Впереди -- Сибирь, суровая страна ссылки. Ну, что-ж! Посмотрим, какова-то она будет мнe, эта Сибирь.

-- А когда отправят?

-- Вот, цeльный этап наберут -- тогда и отправят, -- устало буркнул тюремщик, принимая бумажку.

-- А скоро?

-- В свое время. Ни раньше, ни позже...

" Черви-козырь"

Борьба без вздоха,

а не вздох без борьбы.

Методы организацiи

В далекiя мирныя времена какой-то купец сибиряк построил невдалекe от Томска, у рeки Томь громадную паровую мельницу. Потом по этим мeстам прошли валы гражданских войны, Ленинскiй лозунг -- " экспропрiируй экспропрiаторов" дал свои ядовитые плоды, и в результатe громадное зданiе было полуразрушено. Окна, рамы, двери были сломаны, все имущество было растащено, и только многотонныя чугунныя станины от больших машин в нижнем этажe до конца противились разгрому.

В 1924-28 годах " ликвидацiю безпризорников" взяло на себя ОГПУ, и во главe этой ликвидацiи стал сам Дзержинскiй со своими " желeзными мeрами".

Этими " мeрами" -- разстрeлами, раскулачиванiем, тюрьмами, лагерями создавались кадры безпризорников.... Эти же мeры, по мнeнiю иницiаторов, должны были прекратить это больное явленiе. Одной рукой ОГПУ создавало безпризорность, другой -- ликвидировало ее...

" У попа была собака"...

Были созданы Болшевская, Люберецкая

(Исторiя возникновенiя Люберецкой Коммуны послужила (в передeланном на большевицкiй лад тонe) темой для нашумeвшаго по всему мiру фильма -" Путевка в жизнь". Я жил в этой Коммунe, знаю ея героев и когда-нибудь опишу эту исторiю в значительно менeе идиллистических тонах),

Орловская Трудкоммуны ОГПУ, гдe начата была " перековка малолeтних правонарушителей". Перековка шла по штампам ОГПУ, и для того, кто не подходил к этим штампам, с чекистской гостепрiимностью разступалась мать сыра-земля...

В 1928 году Московскому ОГПУ пришло в голову создать Коммуну и в далекой Томской губернiи, и зданiе старой мельницы было намeчено под это новое " воспитательное учрежденiе".

Организацiя была до крайности проста. Из Москвы прибыло нeсколько эшелонов с безпризорниками. Больше тысячи " живых песчинок" было выброшено из этапных вагонов и направлено под конвоем на мельницу.

Была холодная сибирская осень. Сотни полураздeтых ребят в возрастe от 12 до 20 лeт были предоставлены самим себe. Им были даны в помощь нeсколько воспитателей из числа ссыльных, пилы, топоры, кое-какiе матерiалы и сказано:

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒