ОНА.Кто, кто. Я! Вдруг он их всех именно меня выберет!!! (Пауза.)

ОН. Не выберет. Я этого прапора знаю.

ОНА. Слушайте, неужели же я такая страшная, никудышная, бросовая?! Неужели? Стыдно. Мужчина всё ж таки, имели бы уважение чуть-чуть, а то прямо...

ОН. Да знаю я этого прапора, ему надо бабу за другим! У него жена недавно умерла, заездил, теперь ему надо работницу в сад, землю пахать, копать, а у вас - артрит! Вы же при встрече с ним не будете этого скрывать, нет ведь? Ну, как вы с лопатой, сами подумайте?

Пауза.

ОНА. Ну, а вдруг?

ОН. Что - вдруг?

ОНА. А вдруг ему совсем не в сад надо, а за другим?

ОН. Зачем?

ОНА. Не знаю, зачем вам мужчинам женщины надо.

Пауза.

ОН. Тогда надо выкинуть все письма, а ваше одно оставить, чтоб у него не было выбора.

ОНА. Как же их выкинуть, они так старались, писали, а мы - выкинем их.

ОН. Ну, не выкинем, а напишем им всем, что... что получатель умер три дня назад и всё!

ОНА. Ну это же неправда. Нет, пусть и они останутся. Надо честно. Им тоже хочется, может. Вдруг кому-то повезёт. А мне, может, в другом месте повезёт.

ОН. Значит, вы часто на объявления пишете?

ОНА. (Помолчала. ) А что? (Роется в письмах. ) Бывает. Не то, чтобы часто, но бывает, если какое вдруг интересное. Пишу, а что? Я - в порядке. На пенсии недавно, да. Бухгалтером работала в сберкассе. Мне кровать подарили, когда отправляли на отдых, на заслуженный. Никому такую кровать никогда не дарили в бухгалтерии, как мне. Стоит, очень широкая. Полуторка. Большая. Вот.

ОН. А вы фотографию не вкладывайте в другой раз.

ОНА. Хватит. Надоел. Сам крокодил. На себя в зеркало посмотри.

Пауза.

Извините. Это у меня опять из сценария. Магнитный день... (Пауза. ) Может, я не так себя подаю? Вот вы читали такие письма, поделитесь опытом, там что они пишут?

ОН. Рассказывают.

ОНА. Сказки Шахерезады?

ОН. Жизнь, в основном.

ОНА. Ну, а вы что?

ОН. Ничего. Читаю и плачу. Своровал чужую жизнь. Повесил себе на шею чужие заботы. Будет сниться теперь, мучать. Но это как водка - хочется ещё и ещё выпить, и ещё рюмаху, чтоб уж совсем было горько и сладко.

ОНА. Вот он второй раз, кажется, говорит, что он плачет, да? Или я ещё и глухая стала? Ой, мне к врачу надо. Плачете?

ОН. Плачу. Потому что несчастные мы все, как собаки, вот и плачу.

ОНА. Да с чего вы взяли? Совсем нет.

ОН. А вы вот?

ОНА. Я - в порядке. Живу, пенсия, кровать...

Пауза.

ОН. А я вот по вечерам по улицам хожу, в окна первых этажей заглядываю - от тоски. У нас в районе хрущёвки низкие, всё на первых этажах видно. Встань напротив и смотри: жизнь, занавески, мать, отец, дети, телевизор, люди, кошки, собаки, птички, цветы, люстры, шкафчики, полотенчики, шифоньеры, коврики - какая-то жизнь у всех странная, разная, чужая и - моя. Смотрю и думаю: я бы не так мебель поставил бы тут, я бы не ту полочку прибил, я бы - это, я бы - то... А вы в окна не заглядываете?

ОНА. Я по вечерам дома сижу. В окна. Мне некогда. (Пауза. ) Что же они ещё пишут?

ОН. Вам зачем?

ОНА. Хочется.

ОН. Зачем?

ОНА. Узнать, как другие себя продают. Опять заплетык. Подают, в смысле.

ОН. Каждый как может продают. Вот откроем наугад и я почитаю, а?

ОНА. Нет! Нет! (Пауза. ) Стыдно.

ОН. Тогда я так могу - не открывая.

ОНА. То есть?

ОН. Ну - так. Так. Итак! Вот это! От которого пахнет “Крымской фиалкой”! Строчки - не важно, важно, что - под. А под: одна, конечно же, одна; муж умер, пил всю жизнь, она всю жизнь воевала с ним, детей тянула, работала проводницей, всю жизнь на колёсах; приедет домой - стирать, готовить, ругаться, подзатыльники детям за двойки, поплачет и снова - на колеса, рубли сшибать; безбилетника посадит, пятёрку заработает, бутылки, от пассажиров оставшиеся, пустые, на станции сдаст, и рада, конфеток привезёт, яблок и черешни из Ташкента, зимой когда; а он пил, да помер; поплакала она, похоронила, оглянулась - пенсия, дети сбежали, невзлюбили её за жадность, а она же для них всё, для них; уехали, поженились и никто её не любит, и не любил, и она их - тоже, вдруг оказалось - тоже не любит и не любила; все кинули, уехали, плюнули на неё. Сидит дома, работать не может, скучно, а жить и есть - охота, купит пакетов-кульков в магазине, на рынке подороже продаст и сиди дома: в магазин сходить с продавщицей полаяться, развеяться, да и всё - сиди дома, ящик разглядывай, чёрно-белый ящик, черно-белая жизнь, кот чёрный минтай ест, занавеска на кухне выстроченная, мамой “выбитая” - знаете, что такое “выбитая” занавеска? это когда на швейной машине узоры на занавеске “выбивают”! - и вот на подбородке волосы стали расти к старости, смотрит в зеркало - карга, детей пугать только такой, скоро в гроб; вдруг постарела, бежала, бежала да остановилась, в зеркало посмотрела и страшно стало: Смерть вот она, а недавно ведь в белых носочках и туфельках бежала, молодая, песню пела: “В Москве в отдалённом районе, семнадцатый дом от угла! Хорошая девушка Тоня согласно прописке жила!.. ” И вот “Вечёрка” торчит из почтового ящика, а писем нету, никто не пишет... “У этого дома по тропке ходил я, не чувствуя ног! И парень был, в общем, неробкий, а вот объясниться не мог! ”... И всё сама смеялась над объявами этими, головой качала - как не стыдно людям! - а потом вдруг: напишу-ка я тоже... А что? “Куба, любовь моя! Остров зари багровой! Песня встаёт над планетой, звеня! Куба, любовь моя! ... ” А вдруг будет как в телевизоре, ведь с алкашом и на колёсах по железной дороге - не было, а тут - вдруг, вдруг, вдруг?!!!

Пауза.

ОНА. (Тихо. ) А эта?

ОН. А эта пишет: “Я хорошо готовлю, люблю стирать, люблю убирать квартиру, имею разнообразные интересы... ” Пишет и думает, а как писать ”разнообразные” - через ”о” или “а”, надо глянуть в другие объявления, там часто такое повторяют, а что это значит - не важно, но красиво и интеллигентно и достойно и не так стыдно, что не знает, что такое “разнообразные интересы”, потому что всю жизнь интересы были одни: накормить мужа, пожрать всем дать и лечь спокойно, уснуть, а завтра - тоже, с начала: накормить мужа, детей, себя, и спать; а теперь вот на старости лет пришла на кухню, спряталась от них от всех, а они в соседней комнате сидят, едят, пьют, а она пишет - решила обмануть и их, и себя, и Смерть, которая рядом сидит, в письмо заглядывает; обмануть всех, завести себе на стороне друга, любовника, наврать ему что-то, что - артистка в отставке, что - интересы, что много всего; и вдруг выйдет, вдруг получится, хоть попробовать, хоть заглянуть за занавес этот, подкладку занавески этой потрогать хотя бы, потому что скучно, тоскливо, одиноко с людьми этими в шлакоблочном застенке, всё позади, всё! .. “На побывку едет молодой моряк! Грудь его в медалях... ”

ОНА. (Кричит. ) Грудь его в медалях, морда в синяках! Хватит! Хватит! Замолчите! Хватит!

Пауза.

ОН. Что ж вы плачете?

ОНА. Никто не плачет!

ОН. Я же вижу. Что?

ОНА. (Молчит. ) “На побывку едет молодой моряк, грудь его в медалях, ленты в якорях... ” Все умерли, умерли, умерли, все были живы и умерли... Осталась одна мечта, наваждение...

ОН. Я знаю. И у меня.

ОНА. Знает он. Ну?

ОН. Одна мечта. Бредовое желание. Просьба к Богу. Чтоб как на старой фотографии пусть всё будет вокруг. Пусть всё вернётся назад, на фотографию, но только будет пусть не жёлтое, как бумага, а цветное, как прежде, как тогда - всё так же, всё хорошо, всё впереди, все живы... (Пауза. ) И все живы, и все живы, и мама молодая, и папа молодой, и колонны идут на демонстрацию, и знамена, и радость, и весна, и Первый Май, и сирень цветёт, и радость, и покой, и все живы, и все живы, и все живы, и все живы, и мы, пионеры, взявшись за руки, идём: “Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше! Только утро замаячит у ворот! Ты увидишь, ты услышишь, как весёлый барабанщик в руки палочки кленовые берёт! ... ”

Пауза.

ОНА. (Улыбнулась, вытерла слёзы. ) Вы хоть и шофёр, но в вас умер поэт, писатель. Знаете это, да? И вы простодырый, должна сказать. Первому встречному-поперечному - всё доложили. Эх, вы... (Пауза. ) Все умерли?

ОН. Все.

ОНА. Кто?

ОН. Мама, папа, жена, дочь была, уехала - всё равно что умерла, нету. А у вас?

ОНА. Мама, папа, мужа не было и детей не было. Папа - давно, не помню его. Мама полгода назад. Мы прожили всю жизнь с нею вместе. Подружек у меня нету. Была одна, ну и есть. Тоже из бухгалтерии. Она, как заваруха началась, уволилась, и с мужем со своим быстро перестроилась. Он - казах, а она - “комиэссэсэр”. Торгуют. У неё кошелёк - эрогенная зона, знаете таких, да? Оба, под зелёным знаменем ислама, торгуют в киоске до изнеможения, шлёндра, Маша преподобная, подружка моя. А когда-то она меня в партию блатовала, а теперь говорит: “Дети у меня выросли, шмоток мне теперь не надо, это раньше, говорит, мы с тобой в одну пробирку ходили, а теперь-то ты чего у меня в квартире пасёшься, я, говорит, не выношу тебя в больших количествах, у меня, говорит, всё пучком, ты мне - не надо, - мне, говорит, по уху твои дела... ” Вся прибарахлённая: тут - фикса, тут - печатка, дочь у неё - дылда, сама - тумба, с мужем со своим шурум-бурум делают и живут, и у неё вот волосы на бороде и пьёт она стаканами спирт “Рояль”. А я что - всю жизнь: я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик. Мне нужен мужчина обязательно, понимаете? Выхода нет, мне понадобился на старости лет мужчина! Мужик!

ОН. Понимаю. Мы откровенно разговариваем.

ОНА. Да, да, откровенно, хотя место не располагает, конечно.

ОН. Понимаю. Нужно ведь хоть перед смертью попробовать.

ОНА. (Помолчала. ) Слушайте, голова два уха, что вы меня хороните? Что вы всё на свой шофёрский аршин всё мерите?! Что ж вы думаете, я никогда не пробовала? Пробовала. Среди бухгалтеров и мужчины были у нас на работе, что ж такого, после пьянки - пробовала. Какой стыд, слушайте, а? Мне нужен мужчина совсем за другим! Что вы молчите? Он опять курит и курит, одну выкидывает, другую в рот засовывает, ну, ну, что? Шёл - молчит и потерял - молчит, ну?

ОН. Я никогда в жизни так много не разговаривал, как сегодня.

ОНА. Правильно, я и говорю: семьдесят семь дырок на боку вертит. Это я хотела сказать.

ОН. Зачем он вам тогда нужен?

ОНА. Для мебели, зачем! Замолчите! Потому что я слабая! Мне надо уехать, переехать. Обменять эту проклятую квартиру, пусть на меньшую, пусть на первом этаже, но уехать, а я не могу сама, одна!

ОН. Менять?

ОНА. Менять. Уехать. Мы с мамой прожили двадцать пять лет в этой хрущёвке. Её построили только, мы въехали и жили. Когда въехали - был Новый Год, холод, маме дали квартиру эту от гороно, она была учительница, шлакоблочный дом, мы накрыли стол, сидели, и у нас руки замерзали от холода, отопители не помогали, потом мама заглянула за кусок обоев, который отвалился и промёрз, и там были в стене щели и было видно, как по улице едут машины, и мы с мамой долго, несколько лет всё ремонтировали, обустраивали, красили, белили эту хрущёвку, любили её, наш уголок, наш “вагончик” - как вы говорите. Двадцать пять лет. По-разному было: то ссорились, то мирились. И вот мамы не стало. Не стало. И я не могу теперь там жить. Потому что разговор наш продолжается, ему нет конца. Каждый день я говорю с ней, и каждый день я прошу у неё прощения, а за что - не знаю, я ничего не сделала ей плохого, но я всё время прошу простить меня, простить за то, что она так плохо прожила, так быстро, так низачем, понимаете?! (Пауза. ) Она приходит днём и ночью и мы говорим, говорим, говорим и никак не можем понять, уяснить, разобраться за мелочами в главном - для чего мы с ней жили, зачем, почему так бессмысленно, где выход, для чего всё?! Она приходит и приходит и мы говорим и говорим и я сойду с ума скоро, мы говорим и говорим, или я не выдержу и что-то сделаю с собой, понимаете? А кроме того, в нашем доме на первом этаже с торца открылся недавно салон бытовых услуг ”Ритуал”. Там делают гробы, венки, там делают всё, что надо, когда покойник. Там обслуживают всех покойников города, понимаете?! Я каждое утро иду в хлебный и должна идти мимо этих чёрных машин, которые к утру съезжаются к дверям этого “Ритуала”: ночью поумирают по городу все, а с утра их начинают хоронить, едут за гробами, понаедут и стоят, стоят, плачут, женщины в чёрных платках, с чёрными глазами, стоят, курят, вполголоса что-то говорят про страшное, и эти мужики озабоченные, венки, гробы, я не могу больше жить в этом доме, мне надо поменяться, уехать, спрятаться, сбежать, понимаете?!

Пауза.

ОН. Я тоже живу в этом доме.

ОНА. В каком?

ОН. Где “Ритуал”.

ОНА. Ну, что ж я тогда вам всё рассказываю. Может, вам всё равно, может, вы среди гробов танцевать можете, но я - не могу, понимаете? Вы в каком подъезде?

ОН. В четвёртом.

ОНА. Я в четвёртом. У меня квартира сорок четыре.

ОН. У меня сорок восемь.

ОНА. Так вы надо мной живёте, что ли?

ОН. Ну да, кажется.

ОНА. Здрасьте. Приятно познакомиться. (Пауза. ) Вы недавно, значит, переехали, обменялись?

ОН. Двадцать пять лет назад. Как дом построили, так отец, мать, я, моя жена, дочка и переехали. И мы там жили все вместе с начала. Сначала - впятером, потом вчетвером, потом втроём, потом вдвоём, потом - я один.

ОНА. Я вас никогда в жизни не видела. Не может быть. И кто там наверху живёт - не знаю и не знала. Лишь бы протечку не сделали. И не шумели.

ОН. И нам тоже главное было - чтоб не шумели и чтоб протечку не сделали.

ОНА. А полковник? Наврали? Есть?

ОН. Прапор? Живёт надо мной. Почему это? Тоже давно живёт.

ОНА. Никогда не видела. Скучно. Ни военного, ни шофёра с молокозавода никогда не встречала ни под окнами, ни на лестнице не сталкивалась. Скучно даже.

МОЛЧАНИЕ.

Засуньте письма ему назад и закройте ящик, что он расшиперился тут, ящик-то, открытый.

Пауза.

ОН. Может, сделать что-то?

ОНА. Что?

ОН. Ну, что-то такое. Акцию протеста какую-то. Газеты все достать, в кучу свалить и поджечь.

ОНА. Зачем? Тоже мне - Данко. Глупости. Засуньте всё назад. Фу, уханькалась я. Вот, кстати, и моё письмо. Зайчик. Какой зайчик к фигу. Тут нарисована персидская сирень. Веточка. И никакого “С Новым Годом! ” тут нету. И с чего я, дурко, взяла, что - зайчик.

Сунула письмо в карман плаща. Берёт письма, засовывает в ящик. Он помогает ей.

Мне, правда, надо к врачу. День магнитный. Устала как. Идите, вам в овощной, за морковкой надо. Перерыв кончился уже.

ОН. А вы?

ОНА. И я скоро. За вами.

ОН. Ну - до свидания тогда? Встретимся, ага? Мы же - друг над другом. Всю жизнь друг над другом спали, оказывается.

ОНА. Да, да, спали, оказывается. До свидания.

Пауза. Он повернулся, быстро вышел. Снова в дверь влетело несколько жёлтых листьев.

Она стоит одна, молчит. Достала своё письмо из кармана.

Так запурхалась, что даже и не спросила, как его зовут... Эй, вы? Сосед?

Смотрит в окно, молчит.

Ну да, правильно, не важно. Как-то зовут. Ваней, Васей, Витей, Митей... не важно.

Молчит.

И он не знает, как меня зовут. Акелла промахнулся. Как зовут: Машей, Наташей, Катей, Верой, Таней, Любой...

Молчит.

Как-то зовут меня. Не помню, как зовут.

Молчит.

Надо сказать маме: всё возвратится. Всё будет. И мама молодая, и папа молодой, и я маленькая с косичками, и все живы, все живы, все живы...

Вертит письмо в руках. Достала спички, подожгла письмо, кричит во всю глотку:

“- Что сделаю я для людей!? - сильнее грома крикнул Данко! И вдруг разорвал себе грудь и вырвал из неё своё сердце и высоко поднял его над головой! А потом упал и умер... Люди не заметили его смерти и не видели, что ещё пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце... Только один осторожный человек заметил это, и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой. И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло... ”

Бросила догоревшее письмо на пол, наступила ногой на пепел.

Молчит.

Дурко, правда. Если бы знать. Если бы. День магнитный сегодня. Всё в голове дыбом.

Подошла к входной двери, распахнула её, а там - цветёт душистая, густая ПЕРСИДСКАЯ СИРЕНЬ.

На всём белом свете цветёт сирень.

ТЕМНОТА

ЗАНАВЕС

КОНЕЦ

январь 1995 года

⇐ Предыдущая 1 23