ГЛАВА ВТОРАЯ

«Не знаю, как мне удалось пережить следующее лето, – говорил Билл о периоде после смерти Берты. – Я провел его в состоянии апатии, часто переходящей в душевную муку, и в навязчивых мыслях, которые все вращались вокруг дочери священника. »

Однако лето 1913-го года было в большей мере наполнено активностью, чем можно заключить по его воспоминаниям. Он закончил отработку по немецкому, познакомился с Лоис Бернэм (хотя ухаживать за ней начал только на другое лето), а также съездил с дедушкой в Геттисберг, штат Пенсильвания, на пятидесятую годовщину битвы близ этого города в гражданскую войну.

Мероприятия в Геттисберге были очень зрелищными; тщательно продуманные и подготовленные, они были организованы штатом Пенсильвания совместно с военным министерством. Вероятно, Билл с Файеттом остановились в Большом лагере – палаточном городке, возведенном военным министерством на фермерских землях, арендованных близ поля битвы, чтобы разместить тысячи престарелых ветеранов войск Союза и Конфедерации, стекающихся в Геттисберг. Билл объехал поле битвы вместе с Файеттом, который показал ему, где вермонтцы обошли атаку Пиккетта, внеся свой вклад в исход сражения. Жаркие дни, проведенные в Геттисберге, изобиловали речами и выставками, а кульминацией стало обращение президента Вудро Уилсона в пятницу 4-го июля.

Знакомство Билла с Лоис стало важнейшим событием того лета. Старшая дочь авторитетного нью-йоркского врача, она вместе с семьей проводила летние каникулы в нескольких милях от дома Билла, на Изумрудном озере в Северном Дорсете. Она не только была привлекательной, умной и очаровательной – для Билла она была представителем иного социального класса: «Она олицетворяла собой те сферы, в которых я всегда чувствовал себя крайне ущербным. Она была из благородного бруклинского семейства. Как говорили у нас в Вермонте, они были настоящими горожанами. Она владела светскими манерами, о которых я ничего не знал. Вокруг меня люди до сих пор ели с ножей, а заднее крыльцо все еще служило туалетом. Поэтому ее благосклонность и интерес ко мне в огромной степени меня подбадривали. »

Насчет их первой встречи Лоис вспоминала, что ее брат Роджерс с энтузиазмом рассказывал о своем друге Билле, но при знакомстве она нашла Билла высоким и тощим и едва ли разглядела в нем нечто большее – в конце концов, он был всего лишь восемнадцатилетним мальчишкой, а она была молодой леди на четыре года старше него.

Билл и Лоис в то лето общались по-дружески – обычно в компании ее брата и его сестры. Осенью она вернулась с семьей в Бруклин. Следующей весной, в 1914-м году, Бернэмы вернулись к озеру. В это лето отношения между Биллом и Лоис изменились. Они проводили время, по ее словам, «в восхитительных пикниках, прогулках и поездках на целый день». Задолго до конца каникул Лоис уже считала Билла «самым интересным, умным и замечательным человеком из всех». И она совершенно позабыла об их разнице в возрасте.

Момент завязки их романа был выбран самим провидением, ведь лето 1914-го было для Билла тяжелым временем. Она с сочувствием выслушивала его жалобы на то, что он ни на что не годится, не сможет вынести возвращения к учебе и расставания с ней.

Он полагал, что именно Лоис вытащила его из депрессии. «Она развеяла мое уныние, и мы по уши влюбились друг в друга, и я на время исцелился, потому что теперь снова любил и был любим, и у меня снова появилась надежда.

На подсознательном уровне, я уверен, она уже превращалась в мою маму, и у меня нет сомнений в том, что ее интерес ко мне в значительной степени был обусловлен именно этим. » Впрочем, какими бы ни были личные потребности, побудившие их завязать отношения, Билл и Лоис сблизились. Билл говорил: «По-моему, Лоис появилась и взяла меня под крыло так же нежно, как мать – ребенка. »

Лоис была старшей из шести детей. По ее словам, ее детство было таким счастливым, что она ужасно не хотела взрослеть. Она писала: «Мама с папой по-настоящему любили друг друга и открыто показывали свои чувства друг к другу и к нам, своим детям. Они учили нас, что не надо бояться говорить о своей любви, что никогда не надо ложиться спать сердитым на кого-либо, что всегда нужно перед сном помириться от души и что никогда не стыдно сказать: «Извини, я был неправ. »

Ко времени знакомства с Биллом она уже окончила учебу в бруклинской средней школе Пэкер, а также два курса рисования в нью-йоркской школе изобразительного и декоративно-прикладного искусства. Продолжая жить дома, она работала в отделе кадров Ассоциации молодых христианок.

Что же касается послешкольного образования Билла, дела шли не гладко. В 1913-1914-й учебный год он уехал жить с матерью и сестрой Дороти в Арлингтон, штат Массачусетс – пригород Бостона. «Меня отдали в среднюю школу Арлингтона, и я кое-как прошел там несколько учебных курсов. По идее, это должно было подготовить меня к вступительным экзаменам в Массачусетский технологический институт – из-за моих научных наклонностей предполагалось, что мне следует стать инженером. Я попытался сдать эти экзамены и с трудом сдал лишь один. »

(Фотография на стр. 41) На этом семейном портрете запечатлены три поколения семей Уилсонов и Гриффитов.

В итоге Билла зачислили в Норвичский университет, куда поступить было гораздо легче, чем в Массачусетский технологический. Это учебное заведение, расположенное в Норфилде, штат Вермонт, представляет собой военное училище с дисциплиной столь же строгой, как в знаменитой академии Уэст-Пойнт. В середине лета 1914-го Европа была на грани войны, и существовала вероятность – пусть и небольшая, – что США окажутся втянутыми в нее.

В августе, незадолго до начала своего первого учебного года в Норвичском университете, Билл отправился навестить отца. Это был первый раз, когда он увидел Гилмана после их развода с матерью восемь лет назад.

Билл проделал долгое путешествие в Британскую Колумбию на трансконтинентальном поезде, на который сел в Монреале. Его письма домой, адресованные бабушке Уилсон, описывают его поездку на запад в ярких подробностях:

«Я проснулся со звоном в ушах и ощущением особенного возбуждения. Так я впервые увидел Скалистые горы. Они вздымаются прямо вверх, а подножия их укрыты зарослями вечнозеленых растений, за исключением тех мест, где огромные осыпи проложили себе дорогу вниз по склонам. Эти горы сформированы из множества разноцветных сланцев, лежащих слоями то наклонными, то горизонтальными. Все здесь зазубренное, угловатое, отмеченное внезапными резкими изменениями, что очень контрастирует с гладкими, мягкими изгибами наших гор.

По склонам бежит множество ручьев, подпитываемых вечными снегами над верхней границей леса. В каждой высокогорной долине выше снеговой линии есть ледник. Лед там красивого темно-синего цвета, местами он покрыт громадными белыми пятнами свежевыпавшего снега. Небо безоблачно и почти такого же цвета, как и лед. Мы проезжаем многие мили такого пейзажа. По одной стороне железной дороги горные пики стоят стеной, такие прямые и крутые, что кажется, будто их снега вот-вот соскользнут прямо на поезд. Для предотвращения такой возможности построены многие мили снегозащитных ограждений. По другой стороне внизу видна речная теснина, иногда настолько глубокая, что ее можно назвать каньоном. А там всегда бежит глубокая, узкая, быстрая река с многочисленными водопадами и великолепными порогами. Вечно разрывая свои берега, она подмывает огромные валуны и кедры, а когда они падают, темный поток уносит их легко, как зубочистки. »

Уже тогда проявляя наблюдательность, которая позже сослужит ему хорошую службу на Уолл-стрит, Билл также упомянул об открытии нефтяных месторождений и разработке месторождений природного газа в провинции Альберта. Он отметил, что в Медсин-Хэт в Альберте уличные фонари работают на природном газе, который никогда не отключают, потому что газ течет столь же сильным потоком, как и двадцать два года назад, когда его обнаружили.

Письма Билла написаны на бланках из офиса его отца в Марблхэд – маленьком поселении в Британской Колумбии высоко в канадских Скалистых горах. В шапке бланков Г. Б. Уилсон указан как руководитель Марблхэдских карьеров компании «Кэнэдиэн Марбл Уоркс Лимитед» - владельца карьеров и производителя кутенейских мраморов. Главный офис компании находился в Нельсоне, Британская Колумбия.

При том что Билл подробно описывал все вокруг, в письмах ничего не сказано о его воссоединении с отцом. Очевидно, что отец и сын хорошо ладили, хотя Гилман, по-видимому, прикладывал мало усилий к поддержанию связи со своими детьми.

Месяцем позже Билл начал учебу в Норвичском университете, где общий контингент студентов на тот момент составлял сто сорок пять человек. На протяжении первого семестра Билл был несчастен: «Я снова ощущал себя никем. Я не мог даже начать соревноваться с другими в спорте или музыке или хотя бы бороться за популярность среди окружавших меня людей. Мне врезалось в память, как во время суеты вокруг студенческих братств я не получил ни одного предложения вступить хоть в какое-нибудь из них. Я участвовал в отборочных соревнованиях по бейсболу и футболу, но оказался недостаточно хорош, чтобы попасть в основной состав, ни там, ни там. Помню, был еще один парень, который играл на скрипке настолько лучше меня, что я не смог даже попасть в эстрадный оркестр. Тогда я достал старую виолончель, которая у меня была, и с ее помощью кое-как пробился в клуб хорового пения, но играл там весьма незначительную роль. Что до учебы, то с одними предметами я справлялся очень хорошо, а другие начал проваливать. »

Однако письмо к матери, написанное вскоре после его прибытия, рисует совсем иную картину: «Здесь есть четыре братства. Я несколько раз посещал их все, обедал с ними и получил предложения присоединиться к трем, а это большая честь для новичка. Но я считаю, что, если собираешься вступить в какое-нибудь братство, то хорошо бы с годик присмотреться к собравшейся в нем компании. » Несколько месяцев спустя он снова поднял эту тему: «Мне никак не удается ускользнуть от популярности. Я получил повторные предложения ото всех братств, но думаю, что вступить туда – значит застрять. Едва присоединившись к какому-нибудь братству, ты сразу становишься частью своего рода шайки. Несмотря на все, что делается для предотвращения такой ситуации, братства способны тайно влиять на войсковые дела, и если оставаться вне их, то, думаю, будешь в большей степени полагаться на собственные достоинства. Сейчас я популярен среди людей из сильнейших братств, а если вступлю в какое-то одно, то потеряю авторитет у всех остальных. Так что я за то, чтобы быть среди простых студентов. »¹

За первый семестр Билл получил 94 балла по химии, 86 по французскому, 75 по рисованию, 68 по английскому, 61 по тригонометрии, 53 по алгебре. Также он получил блестящие оценки по воинской обязанности (98) и воинской выправке (100). Его итоговый средний балл составил 86 – пятый результат в классе. Если он и не лидировал, то точно был не хуже других.

Из февральского письма к матери: «Я был рад узнать, что ты довольна хотя бы частью моих отметок. Последнюю неделю перед сессией я пролежал в постели из-за гриппа и пропустил обзорные занятия, которые проводятся в это время. Поэтому экзамены у меня прошли не так, как должны были. Алгебра была первой, и мне пришлось выбраться из постели, чтобы ее сдать. К следующим экзаменам у меня было по целому дню на подготовку. К счастью, они шли через день, и в субботу я сдал добавочный экзамен с результатом 65%. Если бы я мог сделать это сначала, я бы был на третьей или четвертой позиции в классе. В любом случае, на фоне других мой результат неплох. Уверен, в следующем семестре я выйду на второе место, потому что ожидаю, что получу отметки выше 90% по четырем предметам. »

Однако вышло иначе. В начале второго семестра Билл, идя утром в класс, упал и травмировал локоть. Он настоял на том, чтобы поехать лечиться в Бостон к матери, которая к тому времени уже была практикующим остеопатом.

Возвращаться в училище ему не хотелось. «Мне было страшно неохота снова столкнуться с этой дисциплиной, а также чувством своей никчемности и посредственности. Когда я сел на поезд из Бостона обратно в Норфилд, у меня появилось ужасное ощущение в солнечном сплетении. Мне казалось, что настает конце света. » У Билла начались одышка и учащенное сердцебиение. «Меня охватила острая паника, что у меня неладно с сердцем и я умру. Когда я вернулся в училище, при попытке сделать несколько простых упражнений опять возникало это кошмарное сердцебиение, и я терял сознание. »

После таких приступов Билла отводили в лазарет, но никаких физических причин его проблемы не находили. «Это происходило снова и снова, и через пару недель меня отослали к дедушке в Восточный Дорсет – как раз туда, куда я и хотел. » Им завладела вялость, неспособность делать хоть что-нибудь. «Когда у меня начиналось сердцебиение, я отчаянно просил позвать доктора. » Доктор давал ему брома и старался убедить, что с его сердцем все в порядке.

Те весну и лето Билл провел у своих престарелых дедушки с бабушкой и постепенно восстановился настолько, чтобы подумывать о возвращении в Норвичский университет к осеннему семестру. Апрельское письмо к матери показывает, как сильно он был озабочен своими проблемами со здоровьем:

«До того момента, когда доктор Гринелл посетил меня во второй раз, мое состояние было плохим. Были дни, когда я вообще ничего не ел, но чаще всего съедал несколько ломтиков мягких гренок. Жутко повышенная кислотность желудка, вызывающая изжогу, да еще и учащенное сердцебиение. Последнее, конечно, пугает меня до смерти. Меня бесит мысль о том, что я боюсь, но это так.

Доктор Гринелл пришел около шести часов вечера. Я чувствовал себя ужасно. Он послушал меня стетоскопом и сказал, что клапаны сердца работают лучше, чем у всех, кого он осматривал за последнее время. Он предложил мне послушать самому, я так и сделал, и звук был точно такой же, как в прошлый раз. Я сразу же испытал облегчение. Он сказал, что толстый кишечник у меня работает не очень хорошо, отсюда и кислотность, и газообразование. Дал мне мягкое лекарство, чтобы принимать после еды. По-видимому, он не считает, что у меня проблемы с желудком. Так думают дедушка и бабушка, и они пытались его убедить, пока он не сказал: «Не думаю, что диета как-то связана с этим. » Но потом он понял, что сказал неправильную вещь, и уточнил: «Разумеется, ему не следует есть слишком много. » Как видишь, очень недвусмысленный совет. »

«Сердечные» проблемы Билла явно были временными; вскоре он выздоровел и не имел трудностей ни при прохождении армейского медосмотра в 1917-м, ни при исполнении своих воинских обязанностей.

Другое письмо, также написанное той весной, указывает на то, что Биллу полегчало и он задумался о другом. Ему захотелось иметь автомобиль:

«Я просмотрел присланный тобой каталог с некоторым интересом и отложил его в сторону. Тогда его взял дедушка, начал просматривать и вскоре заговорил о том, что можно бы заиметь какую-нибудь машину. Бабушка заметила, что научиться ее водить, должно быть, трудно, потому что Джим Биб никак не научится водить свою. Дедушка тут же загорелся и сказал, что, на его взгляд, ничего мудреного в этом нет, и он бьется об заклад, что быстро научится.

Пару дней об автомобилях больше речи не заходило, а потом как-то утром он пришел из сада и сказал: «Пожалуй, нам стоит раздобыть одну из этих машин, как думаешь? Может быть, мы могли бы завести такое агентство. Думаю, уж я-то смог бы продавать эти штуки. Никогда еще не видел вещи, которую я не смог бы продать. »

Естественно, я заинтересовался. Мы разузнали условия для посредников через Уилла Гриффита (которому было предложено посредничество), и дедушка отправил меня в Манчестер нахваливать машины. Я съездил и, рассчитывая на твое согласие, практически сплавил одну Бэмфордам. Я полагаю, что финансового риска тут нет. Дедушка тоже так думает, потому что продажа одной машины исключает элемент риска; к тому же он не прочь заиметь одну для себя. Мы подсчитали, что доход составит около восьмидесяти пяти долларов с машины.

Теперь о моем текущем состоянии. Рад сообщить, что мои приступы слабости и головокружения окончательно прошли. При сильном напряжении у меня бывает учащенное сердцебиение, и я все еще нервозен. Уверен, это пройдет, когда я приду к убеждению, что с моим сердцем все в порядке. Желудок меня не беспокоит, и я могу есть что угодно. Физически, в плане веса и силы, я опять стал самим собой. Очевидно, переключение внимания теперь меня излечит.

Ни об одном другом предмете я не могу рассуждать с большим умом и энтузиазмом, чем об автомобилях.

Взять опасность аварий. Всякое бывает. Несчастные случаи происходят каждый день. Я бы сказал, что риски, связанные с автомобилями, значительно меньше, чем те, с которыми сталкивается дедушка, когда объезжает лягающихся лошадей, или подземные рабочие, которым может свалиться камень на голову, или ты, когда в детстве бегала по краю ущелья или по узким балкам на верхушке амбара, или я, каждый день в училище имея дело с брыкливыми лошадьми. Стоит лишь сравнить число аварий и число автомобилей. Г. Форд выпускает их по 1800 штук в день. Возможно, тебе виднее, сопоставимо ли это с тем нервным напряжением, которому я подвергся бы при вождении. Определенно, оно не больше, чем тогда, когда я гоню лошадь через трехфутовый барьер. Определенно, вождение не требует больших способностей к концентрации, чем игра на скрипке. Определенно, вождение – более здоровое занятие. Я слышал, как ты говорила, что нет другой такой бодрящей и при этом мягкой формы физических упражнений, как езда на автомобиле.

Теперь об опасности конкретно для меня. Возможно, в данный момент я не в форме, чтобы управлять машиной, потому что слишком нервозен. Но я ведь не буду в таком состоянии все лето. При текущем темпе улучшений я приду в норму через месяц.

Ты знаешь, что обычно я возбудим примерно как черепаха. Меня огорчает мысль, что ты недостаточно уверена в моей рассудительности, чтобы позволить мне делать то же, что позволяется Джейми Бибу, Клиффорду Коппингу, Фрэнсису Мани, Дэвиду Кокрэну, Лайману Бернэму, и их родители при этом не испытывают страшных опасений по поводу их безопасности.

Роджерс [Бернэм] водит машину с четырнадцати лет. Мне обидно думать, что в настоящее время моя рассудительность не дотягивает до его в то время.

Опять-таки, автомобили уже получили признание. Скоро они будут таким же обычным явлением, как и лошади.

Ты считаешь, что способна безопасно управлять машиной, и тебе даже хотелось бы поездить на мотоцикле. Конечно, ты могла бы делать и то, и то. Но мне тоже следует бояться, что ты попробуешь водить мотоцикл, как ты боишься дать мне попробовать водить машину. С любовью от Уилла. »

В более позднем письме к матери уже нет упоминаний о недугах и докторах. Он пишет, что его наняли играть на скрипке десять танцевальных вечеров, и за каждый он получит по пять долларов. Его уверенность в собственной игре явно выросла, потому что он рассказал матери:

«Думаю, благодаря этому я смогу заставить себя пройти через училище. Я достаточно поиграл за деньги, чтобы это занятие утратило романтический ореол и в самом деле стало похожим на работу. Теперь я играю гораздо лучше, чем когда ты была здесь. »

Летом 1915-го Билл работал, торгуя вразнос горелками для керосиновых ламп в окрестных деревнях. А Лоис в то лето открыла у северного берега Изумрудного озера маленькую чайную беседку, и Билл в течение дня под разными предлогами появлялся там. Лоис рассказывала: «Он продавал не особо много горелок, и я продавала не особо много чая, но мы чудесно общались. Я часто угощала его лесной земляникой или собранными на холме грибами, жареными на гренках. »

К концу лета Билл уже всерьез ухаживал за ней. Но у него был соперник: несколько лет назад на религиозном собрании для молодежи Лоис познакомилась с молодым канадцем по имени Норман Шнайдер. Его семья владела мясокомбинатом в Китченере, что в провинции Онтарио. Лоис с Норманом какое-то время встречались; он был хорошим парнем, симпатичным и интеллигентным. Ей нравилось быть рядом с ним. И вот он приехал к озеру на неделю, а перед самым возвращением в Канаду предложил Лоис выйти за него замуж.

У Лоис, которая жаждала быть с Биллом каждую минуту, проведенную с Норманом, ответ был наготове. Она писала: «Как только Норманн сел на поезд до Монреаля, Билл спрыгнул с него. Обратно к озеру мы шли вдвоем, и как-то получалось, что наши пальцы то и дело соприкасались. »

В тот самый вечер они признались друг другу в любви и обручились. (Когда много лет спустя Лоис спрашивали, не пожалела ли она о своем выборе, она отвечала: «Никогда, никогда! Такого мне и в голову не приходило. Я никогда ни о ком другом не мечтала, кроме Билла Уилсона. »)

Поначалу Билл и Лоис держали свою помолвку в секрете ото всех, кроме Марка Вэлона, которому Билл по-настоящему доверял. Марк был для него «кем-то вроде дяди или отца». Они вместе трудились на летних подработках, а также помогали проводить первые телефонные линии в Восточный Дорсет. Еще они вместе охотились и рыбачили, и оба интересовались историей Вермонта. Позже они будут и выпивать вместе, но у Марка употребление спиртного никогда не разовьется в алкоголизм.

Осенью 1915-го Билл попытался наверстать прошлые неудачи в учебе. Поскольку он интересовался наукой, то выбрал электротехнический учебный курс. К нему, наконец, частично вернулась прежняя энергия, и он начал приобретать популярность в студенческом городке. Несколько его одноклассников оказались замешаны в истории с дедовщиной, и, так как никто не называл имен, весь класс отстранили от занятий на целый семестр. Скандал вокруг дедовщины и отстранения совпал по времени с конфликтами на мексиканской границе. (В следующем году войска США под началом генерала Першинга были посланы в Мексику в тщетной попытке захватить Панчо Вилью. ) Кадеты Норвичского университета входили в вермонтскую национальную гвардию, и потому их мобилизовали, хоть так и не послали на границу. Мобилизация была для Билла удачей, ведь она означала, что он восстановлен в училище.

Им по-прежнему руководила потребность выделиться, сделать что-нибудь особенное. Он полагал, что у него появилась такая возможность благодаря курсу математического анализа.

Билл вспоминал: «Я никак не справлялся с матанализом. » Раньше у него были трудности с запоминанием алгебраических формул, а теперь он столкнулся со сходными проблемами и в этом предмете. «Я осознавал, что совершенно завалю его. Преподаватель даже обещал поставить мне нулевой балл. »

Но потом Билл обнаружил, что его преподаватель сам не в полной мере понимает предмет. «Он был ходячим списком формул, умел их применять и владел красноречием; однако, если взглянуть глубже, он не знал, как все это работает. И я решил, что сам это узнаю. »

Билл начал изучать в библиотеке историю математики и эволюцию матанализа. В итоге он приобрел достаточное понимание предмета, чтобы вести дискуссию, при том что у него уже был развит талант к аргументации.

«Я уделал преподавателя и выставил его дураком перед всем классом. Он все равно поставил мне нулевой балл, но зато я выиграл одну битву. Другими словами, я стал единственным в училище – опять-таки Номером Один! – кто глубоко постиг фундаментальные принципы матанализа. »

(Фото на стр. 50-51) Билл на пикнике, растянувшийся рядом с Марком Вэлоном (в центре на переднем плане) в позе, которую многие помнят как характерную для него.

Этот случай никак не улучшил его академические результаты, однако привлек к нему всеобщее внимание. Это было повторение проекта с бумерангом. Его жажда славы снова возвращала свои позиции, превратив его в своеобразного героя в глазах товарищей – но в нахального выскочку в глазах преподавателя по матанализу.

Билл был необычайно одаренным юношей, хотя часто относился к себе чрезмерно критично. У него был прирожденный талант лидера, который, в конце концов, разглядели в училище.

«Меня сделали капралом, или сержантом войск, и тогда выяснилось, что у меня талант к инструктажу. Любопытно – сам я был неуклюжим, но у меня получалось муштровать других. Мой голос и манера держаться побуждали людей к добровольному повиновению – в такой степени, что сам комендант это заметил. » Эта способность руководить в будущем очень пригодится Биллу во время активной службы в армии. Также, по его собственному признанию, она послужит ему столь же хорошо и после ухода из войск, когда он окажется «во главе грандиозных начинаний», которыми он будет «управлять с крайней самоуверенностью».

По поводу военной службы у Билла были смешанные чувства. Это было честью, славой и долгом, но также опасностью и смертью. Когда Билл рос в Восточном Дорсете, он проводил бесчисленные часы за стрельбой по мишеням с их соседом – старым Биллом Лэндоном, ветераном Гражданской войны и «яркой фигурой». Дедушка Гриффит никогда не говорил с внуком о войне, а вот старый Билл Лэндон «часами травил всякие байки. Он был сержантом при штабе Шеридана и рассказывал мне, как однажды во время штурма пуля системы Минье попала в приклад его мушкета, прошла через него и застряла в его черепе как раз над глазом, а он ее выковырнул и продолжил бой. Доказательством служили опущенное веко, шрам и плохое зрение Старого Билла. »

(Фото на стр. 52) Когда Билл был молодым офицером, он предвкушал честь и славу, страшился опасности – и впервые выпил.

Лэндон, оживляя в своей памяти славу Гражданской войны, крайне презрительно отзывался о тех, кому удалось увильнуть от участия в активных боевых действиях. Билл говорил: «Когда я был ребенком, одним из наихудших оскорблений считалось назвать кого-нибудь «уклонистом». Люди, которые не пошли воевать в Гражданскую, избежали службы в армии или нашли себе работу полегче, всю жизнь несли на себе клеймо. » Старый Лэндон рассказал Биллу об одном богатом и уважаемом гражданине Восточного Дорсета, тоже заклейменном этим бесчестьем: «Всю Гражданскую войну он проболел, ковыляя по поселку, завернутый в длинную шаль, сильно ссутулившись и непременно с пузырьком нюхательной соли, и за все это время никто с ним не разговаривал. »

С другой стороны, на кладбище к югу от Восточного Дорсета есть надгробие Уолдо Бэрроуза, двоюродного деда Билла, погибшего в 1864-м году в битве в Пустыне. На поле битвы при Геттисберге, куда Билл ездил с дедушкой, тоже есть свое кладбище. «Будучи неврастеником, я колебался. Сегодня мной овладевал бурный приступ патриотизма – а на следующий день я впадал в панику и смертельный страх. Думаю, больше всего меня пугала мысль о том, что я, может быть, так и не проживу жизнь вместе с Лоис, которую люблю. »

Однако традиции военной службы глубоко укоренились в сознании Билла. Когда в 1917-м Америка вступила в Первую мировую войну, его призвали, и он так и не закончил Норвичское училище.

Он выбрал службу в береговой артиллерии. Такое решение потом вызывало у него чувство вины, потому что это считалось одним из более безопасных направлений военной службы.

Из Норвичского училища Билла послали в учебный лагерь для нового офицерского состава в Платсберге, штат Нью-Йорк. Здесь он обнаружил, что полученная кадетами в училище военная подготовка дает им преимущество над остальными в лагере, и очень быстро прошел обучение. Его лидерские способности также были оценены, и после дополнительной подготовки в форте Монро, штат Виргиния, ему присвоили звание второго лейтенанта. Это был головокружительный успех для парня в возрасте двадцати одного года, который всего несколько лет назад пребывал в глубочайшей депрессии. Затем его направили в форт Родман близ Нью-Бедфорда, штат Массачусетс. Он вспоминал: «Здесь были все традиции старой доброй армии, закаленные офицеры регулярных войск и офицеры запаса, а также призывники и добровольцы. Как же я наслаждался этой атмосферой, воодушевленный тем, что меня в самом деле поставили командовать солдатами! Но временами все равно закрадывался зудящий страх перед службой за границей. »

В Платсберге его навещала Лоис в компании бабушки и сестры Билла. Они с Биллом уже были помолвлены почти два года, и было ясно, что они поженятся. Родители Лоис настолько одобряли ее отношения с Биллом, что даже позволяли ей навещать его без сопровождения ее родственников. Лоис писала: «В тогдашнюю эру условностей их понимание и доверие к нам с Биллом были весьма необычны. » На тот момент ей было двадцать пять лет; ее комментарий хорошо иллюстрирует то, как девушки в те дни продолжали подчиняться родителям, даже если уже жили отдельно. Лоис тогда преподавала в Шорт-Хиллз, штат Нью-Джерси, и жила с тетей, которая заведовала той школой, где она работала.

В форте Родман близ Нью-Бедфорда жизнь Билла круто изменилась: он познакомился с алкоголем.

До этого он ни пробовал спиртного. Гриффиты его не употребляли. В семье Уилсонов были живы воспоминания о том, что алкоголь сотворил с некоторыми из ее членов. Сам Билл, считавший, что выпивка могла быть одной из причин развода его родителей, боялся пьянства. Он осуждал пьющих – особенно студентов Норвичского училища, которые украдкой сбегали в Монтпилиер, чтобы выпить пива и пообщаться с «женщинами свободных нравов».

Но в Нью-Бедфорде все было иначе. Потом Билл вспоминал, как накалена была атмосфера в городке в тот военное время: «периоды возвышенного состояния духа с промежутками бурного веселья». Также он вспоминал о том, какой круг общения открывался для молодых офицеров вроде него: «Светские люди городка начали приглашать молодых офицеров к себе в гости. Одним из самых состоятельных и влиятельных семейств Нью-Бедфорда были Гриннеллы. Они были очень богатыми «светскими львами». Я хорошо помню Эмми и Кэтрин Гриннелл. Муж Эмми ушел на войну, а Кэти своего потеряла, и они, бывало, принимали нас с ребятами у себя дома. Так я впервые в жизни попал в светское общество. Еще это был первый раз, когда я увидел дворецкого. Меня охватил жуткий приступ страха, неловкости и смущения. В беседе я не мог и двух слов связать, а обеденный стол стал для меня ужасным испытанием. »

У Гриннеллов Биллу предложили коктейль «Бронкс» (обычно его готовят из джина, сухого и сладкого вермута и апельсинового сока). И, несмотря на все предупреждения, все воспитание, все страхи насчет пьянства, он его принял.

«Я так сильно стеснялся, что просто должен был выпить тот бокал. Сделав это, я выпил еще один – и о чудо! Мне показалось, что странный барьер, разделявший меня и всех окружающих мужчин и женщин, мгновенно рухнул. Я ощутил, что я на своем месте и здесь, и в жизни, и во Вселенной – я наконец-то стал частью всего этого! О, эта магия моих первых трех или четырех бокалов! Я стал душой компании в тот вечер. У меня получалось угодить присутствующим; теперь я мог говорить свободно, легко и хорошо. Внезапно меня очень потянуло к этим людям, и я договорился сразу о нескольких встречах с ними. Но я думаю, что уже в тот самый первый вечер по-настоящему напился. А в следующие раз или два я уже совершенно отрубался. Но, поскольку все пили много, этому не придавалось большого значения. »

По его собственным словам, Билл с самого начала злоупотреблял спиртным. У него не было стадии умеренного пития или периода выпивок «за компанию». Должно быть, внутренний голос говорил ему, что он пьет ненормально, потому что, когда Лоис приехала его навестить и была приглашена познакомиться с его друзьями, он скрыл, что стал выпивать. Но он все равно не остановился. Без спиртного Билл опять чувствовал себя неполноценным.

(Фото на стр. 57) Встреча с Лоис (здесь она в свадебном платье) вытащила Билла из глубокой депрессии, подарив любовь и новую надежду.

Начался 1918-й год. США вовсю воевали, и Билла в любой момент могли отправить за границу. Они с Лоис назначили дату свадьбы на 1-е февраля, но прошел слух, что его должны отослать совсем скоро, и они решили перенести свадьбу на 24-е января и заменить приглашения. Было решено все равно провести запланированное пышное венчание, и все энергично принялись помогать. Все делалось в такой спешке, что шафер, брат Лоис Роджерс, прибыл из лагеря Девенс слишком поздно и, не успев сменить свои тяжелые сапоги, вынужден был топать в них через всю церковь.

Приехав ради свадьбы в Бруклин, Билл снова испытал страшно знакомое ему чувство собственной ущербности. Ему даже казалось, что кое-кто из родных и друзей Лоис спрашивает: «И где только она подцепила этого типа? » В противовес этому Билл вспоминал, что они всячески старались сделать так, чтобы ему было комфортно. Что касается Лоис, она была явно в восторге от своего новоиспеченного мужа и от теплого приема, который ждал пару в меблированной квартире, арендованной для них Биллом в Нью-Бедфорде. Она рассказывала: «Повсюду были цветы, и люди постоянно забегали нас поздравить. Билл был очень популярен в гарнизоне. »

Одна сторона его новой светской жизни была Лоис неведома, но она открыла ее, пока находилась в Нью-Бедфорде. Билл вспоминал, что в тот период вырубался примерно на каждой третьей попойке. И вот как-то раз на вечеринке Лоис была шокирована, услышав рассказ армейских товарищей Билла о том, как они тащили его домой и укладывали спать. Однако это не вызвало у нее сильной тревоги – она была уверена, что сможет убедить его вернуться к прежнему воздержанию: «Я не сомневалась, что жизнь со мной будет настолько его вдохновлять, что алкоголь просто не будет ему нужен! »

Рассказывая о том времени, Билл часто упоминал о своем страхе ехать на войну и своем стыде из-за этого страха. Он даже считал, что подводит своих вермонтских предков: «Никто из переходивших через горы с ружьями и топорами не вел бы себя так! »

Его направили в форт Адамс близ Ньюпорта, штат Род-Айленд, ожидать дальнейших приказов. Наконец, день, которого он страшился, настал. Августовским вечером, за несколько часов до его отплытия в Англию, они с Лоис поднялись на один из прекрасных ньюпортских утесов, откуда открывается вид на море. Внезапно их мрачное, угнетенное настроение развеялось и сменилось чувством патриотизма и долга. «Мы с ней смотрели на океан, пытаясь угадать, что там, за ним. Солнце садилось, и мы говорили о будущем радостно и оптимистично. Тогда я ощутил первые проблески того, что позже буду называть духовным переживанием… Я никогда этого не забуду. »

На борту британского корабля «Ланкашир» в Северной Атлантике с Биллом случились две значимые вещи. Во-первых, он встретил корабельного офицера, который поделился с ним бренди. А во-вторых, в ходе короткого столкновения с опасностью Билл, к своему огромному облегчению, обнаружил, что он все-таки храбрый человек. А ведь перспектива такой проверки – он знал, что рано или поздно придется ее пройти – ввергала его в состояние тревоги и пессимизма, и местами он был не уверен в собственных силах.

«Ланкашир» был войсковым транспортом; его палубы были плотно набиты койками, а среди ночи – спящими людьми. У каждого люка на каждой палубе были расставлены офицеры. Билл был на ночном дежурстве в трюме, «практически на киле», а это было место, откуда в чрезвычайной ситуации людей спасали бы в последнюю очередь. «Ланкашир» был недалеко от британского берега. Билл боролся со сном. Вдруг что-то с чудовищной силой ударило в корпус судна. Все мгновенно проснулись и в панике устремились к лестнице, у подножия которой стоял на посту Билл.

Он достал ружье, так как у него был приказ стрелять в любого, кто попытается вылезти наружу без разрешения. Но вместо ружья он воспользовался собственным голосом. За несколько минут ему удалось успокоить людей, подбодрить их и предотвратить панику, совершенно не зная, что же произошло на самом деле. В свою очередь, он приободрился вместе с ними, потому что инцидент доказал ему, что он действительно храбр, хоть и сильно в этом сомневался.

Впрочем, реальной опасности не было. Просто американская глубинная бомба, предназначенная для вражеского корабля, взорвалась так близко от «Ланкашира», что произвела тот оглушительный шум.

«Ланкашир» благополучно достиг Англии. Вскоре после высадки Билл пережил другой опыт, потрясший его душу. Как и то, что произошло на борту корабля, он раскрыл в нем внутренние ресурсы, о которых он и не подозревал.

Из-за эпидемии Билл и его полк задержались в лагере близ Винчестера. Страдая от одиночества и пребывая в унынии и тревоге по поводу того, что ждет его впереди, Билл отправился в роскошный винчестерский собор. Атмосфера внутри произвела на него столь глубокое впечатление, что им овладел своего рода экстаз, движимый и вдохновляемый «грандиозным чувством божественного присутствия». Билл говорил: «С тех пор я бывал во многих соборах, но никогда больше не испытывал ничего подобного. На короткое мгновение я ощутил, что нуждаюсь в Боге и желаю Его. Меня наполнила смиренная готовность иметь Его рядом – и Он пришел. » В тот момент к Биллу пришло знание, что все идет правильно, как и должно.

Оцепеневший и несколько ошеломленный, он вышел из собора, очутившись на прилегающем кладбище, и его взгляд наткнулся на знакомое имя, выбитое на старом надгробии: «Томас Т., погиб в возрасте 26 лет». Одна буква в фамилии отличалась, но все равно это мог быть предок его близкого школьного друга Эбби Т. Билл с интересом прочел забавные стихи, служившие эпитафией для Томаса; потом он пересказывал их так:

«Хэмпширский гренадер тут с миром спит,

Жестокою простудою убит.

Он соблазнился кружкой пива малой

И через пару дней его не стало.

Чтим память мы о доблестном служивом,

Хоть он убит не пулею, а пивом. »²

Вскоре Билла послали во Францию, где он, наконец, воочию увидел, какое опустошение несет с собой война. Кроме того, здесь он обнаружил, что французское вино производит тот же эффект, что и ньюбедфордская выпивка, и бренди, с которым он познакомился на корабле. В те последние месяцы 1918-го война все больше замедляла ход, и артиллерийское подразделение Билла разместили в маленьком городке в горах далеко от фронта. Единственный случай, когда он с товарищами подвергся настоящей опасности, имел место во время учебных стрельб.

Их батальон расположил свои орудия на позициях, врытых в насыпь. Они должны были тренироваться в стрельбе через низкий холм по сельской местности, лежавшей впереди. Целью был кусок ткани, натянутый примерно в девяти милях от их позиций. Биллу было поручено наблюдать за результатами тренировки. Он со своими людьми разместился в окопе ярдах в трехстах от цели и через перископ наблюдал за действиями артиллеристов.

Когда выстрелило первое орудие, снаряд практически попал в цель. Билл возликовал и похвалил группу за хорошее умение. Но когда выстрелило орудие номер четыре, земля внезапно разверзлась вокруг него, и их «окатили тонны грязи». Когда он выполз из грязи, то обнаружил, что орудие было направлено прямиком на него с командой. Их спасло лишь чудо.

В день подписания перемирия Билл все еще оставался в том городке. Их продержали во Франции до весны. Он уже пристрастился к французскому вину, но тут его, наконец, отправили морем домой, освободив от военной службы.

Потом он вспоминал: «Как и у всех вернувшихся с войны, у меня были некоторые трудности. Сойдя с корабля на берег Нью-Джерси в любящие объятия своей милой жены, я, в отличие от большинства из них, направился навстречу такой судьбе, какой не мог бы и вообразить. »

_________________

¹ Такие расхождения с воспоминаниями Билла о том времени, по его собственному признанию, объясняются тем, что в 1914-1915-е годы он стремился завоевать одобрение матери и потому умышленно лгал ей насчет предложений от братств, чтобы оправдаться, почему ни в одно не вступил.

² На самом деле знаменитая эпитафия гласит:

«Хэмпширский гренадер тут с миром спит,

Жестокою простудою убит.

Он соблазнился кружкой пива малой

И через пару дней его не стало.

Солдаты! Чтоб остаться в ротном списке,
Разгорячившись, пейте только виски.
Чтим память мы о доблестном служивом,

Хоть он убит не пулею, а пивом. »

⇐ Предыдущая 1 2 34