Маклай Алексей Николаевич: другие произведения. 6 страница

Леонов передал мне немецкие 'солдатские книжки', список взвода и пошел отдавать распоряжения.

Расторопный конечно сержант, когда приказ отдашь, но на роль старшины лучше приискать кого-нибудь другого. А то Леонова постоянно надо 'пинать'.

Бойцы делили ложки и консервные ножи. Ну, чисто дети! Имелась летная и прочая столовые, так взять ложки догадалась едва ли половина. И я тоже хорош, надо было отдть соответтвющую компнду, чтобы не слышать слов о том, что 'ты мне дай ложку'.

А консервных ножей вообще было только два, считая с моим. У убитых немцев, никто не сподобился подобрать этот нехитрый солдатский набор. Консервный нож, вилку соединенную с ложкой, вставлявшиеся в тот самый консервный нож, пластмассовую солонку с отделением для масла. Готовились сволочи! Хорошо хоть все курево забрали с зажигалками.

Возникла мысль о том, как хорошо немцы готовились к войне. Мне досталась банка немецкой 'гороховой колбасы' из 'железного пайка'. Начали её производить еще в тысяча восемьсот лохматом году. Мясо, горох, сало, закатывалось в банки и служило эта упаковка подспорьем в голодные моменты сначала в прусской армии, потом и немецкой. И ведь без команды, никто этот паек не жрал! А вот наши, сколько ни дай НЗ, все слопают! Действительно, чего ждать, если тебя в ближайшей атаке убьют? Хоть помереть сытым. А там, будет день, будет и пища.

После того, как очистил банку, я подумал, что вопрос об общем положении интересует не только Леонова. Да и вообще, как так получилось, что мы отступаем, а враг торжествует, надо людям объяснить. Вот мои звезды на рукавах и пригодятся. Для комиссара политинформация - святое дело.

Глава 6. Встречи и расставания.

Сообщение Советского Информбюро за 27 июня

В течение дня наши войска на ШАУЛЯЙСКОМ, ВИЛЬНЕНСКОМ и БАРАНОВИЧСКОМ направлениях продолжали отход на подготовленные для обороны позиции, задерживаясь для боя на промежуточных рубежах.

Боевые действия наших войск на этих направлениях носили характер ожесточённых столкновений. На отдельных направлениях и участках наши части переходили в контратаки, нанося противнику большое поражение.

На ЛУЦКОМ и ЛЬВОВСКОМ направлениях день 27 июня прошёл в упорных и напряжённых боях. Противник на этих направлениях ввёл в бой крупные танковые соединения в стремлении прорваться через наше расположение, но действиями наших войск все попытки противника прорваться были пресечены с большими для него потерями. В боях взято значительное количество пленных и трофеев.

На МИНСКОМ направлении отбито наступление крупных танковых частей противника.

В результате контрудара наших войск на этом направлении разгромлен крупный штаб противника. Убит немецкий генерал и захвачены оперативные документы. На другом участке этого же направления нашими частями уничтожено до 40 танков противника.

На БЕССАРАБСКОМ участке фронта наши части нанесли удар по противнику в районе СКУЛЕНИ, сорвав подготовку крупного наступления его на этом направлении.

В ночь на 27 июня группа наших войск при поддержке речной флотилии форсировала ДУНАЙ и захватила выгодные пункты, 510 пленных (в том числе 2 офицеров), 11 орудий и много снаряжения.

На всём участке фронта от ПЕРЕМЫШЛЯ и до ЧЁРНОГО МОРЯ наши войска прочно удерживают госграницу.

* * *

В боях на румынской границе части N стрелковой дивизии захватили в плен 800 немцев и румын.

* * *

Самоотверженно действовала рота, которой командует лейтенант Швец.

В N районе эта рота атаковала вдвое сильнейшего противника и вынудила его отступить с большими потерями.

* * *

В зенитной артиллерийской части, которой командует полковник Турбин, особенно отличилась батарея лейтенанта Муравьёва. Эта батарея один за другим сбила два вражеских самолёта 'Юнкерс-88' и взяла в плен пять немецких летчиков, в том числе двух лейтенантов.

* * *

Финляндский президент Рюти, выступая 26 июня по радио, повторил клевету Гитлера: он заявил, что 'во время переговоров в Берлине в ноябре 1940 г. СССР требовал от Германии свободы рук, чтобы урегулировать свои счёты с Финляндией и ликвидировать эту страну'.

Эта наглая ложь имеет своей целью обмануть народ Финляндии, натравить его на Советский Союз. Правители Финляндии пытаются скрыть от финского народа превращение Финляндии в плацдарм немецких фашистов для нападения на СССР.

* * *

Итальянская печать пытается ввести в заблуждение мировое общественное мнение своими сообщениями о том, будто 'Россия имеет агрессивные намерения против Болгарии и других балканских стран'; В действительности всему миру известно, что: 1) болгарский и русский народы связаны узами исторической дружбы на протяжении многих десятилетий; 2) СССР принимал все возможные меры к тому, чтобы оградить Болгарию от войны, в которую её вовлекал и вовлекает Гитлер; 3) СССР никогда не имел и не имеет никаких агрессивных намерений и по отношению к другим балканским странам.

В то же время всем известно, что Германия растоптала государственную независимость и национальную самостоятельность балканских государств, а фашистская Италия поработила Грецию и большую часть Югославии.

* * *

В Будапеште объявлено, что Венгрия считает себя в состоянии войны с Советским Союзом. Это решение вызвано тем, что советская авиация якобы совершала налёты на города Венгрии. Это утверждение является ложным: советская авиация никаких налётов на города Венгрии не производила. Правительство Венгрии боится сказать честно и открыто, что оно объявило состояние войны по приказанию Гитлера и ещё потому, что венгерские правители не прочь при случае пограбить чужое добро.

* * *

Речь моя вышла недолгая.

- Товарищи бойцы! Долго рассусоливать не буду. Идет война. Война идет страшная, и дело идет о самом существовании даже не государства нашего, а народа. Неважно кто мы все по национальности. Русские, белорусы, украинцы, казахи, евреи, или представители других народов. Мы все советские люди! И нас как недочеловеков хотят уничтожить, а наши семьи поработить фашисты. Сделать из наших матерей, отцов, сестер и братьев своих рабов, чтобы они работали на новых господ.

Гитлер пообещал каждому своему солдату имение на востоке. На нашей земле! Немецкие солдаты - это грабители, насильники и убийцы. Они будут убивать людей не только одетых в военную форму, но и всех, кто, так или иначе, будет против фашистов.

Татаро-монгольское иго, это цветочки! Сейчас мы или победим, или умрем. Гитлер собирается оставить в живых только тридцать миллионов советских людей из ста восьмидесяти. Всех остальных убить. И все эти тридцать миллионов сделают рабами, чтобы обслуживать и работать на новых господ.

Послышалось гудение среди бойцов.

- Тихо! Я вам рассказываю о немецком плане 'ОСТ', что значит 'Восток'. Высказывания о том, что немцы, культурная нация, о том, что кто-то из ваших отцов сдался немцам в первую мировую, и их содержали в человеческих условиях, это высказывание трусов и паникеров. Сейчас будет совсем по-другому. Те, кто сдаются немцам в плен, не доживут до следующего года. Все сдохнут в лагерях военнопленных. Немцы начали войну, имея запасы продовольствия на три месяца. Остальное они хотят получить от наших колхозников. Пленных они будут кормить очистками со своего стола, а то и не кормить вовсе.

Сдержанный гул голосов.

- Запомните! Сейчас идет речь о выживании нашего, советского народа. Да! Я понимаю отдать жизнь очень тяжело. Тяжело умереть в двадцать лет, но если бы каждый погибший красноармеец, разменял свою жизнь на жизнь немецкого солдата, война уже бы кончилась. Нас больше, у немцев солдаты уже бы кончились.

Положение наше такое. Нас окружили, нас окружили двойным кольцом. Сначала в Белостокском выступе. Потом немцы пошли дальше, своими клешнями и замкнули их западнее Минска. Удар был очень силен, наши дивизии были не отмобилизованные, а немцы готовились к войне. У них опыт, у них организация, у них превосходство во взаимодействии родов войск. Пока! Ничего, выйдем на соединения со своими, будет легче. Армия придет в себя, опыта поднакопит, совсем другой разговор пойдет. Теперь слушайте, я прочитаю вам стихи Симонова.

- Это который 'Парень из нашего города'?

- Тот самый. Стихи как раз на тему, почему сдаваться нельзя.

Я начал читать 'Если дорог тебе твой дом, ... '*, плевать, что написал их Константин Михайлович только в сорок втором. По силе воздействия, это лучше любой политинформации. А то откуда я их узнал - в немецком БТРе по рации услышал и запомнил. Несколько раз остановился и будто припоминая, продолжал.

Если дорог тебе твой дом,

Где ты русским выкормлен был,

Под бревенчатым потолком,

Где ты, в люльке качаясь, плыл;

Если дороги в доме том

Тебе стены, печь и углы,

Дедом, прадедом и отцом

В нем исхоженные полы;

Если мил тебе бедный сад

С майским цветом, с жужжаньем пчел

И под липой сто лет назад

В землю вкопанный дедом стол;

Если ты не хочешь, чтоб пол

В твоем доме фашист топтал,

Чтоб он сел за дедовский стол

И деревья в саду сломал...

Если мать тебе дорога -

Тебя выкормившая грудь,

Где давно уже нет молока,

Только можно щекой прильнуть;

Если вынести нету сил,

Чтоб фашист, к ней постоем став,

По щекам морщинистым бил,

Косы на руку намотав;

Чтобы те же руки ее,

Что несли тебя в колыбель,

Мыли гаду его белье

И стелили ему постель...

Если ты отца не забыл,

Что качал тебя на руках,

Что хорошим солдатом был

И пропал в карпатских снегах,

Что погиб за Волгу, за Дон,

За отчизны твоей судьбу;

Если ты не хочешь, чтоб он

Перевертывался в гробу,

Чтоб солдатский портрет в крестах

Взял фашист и на пол сорвал

И у матери на глазах

На лицо ему наступал...

Если ты не хочешь отдать

Ту, с которой вдвоем ходил,

Ту, что долго поцеловать

Ты не смел, - так ее любил, -

Чтоб фашисты ее живьем

Взяли силой, зажав в углу,

И распяли ее втроем,

Обнаженную, на полу;

Чтоб досталось трем этим псам

В стонах, в ненависти, в крови

Все, что свято берег ты сам

Всею силой мужской любви...

Если ты фашисту с ружьем

Не желаешь навек отдать

Дом, где жил ты, жену и мать,

Все, что родиной мы зовем, -

Знай: никто ее не спасет,

Если ты ее не спасешь;

Знай: никто его не убьет,

Если ты его не убьешь.

И пока его не убил,

Ты молчи о своей любви,

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей родиной не зови.

Пусть фашиста убил твой брат,

Пусть фашиста убил сосед, -

Это брат и сосед твой мстят,

А тебе оправданья нет.

За чужой спиной не сидят,

Из чужой винтовки не мстят.

Раз фашиста убил твой брат, -

Это он, а не ты солдат.

Так убей фашиста, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоем дому чтобы стон,

А в его по мертвым стоял.

Так хотел он, его вина, -

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой.

Пусть исплачется не твоя,

А его родившая мать

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

После стихов, настала тишина. Слава Богу, что я помню это стихотворение, пригодилось. Есть у меня в запасе еще несколько, придется использовать, наплевать на авторские права. Написал Симонов их сейчас или нет - неважно.

- Бойцы! Сейчас, только от нас зависит, убьем мы фашистов или они нас в плен возьмут. А наши матери, проклянут нас, если мы сдадимся в плен. Мы русские! Мы никогда не сдаемся! Убей своего немца, война кончится! Даже если безвыходная ситуация, убей хоть одного, а потом хоть трава не расти. Они хотят убить всех нас! Так каждый из вас должен убить своего немца!

* * *

Переправа, переправа,

Берег левый, берег правый.

Пушки не били в кромешной мгле. Связанные несколько стволов деревьев лежавших в ивняке, с наскоро обрубленными малыми пехотными лопатками ветвями, позволили переправиться через сорокаметровое зеркало реки без потерь. Россь мы преодолели, теперь надо идти на юго-восток, к дороге. Там будут наши отступающие войска, там будут командиры из третьей армии. Может, я им помогу. Может, нет. Но остатки армии, вырвались из окружения. Это 'медицинский' факт.

Идем ускоренным маршем.

Через некоторое время, в междуречье Росси и Зельневки, встретили группу красноармейцев.

От головного дозора, прибежал боец Сорокин, доложил, что встретили наших. Четыре красноармейца стрелка и лейтенант ВВС со сбитого истребителя. Карта у лейтенанта была. Было и желание свалить с себя ответственность.

Лейтенант, сказав о том, что в курсантские времена он, конечно, имел дело с винтовкой, но никак не является специалистом в наземной войне. Конечно, не хотелось отдавать командование какому-то 'варягу', да еще, если тот сам не рвется, но Устав! Средний командир, рангом выше младших, не говоря уж о моей старшинской " пиле". На привале Леонов просветил меня, что при переходе в другое подразделение, все это старшинско-комиссарское великолепие с гимнастерки снимается, и становлюсь я обычным бойцом пехоты. Как я понял, мой командирский авторитет держится на том, что я в плену не был, а Леонов со своими младшими сержантами был. Вот и слушаются меня.

Лейтенант, после того, как самоустраниться не удалось, переформировал взвод. Леонова назначил командиром отделения авиаторов, остальных отдал мне. Не нравится мне это! Вроде 'летуны' вроде личной гвардии у лейтенанта Ковалева. А остальные вроде как 'черная кость'. Черт с ним! Прибытие нового пополнения, позволило сосредоточить в своих руках уже три отделения. Так глядишь, в сводную роту развернемся.

Двигаясь в юго-восточном направлении, встретили в лесу еще сорок три человека мобилизованных, одетых еще в гражданскую одежду, шедших к местам постоянной дислокации частей Красной Армии. Только частей тех уже там не было.

Чемоданы, вещевые мешки, кепки на головах. Шли, выполняя свой долг. Попали в самую мясорубку. Лейтенант не хотел их брать с собой, он и на уже бывших в строю гражданских смотрел подозрительно. Но я настоял.

- Раз они тебе так милы, комиссар, ты с ними и возись.

Ирония так и сквозила в его словах. И не только к моему званию.

Взвод, шел к дороге Белосток-Бобруйск. Вышли к реке Зельневка, вбирая в себя всех, кто нам встретился. Людей стало достаточно для того, чтобы считать взвод, сводной ротой.

Вот только оружия не было. Как я жалел, что не взял сотню винтовок, на первом месте боя! Но утащить такое количество, было выше моих сил.

* * *

Идти по лесу собирая грибы легко и приятно, сейчас, когда колонна практически не могла соблюдать равнение и люди шли по лесу толпой, ничего хорошего в такой прогулке не было.

Ковалев скомандовал привал. Народ, разбившись на кучки, принялся печь в кострах картошку, кипятить воду в котелках. Некоторые перематывали портянки, некоторые отошли в сторону, чтобы оправиться.

Толпа! 'Летуны' вместе с лейтенантом находились впереди. Охранение наш командир не выставил. Привал он объявил продолжительностью в два часа. Лес конечно густой, немцев тут нет, но все равно, этот бардак раздражал мою офицерскую душу.

Сидя под сосной, заполнял свой личный 'Журнал боевых действий', лейтенант пусть делает как хочет и умеет, а моя бюрократия должна быть в порядке. Знаем, плавали! Выйдешь к своим и начнется, кто, когда, при каких обстоятельствах? Сколько убил, когда? Доказательства?

Леонов мне теперь не подчинялся, поэтому списки мобилизованных, отдельных красноармейцев, присоединившихся к нашей роте, пришлось составлять самому. Заодно и выяснил, что среди мобилизованных имелись и младшие командиры, был даже старшина. Пожилой, усатый, обстоятельный дядька.

Григорий Михайлович Плотников, также страдал от вида табора, в который превратилось наше подразделение. Мне он очень сильно напоминал, нашего старшину инженерно-саперной роты прапорщика Рудакова. К тому же, выяснилось, что срочную, в начале тридцатых, он служил в саперах. Родственная душа! На него я и свалил всю рутину. Без старшины нет армии. Как его ни называй: фельдфебель, вахмистр, старшина, суть одна. Первый помощник командира.

Через два часа, когда люди поели и отдохнули, выяснилась очень неприятная вещь. Ковалев Виталий Борисович, лейтенант Красной Армии, вместе с отделением Леонова, исчез. Пока народ отдыхал, " летуны" забрав консервы, трофейные пулеметы и оба автомата, а также восемь опять же трофейных винтовок, ушли. Видимо посчитали, что мелкой группой выйти из окружения будет легче.

Красноармейцы, изначально бывшие с лейтенантом, рассказали, что тот и с ними идти не хотел, мол, не знает пехотного строя и отвечать за всяких не хочет. Да-а-а! Голубец, одним словом! Вот будет у меня после окружения такой командир, не возрадуешься!

- Летуны улетели! - Невесело пошутил Плотников, принимай политрук команду.

Все вернулось на круги своя.

Выстроенные в неровный двухшереножный строй люди смотрели на меня, ожидая разъяснения сложившейся ситуации. Что им сказать? Что командир забрал 'своих', с голубыми петлицами и смылся? Оставшиеся, не свои что ли? Забрал почти все наиболее калорийные продукты и ушел в самостоятельное плавание, бросив остальных?

- Бойцы! Не знаю, почему товарищ лейтенант ушел, гадать не хочу. Но мы, подразделение Красной Армии. Пусть пока не все в военной форме, мы все граждане нашей Родины, призванные на службу в час смертельной опасности для нашего государства. Задача остается прежней. Выйти на соединение с частями Красной Армии. Я представляю вам старшину роты Плотникова Григория Михайловича. Сейчас он, вместе младшими командирами, разобьет вас на взводы и отделения. Через пятнадцать минут выход.

Вооруженных винтовками оказалось тринадцать человек. Еще двое, Карасев и Фомкин, имели парабеллум и наган. Ну и аз грешный, со своей 'Драгуновкой' вызывавший живейший интерес. На пятьдесят три не имевших оружия, немного.

Глава 7. Партийное строительство

Через час после начала движения, от головного дозора ко мне был прислан молодой парнишка из мобилизованных.

- Товарищ политрук! Лес сейчас закончится, а на поле наши лежат. И танки двенадцать штук.

- Немецкие?

- Нет, товарищ сержант Ярков сказал наши, только подбитые.

- Еще что видели?

- Дорога, а на ней немцев видимо-невидимо.

- Понятно. Старшина!

- Я!

- Командуйте привал! Остаетесь за меня, я к дороге.

Пока Плотников отдавал распоряжения об остановке и рассредоточении, я обратился к посыльному:

- Веди Вергилий.

- Только там надо в одном месте ползком, товарищ политрук.

- Давай, давай веди! Надо своими глазами посмотреть.

Примерно через полчаса, ускоренного движения по лесу, кусты стали чаще, а деревья реже, показалась опушка.

- Здесь надо ползком, можа быць, с дороги увидят, а впереди перелесок, там товарищ сержант с бойцами залег.

Речь у бойца была чисто русская, а тут белорусская мова.

- Ты местный что ли?

- Почти. Отца в тридцать девятом в Гомель перевели, по линии потребкооперации, ну мы и переехали с Орловщины.

- А ползать где по-пластунски научился?

- Так с пацанами по соседям, за яблоками в сады лазали.

В глазах у мальчишки блеснуло что-то довоенное, озорное.

- Звать то тебя как, Вергилий?

- Петров Сергей... Михайлович.

Расстояние от опушки леса, до тоненькой полосы берез, являвшейся по словам Петрова перелеском, было метров триста. Действительно на дороге наблюдалось оживленное движение. Привстав, среди достаточно высокой, густой травы, можно было рассмотреть, что там делается.

- Товарищ политрук! Там дальше пригорок и кусты, оттуда лучше видно.

- Понятно! Кончай перекур, ищи жемчужину...

Недоуменный взгляд Вергилия не вызвал во мне желания объяснить старый анекдот.

Мы поползли дольше, чем десять минут. Ярков, имевший звание сержанта запаса, вооруженный по случаю командования головным дозором наганом отобранным у Фомкина и одетый в пиджак, мешковатые брюки заправленные в стоптанные сапоги и имевший на голове кепку с вырезанной из жести звездой, показывал мне обстановку.

- Вот впереди на поле наши убитые лежат. И танки, видимо в контратаку пошли, либо на прорыв, а немцы их накрыли.

В оптический прицел, прекрасно видны были шесть Т-26 и два БТ, то ли пятые, то ли седьмые и один пулеметный БТ-2. Два двадцать шестых были двухбашенные, пулеметные. Но среди стальных трупов, дальше просматривались и две немецкие 'двоечки' и даже одна 'тройка'. Танкисты разменяли свои машины на три к одному. Но вот сколько наших танкистов в живых осталось? Кочки? Нет - лежали на поле и погибшие красноармейцы. Я такое уже видел. Очень похоже на то 'кочковатое поле', увиденное когда я вылез из подземного хода.

Теперь дорога. Нечего даже думать перейти ее. Путь на юго-восток закрыт. Трехполосное движение. Правая полоса пехота, запыленные, уставшие шагать 'гренадеры', вернее пока еще 'стрелки', движущиеся непрерывной лентой, вторая, грузовики, бронетранспортеры, машины с кунгами, автобусы с красными крестами в белом круге, полевые кухни. Появился, видимо артиллерийский полк на конной тяге, впереди не быстро едущие три легковые машины, кунг радиостанции, тридцать шесть орудий по счету, с зарядными ящиками, потом запряжки лошадей, тянущих повозки, по всей видимости, со снарядами. Полевые кухни, повозки с припасами. Вот бы их моим бойцам!

На фоне шедшей бесконечными рядами пехоты, появились бронетранспортеры и грузовики до отказа набитые солдатами мотопехоты. Их каски напоминали зерна черной икры, когда раскрываешь по праздникам маленькую консервную банку. Правда, каски были запыленные, словно икра подернутая пленкой плесени.

Навстречу этому потоку тоже было движение. Немногочисленные автобусы с красными крестами, проехала колонна тракторов с прицепленными к ним нашими 152-х миллиметровыми пушками-гаубицами, видимо трофеи тащат. Проехал десяток бензовозов, видимо пустые. То что я читал в литературе о том, что немцы возили горючее исключительно в канистрах, видимо не совсем было правильно.

- Смотри! Смотри! - Толкнул меня в бок Ярков.

* * *

Показалась колонна пленных. Наших пленных! Впереди шли командиры, многие с бурыми пятнами на грязных, запыленных бинтах. За ними красноармейцы. В оптический прицел было видно, что первую селекцию прошли, отделили евреев, комиссаров. Лица в основном русские или среднеазиатские. Комиссаров явно нет. Дойдут до лагеря, там командиров в одну сторону, красноармейцев в другую.

Пилотки и фуражки без звездочек, поясные ремни редко у кого, многие без гимнастерок, в нательных рубашках. Очень часто, среди военной формы, видна гражданская одежда, вместо пилоток кепки. Немцы гребли всех мужиков и парней призывного возраста, попавшихся им на глаза. Паспортов у колхозников нет и доказать то, что ты не в армии, а простой обыватель, возможности нет. Особенно имея ввиду то, что одна из самых распространенных стрижек в деревнях была 'под ноль'. Как у красноармейцев! Вот и шагали в плен гражданские люди. Насколько помню из военной истории, с мобилизацией военнообязанных в западных районах Белоруссии советское руководство прощелкало клювом. Расплатой за недальновидность стало то, что люди сгинули в лагерях, даже не успев надеть военной формы.

Колонна большая, несколько тысяч. Сопровождают эту массу до удивления мало конвоиров. Нам со стороны поля, видно только пять пар солдат идущих по обочине дороги. Сколько конвоиров с другой стороны не видно. Но вряд ли их больше чем по одному на двадцать метров колонны. Такая силища! Три, четыре тысячи красноармейцев - полк! Развернись, раздави массой конвоиров, сцепись с пехотой! Ведь у нее нет столько автоматов и готовых к стрельбе пулеметов, все равно погибнете в лагерях лишённые последней солдатской радости, умирая уничтожить врага. Хоть одного на десятерых!

Нет, идут как покорные бараны!

Внимательно рассматриваю лица пленных, есть равнодушные ко всему, есть и угрюмые. А есть такие, что довольны, и много таких. Спаслись, стало быть, война закончена! Дураки и сволочи.

- Товарищ политрук! Может, поможем нашим?

- Как?

- Ну, мы начнем стрелять, люди побегут.

- И куда?

- В лес, товарищ политрук!

- Побегут пленные. Бронетранспортерам на шоссе только чуть довернуть, и будет такая бойня! Да и рожи пленных в основном не предполагают побега. На, сам глянь.

Посмотрев в прицел, Ярков помрачнел, и больше глупостей не говорил. Я добил его настроение словами:

- Надо искать место, где пленных будут содержать ночью. Тогда возможно их освободить. Для этого нам всем придется не на Восток топать, а на Запад. Да и еще один большой вопрос, все ли из этих, попали в плен в безвыходной ситуации? Мне почему-то кажется, что раненых и беспомощных среди этой колонны меньшинство. Остальные сами бросили оружие и сделали руки в гору. Значит предатели.

Бурчание себе под нос сержанта запаса Яркова не осталось без моего внимания.

- Ты сержант не ворчи. Ты думай, давай о наших делах.

- А, что тут думать товарищ политрук? Стрелять надо в тех, кто со стороны поля караулят! Сколь раз увидишь его, столько и убей!

- Дальше, что будет, подумал? Ухлопаем мы десять немцев, а пленные не побегут, а если вдруг побегут через поле, их просто начнут расстреливать. Развернут роту, прочешут лес, мало того что пленных не освободишь, так и всех наших бойцов перестреляют или опять же возьмут в плен. Нам это надо?

- Нет, товарищ политрук. Так что делать-то? - Сняв кепку и почесав 'репу', спросил Ярков.

- Мы со своими тринадцатью винтовками, ничего сейчас не сможем сделать, сам видишь, немецкие бронетранспортеры так и шастают. Да и многие из пленных довольны судя по лицам, что война для них кончилась. Этих, не нам освобождать. Нам о своих бойцах думать надо. Темнота друг молодежи. Стемнеет, посмотрим, что на этом поле лежит, добудем оружие, форму, сапоги, а то некоторые мобилизованные не в сапогах, а в тапочках, которые зубным порошком чистят. Насчет пленных, никого, кроме тех, кто сам хочет, мы не освободим. Да и то при случае, хоть днем, хоть ночью.

- Куда!? Куда пополз!?

Серега Петров ужом выполз на поле. Глядя на него в оптический прицел, я не мог не отметить его ящеричную ловкость в перемещении. Вот он дополз до ближайшей кочки, вот подхватил убитого одной рукой, второй сжимает винтовку. Вот ползет назад.

Навстречу ему выползает еще один пацан из тех, кто оказался на аэродроме. Вдвоем, они подтаскивают убитого к кустам. Мгновение, и гимнастерка, окровавленная на груди, снята. Снаряжение в стороне, некоторое затруднение вызывают сапоги и галифе.

Лежит молодой парень, даже красивый, выбеленное смертью лицо, спокойно. Он раздет до исподнего, его окровавленную форму примеряет на себя Сережа Петров. Парень, в 'пистончике' брюк которого, не оказалось пенала с личными данными, теперь так и уйдет безымянным. Кому сообщать о смерти не понятно.

Переодевшегося Петрова, беру в оборот.

- Команда была выползать на поле?

- Нет.

- Недисциплинированность одного - гибель остальных. То, что ты Петров присяги не принимал, значения не имеет. Немцу все равно кто перед ним. Не дай бог повторится такая инициатива, выгоню на хер. Один пойдешь.

- Виноват, товарищ комиссар!

- Запомни, Вергилий! Сейчас дуй к Плотникову, скажи ему, чтобы рота подтянулась к ночи в 'перелесок'.

- Слушаюсь!

- Не слушаюсь, а есть!

- Есть, товарищ комиссар!

Одеть, обуть и вооружить людей за ночь, надо использовать такую возможность. То, что красноармейцы принявшие здесь последний бой, отдавшие все, что возможно, будут ограблены и раздеты, не играло в моих глазах, никакой роли. Я даже об этом не думал. Вещи и оружие нужны живым.

* * *

Движение по дороге не прекратилось и с наступлением темноты, но такой интенсивности как днем уже не было. Пехоты видно не было, но машины продолжали ехать по дороге, освещая себе путь фарами. Никакого синего света, обнаглевшие захватчики использовали фары как полноценный источник освещения ничуть не заморачиваясь на светомаскировку.

Пленных, конечно, тоже не было, и вражеская пехота видимо посапывала в две дырочки, но вот грузовики ехали, и бронетранспортеры среди них имелись. Перейти дорогу, было практически не возможно, заметят и тут же устроят кровавую баню. Немцы воевать, ночью не привыкли, да и моему воинству ночной бой не потянуть. Пока. Еще. Навыков по отражению атаки у немцев никто не отнимал, а уж пресечь попытку перехода дороги, для них - 'семечки'. Ладно, пока не будем пересекать дорогу, у нас задача другая. Обмундироваться и вооружиться. Надо пользоваться слабым движением на дороге.

Ползанье по полю боя, с вытаскиванием погибших красноармейцев, раздеванием их, учетом винтовок, патронов, иногда гранат, превратилось под покровом ночи в тяжелую, скорбную работу. Особенно тяжело было снимать сапоги с убитых. Трупное окоченение никто не отменял, поэтому людям, которые держали очередной труп, пока двое сдергивали сапог приходилось очень тяжело. Мертвецы уже ощутимо пованивали, и надевать на себя форму погибших никто не спешил.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 Следующая ⇒