Авва Антоний, 25 21 страница

— Дина, а что вы думаете о монахах.

— Монахи и монахини... Последние послушные и верные дети Бога на земле! Я видела их, сестра Пророчица. А ты, ты ведь тоже встречалась с монахами?

— Да. Моя бабушка помогала монахам, а я помогала ей.

— И твой арест связан именно с этим, судя по тому, как ты одета. Покажи мне твою правую руку, сестра Пророчица!

Я протянула ей руку, заметив при этом, что корочка на месте ожога уже сходит.

— Понятно... Огонь? Я кивнула.

— А я кислотой, — и она протянула мне свою чистую правую ладонь, то есть не очень чтобы чистую, но без печати. — Учти, когда ожог совсем заживет и никто уже не сможет определить, что у тебя когда-то был персональный код, сама ты будешь чувствовать это место всякий раз, когда тебе будет грозить опасность со стороны сатанинских сил: оно будет действовать как индикатор зла. Ты это скоро почувствуешь, если до сих пор еще не заметила.

— Начнет болеть и дергать?

— Значит, почувствовала... Похоже, что это особый дар, который дается в награду тому, кто сумел избавиться от антихристовой печати...

— Вы тоже считаете, что код — это печать Антихриста?

— Он и задуман был как средство тотального контроля над человечеством, причем еще тогда, когда мало кто задумывался над вопросом, кому конкретно будет передана эта власть. Началось это еще в конце прошлого тысячелетия. Но вот что интересно: первые цифры некоторых кодов уже тогда были 666 — число Зверя, знак Антихриста. А почему и зачем были избраны три шестерки, никто не знал. Я подозреваю, что некоторые учредители действовали без умысла, ведомые каким-то бессознательным чувством. И сразу же появились граждане, оказавшие сопротивление первым, будто бы совершенно невинным попыткам введения разных цифровых кодов — люди не хотели иметь личный номер вместо личного имени. Над ними тогда издевались и потешались. Я знаю человека, который занимается историей введения цифровых кодов и сопротивления им. И знаешь, что ему удалось обнаружить? Первые попытки давать людям номера вместо имени применялись еще в сталинских лагерях в России и в нацистских лагерях в Германии в прошлом тысячелетии. Это был пробный камень. И тогда же в России были первые попытки сопротивления: политические заключенные срывали с себя нашивки с номерными знаками, рискуя при этом свободой и жизнью. Тогда власти отступили даже перед бесправными заключенными, не желая привлекать лишнее внимание к этой проблеме: нашивки оставили, но вместо номеров на них стали писать имена.

То, о чем теперь говорила Дина, мне было внове: я никогда не интересовалась историей человечества последнего тысячелетия — слишком много было в ней грязного и жестокого. О концлагерях я, впрочем, узнала во время обучения в колледже. Я знала, что есть садисты — любители именно таких Реальностей; они создавали для себя лагеря с заключенными и наслаждались в них безнаказанной жестокостью и зверствами, но я никогда не брала заказов на оформление этих Реальностей.

— Спасибо вам. Дина. Японяла теперь, что приход Антихриста и все связанное с ним подготавливалось с очень давних времен. Мало кто понимает это. Пожалуй, только христиане. Дина, а вы христианка?

— Да. Я верую в Иисуса Христа, настоящего Мессию, который приходил на землю две тысячи лет назад. И год назад я была крещена на Острове смерти. А ты, сестра Пророчица?

— Я была крещена еще младенцем. В раннем детстве меня воспитывали бабушка и дедушка — настоящие христиане, русская и грек. Воспитывали в православном духе. А потом я попала в руки современных воспитателей и меня стали переделывать под обычную девочку-планетянку. Меня насильно сделали человеком этого мира. Но, должна признаться, со временем я и сама захотела быть как все и страдала, когда чувствовала свою непохожесть на других. Потом в моей жизни снова появилась моя бабушка, и все стало постепенно меняться. Может быть, начало действовать таинство крещения? Не знаю. Но больше всего своим прозрением я обязана людям: бабушке, монахам, просто хорошим честным людям, чудакам не от мира сего, с которыми меня столкнула судьба. Я сама не заметила, как случайности, можно сказать приключения, вдруг посыпавшиеся на меня, стали обращаться чудесами. И однажды, совсем недавно, я проснулась утром другим человеком. Это произошло после того, как я выжгла печать Антихриста. Мне и теперь многое еще так непонятно, так сложно для меня. Но одно я знаю точно: я — христианка. Очень плохая, неуклюжая — начинающая христианка, так сказать.

— Главное с нами произошло по Божией воле, а теперь нам надо проявить собственную волю и учиться быть настоящими христианами. Скоро экологисты с клонами оставят остров, и Айно откроет свою школу. Тем, кто еще не просвещен, он расскажет о Христе и всех нас научит, что нам делать в ближайшее время. Каждый получит от него свое послушание, и мы разойдемся по миру. После этого Айно пойдет с проповедью к другим людям.

— А его ученики живут потом общинами?

— Айно говорит, что для объединения в общины они еще духовно не доросли: каждый из асов слишком долго жил один, считаясь только с собой. Нам трудно уживаться вместе подолгу.

— Но ведь есть еще тайные христианские общины, целые поселения, живущие христианской жизнью. Ученики Айно могли бы присоединиться к ним.

— Что-о? Это правда, сестра Пророчица?

— Правда. Я сама гостила в такой общине?

— Слава Тебе, Господи! Айно говорил нам об этом. Я ему верю всей душой, но все-таки это звучало прекрасной сказкой... Теперь твоя очередь рассказывать, сестра! Скажи мне главное: в этой общине есть дети?

— Да, и, по-моему, их даже слишком много, если исходить из числа взрослых.

— Милая сестра Пророчица, да ведь так и должно быть! Дети — это, может быть, самое главное дело христиан на земле и нынешнее время! Дети, воспитанные в Боге, с чистой душой и ясным разумом, целомудренные и здоровые, — это единственное, чем христиане могут остановить процесс искажения и уничтожения человечества, сохранить здоровый генофонд. Клоны бесплодны и живут недолго, всего до пятнадцати-шестнадцати лет, а выполнять простейшие команды их можно обучить только к четырнадцати годам. Но если христиане не станут рожать и воспитывать детей, как им заповедано Богом, то на смену им придут полчища коротко живущих клонов и заполнят землю.

— А у вас есть дети, Дина?

— К сожалению, нет и не может быть: я слишком долго работала с радиацией. А я их так люблю... Расскажи-ка мне побольше о детях!

Дина жадно слушала все, что я ей рассказывала о ребятишках в общине матери Ольги. Она даже помолодела: вместо изможденной старухи сейчас рядом со мной сидела радостная, бодрая женщина средних лет. Ее интересовало все: как были дети одеты, что они ели, как молились и во что играли. Я даже спела ей вполголоса песенку о лошадях... Ее измученное лицо посветлело, разгладились резкие, почти черные морщины. Глядя на нее, я подумала, что из нее могла бы получиться замечательная бабушка. Именно поэтому я решилась и дала ей адрес моей бабушки. Я ей сказала, что в одной усадьбе в Баварском Лесу одиноко живет очень мудрая и симпатичная старая леди, с которой ей, Дине, стоило бы познакомиться — они обязательно найдут общий язык. Что это моя бабушка, я Дине не сказала.

Глава 15

Понемногу я привыкла к жизни на Острове смерти, благодаря Дине, конечно. Книгу святителя Феофана я дочитала и теперь в основном наблюдала за людьми.

Люди в камере делились как бы на два сорта: незлобивые, простодушные асы, бывшие бродяги и нищие, и криминальные асы — энергичные, злобные и чем-то похожие на клонов. Эти готовились к этапу. Этапом, как объяснила Дина, называлась всякая перевозка заключенных с одного места на другое. От криминальных асов я старалась держаться подальше, но, в общем, народ здесь вел себя вполне терпимо. Вот только воняло от этого народа нещадно... Даже от Дины. Впрочем, от меня, вероятно, тоже, хотя сама я этого не чувствовала, а спросить у Дины стеснялась.

Айно в нашей камере больше не появлялся, но Дина знала и сказала мне, что он находится в тюрьме и отбирает тех, кого хочет оставить на острове.

Через неделю моя нога начала так нещадно чесаться под повязками, что я не выдержала и однажды утром, когда в камере все еще спали, размотала повязки, чтобы почесать ногу. И вот именно в этот момент в камеру ворвались клоны, схватили несколько человек и поволокли к выходу — и меня тоже! Это было так неожиданно, что я, совершенно ошеломленная внезапным и молчаливым их нападением, даже не пыталась сопротивляться. Я только подогнула обе ноги, чтобы не повредить больную, и беспомощно повисла в их лапах. Меня протащили по длинному узкому коридору, потом вниз по винтовой лестнице и швырнули во дворе замка в кучу сидевших на земле арестантов. Поодаль прохаживались, о чем-то мирно беседуя, два пожилых экологиста.

— Зачем это нас вытащили из камер? — спросила я сидевшего рядом со мной аса.

— Селекция идет. Выбирают молодых и здоровых на каторгу, а остальных бросят тут умирать. Нам с тобой повезло, девушка!

— Я не хочу на каторгу! Я хочу остаться здесь! У меня нога сломана! — закричала я, бросившись к экологистам. Я успела пробежать всего несколько шагов, как меня опять схватили клоны и зажали со всех сторон так, что я не могла шевельнуть ни ногой, ни рукой. Один из экологистов подошел ко мне.

— Ну, в чем дело? — спросил он недовольно. Он был довольно стар, лет сорока. Вид у него был равнодушно-усталый, но незлобный.

— Я не могу на каторгу, у меня нога сломана! Прикажите меня отвести обратно в камеру, пожалуйста...

— Нога, говоришь, сломана? А бегаешь ты на сломанной ноге как коза.

Я ахнула: бросившись бежать, я, в самом деле, ступала на больную ногу как ни в чем не бывало, даже не заметив этого. Мало сказать ступала — я могла бегать! И все-таки...

— Я вас очень прошу, офицер, оставьте меня тут! Я очень слабая физически, от меня не будет толку на каторге, я сразу заболею и умру!

— Глупая ты девчонка, не знаешь, чего бояться надо. Да тут тебя через неделю сожрут без соли! На каторге отработаешь год-другой, зато жива останешься. А будешь хорошо работать — получишь право на персональный код, и тебя освободят досрочно. Честный труд — дорога домой. Эх, молодость, молодость, в такие годы уже с пути сбиваются! Ты читать-то умеешь?

— Умею.

— Значит, годишься на Белый остров. Сколько мы туда отобрали?

— Пять человек.

— Может, пометить и эту, начальник? Жалко девчонку... Молода еще, одумается — человеком станет.

— Ну, если тебе так хочется... — пожал плечами второй экологист. — Хотя вид у нее подозрительный, уж не монашка ли? Ну-ка отвечай: ты монахиня?

— Нет.

— Монахи редко отрекаются от своей профессии. А если сразу отрекаются, то из них со временем получаются полезные члены общества. Пометь ее!

Пожилой экологист подошел ко мне и вынул из кармана что-то вроде пистолета. Я и ахнуть не успела, как он протянул эту машинку к моему лицу, прижил ее к моему носу и щелкнул. Я почувствовала сильный укол и чихнула.

— Ничего! И нос твой курносый заживет, и сама жива останешься.

— На этап! — скомандовал второй экологист, и двое клонов схватили меня под руки и быстро отволокли к вертолету. Оттуда протянулись короткопалые лапы и втащили меня внутрь.

Большой грузовой вертолет внутри был разгорожен на узкие кабинки, обтянутые металлической сеткой, в каждой из которых, даже стоя, мог поместиться только один человек. Почти все клетки были забиты людьми. Меня втолкнули в одну из свободных и заперли за мной решетчатую дверь. Было очень тесно, но я смогла поднять руку и пощупать нос: на правой ноздре висело маленькое колечко. Противно быть окольцованной за нос, но ничего, когда-то девушки добровольно украшали себя такими железками!

Это был не самый тяжелый этап, как говорили друг другу заключенные в соседних клетках, но мне он казался чудовищным. У меня скоро заболела спина, и начали подгибаться ноги, особенно та, на которой был перелом. Сесть в клетке было невозможно. Я увидела, что мои соседи цепляются за решетки руками и так висят на них, чтобы дать отдых ногам. Я тоже просунула руки вверх и повисла на них. Стало немного легче, но ненадолго; отдохнули ноги — затекли руки. Хотела опустить руки, но тогда начала стукаться лицом при каждой встряске, а вертолет трясло нещадно. Заключенные стонали, ругались, некоторые женщины рыдали в голос. Хуже всех приходилось крупным мужчинам — они не могли даже поднять рук. По ногам дуло ледяным сквозняком, а вверху воздух становился все более теплым, влажным и спертым от нашего дыхания.

«Непрестанно молитесь и всему радуйтесь! » — вспомнила я слова из какой-то проповеди отца Александра. Молиться — это понятно, я поневоле и молилась почти беспрерывно: при каждом ударе лицом о железо я невольно вскрикивала: «Господи, помилуй! ». А вот чему бы мне сейчас порадоваться?

Я вдруг вспомнила книжку, которую бабушка читала мне в детстве, про девочку по имени Полианна, у нее была такая игра — научиться всему радоваться. Например, она получила в подарок на Рождество вместо ожидаемой куклы детские костыли и обрадовалась тому, что костыли ей не нужны, ведь у нее были здоровые ноги. Радоваться ли мне, что меня везут в вертолете, а не гонят на каторгу пешком? А может, порадоваться тому, что в этот проволочный стакан меня не поставили вниз головой? Нет, мне больше подходит бабушкин метод: «В горе и в беде полностью предай себя Богу, а Он сам все устроит к лучшему для тебя». Но сейчас и это не помогло: не хватает у меня воображения представить себе, что ожидающая меня каторга на каком-то неизвестном Белом острове может обернуться к лучшему. Попробую-ка я просто чем-нибудь отвлечься от окружающих меня радостей.

Что-то сейчас поделывают матушка Руфина с сестрами? Может быть, сейчас время трапезы, и они все сидят за столом в самом большом доме общины матери Ольги? Наверно, пришлось ставить дополнительные столы. Или монахини трапезуют отдельно? А что, интересно, у них на обед? Какая сегодня каша и какой суп? Вот бы сейчас немножко горячего борща матери Алонии...

А может быть, они все сейчас на послушании, и только одна монахиня читает «неусыпаемую Псалтырь», да наши старушки читают свои нескончаемые келейные правила. Интересно, а какое послушание несут монахини в Пиренеях? Я думаю, они все заняты устройством монастырской жизни на новом месте. Церковь в общине есть и довольно вместительная. Они повесили в ней свои иконы, привезенные из монастыря, чему мать Ольга, конечно, только радуется. А вот с кельями проблема. Народу в общине и так много — молодежь и одинокие пожилые люди даже спят в общих спальнях, не говоря уже о детях. Придется строить новые дома. И, наверное, их уже начали строить. Руководит стройкой, конечно, дядя Леша. Он уже давно вернулся из поездки и сказал матушке, что со мной все в порядке, что за мной приехал друг, который повез меня к бабушке...

Как хорошо, что я успела выслать Леонардо ему навстречу! Вот был бы ужас, если бы нас взяли всех троих — меня, Леонардо и дядю Лешу. И монахиням, и Ларе с новорожденным ребеночком без него было бы очень плохо. Интересно, узнаю ли я когда-нибудь, помогло ли сестрам то, что я прикрывала их отход с острова? Удалось ли мне задержать на какое-то время нападение на остров? Увы, экологисты мне об этом докладывать не станут, а жаль...

А если бы нас схватили вдвоем с Леонардо? Страшно подумать! У него на руке персональный код, и по нему экологисты вышли бы на старого ди Корти, а тот мог бы не выдержать и выдать бабушку...

Бабушка! А ведь бабушка теперь в безопасности благодаря тому, что все так сложилось в эти последние дни. Господи, как хорошо Ты все устроил! Спасибо Тебе огромное преогромное, что все мои дорогие сейчас в безопасности, что никого я не подвела и не погубила! Господи, какая радость сознавать, что они живы-здоровы и свободны! И все-то они любят меня и молятся обо мне. Кроме, конечно, Леонардо — этот просто любит. От радости я засмеялась в голос и тут же услышала рядом сочувственный шепот:

— Еще одна умом тронулась... Всегда на этапе у кого-нибудь мозги закоротит.

— Ничего, скоро приземлимся, ее и пристрелят, чтоб не мучилась, бедная.

— А с чего это она поплыла? Вроде бы не с чего, смотри, у нее метка Белого острова.

— Ишь ты! Навесили! А на вид-то она ничуть не здоровее прочих.

— Везде блат. Нет на земле справедливости!

— Тс-с! Еще услышит...

«Вау! — мысленно воскликнула я по старинке, — так у меня еще и привилегии! Чего же я унываю? »

— Друзья, — обратилась я к соседям, — а чего это мы так скисли? Давайте хоть споем, что ли!

— Ого! Обсохла девушка, в себя пришла!

— А что? Она права. Петь-то нам никто не запрещал! Клоны никого не слышат, кроме своих начальников, а экологисты в кабине сидят, им не слышно.

— Общий гимн я петь не стану! — заявил решительно чей-то бас.

Общий гимн! Господи, как же давно это было, и какая же ябыла ду-у-ра! И как же это здорово, что никогда и нигде я больше не затяну про «союз нерушимый» — хоть режьте меня, хоть стреляйте «веером от пуза».

— Да кому он нужен, этот Общий гимн? — произнес женский гнусаватый голос. — Давайте споем хорошую, душевную каторжную или бандитскую песню. «Одинокого киллера в ночи» все знают?

Ну вот, этого только не хватало! Я уже наслушалась в камере на Жизоре этих жутко сентиментальных тюремных песен, в том числе про одинокого киллера, который «глухой осенней ночью» чистит пистолет любимого калибра и тоскует, что придется его, «друга верного, друга единственного» бросить на месте заказного убийства. Душераздирающая драма, что и говорить.

— «Этапный марш» давайте споем, — предложил бас, отказавшийся петь Общий гимн, и первым затянул:

Ты простился с любимою девушкой,

Ты теперь государственный раб.

Ты на лучшее «завтра» надеешься,

А на завтра назначен этап.

Будешь жить за колючею проволокой,

Так, пожалуйста, крепче держись:

Дни покажутся долгими-долгими

И короткой покажется жизнь.

Припев подхватили все, кроме меня:

Прощай, не горюй,

И к смерти будь готов,

Но берег поцелуй,

Живым вернувшись с островов!

Потом я пела припев уже вместе со всеми. В песне было много куплетов, и пока пели, никто не стонал и не ругался, боясь испортить песню. А когда мы смолкли, у всех уже было совсем другое настроение. Кто-то переговаривался друг с другом, кто-то рассказывал поучительные истории о жизни на каторжных островах. Бывалый заключенный, говоривший басом, начал давать инструкции по выживанию на каторге: сам он «шел на пятую ходку», то есть был опытным каторжанином. По его словам выходило, что работа на каторге была тяжелая, особенно в рудниках, но зато всех, кто доживал до очередного этапа, просто выпускали на волю: властям нужны были свежие силы, а на планете еще хватало асов, чтобы приток новых заключенных был постоянным. Случалось, что с каторги можно было очень скоро уйти на свободу и снова стать асом, чтобы, набравшись сил на воле, угодить в очередную облаву. Все как-то приободрились, даже начали пошучивать. Мой сосед справа, тощий угрюмый дядька, достал лепешку и начал ее громко есть. Его сосед попросил уделить ему кусочек.

— Когда я ем, я глух и нем, — ответствовал он. Тут же кто-то ехидно продолжил:

— А также жаден и скор.

Раздались смешки. Сосед перестал жевать, мрачно оглядел соседей и пресерьезнейше заявил:

— Да, я жаден. Но жаден я от чистого сердца!

Все так и зашлись от хохота, а просившему кусочек лепешки тут же кто-то передал целую.

Потом была посадка, и часть заключенных выбросили из вертолета. Им кричали вслед пожелания удачи и последние напутствия. Воздух в вертолете очистился мгновенно, и стало легче дышать. В открытый люк мы увидели, что на воле уже ночь, и тоже стали готовиться ко сну. Меня научили, что надо какую-то часть одежды снять с себя и привязать к решетке на уровне головы — тогда к ней можно будет прислониться, не рискуя расшибить лицо во сне. Динин платок очень меня выручил — получилось и мягко, и тепло. Пока я складывала платок, бывалый сосед, оказавшийся теперь через две пустые камеры от меня, внимательно ко мне приглядывался, а потом спросил:

— Тебя никак окольцевали, девушка? Ты что, на Белый остров идешь?

— Ну да, так мне сказали.

— Братва, к нам «пчела» залетела! Будьте осторожны в словах — эти пчелки не мед носят, а доносят! А ну-ка, проверьте по пеналам — сколько их?

— Больше никого нет, Гек! Одна твоя соседка.

— Так. А ты, значит, решила себе печать заработать?

— Нет. Меня на острове какой-то старик экологист пожалел и велел прицепить это кольцо. Я ничего не знаю про Белый остров. Может, вы меня просветите?

— Не врешь?

— Чтоб мне провалиться!

— Не надо. Ты провалишься, а нам в дыру дуть будет. Ладно, слушай. На Белый отправляют только молодых и грамотных, и работа там полегче, чем на других островах. «Пчелам» дается шанс выйти в люди: за хорошую работу и примерное поведение им в конце срока промывают мозги и ставят печать. Не всем, конечно, а тем, кто угодит начальству. Таких там зовут «осами».

«Пчелы, осы какие-то... Что он сказал? Ставят печать? Господи! Ко всему я готова, но только не к этому! »

— Ты чего так побелела-то?

— Как! Да ведь я только что избавилась от своей печати! — проговорилась я с отчаяния. Слава Богу, меня никто, кроме соседа, не слышал: в это время кто-то как раз закончил очередной анекдот, и все громко смеялись.

— А ну, покажи правую руку! Я показала. На пальце еще белело овальное пятно.

— Похоже, что не врешь. Печать сведена… Э, да ты чего ревешь-то? И на Белом люди живут... Будешь хорошо работать — тебе поставят печать и выпустят.

— Да не хочу я снова ставить эту печать, я ведь вам планетным языком говорю!

— Подумаешь, делов! Да я знаю людей, которые по три раза печать ставили и снова сводили. Надо только знать, где эти операции делают. Ты сама-то откуда?

— Из Лондона, — я настолько была ошарашена, что не подумала об осторожности, да и сосед производил впечатление человека бывалого и до мозга костей асоциального.

— Так! Из Лондона! Да у нас там на Сохо-причалах можно найти умельцев, которые тебя под клона замаскируют — не то что печать сведут. А на третьем причале можешь прямо на Гека Серого сослаться — это я, и тебе там всякий поможет.

— Да не могу я принять антихристову печать добровольно! А теперь мне отказаться от высадки на Белый никак нельзя?

— Поздно, милочка. С тебя снимут это кольцо только в том случае, если у них выйдет перебор с этапом: тогда пойдешь общаком на каторгу. Такое бывает, но редко. Если поймешь, что тебе такой вариант светит — начинай кашлять. На Белом и так половина зэков с туберкулезом, им не нужны новые рабочие со слабыми легкими.

— А если я там, на острове, буду кашлять, плохо работать и нарушать дисциплину?

— Останешься там до тех пор, пока тебя можно будет использовать на работе, а потом пойдешь на корм тамошним сторожам.

— Каким сторожам?

— Узнаешь...

— А почему вы тех, кто идет на Белый остров, зовете «пчелами»?

— И про это ты на месте узнаешь. В общем, как говорят старые люди, молись, чтоб пронесло! Давай лучше спать, утро вечера предприимчивей! — он снял с себя куртку и начал сворачивать ее под голову.

Я закрыла глаза и стала вслух молиться.

— Ты чего там бормочешь, девушка? — спросил меня сосед, наверно, я мешала ему уснуть. — Тебе от расстройства в голову вступило, что ли?

— Я, как вы и посоветовали, молюсь на ночь. Попрошу у Него защиты и милости. Сейчас запустят мотор, и я не буду вам мешать.

— Да ты и не мешаешь. Ты что, боговерующая? Разве их еще не всех уничтожили?

— Да ты что, Гек! — раздался другой мужской голос. — Верующие — это самые крутые асы, им никакой закон не указ, они и на каторге молятся. Между прочим, я сам видал, что от их молитвы толк бывает. А ты, девушка, помолилась бы вслух, для всех. Можешь? А мы бы за тобой повторять стали. Вреда от этого не будет, я думаю.

— Давай, выступи! — кивнул мне Гек.

Я начала сразу с «Отче наш» — а вдруг запомнят?

— Отче наш, иже еси на небесех!..

Недружные голоса подхватили:

— Отче наш, иже еси на небесех... на небесех... небесех...

У меня сердце замерло и, по-моему, так и не стукнуло ни разу, пока я не дочитала молитву.

— Все? — спросил Гек.

— Эта молитва окончена, но есть еще другие.

— Другие потом. Давай эту по второму кругу. Слова у тебя какие-то трудные. Ну, Отче наш... Как там дальше?

Мы еще два раза успели прочитать молитву, пока затарахтел двигатель, потом лязгнул люк, и вертолет взлетел. Дальше я молилась одна. А может быть, не одна, не знаю. Мы все проснулись, когда вертолет затих.

— Это что теперь? — спросил кто-то бывалого Гека.

— Пересадка на остров Белый. Молитвениицу нашу сейчас будут выводить. А ну, прочти нам еще раз про Отче нашего!

Я дрожащим голосом начала громко молиться, а зэки молились вместе со мной. Мы закончили, и тогда Гек сказал:

— Спасибо тебе, девушка! Я всегда знал, что встречу кого-нибудь вроде тебя. Только я думал, это будет старичок или бабуся, а ты совсем девчонка... Как звать-то тебя? Я теперь тоже за тебя молиться буду, уж больно ты мне душу тронула, а вдруг тебе моя корявая молитва поможет?

Солгать я не могла, а назваться побоялась, но меня осенило:

— Молитесь за Елизавету. Это моя бабушка, которая меня молитве обучила. Она старенькая и больная, ей ваши молитвы нужнее.

— Ясно. Значит, за Елизавету и ее внучку. Вот так я и буду молиться. Так ты не забудь: третий Сохо-причал, Серый Гек. Вдруг пригодится?

Подошли клоны и открыли дверь моей камеры. Я шагнула вперед, чтобы избежать их прикосновений, но они все равно ухватили меня своими клешнями под мышки. И тут я услышала за спиной голос Гека Серого:

— А ну, ребята, проводим молитвенницу «Этапным маршем»!

И меня уволокли под их пение, доносившееся сквозь приглушенный рокот двигателя вертолета. Потом вертолет за моей спиной взлетел, но я догадывалась, что зэки в нем допоют песню до конца.

Меня посадили в другой вертолет, где тоже были клетки, в которых стояли люди. В основном это были совсем молодые парни и девушки — некоторые в зеленых стандартных костюмах. У всех в носу блестели колечки, такие же, как у меня. Некоторые негромко переговаривались, но вообще здесь вели себя куда спокойней, чем на прежнем этапе.

Рядом со мной стояла полная девушка в стандартном костюме, у нее были прямые светлые волосы до талии, каких теперь никто, кроме членов Семьи, не носил. Уловив мой изучающий взгляд, она тоже внимательно на меня посмотрела, но заговаривать со мной не стала.

Этот перелет был еще дольше первого и особенно запомнился страшным холодом. Клоны его, казалось, совсем не ощущали: они сидели на корточках двумя рядами, один напротив другого, закрыв глаза и совершенно не двигаясь. А в клетках люди прыгали, топали ногами, хлопали руками и стучали зубами. Я тоже подпрыгивала на месте и растирала тело сколько хватало сил. Только девушка с длинными волосами, стоявшая в соседней клетке, не двигалась, прислонившись спиной к решетке: на ней ничего не было, кроме зеленого костюма, и она уже не мерзла, а замерзала. У нее даже кончик носа побелел. На мне все-таки был длинный подрясник, а под ним еще и белье. Я со вздохом размотала Динин платок и один конец просунула сквозь сетку, натянутую на каркас наших клеток.

— Послушайте, девушка! Возьмите мой платок, а то вы совсем замерзнете.

Она не отвечала. Хорошо, что она стояла близко ко мне, я начала тыкать ее пальцем и тыкала до тех пор, пока она не очнулась и не поглядела в мою сторону сонным и недовольным взглядом.

— Вот теплый платок. Тяните его к себе! Ее глаза расширились.

— Вы хотите... отдать мне... свой платок?

— Ну да, а то вы совсем замерзнете. Тяните же, тяните его к себе!

Она нерешительно взялась за кончик моего, то есть Дининого, конечно, платка. Ощутив его тепло и мягкость, она оживилась и стала тянуть его к себе уже всерьез. Но вот беда: это был не бабушкин оренбургский платок, проходивший через ее обручальное колечко! Половина платка пролезла сквозь отверстие в сетке, а дальше он застрял.

— Ладно, лучше так, чем никак. Вы укутайтесь в вашу половину, а я — в свою. Становитесь ко мне ближе!

Девушка послушно прижалась к сетке, и я почувствовала её ледяной бок. Сделав над собой усилие, я прижалась к ней, отдавая свое тепло, а конец платка накинула на голову и плечи.

— Как вас зовут? — спросили девушка сонным шепотом. Кажется, она начала согреваться.

— Сандра, — сболтнула я, сама уже начиная дремать. А-а, все равно она не запомнит...

Наверху становилось все сырее от нашего дыхании, и вот уже закапало с потолка. Капли падали на головы, на лица, заползали под одежду. Холод поднимался снизу, по занемевшим ногам, и растекался по всему телу. Я поняла, что когда он дойдет до сердца, оно тоже онемеет и замрет. Я уже перестала дрожать и начала засыпать тяжелым мучительным сном; чуть проснусь, ткнусь лицом в холодную решетку, подниму голову, приоткрою глаза — и снова начинаю куда-то падать...

Но я не успела дойти до последнего, уже непробудного сна, когда вертолет тряхнуло о землю и его моторы заглохли. Я очнулась и открыла глаза, проснулась и моя соседка. Когда мы отодвинулись друг от друга, я почувствовала холод в боку, оказывается, мы все-таки согревали друг друга.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒