ОРИГИНАЛЬНОСТЬМАКИАВЕЛЛИ 2 страница

Что же такое было во взглядах Макиавелли, что все опрокинуло? Что было тем " кинжалом" и той " незаживающей раной", о которых говорит Майнеке, тем " самым большим увечьем, которое было нанесено практическому разуму людей", каковое столь красноречиво осуждает Маритен? Если не реализм Макиавелли (безжалостный, но едва ли до него неведомый) и не его (сравнительно оригинальный, но к XVIII веку довольно распространенный) эмпиризм производили такой фурор в течении всех этих столетий, то тогда - что же?

" Ничто", - отвечает один комментатор: " Государь" - это просто классификация форм правления и правителей и тех методов, какими они пользуются для сохранения власти. Только это - и ничего более. А все " эмоции и споры" вокруг него вызваны, очевидно, чуть ли не повсеместным неправильным прочтением этого исключительно ясного, нейтрального в моральном плане текста.

Я упомянул об этой не такой уж редкой точке зрения во имя объективности. Мой ответ на этот вопрос станет понятен, если перед этим я изложу (в кратком и упрощенном виде), насколько я их понимаю, позитивные убеждения Макиавелли.

Как Цицерон и Тит Ливий - римские писатели, чьи идеалы постоянно витали перед мысленным взором Макиавелли, он был убежден: люди, во всяком случае, лучшие из них, всегда стремятся к свершениям и славе, что обеспечивается совместно построенным и постоянно опекаемым сильным и хорошо управляемым социальным целым. Этого достигнут только те, кому известны соответствующие факты. Если вы ошибаетесь и пребываете во власти иллюзий, то у вас, что бы вы ни делали, ничего не получится, ибо непонимание реальности (или, что еще хуже, ее игнорирование или пренебрежение ею) в конце концов приведет вас к поражению. Мы можем достигнуть того, что желаем, только если сначала поймем самих себя, а потом свойства того материала, с которым нам предстоит работать.

Поэтому наша первая задача - приобретение соответствующих знаний. Для Макиавелли это знание преимущественно психологическое и социологическое: лучший источник информации - сочетание тонкого наблюдения современной реальности и мудрости, которую можно почерпнуть у лучших наблюдателей прошлого, особенно у великих умов античности, у мудрецов, чьей компании (как он сам говорит в своем знаменитом письме к Веттори) он ищет, отвлекаясь от обыденных повседневных занятий. Эти высокие души, гуманные по своей сути, щедро и великодушно дают ответы на его вопросы; именно они убедили его в том, что люди нуждаются в крепком и энергичном гражданском правлении.

Разные люди преследуют разные цели, и в каждом таком случае от них требуется соответствующее умение. Скульпторы, врачи, солдаты, архитекторы, государственные деятели, любовники, авантюристы - все они преследуют свои особые цели. Чтобы обеспечить возможности их достижения, требуются правительства, так как нет скрытой руки, которая привела бы все эти человеческие деяния в состояние естественной гармонии. (Такой подход весьма типичен для итальянского гуманизма времен Макиавелли).

Правители нужны людям потому, что они нуждаются в ком-то, кто повелевал бы теми, у кого разные интересы, кто обеспечил бы им безопасность, стабильность, защиту от врага, создал бы социальные институты, с помощью которых они могли бы удовлетворять свои потребности и осуществлять свои стремления. Они никогда не добьются этого, если не станут лично и социально здоровыми; только адекватное образование может сделать их духовно и интеллектуально сильными, решительными, честолюбивыми и способными к действенному объединению во имя порядка, власти, славы, успеха.

Существует техника правления - в этом у него сомнений не было, - хотя правители и их подданные могут смотреть на вещи по-разному, а значит, и по-разному к ним относиться. Все зависит от перспективы: " Люди, рисующие какой-нибудь вид, спускаются в долину, чтобы видеть очертания гор и возвышенностей, и высоко поднимаются на горы, чтобы видеть долины" *.

* " Государь", посвящение

Одно несомненно: если у кормила правления нет твердой руки, то корабль государства потонет. Человеческое общество пребудет в хаосе запустения до тех пор, пока им не станет управлять знающий специалист; и хотя сам Макиавелли приводит аргументы в пользу свободы и республиканского правления, бывают ситуации, когда сильный государь (герцог Валентино [20] или даже Медичи, если его призыв был искренен) предпочтительнее слабой республики.

Со всем этим согласились бы Аристотель и поздние стоики. Но из того факта, что существует такая вещь, как искусство управления, необходимое для достижения целей, к которым стремятся люди, вовсе не следует, что Макиавелли не заботился о том, как применять это искусство, а просто написал учебник по научно-политическим " директивам", в моральном плане нейтральным, - wertfrei [21]. Учебник, как и задумывалось, получился слишком схематичным.

Людей следует обучать поведению, так же, как и профессии. Не существует априорного пути к знаниям о человеческом материале, с которым приходится иметь дело правителю. Без всякого сомнения, человеческая природа неизменна, и пределы ее реакции на изменяющиеся ситуации можно установить (у Макиавелли нет ни малейшего представления о систематической эволюции людей или общества как самоизменяющихся сущностях); но знание это можно приобрести только путем эмпирического наблюдения.

Люди не таковы, как описывают их те, кто их идеализирует - христиане и прочие утописты, - но и не таковы, какими изображают их те, кто хочет, чтобы они стали совсем иными по сравнению с тем, какими они на самом деле были всегда и какими не могут не быть. Люди (по крайней мере его соотечественники, для кого и о ком он писал) представлялись ему по большей части " неблагодарными, изменчивыми, лицемерными, скрытными, трусливыми и жадными... высокомерными и подлыми; в силу природной склонности они делаются наглыми, когда дела у них идут хорошо, и жалкими и раболепными, лишь только беда коснется их".

Они мало заботятся о свободе - имя значит для них больше, чем реальность, - поэтому ценят они ее меньше безопасности, собственности и жажды мщения. Эту жажду мщения правитель может ввести в разумные рамки. Людей легко развратить, но трудно исправить. Они одинаково чувствительны и к страху, и к любви, они преклоняются и перед жестоким Ганнибалом, и перед гуманным Сципионом. Если нельзя соединить эти чувства, то предпочесть следует страх: при условии, что он не породит ненависть, которая разрушит тот минимум уважения, который подданные должны оказывать своим правителям.

Общество - это поле битвы, на котором решаются конфликты и между группами, и внутри них. Как добиться того, чтобы контролировать эти конфликты путем разумного сочетания убеждения и силы? Как и в медицине, архитектуре или военном искусстве, мы можем получить систематическое знание о необходимой технике лишь в том случае, если обратимся к практике (и теории) самых успешных обществ, которые нам известны, а именно - классических времен.

Конечно, теории Макиавелли опираются не на научные принципы XVII века. Он жил за сто лет до Галилея и Бэкона, и его метод - смесь кустарного эмпиризма, наблюдения, знания истории и свойственной ему проницательности - чем-то напоминает эмпирическую медицину в донаучном мире. Он знал огромное количество правил, полезных максим, практических советов, разрозненных идей, особенно исторических параллелей, хотя сам считал, что открыл общие законы, вечно неизменные regolegenerali [22]. Пример триумфа или падения в античном мире, красочно описанный каким-нибудь древним автором, имеет в глазах Макиавелли больший вес, чем тот почти уже общепринятый в его время исторический анализ, мастером которого был Гвиччардини.

Но больше всего он призывает остерегаться тех, кто видит людей не такими, каковы они есть, а смотрит на них сквозь очки, разукрашенные своими собственными надеждами и желаниями. Честные реформаторы, например, знаменитый глава Флорентийской республики Пьеро Содерини [23], у которого служил Макиавелли, или гораздо более одаренный Савонарола (отношение к которому у него весьма противоречивое) пошли ко дну и погубили других главным образом потому, что подменяли представления о сущем представлениями о должном, ибо и тот и другой в каком-то смысле утратили чувство реальности.

Это были люди совершенно разные. Савонарола обладал огромной волей, тогда как Содерини, по мнению Макиавелли, был человеком нерешительным и недалеким. Но и тот, и другой неверно понимали, как употреблять власть. В решающие моменты они продемонстрировали недостаток чувства veritaeffettuale [24] в политике, непонимание того, что работает на практике - реальной силы, армии. Тексты Макиавелли содержат массу предостережений от использования ненадежных источников информации, например, информации, получаемой от эмигрантов, чьи умы искажены их желаниями и не могут обеспечить объективного взгляда на вещи, и от тех, чей разум затуманен страстью, которая искажает их взгляд ( это общее место для гуманистов).

Что же приводило и будет приводить таких государственных деятелей к погибели? Зачастую лишь их идеалы. Что не так с этими идеалами? Они недостижимы. Как можно убедиться в этом? Это одно из оснований, на которых в конечном счете держится претензия Макиавелли быть мыслителем высшего ранга. У Макиавелли есть ясное представление о том обществе, которое он хочет увидеть построенным на земле, или (если это звучит слишком вызывающе для такого конкретного и прикладного мыслителя) об обществе, которое он хочет увидеть в своей стране, может быть, даже при жизни, в крайнем случае - в пределах предсказуемого будущего. Он знает, что такой порядок может быть создан, поскольку нечто похожее уже существовало в прошлом в Италии или в других странах, например, в швейцарских и германских городах или в больших централизованных государствах того времени. Он не просто хочет создать или восстановить такой порядок в Италии, в нем он видит самое благоприятное состояние, которое, как показывают история и наблюдение, может быть достигнуто людьми.

Источником наблюдений была в основном Италии того времени; история же для него есть то, что написано великими историками, писателями, которыми он больше всего восхищается, - римлянами, греками, авторами Ветхого Завета. Где люди сумели достичь самых больших высот? В Афинах в эпоху Перикла и в Римской республике до ее падения, - в величайший период человеческой истории, когда Рим правил миром. Но Макиавелли неплохо отзывается и о правлении " добрых императоров" отНервы до Марка Аврелия. Он не чувствует никакой надобности доказывать, что то были звездные часы человечества; он уверен, что это станет очевидным для любого, кто посмотрит на те эпохи и сравнит их с худшими периодами, каковыми являются: последние годы Римской республики, затем падение Рима, вторжение варваров, средневековый мрак (хотя, возможно, он оценивал его в иных терминах), разделы Италии, слабые, нищенствующие и раздробленные итальянские княжества его времени, беззащитные перед топчущими их грозными армиями больших, хорошо организованных государств севера и запада.

Он не считает нужным подробно это доказывать: ему кажется предельно ясным (как, наверное, и большинству людей того времени), что Италия и в материальном, и в моральном плане находится в скверном положении. Ему не нужно было объяснять, что он подразумевает под пороком, разложением, слабостью, жизнью, которая недостойна людей. Хорошее общество - это общество, в котором есть стабильность, внутренняя гармония, безопасность, справедливость, чувство силы и великолепия, как в Афинах в период расцвета, в Спарте, в царствах Давида и Соломона или некогда в Венеции, но прежде всего - как в Римской республике. " Поистине, нельзя не удивляться, какого величия достигли Афины в течение ста лет после освобождения от тирании Писистрата. Но еще удивительнее величие Рима после освобождения от власти царей" *.

* " Рассуждения". II, 2.

Причина такого величия объясняется тем, что там были люди, которые знали, как сделать государство великим. Они добивались этого, развивая в людях такие свойства, как внутренняя моральная стойкость, великодушие, сила, жизнеспособность, щедрость, преданность и, главное, дух общественности, гражданское чувство, забота о безопасности, могуществе, славе и расширении своего отечества. Древние развивали эти качества всеми возможными средствами, среди которых были пышные зрелища и кровавые жертвоприношения, возбуждавшие чувства людей и пробуждавшие в них воинственный дух; но особенно использовались для этого законодательство, а также образование, которое поощряло языческие доблести. Сила, величавость, гордость, суровая простота, стремление к славе, энергичность, дисциплина, antiquavirtus [25] - вот что способствует величию государства. Агесилай и Тимолеон, Брут и Сципион - вот его герои, а не Писистрат и не Юлий Цезарь, которые уничтожили республиканский строй и истребили его дух, играя на человеческих слабостях. Но не стоит ограничиваться примерами только Греции и Рима: Моисей и Кир заслуживают не меньшего уважения, чем Тезей и Ромул - умные и безупречные люди, отцы наций, которые не напрасно их почитают.

Что было сделано однажды, можно сделать вновь. Макиавелли не верит в необратимость исторического процесса и уникальность каждой его фазы. Великолепие античности может быть восстановлено, если только энергичные, одаренные и достаточно реалистичные люди зададутся такой целью. Чтобы излечить вырождающееся население от его болезней, основатели новых государств или религий вынуждены бывают прибегать к жестким мерам, использовать силу и обман, коварство и жестокость, предательство и убийство невинных людей, иначе говоря, к хирургическим мерам, которые требуются для того, чтобы отсечь от тела гниющие части и вернуть его в здоровое состояние.

Конечно же, эти приемы могут понадобиться и после того, как общество исцелится, так как люди слабы и неразумны и все время норовят отклониться от норм, которые только и могут удержать их на должной высоте. Значит, надо держать их в узде с помощью таких мер, которые, может быть, и не соответствуют расхожей морали. Но если они не в ладах с этой моралью, то как и чем можно их оправдать? Мне кажется, что здесь главный узел всей концепции Макиавелли. В каком-то смысле подобных правителей оправдать можно, а в каком-то другом - нельзя; и оба эти смысла надо развести более четко, чем счел это необходимым сделать Макиавелли, ибо он не был философом и не ставил себе целью проверку или хотя бы подробное изложение, раскрывающее смысл его идей.

Попытаюсь изложить это более ясно. Обычно говорят, что Макиавелли отделил политику от морали - что он советовал в случае политической необходимости совершать такие действия, которые осуждает традиционная мораль: например, перешагивать через трупы ради пользы государства. Оставляя в стороне вопрос о том, какова была его концепция государства и был ли он одержим ею, скажу, что мне это противопоставление кажется неправомерным. Ибо цели, которые защищает Макиавелли, таковы, что мудрые люди, понимающие реальность, могут, по его мнению, посвятить им свою жизнь. В этом смысле конечные цели, независимо от того, вписываются ли они в рамки иудео-христианской традиции, как раз и являются тем, что обычно признается моральными ценностями.

Нельзя сказать, что Макиавелли строго различает моральные и политические ценности. То, чего он достиг - это не освобождение политики от этики или религии, что Кроче и многие другие комментаторы оценивают как самую большую заслугу Макиавелли; границу, причем еще более резкую, он провел между двумя несовместимыми идеалами жизни, а следовательно, и между двумя типами морали. Один из них - мораль языческого мира, ее ценности - мужество, стойкость в беде, общественное служение, порядок, дисциплина, счастье, стабильность, справедливость и, в первую очередь, личная инициатива, обладание знаниями и силой, необходимыми для достижения поставленных целей. Воплощением этого для читателя эпохи Ренессанса были Афины, как их описывал Перикл, Древний Рим времен республики в изображении Тита Ливия, упадок и гибель которого оплакивали в свое время Тацит и Ювенал. Для Макиавелли то были лучшие времена человечества, которые он, будучи гуманистом эпохи Возрождения, хотел бы вернуть назад.

Этому моральному миру, в котором воплощаются основные цели людей, независимо от того, как они осознаются, противостоит прежде всего христианская нравственность. Идеалы христианства - милосердие, сострадание, жертвенность, любовь к Богу, прощение врагов, презрение к благам мира сего, вера в загробную жизнь, вера в спасение души - понимаются как высшая ценность, намного превосходящая любую социальную, политическую или иную земную цель, любое экономическое, военное или эстетическое соображение и даже несопоставимая с ними. Макиавелли ничуть не сомневается, что из людей, которые верят в такие идеалы и живут в соответствии с ними, в принципе невозможно построить удовлетворительное (в " римском" смысле слова) человеческое сообщество. Дело вовсе не в недостижимости идеала из-за человеческих недостатков, первородного греха, несчастья, невежества или нехватки материальных ресурсов.

Иначе говоря, Макиавелли считал, что невозможность построения и даже попыток построения благого христианского государства обусловлена не тем, что обычные люди не способны на практике достигнуть достаточно высокого уровня христианской добродетели, - такова, может быть, неизбежная участь грешного человека. Как раз наоборот: Макиавелли убежден, что именно то, что обычно считается главными христианскими добродетелями, какова бы ни была их внутренняя ценность, и является непреодолимым препятствием для построения того общества, о котором он мечтал; более того - которого, по его мнению, естественно хотят все нормальные люди, ибо такое сообщество, на его взгляд, удовлетворяло бы всем человеческим потребностям и отвечало бы интересам людей.

Если бы люди были не такими, каковы они есть, то, может быть, они и сумели бы создать идеальное христианское государство. Но ему ясно, что тогда они коренным образом отличались бы от того, чем были всегда. Строить же общество или обсуждать перспективы для существ, которых никогда не будет на земле, совершенно бесполезно; такой разговор не имеет смысла и только плодит мечты и пагубные заблуждения. То, что должно быть сделано, следует формулировать на языке реального, а не воображаемого; искусство государственного управления интересуется только теми действиями, которые находятся в пределах человеческих возможностей, каковы бы они ни были; людей можно изменить, но только до такой степени, которая не принимает фантастических размеров. Ратовать за идеальные меры, подходящие разве что для ангелов, как это, по его мнению, слишком часто делали прежние политические мыслители, есть не что иное, как мечтательность и безответственность, ведущие к гибели.

Макиавелли и не думает отрицать, что то, что христиане называют добром, и на самом деле добро, а то, что они называют добродетелью или пороком, действительно есть добродетель и порок. В отличие от Гоббса или Спинозы (или философских учений XVIII века, а по сути дела и ранних стоиков), которые пытались определить нравственные понятия так, чтобы они пришлись впору тому сообществу, которое разумные люди, если они последовательны, должны хотеть построить, Макиавелли не отвергает обычные понятия - традиционную моральную лексику человечества. Он не говорит и не подразумевает (как делали некоторые радикальные философские реформаторы), что смирение, доброта, духовность, вера в Бога, святость, христианская любовь, неколебимая правдивость, сострадание - плохие или не имеющие значения свойства, а жестокость, вероломство, силовая политика, принесение невинных людей в жертву ради социальных соображений и т. д. - вещи хорошие.

Но если мы будем руководствоваться историей и опытом мудрых государственных мужей, особенно древнего мира, проверенным на практике, то увидим, что христианские добродетели, например кротость или забота о спасении души, и нормальное, стабильное, сильное и энергичное общество на земле на самом деле совместить невозможно. Поэтому человек должен выбирать. Выбор в пользу христианской морали означает политическое бессилие: вас будут использовать и подавлять сильные, умные, честолюбивые, беспринципные люди; если же вы хотите создать великое общество наподобие Афин или Рима в их лучшие времена, то придется отказаться от христианского образования в пользу другого, более подходящего.

Макиавелли не философ и не имеет дело с абстракциями, но выдвигаемое им положение непосредственно касается политической теории: ведь фактически эти две цели, в каждую из которых люди, очевидно, могут с равным правом уверовать (и которые, добавим от себя, могут их чрезвычайно возвысить), несовместимы друг с другом. По его мнению, обычно случается так, что люди, поскольку они не могу определить для себя, по какому из этих путей идти (" люди обыкновенно предпочитают средний путь, который и есть самый пагубный, ибо они не умеют быть ни вполне честными, ни вполне гнусными" ), пытаются найти компромиссы, колеблются и падают между двумя стульями, а в конце концов оказываются слабаками и неудачниками.

Все, что ведет к снижению политической активности, им отвергается. В знаменитом отрывке из " Рассуждений" он говорит, что христианская вера делает людей " слабыми" и превращает их в добычу " злых людей", так как они " больше озабочены тем, как бы вынести обиды, чем мщением". Главный результат воздействия христианского учения - уничтожение духа гражданственности и выработка привычки безропотно сносить унижения, чтобы захватчики и деспоты не встречали слишком большое сопротивление. Поэтому христианство в этом смысле проигрывает по сравнению с римской религией, которая делала людей более сильными и более " дикими".

Макиавелли изменил это мнение насчет христианства по крайней мере в двух местах " Рассуждений". В первом он замечает, что христианство привело к столь неудачным результатам только потому, что было неверно истолковано в духе ozio - то есть в духе квиетизма или лености, - хотя в христианстве, конечно, нет ничего такого, что запрещало бы " стремление к возвышению и ограждению отечества". В другом месте он заявляет, что " если бы в христианской республике сохранилась религия, основанная учредителем христианства, государства были бы гораздо счастливее и более согласны между собой, чем теперь", но упадок христианства в Римской церкви привел к противоположному результату - папство разрушило " всякую набожность и религиозность" в Италии, а также ее единство.

Даже если понимать эти слова буквально, а не смотреть на них, как на минимальные неискренние уступки, сделанные с целью ублажить клерикальную цензуру или для того, чтобы избежать гонений, то окажется, что в них утверждается следующее: если бы церковь занимала патриотическую и вполне определенную воинствующую позицию в духе древнеримской antiquavirtus и делала людей мужественными, суровыми, преданными и патриотичными, она оказалабы более положительное социальное воздействие. Но на самом деле она только привела, с одной стороны, к разложению и - по вине папства - к политической раздробленности, а с другой, - приучила людей больше заботиться о мире ином, а здесь, на земле, безропотно сносить страдания ради вечной жизни за гробом. Вот это и разъедает всю структуру общества, играя на руку бандитам и угнетателям.

Политические нападки Макиавелли на Римскую церковь, разделяемые Гвиччардини и другими его современниками, могли бы найти горячих сторонников среди деятелей Реформации. Но его требование, чтобы христианство не ставило чистую совесть и веру в Рай выше земного успеха, а высокое стремление к славе и самоутверждению выше покорности и смирения, удовлетворить было бы гораздо труднее. Макиавелли не находит ничего, что можно было бы критиковать в римском язычестве по причине его чрезвычайной энергичности; он требует похожей религии - не обязательно совсем нехристианской, но достаточно энергичной, нацеленной на практические цели и не менее эффективной. Вполне допустимо сделать из этого вывод (как уверяют нас Фихте и Предзолини), что он является скорее неумолимым критиком истинно христианских институтов, нежели их защитником. По стопам Макиавелли идут более поздние мыслители, которые разделяют либо его представление о человеке с естественными потребностями (материалисты XVIII века, Ницше, социал-дарвинисты), либо (Руссо и некоторые позитивисты XIX века) его гражданские идеалы.

Важно отметить, что Макиавелли не отрицает напрямую ни христианскую мораль, ни ценности, принятые в том обществе, к которому принадлежал он сам. В отличие от моралистов-теоретиков вроде Гоббса или Спинозы, он не дает новых дефиниций терминов с тем, чтобы приспособить их к требованиям разумного эгоизма и показать христианские добродетели, скажем, сострадание, смирение, самопожертвование, послушание как слабости или пороки. Он ничего не переиначивает: то, что люди называют добром, то и есть на самом деле добро. Слова типа buono, cattivo, onesto, inumano [26] и т. п. употребляются им в том смысле, в каком употреблялись они в то время и в каком используются в наши дни. Он только говорит, что если следовать этим добродетелям, невозможно построить общество, которое, будучи однажды увиденным (на страницах истории или в политическом воображении), обязательно пробудит в нас, в любом человеке, страстное к себе стремление.

Одно из самых важных мест находится в десятой главе первой книги " Рассуждений": Макиавелли проводит различие между хорошими и плохими римскими императорами в духе Тацита или Диона Кассия и добавляет: " Если есть в нем [государе] что-нибудь человеческое, он откажется подражать примеру времен зла и возгорится сильным желанием подражать примерам доброй эпохи" - " доброй", очевидно, не в христианском смысле. Уайтфилд не считает его ни пессимистом, ни циником. Возможно, циником он и не был - это тонкий вопрос: границу между цинизмом (а также пессимизмом) и последовательным реализмом иногда провести сложно. Но Макиавелли не тот человек, который питает надежды в общепринятом смысле этого слова. Тем не менее, как и всякий мыслитель-гуманист от эпохи Возрождения и вплоть до наших дней, он убежден, что если бы только удалось познать истину - настоящую истину, а не небылицы поверхностных моралистов, то это помогло бы людям понять самих себя и позволило пойти дальше по пути развития..

Кроме того, он убежден, что качества, которые необходимы людям для того, чтобы оживить buonitempi [27], несовместимы с качествами, которые прививает им христианское воспитание. Он не пытается подправить христианское представление о добродетельном человеке. Он не говорит, что святые не являются святыми, или что благородное поведение - не благородно и не заслуживает восхищения; он говорит только о том, что этот тип доброты не может, по крайней мере в традиционно принятых формах, создать или поддержать сильное, безопасное и энергичное общество и это имеет роковые последствия. Он говорит, что в нашем мире люди, которые следуют таким идеалам, обречены на поражение и на то, что бы вести других к гибели, поскольку их взгляд на мир основан не на истине и даже не на veritaeffetuale - истине, удостоверяемой успехом и опытом, - которая (сколь бы жестокой она ни была) всегда менее разрушительна, чем истина иного рода (какой бы ни была она благородной).

Если два отрывка, процитированные выше, понимать буквально, то христианство, по крайней мере теоретически, может обрести форму, совместимую с теми качествами, которые он прославляет; неудивительно, однако, что он не развивает свои мысли в этом направлении. Идея подобного христианского государства - если он серьезно над ней задумывался - должна была казаться ему утопичной, как и представление о мире, в котором все, или почти все люди добрые. Христианские принципы ослабляют в людях гражданские добродетели. Размышление о том, какую форму должно или могло бы (если все-таки допустить невероятное) принять христианское государство, было для него ни чем иным, как бесполезным (и опасным) времяпрепровождением.

Из истории и своего личного опыта он знал, что христиане, то есть люди, которые на самом деле исполняют христианские заповеди, это люди добрые, но если они будут править государством на основе этих заповедей, то приведут его к краху. Подобно князю Мышкину из " Идиота" Достоевского, гонфалоньерам [28] Флорентийской республики, действовавшим из самых лучших побуждений, подобно Савонароле, они обречены терпеть поражения от реалистов (Медичи, папы или короля Фердинанда Испанского), которые понимают, как создавать прочные институты, которые готовы, если понадобится, строить их даже на костях невинных жертв. Я хотел бы еще раз подчеркнуть, что Макиавелли открыто не отрицает христианскую мораль: он только указывает, что она, по крайней мере у правителей (а в какой-то степени и у подданных), несовместима с теми социальными целями, к которым, по его мнению, естественно и вполне разумно стремятся все люди. Можно заботиться о спасении души, можно создавать великое и славное государства, оборонять его или ему служить, но нельзя заниматься и тем и другим одновременно.

Это подробное и выразительное развитие аристотелевского obiterdictum в " Политике", где говорится о том, что хороший человек не обязательно должен быть и дельным гражданином (хотя Аристотель, конечно, не имеет в виду спасения души). Макиавелли нигде не говорит о том, что оценивает один образ жизни выше, чем другой. Когда он пишет, что " ненависть возбуждается одинаково и добрыми и дурными делами", то под " добрыми делами" он имеет в виду поступки, совершаемые человеком, воспитанным в духе христианских ценностей. Опять же, когда он говорит, что " похвально было бы соблюдать данное слово... и не лукавить", даже если это ведет в конце концов к неудаче, то под словом " похвально" он подразумевает, что было бы справедливо воздать должное этим качествам, так как поистине, то, что считается хорошим (в обычном смысле слова), и есть добро. Когда же он восхваляет " целомудрие, приветливость, человеколюбие и щедрость" Сципиона, Кира или Тимолеона, или даже " благость" папы Льва Х Медичи, он говорит (независимо от того, искренне или нет) о ценностях в том же самом смысле, в каком понимали их Цицерон, Данте, Эразм и в каком понимаем мы. В знаменитой пятнадцатой главе " Государя" он говорит, что терпимость, сострадание, благородство, гуманность, честность, целомудрие, религиозность и т. д. являются добродетелями и жизнь, прожитая в соответствии с этими добродетелями была бы успешной, если бы все люди были добрыми. Но они не таковы; и бесполезно надеяться, что таковыми станут. Мы должны принимать людей такими, каковы они есть, и искать пути их развития в пределах возможного, а не невозможного.

⇐ Предыдущая 123 4 5 Следующая ⇒