Послесловие 22 страница

Мне были симпатичны энергичные люди, готовые взять на себя возрождение России.

Смущали только два обстоятельства: отсутствие у наших политиков живого опыта руководства и общие надежды на Ельцина как спасителя демократии и российских реформ. Разделять их ожидания мне постоянно мешали впечатления от встреч с этим человеком в прежние времена — мы тогда работали в Свердловске, а он был первым секретарем обкома партии.

Однажды вечером входит мой заместитель и смеется: «Только что звонил директор объединения «Уралзолото». Просит срочно людей и технику — разобрать бани, которые начальство построило у себя на дачных участках, потому что завтра утром приедет Ельцин и тех, кто построил бани, будут исключать из партии». Мы послали людей, машины, они за ночь все разобрали.

По указанию того же Ельцина при мне в Свердловске ломали дом Ипатьевых, где расстреляли царскую семью. Никак не удавалось выломить подвалы — их взрывали, заливали бетоном. Наверное, это делалось по указанию Москвы, не знаю. Но меня поразило рвение, с которым Ельцин и его окружение громили этот памятник русской истории. С тех пор он для меня навсегда остался олицетворением Асмодея.

Помню, как на встрече с руководителями золотой отрасли региона Ельцин высказывался о проблемах золотодобычи. Говорил скучно, часто невпопад, обнаруживая полную неосведомленность, но, по обыкновению, напористо. Все испытывали чувство стыда, но никто не подавал виду. Скажи мне тогда кто-нибудь, что этот человек — будущий президент России, я бы долго смеялся.

Иногда я думаю, что если назначение таких личностей зависит от Бога, то, вероятно, в тот момент Бог был занят каким-то другим важным делом.

Героя делают три фактора: время, обстоятельства, он сам. Время и обстоятельства сделали героями Горбачева и Ельцина, а вот фактор «он сам» не сработал ни у одного, ни у другого. Первый вообще не знал, что делать, хотя, возможно, и хотел, а у второго даже стремления «хотеть» не было. Смешно, стыдно, страшно, что такие люди попадают на первые роли в государстве.

Когда-то я поспорил с Высоцким и Аксеновым, с каждым на ящик коньяку. Оба не верили, что Советский Союз развалится при нашей жизни… Столько лет прошло! Володя мне часто об этом напоминал: «Ну когда же наш нерушимый развалится? Я б тебе десять ящиков припер! »

Василий Аксенов уехал в Америку, мы долго не виделись. Он обрадовался, увидев меня на первом же своем по возвращении в Россию творческом вечере:

— Думаешь, я забыл? Когда тебе коньяк привезти?

— Не надо, — улыбнулся я. — Давай отложим, Вася, до следующего раза.

— А ты считаешь, будет и следующий?

— Мне почему-то кажется, что не исключено… В 1993 году в Лондоне мы говорили о перестройке с дочерью Маргарет Тэтчер — Кэрол.

Она, сотрудник газеты «Гардиан», располоскавшей меня в период разгрома «Печоры», конечно, не имела никакого отношения к той давней публикации. Кэрол интересовалась переменами в России и очень уважительно отзывалась о Горбачеве.

— Знай вы русский язык, Кэрол, — по-другому смотрели бы на этого деятеля, со всеми его «начать» и «углубить», — сказал я. Не знаю, как переводчику удалось это передать, но Кэрол рассмеялась. — А серьезно, — добавил я, — он даже не соображал, что делает, и вовсе не Горбачеву обязан мир распадом СССР. Это умудрились совершить три личности: Рональд Рейган, Папа Римский и ваша мама.

— Что вы напустились на журналистов, что уж такого они вам сделали? Вот мне — это да! — шутил Гэри Харт. Ему, имевшему реальный шанс в 1988 году стать президентом США, пришлось отказаться от предвыборной гонки после ряда публикаций в американской прессе о его внебрачной связи. Меня с ним познакомил Алекс Гудвин, в течение многих лет пытавшийся реализовать в России крупные инвестиционные проекты. Сенатор Харт приезжал в Москву, бывал у меня дома. Беседовать с этим симпатичным, очень умным и обаятельным человеком было настоящим удовольствием. Гэри Харт и Алекс Гудвин, в отличие от бесчисленных «инвесторов», наводнивших страну в те годы, действительно хотели помочь России, ясно представляли, что нужно сделать, и имели для этого средства и колоссальные связи. Но нашему чиновничеству интересны были другие партнеры.

— Что же они наделали?! — искренне возмущался Харт, обращаясь ко мне. — Собственную страну превратили в никому ненужный базар!

Разговор этот состоялся в 1992 году, когда действительно был полный развал.

Должен признаться, что случались со мной истории, при воспоминании о которых мне бывает стыдно до сих пор. Как-то академик ВАСХНИЛ В. А. Тихонов, активист демократического движения, пригласил меня на собрание, где сторонники Ельцина выдвигали своего кумира в президенты России. Мне совсем не хотелось быть в той толпе, но из уважения к Владимиру Александровичу я пошел и не устаю ругать себя за это.

Многие тогда смутно чувствовали, что вряд ли Ельцин сумеет осуществить в России экономическое чудо. Можно было рассчитывать на его молодое окружение, способное, как нам казалось, привести к власти умные, деятельные силы из российской глубинки, реформировать систему управления, изгнать из нее номенклатуру, передать собственность в руки миллионов частных лиц, не «представляющих» народ, а на самом деле являющихся народом.

Кто мог тогда предполагать, с какой скоростью страна начнет опускаться на дно? Избранный Президентом России Ельцин скоро разгонит Верховный Совет, продемонстрирует полную неспособность руководить страной, передаст судьбы приватизации российской индустрии в руки вчерашней советской номенклатуры и стоящей у трона толпы молодых нуворишей, смыслом жизни которых стало — завладеть общенародной собственностью и распределить ее среди своих людей. Проведя либерализацию цен и оставив, таким образом, население без сбережений, власти устранили конкурентов при скупке ваучеров и акций государственных предприятий, а снизив реальную стоимость предприятий, сделали их доступными в качестве собственности для себя и близких себе.

В этой суете раздавались всевозможные призывы и рапорты об успехах реформ, все вроде всколыхнулось, но результатов никаких. В годы перестройки мне часто вспоминалось давнее колымское: «Все кипит, и все холодное».

Я понимал, что настоящий капитализм в обозримом будущем в России невозможен. Но не мог представить, насколько быстро пойдет разрушение хозяйственного комплекса страны, науки, образования и как мы однажды обнаружим на вершине власти коррумпированную группировку и ее опору — мафиозный капитал.

История учит: истинные перемены к лучшему, ведущие к народному благу, не происходят во времена, когда на троне восседает человек, объявляющий себя великим реформатором, спасителем отечества, окруженный создателями шумовых эффектов, лично ему преданными жуликоватыми людьми, на этой близости разбогатевшими и приумножившими состояние своего благодетеля. Ими чаще всего оказываются мошенники, взяточники, воры государственного размаха.

Теперь о моем друге академике Тихонове, которого я очень любил и считал потрясающим, интереснейшим человеком — одним из самых образованных и честных людей, которых я встречал в моей жизни.

Однажды на крупном собрании кооператоров Владимира Александровича, пришедшего позже других, попросили занять место в президиуме, где уже находился Михаил Бочаров, претендовавший в свое время на пост премьера, — фигура из ельцинского близкого окружения. Среди сидящих за столом некоторые были Тихонову незнакомы. Кто-то из зала выразил недоумение, как в президиуме оказался и бывший следователь Нагорнюк, когда-то громивший «Печору». Он, как выяснилось, был советником Бочарова, который его и пригласил. Возникло замешательство. Тихонов поднялся: «Я не могу быть за одним столом с виновником гибели тумановской артели! » — и покинул президиум.

В мае 1990 года Гавриил Попов и Юрий Лужков, недовольные темпами дорожного строительства в Москве, предложили карельскому кооперативу «Строитель» подряд на ремонт столичных автодорог, в том числе крупного участка Московской кольцевой.

Мы перебазировали в столицу часть техники и начали реконструкцию 12-километрового участка МКАД. За 28 дней был выполнен объем работы, запланированный московскими дорожниками на год.

Впервые на московских дорогах началась непрерывная круглосуточная укладка асфальта.

Таких темпов столица не знала. Приезжали телевизионщики. Один оператор предложил продемонстрировать зеркальную ровность укладки: поставил на капот своих «Жигулей» стакан воды, наполненный до краев, тронулся, проехал больше километра — на капот не выплеснулось ни капли.

Еще до начала работ Юрий Михайлович Лужков попросил меня встретиться со строителями московских дорог. Встреча состоялась и мэрии. Хмурые, они сидели в зале. Под их началом — тысячи строителей автодорог и техника, о которой кооператив мог только мечтать. Я видел умные, выжидающие, настороженные глаза, в которых можно было прочитать что угодно, только не симпатию.

Их можно было понять.

Начиная говорить, я улыбнулся:

— Вы правы, мы действительно здесь чужие, но нас пригласила мэрия Москвы. Не скрою, будем счастливы поработать вместе с вами — специалистами, имеющими огромный опыт, прекрасными проектировщиками. Надеюсь, многому научимся у вас. Единственное, что мы вам покажем, — как строить дороги в несколько раз быстрее…

Вскоре на долю нашего коллектива приходилась третья часть объемов работ по капитальному ремонту асфальтобетонных покрытий на магистралях Москвы. Один из замов Лужкова — Александр Сергеевич Матросов, встретивший нас вначале очень осторожно, выскажет прилюдно: «Нам бы еще два таких коллектива, и можно всех остальных разогнать…»

Но не все в московском руководстве были с ним согласны.

Матросова переведут на другую работу. Окружение Лужкова из кожи вон лезло, чтобы постепенно оттеснить нас от Юрия Михайловича. Вокруг кооператива выстраивалась глухая стена отчуждения. Мы попали в почти полную зависимость от аппаратчиков, со многими из которых не то что работать, а просто общаться было неприятно. Исключение составлял только заместитель мэра Борис Никольский, уравновешенный и спокойный человек, который не хуже нас видел, что происходит, но его возможности изменить ситуацию были, вероятно, ограничены.

Время шло, у нас в одиннадцать раз сократились объемы работ.

Приглашая нас работать в Москве, Юрий Михайлович знал наверняка, что этот коллектив строит дороги лучше, быстрее и дешевле других.

Но его заместители, решая, какому подрядчику передать тот или иной объект, руководствовались другими соображениями — более привычными и интересными для себя.

Мы уйдем из большого строительства дорог в Москве. Но кооператив продолжает работу в Карелии, общепризнанно оставаясь лучшим дорожно-строительным предприятием в республике, прокладывая! дороги в более сложных по сравнению с московскими условиях.

Помню беседу с чиновником федерального уровня, который поинтересовался:

— Почему не участвуете в конкурсах?

— Мы их никогда не выигрываем, — отвечаю я и, естественно жду вопроса: почему. Но мой собеседник, человек неглупый и больше меня знавший о тендерах, такого вопроса не задал. Я то же промолчал.

Как-то в 1990 году мой приятель ошарашил меня неожиданным вопросом. Наблюдая, говорил он, за тобой два десятка лет на Дальнем Востоке, в Сибири, на Урале, за твоими сумасшедшими амбициозными стараниями доказать преимущества артелей, кооперативов, я не помню тебя таким удрученным, прямо-таки убитым, как сейчас, когда ты победил и в стране тысячи коллективных промышленных предприятий, возглавляемых твоими последователям и учениками.

Какие теперь у тебя проблемы с властью?

Ничего себе вопрос.

С тех пор, как мы создали на Колыме первую старательскую артель, стало очевидным, что люди, объединенные по доброй воле арендуя или покупая технику, чувствуя себя хозяевами, работают в три-четыре раза производительнее, чем на подобных государств венных предприятиях. Без ложной скромности: организованные мною и действующие поныне самые крупные старательские артели — на побережье Охотского моря, в Южной Якутии, в Приленском крае — во многом определяют уровень сегодняшней золото добычи в стране. Если бы государственные предприятия использовали технику с той же отдачей, как старатели, в нашу казну поступало бы ежегодно на десятки тонн золота больше.

Предприимчивым не надо долго объяснять преимущества этой формы организации труда. Называй эту модель хозяйствования как хочешь — хоть первым советским хозрасчетным предприятием «Красная синька». Просто другого способа всем нам выкарабкаться из ямы и вытащить страну не существовало.

Меня злит, когда говорят про «сонную Россию». В той же Америке я встречался с художником Михаилом Шемякиным, на Западе оказались Олег Целков, Эрнст Неизвестный, Михаил Барышников, Мстислав Ростропович. Это же отсюда люди, наши они, ставшие украшением мировой культуры. Там они получали большие возможности проявить себя. И я, сидя в московской квартире перед телевизором, горько усмехался, когда ведущий программы, захлебываясь от восторга, сообщал, что к нам едут известные западные экономисты. Я думал про замечательных наших экономистов Тихонова, Шмелева, Лациса… Они могли бы составить честь лучшим университетам Европы и Америки. Мы к ним прислушиваемся?

Мы по старой привычке уповаем на высшие органы власти, где, но замыслу, должны быть самые умные головы. Чтобы я им доверял, мне нужно быть уверенным, что они хотя бы прозорливее меня. Но как я мог полагаться, к примеру, на Госплан СССР, если и его руководстве были такие люди, как В. Дурасов, бывший министр цветной металлургии. Это он, вы помните, одним росчерком пера ликвидировал нашу «Печору».

Мне всегда приходили письма от незнакомых людей, но особенно много люди писали в годы перестройки. Почти в каждом была тревога за ситуацию, и я думал, существуют ли, остались ли еще на свете слова, которые в сложившейся жизненной обстановке помогли бы уставшим от неразберихи людям обрести какую-то надежду. И все более укреплялся в мысли, что спасти наше усталое общество могло, пожалуй, только одно — если после долгих лет ложных призывов, пустых обещаний, сокрытия правды и тому подобного, что обрушивалось на нас с подмостков политического театра, люди поверят, что затянувшийся спектакль, наконец, закончился, мы возвращаемся в нормальную жизнь, и на этот раз нас не обманут.

Вопрос, следовательно, был в том, где найти и можно ли еще найти резервы общественного доверия к структурам власти. Только обретя хотя бы малую надежду, что их понимают, что еще не все потеряно, люди, может быть, воспряли бы духом и им захотелось бы жить.

Я выделяю эти слова, вкладывая в понятие «жить» нормальное стремление людей не только иметь пищу, одежду, крышу над головой. Но обладать элементарными возможностями существовать как свободные производители, владеющие собственным (частным или кооперативным) имуществом, не униженные властями, не зависящие от чьей-то глупости и требующие от государства, находящегося у нас на содержании, защиты наших прав. Это первое, чего хотят люди. Как сказано было в одном из писем, нужно, чтобы поводыри, которые привели общество к крушению всех его надежд, признались бы, что потеряли дорогу и теперь все свободны в поисках выхода из тупика: можно было придерживаться программы «500 дней», антикризисной программы, любой другой, независимо от того, кем она предложена, если в ней есть здравый смысл.

Мне было смешно, когда кто-то оспаривал возможность обеспечить всех нуждающихся квартирами к 2000 году. Мы могли бы, хочу повторить, снять эту проблему в три года. Именно в этом, самом безнадежном направлении нужно было сделать первый рывок. Инструментом решения этих жизненно важных задач могли выступить как раз производственные артели, кооперативы. Мы много экспериментировали с формами хозяйствования, но практика только подтверждает очевидность: существует единственный опробованный, оправдавший себя, проверенный мировыми поисками опыт? артельной работы с оплатой за реально произведенный продукт Только эта форма хозяйствования заставляет человека думать и, даже засыпая, возвращаться мыслями к работе, прокручивая в памяти прожитый день. Не случайно именно бывшие кооператоры возглавляли многие государственные предприятия и обеспечивали их успех, опираясь на артельную модель организации производства.

Поздним вечером 28 мая 1991 года в карельском аэропорту Бесовец приземлился специальный авиарейс из Москвы. В Петрозаводск прилетел Борис Ельцин, теперь Председатель Верховного Совета РСФСР. Я видел по телевизору, как его встречали местные руководители, депутаты, журналисты. Несмотря на позднее время, гость выглядел бодрым. Той же ночью он появился на борту теплохода «Инженер Нарин», где была оборудована его резиденция. Выйдя на палубу и разглядев у трапа журналистов, сам двинулся к ним:

— По-моему, вы хотите меня о чем-то спросить!

— Борис Николаевич, — раздались голоса, — Россия когда-нибудь встанет с колен?!

— Безусловно… Мы, конечно, многое растеряли, но я верю в возрождение России. Верю, что она будет полноправным государством не только в Союзе, но и в мировом сообществе.

Я тогда как-то пропустил мимо ушей это «не только в Союзе». Очень скоро лидеры России, Украины, Белоруссии подпишут в Беловежской Пуще соглашение о выходе из состава Союза. И я долго буду ломать голову, знал ли Борис Николаевич, находясь в Карелии, о том, что он совершит две недели спустя, готовился ли к этому, выбирал ли мучительно варианты, или решение о развале Союза было на самом деле неожиданной выходкой трех импульсивных, облеченных полномочиями подвыпивших деятелей? Во всяком случае, по разговорам Ельцина в Петрозаводске невозможно было предчувствовать, что всех нас очень скоро ожидает.

В программе поездки Ельцина было знакомство с кооперативом «Строитель». Он должен завернуть к нам по пути из Кондопоги и Петрозаводск. Организаторы встреч меня предупредили, что времени у гостя в обрез.

И вот на лесной дороге появилась милицейская машина с мигалками, за ней кортеж легковых машин и среди них неожиданный и нашей глуши красный микроавтобус «Мерседес» с затемненными стеклами — в машине были Ельцин, Скоков, Коржаков. Чуть раньше к нам приехали сопровождавшие главу Российского государства народные депутаты Николай Травкин и Александр Тихомиров.

В одном из цехов Борис Николаевич заговорил с рабочими. И уже не я, а сами кооператоры, без всякой подсказки с моей стороны, стали жаловаться на непомерно высокие налоги.

— Мы выплачиваем государству две трети своих доходов, — пояснил я.

— Ничего не понимаю, — сказал Ельцин. — Российский закон предусматривает для кооперативов ставку налога в размере тридцати пяти процентов!

— Мы еще не жили по российским законам, — ответил я.

— По каким же вы работаете?

— По советским, по павловским… Ельцин остановился:

— Переходите под юрисдикцию России и будете жить по нашим чаконам!

Тревожно было наблюдать перетягивание каната в высших эшелонах государственной власти. Не знаю, сознавали ли Горбачев и Ельцин, какую напряженность в стране вызывали распри между ними.

Ельцин заглянул на нашу свиноферму. Московские руководители, бывая на местах, любили в наброшенных на плечи белых халатах посещать свинарник или коровник, глубокомысленно прохаживаясь по ферме и стараясь заговорить с работниками, обычно выбирая для этой цели дородную свинарку или доярку, держа в уме, что эпизод общения с народом попадет на телеэкраны. Брежнев в таких случаях пытал доярок про надои молока. У Ельцина голова болела о привесах.

— Сколько получаете за опорос?

— В среднем восемь-девять на свиноматку.

— Маловато… А каков расход на килограмм привеса кормовых единиц? Видимо, он захотел хотя бы минуту снова почувствовать себя на родине, в кругу председателей свердловских колхозов.

— Борис Николаевич, — улыбнулся я, — об этом лучше поговорить со свинарками.

— А вы что, не знаете?

— Отчего же… Знаю: свиньи у нас жирные и растут быстро! Ельцин взглянул на меня недоуменно, как бы раздумывая, улыбнуться ли шутке или возмутиться дерзостью.

Шедший рядом Николай Травкин говорил:

— Я сам умею строить быстро и хорошо. Но чтобы за год сделать то, что сделали твои люди, в это даже трудно поверить. Если бы так трудилась вся страна, мы бы давно жили лучше Америки. Работать как твой кооператив — единственный способ превратиться в нормальное цивилизованное общество.

К нам на базу съехались председатели строительных кооперативов из соседних регионов России. Многое наболело, все ждали разговора доверительного и обстоятельного. Но организаторы поездки Ельцина отвели на это совещание полчаса, о чем накануне предупредили. Смущенные председатели, поглядывая на непроницаемые лица помощников и референтов гостя, едва успевали сказать по нескольку слов.

Я говорил о том, что постоянно стараюсь заронить в умы: страна может быть богатой только в одном варианте — если люди будут работать. При всей кажущейся простоте и даже очевидности этого тезиса, его реализация на самом деле требует сильной политической воли.

Только она может заставить перевести промышленность, в первую очередь — горнодобывающую, на метод работы, опробованный кооперативами. Закупив кирпичные заводы, линии строительной индустрии, расплатившись за них нашим сырьем, мы могли бы за 10 лет построить заново всю страну от Ленинграда до Владивостока.

Нашему кооперативу американцы предложили сделку: они нам — такие заводы, мы им — карельский мрамор и гранит, добываемые нашим с ними совместным горнорудным предприятием. На Севере этого добра столько, что через 200 лет всем нам еще останется на надгробья. Разведаны месторождения габбро-диабаза Ропручей-3, гнейсо-гранита Сосновецкое-2, мрамора Ковадьярви. Здесь наш участок, люди с хорошим опытом горной добычи. Никто не возражает, чтобы мы создали с американцами, на их средства, с их техникой, совместное предприятие. Кому охота выглядеть в чужих глазах несовременным человеком? Но никто ничего не решает. Мы просили Совет министров Карелии: пока будет оформлено соглашение, мы бы хотели, не теряя времени, прокладывать автодороги, как-то подступиться к местам, где еще конь не валялся. Оказывается — нельзя, пока не подписаны документы, пока высокие договаривающиеся стороны не обменяются рукопожатием. Годами тянется то, что в цивилизованном мире требует считанных часов.

— Не надо меня уговаривать, — отрезал Ельцин. Другие бы на месте председателей успокоились, но от наших так легко не отделаться:

— К вам же люди приходят! Члены правительства…

— Их тоже не надо уговаривать. Будь председатели искушеннее в общении с сильными мира сего, они бы поняли, что дальнейший разговор бесполезен. Но мы этого не знали и продолжали, не обращая внимания на красноречивые взгляды охранников, нисколько не смущаясь, настаивать на своем.

— Это все-таки не золото, — говорил Ельцин.

— Это дороги! — возражали ему. — Это еще хуже… Ельцин наконец не выдержал:

— Вы вот что, соберитесь два-три человека и — к Скокову, первому заместителю Председателя Совета министров. Он здесь, слышит наш разговор, и вместе найдете решение.

А у меня желание сохранить — и мало того — преумножить эту форму…

Под аплодисменты Борис Николаевич картинно подписал тут же составленный документ и передал его Скокову. Позже найти эту бумагу так и не удалось. Я часто об этом вспоминал, слыша с экрана знакомое: «Я подписал Указ! »

Михаил Алексеев мне рассказывал, как наша беседа выглядела со стороны: Борис Николаевич смотрел на меня, слушал, но думал, было полное впечатление, о чем-то совсем другом.

В уверенности, что гость и свита пообедают у нас, повара расстарались как могли, но Коржаков боялся, что в компании кооператоров Ельцин расслабится, а ему предстояло в тот же день подписывать какие-то документы, и начальник охраны постарался поскорее посадить Бориса Николаевича в автомашину, сделал отмашку своим людям. Кортеж с красным «Мерседесом» посредине рванул с места и скрылся за поворотом.

Переход России к рыночной экономике в начале 90-х отчетливее всего проявлялся в быстром развитии различных форм торгово-посреднического и кредитно-финансового предпринимательства. Как грибы росли товарные и фондовые биржи, брокерские фирмы, торговые дома, коммерческие банки…

Рекламная напористость и демонстративное обогащение торгово-посреднического предпринимательства порождали у большей части населения России искаженный образ рыночной экономики, вызывали раздражение, делали население восприимчивым к агитации за возврат старого. Понимая, что такого рода явления нельзя полностью исключить, мы надеялись, что руководство России постарается использовать каждую возможность, чтобы и на словах, и на деле демонстрировать особый интерес к развитию негосударственных структур — именно в сфере производства.

Это было особенно важно по той причине, что приватизация государственных предприятий требовала длительного времени. Параллельное развитие негосударственных промышленных структур, взаимодействующих с государственными структурами, помогало бы распространению рыночных принципов во всей промышленности, независимо от форм собственности.

Я изложил свои соображения на бумаге и направил в Кремль Б. Н. Ельцину.

У меня не было уверенности, что письмо попадет ему в руки, но оставалась надежда, что его рассмотрят те из его окружения, кто разрабатывает стратегию экономического развития. Смысл письма сводился к простым вещам. Надо узаконить в стране право людей зарабатывать столько, сколько они могут. Нет другого пути сделать всех работающих инициативными, готовыми рисковать. На риск идут, когда знают, ради чего. Партия коммунистов воспитывала молодежь к духе альтруизма, при котором считалось постыдным говорить о личной выгоде, но благородным, возвышенным, правильным выглядел труд «на благо народа», «во имя завтрашнего дня». Меня всегда коробили попытки ставить в таких случаях вопрос «или — или», тогда как естественным, понятным, разумным было сочетание «и — и». Еще раз: одна из причин, почему перестройка у нас не получилась, именно в том, что впервые позволив многим людям хорошо зарабатывать, попросту говоря — обогащаться, власти по-прежнему культивировали в обществе неприязнь к состоятельным людям.

Внедрение в общественную психологию чувства зависти, раздражения, подозрительности по отношению к кооператорам оставалось важной частью усилий бюрократического аппарата. Его безраздельная власть, оставаясь непререкаемой в государственной сфере, все меньше распространялась на выходившее из-под контроля кооперативное движение. Аппаратчикам ничего не оставалось, как готовить и пробивать правительственные постановления, ограничивающие возможности частного сектора хоть как-то конкурировать с государственным.

Среди людей, близких к Ельцину, было немало тех, кто прекрасно видел эту ситуацию, но я не знаю ни одного, кто отважился бы сказать об этом вслух или в ответе на мое письмо хотя бы намекнуть на понимание. Ответа мы не дождались.

Наш кооператив «Строитель» стал одним из учредителей акционерного общества «Туманов и Компания». Общество предлагало реальный путь решения одной из крупнейших проблем, над которыми билось правительство: путъ ускорения оборота средств, вкладываемых в новые производства. Ведь это же национальная катастрофа — насколько сократились в стране производительные инвестиции. Л как может быть иначе? Когда наши привычные долгострои соединяются с совсем непривычными 80 процентами годовых за кредиты — кто же станет вкладывать деньги в многолетние проекты? Это прямой путь к разорению. Но наше акционерное общество предлагало проекты, реализация которых даст прибыль не через пять-десять лет, как у нас заведено, а через год-два. Это подтверждено, во-первых, реальным опытом: все знают, что наше предприятие строит не таким темпом, как государственные, а в несколько раз быстрее. Достигается это высочайшей квалификацией людей, высокой интенсивностью труда, хорошей организацией дела, наконец, вахтовым методом, позволяющим строить сначала хоть и благоустроенные, но небольшие поселки, бросать все силы на производственные объекты. Наша уверенность подкреплена, во-вторых, конкретными расчетами по конкретным объектам. На Тимане, например, мы предлагаем быстро вскрыть неглубоко залегающий пласт бокситов, имеющих хороший сбыт на мировом рынке, — и уже в ходе строительства пойдет валютная выручка. И, в третьих, наши предложения подкреплены реальными действиями, а не только бумагами.

Конечно, с учетом положения, в каком оказалась экономика страны из-за бездеятельности властей к концу 1991 года, да еще после развала государства вследствие путча, можно удивляться, как вообще все производство не остановилось. Но мы живем в стране, которая может быть самой богатой в мире, если открыть дорогу людям деятельным. Нас спасут те, кто умеет и хочет работать. И эффективность любой власти я оцениваю по тому, какие условия создаются для деятельных людей.

Казалось, затеяв ломку старых структур и создание новых, правительство присмотрится, первым делом, к отечественному опыту. Уж если российский кооператор, опутанный ограничениями, придуманными командой Горбачева, Рыжкова, Павлова, добивался эффективной работы, можно представить, каким был бы промышленный рывок, если бы предпринимательство, во всех его формах, освободили от пут. Но сменившая их команда Ельцина только туже затягивала узлы. Мы попали в беду потому, что правительство, предложив как панацею подсмотренную в других странах «шоковую терапию», обнаружило большие способности по части организации шока, но оказалось совершенно беспомощным по части терапии.

⇐ Предыдущая 21 22 23 24 252627 28 29 30 Следующая ⇒