Послесловие 20 страница

Совсем другое дело, когда в газетную полемику вступает человек, пусть тоже в глаза не видевший промприбора, но имеющий экономическое образование и ученую степень. В «Книжном обозрении» за июнь 1988 года отдана целая полоса под материал с крупно набранным заголовком «И. СТАЛИН, В. ТУМАНОВ, А. РЕКУНКОВ И ДРУГИЕ» за подписью Авенира Соловьева — доктора экономических наук, профессора Костромского технологического института. Обращаясь к «уважаемой редакции с коммунистическим приветом», большой ученый в преддверии XIX партконференции просит использовать его тезисы:

«Вместе со Сталиным оплевывается вся советская история нашего народа», «…когда рекунковы оберегают Тумановых — это поддержка дельца…»

Смелый, принципиальный и, учитывая, что Рекунков уже не занимал пост Генерального прокурора, умный человек — одним словом, профессор — возвещает о появлении «дельца, у которого нет ничего ни советского, ни социалистического, но который извращает перестройку, приспосабливая к своим антисоциалистическим целям ее смысл и суть».

На самом деле нам было не до улыбок. Авторы публикаций требовали немедленно привлечь расхитителей золота к уголовной ответственности. Постановщики действа в спешке перепутали порядок актов. Задумано было, скорее всего, после волеизъявления масс, прислушиваясь к голосу трудящихся, возбудить уголовное преследование, но Прокуратура СССР, словно давно готовилась, как бы только и ждала — на другой день после газетной публикации открыла «Дело о злоупотреблениях служебным положением должностными лицами артели «Печора».

Голос «народа», едва прорвавшись, оказался обращенным в никуда.

И тогда многие, не утруждая себя сомнениями, ни от кого не требуя доказательств, даже не дожидаясь решения суда, со злобой и восторгом набросились на кооперативное движение.

Это в крови у нас, что ли, с детства отшвыривать, как мешающий хлам, мучающие свободного человека сомнения: а почему, собственно? И где доказательства? Где доводы другой стороны? В былые годы за подобные вопросы, обращенные к властям, можно было загреметь далеко. Страх оказался настолько унаследованным и живучим, что люди перестали задавать вопросы даже самим себе. Проявлением глубокого разлома в обществе явились хлынувшие отовсюду взаимоисключающие по оценкам, но одинаково яростные отклики людей на публикацию «Вам это и не снилось! »

Многих заденет беспардонная ложь газеты о том, будто я, не будучи участником войны, выдаю себя за ветерана сражений. Есть, стало быть, нравственное чутье у множества людей, если они возмутились обвинениями, еще не зная, что некоторое время спустя московский журналист спросит у военкома Ялты полковника В. В. Тутова, почему он снабдил «Социалистическую индустрию» непроверенной и, как выяснится, ошибочной информацией. «Меня очень торопили звонками из горкома партии, — оправдывался военком. — Знаешь, кому выдал удостоверение, говорили мне, это же проходимец, авантюрист. Есть точные сведения, что он никогда не был на фронте! » Когда журналист спросил, кто именно так ему говорил, полковник отвел глаза: «Я не стану их называть, вы уедете, а мне в этом городе жить…»

Из множества писем на этот счет я приведу одно — из города Березовского Свердловской области. Оно поступило в несколько адресов, в том числе Генеральному прокурору СССР и министру обороны СССР. «Я, ветеран войны — участник войны с милитаристской Японией, кавалер ордена Отечественной войны II степени (других наград не имею, так как дважды сидел в лагерях и дважды реабилитирован)… Оскорбления, нанесенные моему флотскому другу Вадиму Туманову, с которым мы вместе плавали на транспорте «Ингул», мобилизованном в действующую армию, есть оскорбление и мне лично. Настоятельно требую прекратить издевательства над участником войны Вадимом Тумановым и восстановить его доброе имя. К. К. Семенов, капитан дальнего плавания, пенсионер. 6 июня 1987 г. »

Спасибо тебе, Костя, еще раз.

Инициаторы разгрома артели затевали полное искоренение встающих на ноги негосударственных форм производства. Они понимали, с чем в нашем случае имеют дело. Может быть, именно поэтому они следили, чтобы наши письменные обращения к властям застревали уже на первых ступенях пирамиды, не имея никаких шансов подняться на самый верх. Высшее руководство внимало только собственному окружению, да еще считанным людям, известным в стране.

Об угрозе, нависшей над артелью, мы писали во все инстанции, но рассчитывать на поддержку какого-либо влиятельного лица не приходилось. Иллюзий и самообольщения у нас не было. Самым порядочным и вменяемым в руководстве страны нам казался Николай Иванович Рыжков, председатель Совета министров СССР. Во время землетрясения в Армении, когда из-под развалин спасатели вытаскивали тела погибших, мы видели — это крупно показал телеэкран, — в его глазах были слезы. Он плакал! Многие тогда прониклись к нему симпатией и доверием. Раньше большевики плакали только на похоронах вождей.

Руководство артели решило обратиться к Рыжкову. Но как преодолеть нашему письму крутую бюрократическую лестницу и попасть ему в руки?

Я лихорадочно перебирал в памяти своих знакомых, достаточно авторитетных для властей и в то же время знавших меня настолько, чтобы довериться мне и артели. Евгений Александрович Евтушенко! Вот на кого можно было рассчитывать.

После нашей поездки по Колыме в 1977 году мы перезванивались, изредка встречались. Он приглашал меня на свои поэтические вечера. Я редко бывал в окололитературных компаниях, но почти каждый раз там встречался какой-либо молодой высокомерный сноб, мнящий себя совестью русского народа и готовый при имени Евтушенко сорваться с цепи. Наблюдая это, я еще больше симпатизировал поэту — равнодушные к нему мне не попадались.

Однажды якутские друзья привезли мне в Москву двух замороженных ленских сигов. Одну из рыбин я послал на дачу Евгению: Александровичу. Некоторое время спустя, вернувшись из очередной поездки, узнал от сына, что в мое отсутствие приходил Евтушенко и оставил на тумбочке записку. Приведу ее целиком, потому что она, по-моему, дает представление о человеке, ее написавшем: «Дорогой Вадим! Пейзаж из лекарств на твоем столике мне не по душе. Но если есть надобность, обязательно плюнь на все и ложись в больницу. Все болезни лучше лечить не в момент самый острый, а заранее. Спасибо за чудо-рыбу. К сожалению, не мог тебя дождаться. Всегда будем рады тебя видеть. Любим тебя и верим, что ты болезнь додавишь. Твой Евг. Евтушенко».

Мне в голову не приходил вопрос, захочет ли поэт вникать в эту историю, но вправе ли мы сами вовлекать его в наши дела и снова сталкивать с властями?

Когда я понял, что вариантов нет, набрал переделкинский номер.

— Женя, привет… Тебе не попадалась… на глаза… статья в… Он не дал мне закончить:

— Вадим, ты в Москве?! Ни по одному телефону не могу тебя найти!

— Не решался тебе звонить.

— Ты с ума сошел! Давай ко мне!

Через полчаса мы с Володей Шехтманом были в Переделкине. Евгений Александрович встретил нас в халате — наверное, работал — и повел на второй этаж в свой кабинет. Газету он уже читал. Я достал из кармана наше обращение к Рыжкову. Евтушенко все понял с полуслова, вынул из пишущей машинки страничку с незаконченными стихами и вставил чистый лист. Я смотрел, как в правый угол ложатся строчки по всем правилам делопроизводства: «От секретаря Союза писателей СССР, лауреата Государственной премии СССР поэта Евтушенко Е. А…» Это было предназначено не столько премьер-министру, хорошо знавшему поэта, но — на всякий случай — тем в его аппарате, кто попытался бы затормозить передачу письма непосредственно в руки премьера. Поэт писал высшему руководству на понятном нашим лидерам языке: «…Зная Вашу занятость, тем не менее вынужден обратиться к Вам по делу, требующему безотлагательного вмешательства. Передаю на Ваше имя письмо, подписанное работниками артели «Печора». Прилагаю к нему также ряд копий документов, вырезок из газет, характеристику председателя артели Туманова В. И. Этого человека я знаю лично давным-давно и могу сказать следующее: это работающий на золоте самородок…»

Тут я прерву цитирование сохранившейся у меня копии письма и признаюсь, что не без смущения привожу лестные для меня слова поэта, имея в виду, что они, как в случае с оставленной у меня на тумбочке запиской, помогают, мне кажется, лучше представить того, кто это писал.

«…самородок, человек тяжелейшей трагической судьбы. Когда ему было 22 года, в 1949 году, в бытность штурманом, был арестован по статье 58, столь печально знаменитой в истории российской. За что? Да за то, что любил Есенина… Сегодняшнему поколению это трудно представить, а я то время прекрасно помню. В заключении он стал работать на золоте, полюбил эту дьявольскую, однако увлекательную работу. Вышел вчистую в 1956 году. Обратился с письмом в Совмин с идеей воскрешения старательских артелей и, получив добро, дал стране более 30 тонн золота. Проявил нечеловеческую энергию, изобретательность. Володя Высоцкий, чьим, может быть, самым близким другом был Вадим Туманов, мечтал поставить о нем фильм, сыграв его роль.

Короче, человек это незауряднейший, один из тех, в чьей инициативе и предприимчивости так нуждается перестройка. Золото — металл скользкий, и на нем легко поскользнуться. Однако Туманов не из таких. Но те, кто работает на золоте — в силу своих высоких заработков, — вызывают частенько зависть, подозрительность. Сейчас вокруг этой старательской артели создана именно такая атмосфера, отнюдь не помогающая добыче нужнейшего нам металла. Прошу Совмин и Вас лично заинтересоваться этим делом, суть которого изложена в письме старателей. Желаю Вам успехов в наступившем году, личного счастья и как можно больше доброго для нашего народа… Евг. Евтушенко».

Честно говоря, я не очень-то надеялся на успех. Прощаясь с Евгением Александровичем, я был благодарен ему за готовность, не выясняя, кто в этой истории — на самом деле прав, решительно вмешаться в события с непредсказуемым исходом, на себя принимая часть ответственности.

Письмо Евтушенко действительно попало в руки Н. И. Рыжкова. Глава правительства начертал на нашем обращении к нему резолюцию, адресованную министру внутренних дел А. В. Власову и Генеральному прокурору А. М. Рекункову: «Разобраться по существу, объективно».

Страсти вокруг «Печоры» продолжали накаляться, но резолюция премьера изменила, по крайней мере, тональность обращения с нами следственных органов. Нас стали — или делали вид, что стали, — выслушивать.

На второй день после выхода партийной газеты с той подлой публикацией ее прокомментировала британская «Гардиан». Приведу отрывок из комментария не из-за особой его мыслительной или художественной силы, а по причине другого свойства: я долго затруднялся ответить на вопрос, каким образом аккредитованный в советской столице западный журналист, выросший в культуре частного предпринимательства и свободного рынка, воспринимал нападки на кооперативное движение в СССР совершенно в духе стратегов из парторганов и спецслужб.

«Источник миллионов рублей, разбрасываемых вокруг в виде взяток, — это сибирское золото и особенно советская версия частного предпринимательства — рабочие кооперативы. Руководители кооперативов известны как короли, и в стране, где средняя заработная плата не превышает 50 рублей в неделю, их доход исчисляется тысячей и больше рублей в неделю.

Один из королей в центре клондайкского скандала Вадим Туманов имеет дом на золотых приисках, оборудованный бассейнами, саунами и полным набором поваров из Москвы. У него есть горная вилла на Кавказе и еще одна на побережье Крыма, обе с полным набором обслуживающего персонала. Кроме того, в Москве у него есть частная квартира, записанная на имя сына (и тут есть слуга). Во всех этих местах его ждет автомобиль.

Несмотря на четыре срока заключения, один из которых он получил за вооруженное ограбление банка, «отягченное убийством», он использует свои богатства для прикармливания известных артистов, поэтов и писателей, посещающих даваемые им приемы. Он также использовал свои связи для получения незаслуженной медали героя войны, а в начале этого года опубликовал статью под названием «Жизнь без вранья» в массовом коммерческом журнале «Огонек» о своей дружбе с популярным, но спорным бардом Владимиром Высоцким… Подключение журнала придает новому скандалу некоторые серьезные политические акценты. «Огонек» — один из модных знаменосцев гласности, и новое официальное признание Высоцкого представляет собой один из символов реформ Горбачева…»

Эта британская публикация мне попадется позднее. Но, даже тай я о ней в те же дни, вряд ли в подавленном состоянии, почти и безумии, мне пришла бы мысль о том, что кто-то умышленно вовлек репортера в события, дал ему гранки готовящейся статьи, подсказал, чего наши власти ждут от него, чтобы выступление было почти синхронно с выступлениями советской прессы и чтобы задуманный разгром производственных кооперативов был одобрен не только советской общественностью, но даже Европой. Задумать и осуществить эту пропагандистскую акцию мог Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС вместе с КГБ СССР. В кругу аккредитованных в Москве иностранных журналистов немало было попавших в ловушку, иногда специально устроенную, чтобы заставить сотрудничать со спецслужбами и выполнять их задания. Похоже, корреспондент «Гардиан» был одним из них.

Между тем следственная группа готовилась к разгрому основательно. Еще в феврале 1987 года она пригласила сотрудников двух академических институтов (Института экономики и прогнозирования научно-технического прогресса и Центрального экономико-математического института) с полунамеком или предложением покопаться в бумагах «Печоры» и дать как бы независимое заключение о криминальном характере артельной работы. Почувствовав недоумение ученых, следователи стали уверять, что их не так поняли, речь идет о создании научно-исследовательской группы для изучения и распространения положительного опыта хозяйственной деятельности «Печоры». Пусть соберут материалы, а за их толкованием дело не станет. Ученые не подозревали о подвохе и со свойственной им скрупулезностью четыре месяца корпели над нашими документами. Потом руководители группы (А. С. Славич-Приступа, С. В. Ламанов, Л. Г. Вызов) отчитаются перед следователями: производительность труда в артели в 1, 5–2 раза выше, чем на государственных предприятиях, в 2–3 раза эффективнее используется техника, обеспечивается значительная (10–20 процентов) экономия материальных ресурсов на единицу продукции.

Это было совсем не то, чего от них ждали.

Оглушительный залп «Социалистической индустрии» помог ученым сообразить, в какую историю их втягивали. Совестливые люди, они публично выступили в защиту «Печоры». Ни одна из столичных редакций не решалась опубликовать их открытое письмо. Только два года спустя маленькая газета московских кооператоров обнародовала их наблюдения, которые решительно расходились с оценками органа ЦК.

Одной из ключевых была проблема личных доходов кооператоров. На каком основании, спрашивают ученые, газета присваивает себе полномочия выносить вердикт о правомерности той или иной величины заработка? «Почему рядовым артельщикам, чей заработок составляет порядка 1 000 рублей в месяц, газета склонна соболезновать, с горечью повествуя о «безропотных работягах-сезонниках», а председатель артели, получающий лишь в два раза больше, вызывает прямо-таки классовую ненависть как «тип дельца, жиреющего на народных бедствиях»?

Во многих развитых странах, пишут ученые, оплата высших менеджеров любой фирмы в большинстве случаев в 3–5 и более раз превышает заработок рядовых работников. И это естественно: лицо, принимающее хозяйственные решения, должно быть максимально заинтересовано в правильности этих решений. Газета, продолжают авторы, «слезно сочувствует рядовым старателям — «рабам», якобы находившимся в полной власти всемогущих «рабовладельцев», ярко рисует картины «лагерной демократии», «оболванивания», «нещадной эксплуатации», «палочной дисциплины». Вместе с тем авторы нет-нет, да и проговорятся об истинном положении дел: на работу в «Печору» существовала очередь, фактически — конкурс. Самым страшным наказанием в артели было, если придерживаться терминологии газеты, «освобождение из лагеря», то есть увольнение из артели…

С весны 1987 года события развивались на бешеных скоростях.

В средства массовой информации продолжали идти письма, неожиданные для организаторов кампании. У этих обращений не было никаких шансов пробиться на страницы печати. Их писали под копирку, рассылая экземпляры в органы власти, в прокуратуру, известным общественным деятелям. Письма с поддержкой приходили и к нам в «Печору». Мы перечитывали их с волнением, и борьбу с невидимыми врагами, находящимися над нами где-то высоко, продолжали из последних сил.

У меня никогда не было иллюзий о высших партийных руководителях 80-х годов и всех предыдущих, разумеется. Глядя на их портреты, я ни разу не обнаружил в их глазах живую искорку или способность к состраданию. Когда я пытался представить их вместе, за одним столом, передо мной вставали картина Олега Целкова «Тайная вечеря», которую, как я уже говорил, мы когда-то видели с Володей и Мариной и мастерской художника. На картине у всех участников собрания один и тот же торжествующий оскал зубов. За годы Советской власти сформировался, по моим наблюдениям, особый биологический тип высшего сановника — суженный лоб, чуть выдвинутая вперед нижняя челюсть, осанка непобедимости. Такими мне виделись все сотрудники Центрального Комитета КПСС на Старой площади. Только по их указанию или с их ведома подвластные им партийные газеты могли развернуть масштабное наступление на кооперативное движение.

Чтобы положить конец скандалу вокруг «Печоры», который никак не ожидался, но продолжал будоражить общество, Центральный Комитет КПСС принимает специальное постановление о статье «Вам это и не снилось! »

Хорошо помню воскресный день 11 октября 1987 года, когда постановление опубликовали в той же «Социалистической индустрии». Телефон в моем кабинете, обычно с утра разрывавшийся от звонков, в этот день долго молчал. Только изредка я слышал подавленный голос кого-нибудь из друзей: «Вадим, ну как ты там? » Это вам уже не газета. В бой впервые открыто вступила «руководящая и направляющая сила», с которой не поспоришь. Потом мы узнаем, что над этим документом работали шесть отделов ЦК, оттачивая формулировки таким образом, чтобы как-то притушить разгоравшиеся угли общественного недовольства, но в то же время всем дать понять, кто стоит за этой историей и с кем придется иметь дело несогласным. В статье, читали мы, «правильно поднимаются вопросы о серьезных недостатках в организации работы старательских артелей по добыче золота. Критические замечания газеты направлены не на дискредитацию артелей старателей, а на устранение искривлений в практической деятельности этой кооперативной формы организации труда».

Это был высший суд — больше ждать нечего.

Это теперь, много лет спустя, уже успокоившись, пытаешься осмыслить происшедшее, а тогда просто кругом шла голова, вопросы, не получая ответов, наваливались один на другой. Лет десять-пятнадцать подряд, бывая на разных совещаниях, я постоянно слышу об убыточных предприятиях, из года в год проваливающих план, с которыми министерство не знает, что делать. Им дают новую технику, льготные кредиты, помогают кадрами. А тут коллектив, работающий в труднодоступных районах, на месторождениях мелких и бедных, имея технику, давно дышащую на ладан, напротив, постоянно перевыполняет планы. По экономической линии у министерства с «Печорой» никаких забот, одни выгоды. И именно нашу артель ликвидируют.

Понять это невозможно. Лучшие умы министерства бьются над тем, как укрепить на предприятиях трудовую дисциплину, создать хотя бы подобие нормальных бытовых условий: чтобы люди не теснились в рабочих общежитиях, часто лишенных элементарных удобств, чтобы пища по калорийности и вкусу чуть больше отличалась от арестантской пайки… Печорцы живут в общежитиях повышенной комфортности, подсобные хозяйства обеспечивают стол свежим мясом и овощами, у нас отменные повара. И именно нашу артель ликвидируют.

Отраслевые институты, сотни подготовленных специалистов ломают голову над подходами к пионерному освоению труднодоступных ресурсных районов, изучают опыт Аляски, Канады, Австралии, других территорий, богатых полезными ископаемыми. Мы эти проблемы решили практически. И именно нашу артель ликвидируют.

Министерство в отчаянных усилиях на скромные проценты едва-едва повышает экономическую эффективность. И тут мы отличаемся разительно. Производительность труда в «Печоре» более чем втрое выше средней по отрасли. Министерские экономисты упрекают нас в саморекламе и доказывают, что не втрое, а только в два раза наша производительность выше среднеминистерской. Но это — причина, чтобы артель ликвидировать?

Дело было в другом.

Только дискредитируя те пока еще немногочисленные предприятия, где полный, последовательный хозрасчет, зависимость доходов каждого от конечного результата, демократизм внутрипроизводственной жизни становятся нормой, чиновники могли доказать необходимость жесткого административного управления. Для иных методов требовались бы люди совершенно другого мировосприятия и интеллекта.

После обращения артели к правительству задетое министерство стало из года в год снижать нам план добычи. Как следствие мы с тех пор не получили ни одного бульдозера. Из смет вырезаются фактически выполняемые объемы горных работ. Можно представить, что было бы в таких условиях с обычным предприятием, скованным по рукам и ногам своим неласковым министерством. Нов том и преимущество кооперативного хозяйствования, что оно но своей природе предприимчиво. Мы не ждем милости от кого бы го ни было, а сами зарабатываем на жизнь. Мы независимы — и глазах министерства это самая страшная наша перед ним вина.

В существующей реальности все восстает против нас — с нашим самоуправлением, хозрасчетом, выборностью. Нам противостоит психология аппаратчиков, которые видят свое благо не в успехах, к примеру, Республики Коми или даже страны в целом, а только в усилении административных функций своего министерства: чем ведомство влиятельнее, тем больше у его чиновничества властных и материальных преимуществ. В отличие от нас, ничего не зарабатывая, они все получают.

Ликвидация артели в начале промывочного сезона, к которому мы готовились все зимние месяцы, вела к большим убыткам для коллектива. Полторы тысячи квалифицированных рабочих, уже спланировавших свой трудовой год, оказываются перед необходимостью где-то срочно «устраиваться». Республика Коми недополучит сотни километров нужных ей дорог.

Ради чего все это? Мне хотелось поговорить с министром цветной металлургии СССР В. А. Дурасовым. Но мои попытки встретиться с ним ни к чему не привели. Мне сказали, что министр не желает эти вопросы обсуждать.

История с «Печорой» впервые заставила меня задуматься о роли, которую играют в нашей жизни средства массовой информации. Мы привыкли к ним, как к постоянным спутникам, впитывая сообщения о мире, приобщаясь к культуре, разгадывая кроссворды или сворачивая из газет самокрутки, как это бывало на Колыме, мы не догадываемся о поражающей силе печатного слова, пока в кого-то из нас не ударит разряд. Когда строчки бьют по незнакомым людям, поганят неизвестные нам имена, нас особо не мучают сомнения, мы спокойно спим по ночам. Происходит известное искажение мировосприятия, какое бывало у части осужденных при массовых репрессиях: ну этих всех, понятно, посадили за дело, иначе быть не может, вот только со мной власть страшно ошибается.

Мы не задумываемся о том, что пишущие люди тоже простые смертные. Среди них есть умные и не очень, порядочные и наоборот, талантливые и этим даром не обремененные. Это я стал пони мать потом, а многие годы журналисты для меня оставались некоей кастой, всюду имеющей доступ, где-то очень близко от власти, часто за одним с ней столом, и власть, считал я, давая им такие возможности, водила их перьями.

Естественно, я никогда не следил за тем, что происходит в средствах массовой информации, не замечал оттенков в их позициях. И когда я и мои товарищи оказались под убийственным газетным камнепадом, почти раздавленные, и тут же нашлись издания, вставшие на защиту артели, кооперативного движения в целом, я впервые задумался о том, что мои прежние представления об этой стороне жизни были ошибочны. То, что мне казалось практически одинаковым, различающимся разве что названием, вдруг оказалось довольно пестрым, ориентированным на разные ценности, враждующим между собой.

В событиях 1986 — 87 годов, связанных с нашей артелью, обнаружилось противостояние двух принципиально разных пониманий перестройки и ее целей. Эти различия существовали в обществе независимо от случившегося с нами, задолго до случившегося, но только теперь, беря утром в руки свежий номер газеты, не зная, что тебя ожидает, всегда готовясь к худшему, ты эмпирическим путем приходишь к пониманию, где твои друзья и где враги. Это состояние трудно объяснить тому, кто не попадал в ситуацию, подобную нашей. Не слишком, повторяю, сведущие в политических играх, в общем-то люди аполитичные, мы делили все издания на «партийные», то есть официальные печатные органы партии, издаваемые на ее средства («Правда», «Советская Россия», «Социалистическая индустрия», журналы «Коммунист», «Молодой коммунист» и т. д. ) и другие, формально не являющиеся органами партийных структур, вроде «Известий», «Московских новостей», журнала «Огонек», не так зашоренные, настроенные демократичнее, временами позволявшие себе вольнодумство. Если бы не история с «Печорой», мы бы еще долго видели такой расстановку сил в печатном мире. Но случившееся обнаружило упрощенность наших представлений. Вдруг оказалось, что популярный журнал, считавшийся знаменем демократии и перестройки, в этой ситуации побоялся печатать очерк о нашей артели, а теоретический журнал ЦК КПСС, ортодоксальнее которого, казалось, быть не может, открыто выступает в защиту «Печоры».

Все перевернулось в наших головах.

Мы стали понимать, что размежевание в обществе не на поверхности, не в формальной принадлежности к той или другой политической группировке. Граница проходит через все гражданские институты, в каждом из них раскалывая людей на жаждущих перемен и обеспокоенных ими, на думающих и слепо исполняющих, на болеющих за державу и озабоченных собственным благополучием. Этот разлом проходил снизу доверху через все общество.

Тем, как выкручивают руки «Печоре», неожиданно для нас заинтересовался журнал ЦК КПСС «Коммунист». Первый заместитель главного редактора Отто Лацис и руководитель экономического отдела Егор Гайдар сразу уловили суть конфликта. Они лучше других понимали, какие силы стоят за нападками на кооперативное движение. Возглавляло эти силы руководство партии, в чьих руках был журнал. Трудности этих двух человек заключались в том, что они были уже опытными журналистами и умнее тех, кто ими командовал. Эти их преимущества иногда давали им возможность облекать печатные выступления в такие формы, чтобы суметь сказать то, что они считали нужным, с наименьшим риском для себя.

В журнале согласились опубликовать статью «Как в капле воды», написанную Мончинским, председателем профсоюзной организации «Печоры», в которой он, как мог сдержанно, рассказал о том, что происходит с артелью. Лацис и Гайдар статью отредактировали, сглаживая формулировки, практически переписали, прекрасно осознавая важность самого факта ее появления в авторитетном партийном журнале. Но даже эта спокойнейшая публикация на страницах партийного издания выглядела для партаппаратчиков вызывающей.

Статью сдали в набор, но по причинам, от Лациса и Гайдара не зависящим, набранный материал не попал в очередной номер.

Мы знали, что в защиту «Печоры» готовилось выступление в «Труде» (написал Геннадий Комраков), в «Огоньке» (автор Сергей Власов), «Известия» готовили к публикации мое письмо…

Всех опередила «Социалистическая индустрия» со своей разгромной статьей, после которой, казалось, артели уже не подняться.

Во всяком случае, было совершенно ясно, что не может и не будет журнал «Коммунист» вступать в полемику с партийной газетой. Если у нас считались едиными народ и партия, то можно себе представить, какими едиными должны были выглядеть все партийные издания. Как потом выяснилось, за грубостью газетных нападок на артель стояла прямая поддержка ЦК КПСС и КГБ СССР: скандал вокруг золотодобычи развязывал руки для проведения специальных операций, укрепляющих в обществе массовый страх, армейское послушание, настороженность к инакомыслящим в любой сфере жизни.

Кооперативное движение, безусловно, выглядело инакомыслием в экономике. Комраков позвонил Лацису, с которым был хорошо знаком: «Отто, теперь письмо о «Печоре» в корзину? » «Зачем же, — сказал Лацис — Видно, что «Социндустрия» врет, но подставляться нам нельзя, спорить нужно фактами. Соберем их еще, укрепим свой тыл». «Коммунист» со статьей о «Печоре» вышел в сентябре 1987 года.

Лацис и Гайдар от имени журнала разослали во многие ведомства страны запросы по поводу фактов, приведенных «Социалистической индустрией». Полученные журналом официальные ответы, и том числе о моей реабилитации (приговор 1949 года по «политической» статье был отменен за отсутствием состава преступления, о чем я сам до той поры не знал), оказались важной поддержкой и нашем противостоянии властям. Лацис как-то спросил меня, почему я не требовал реабилитации раньше.

— Зачем? — не понимал я. — У меня была справка об освобождении со снятием судимости, работы невпроворот, даже в голову не приходило тратить время на это.

Позже Лацис расскажет, почему журнал вынужден был отмолчаться при последовавших нападках на артель: «…выступить в поддержку вашего коллектива журнал не смог, потому что в редакцию позвонил сам М. С. Горбачев — редчайший случай в журналистской практике. Он сказал примерно следующее: вы правильно ставите вопрос, но взяли под защиту не того человека. Я уверен, что его дезинформировали в этом вопросе, как и во многих других, куда более крупных. Но какие же силы поднялись против старательской артели, если смогли добраться до первого человека в государстве! » [2]

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒