Глава 18-я.

Часов около восьми вечера надзиратель внес в камеру два деревянных „козла”, десевянный щит и соломенный матрац. Это должно было служить постелью для Максутова. Все это приспособление поместилось как раз вдоль свободной части стены позади моей койки. Благодаря своему гигантскому росту, ноги Максутова упирались в наружную стену камеры, а его голова выступала далеко за пределы изголовья. Видя, что он лежит согнувшись, я попросил его не стесняться и положить голову на мою подушку, что вызвало ироническое замечание надзирателя:

„На манер двуглавого орла устраиваетесь, буржуазный элемент".

Максутов был болен тяжелой формой неврастении и всю ночь то ходил по камере, то плакал, то сам с собой разговаривал.

У меня было по горло своих собственных огорчений и мои нервы были напряжены, казалось, до последнего предела. Истерические всхлипывания, вздохи и иногда довольно бессвязный разговор моего сожителя мешали мне сосредоточиться. Быть может, это было даже лучше для меня, так как асе равно я не мог найти никакого выхода из моих бед По временам Максутов, как будто, успокаивался и тогда с ним можно было разговаривать. Я его ни о чем не расспрашивал и мы больше всего говорили на „нейтральные” темы о прошлом, о минувшей войне и о материальных невзгодах деклассированной русской буржуазии и аристократии. Максутов находился в тюрьме уже около двух месяцев и его продержали в секретном отделе особого яруса почти три недели. В конце концов он заболел нервным расстройством, начал буянить и его взяли в лазарет. где, по словам Максутова, было очень хорошо. Насколько я мог понять по отдельным отрывочным фразам Максутова, его арестовали по подозрению в контр революционности, так как одна дама, жена его бывшего сослуживца переписывалась со своим мужем, эмигрировавшим в Германию, прося исхлопотать для неё визу на право въезда в это государство. Это письмо было перехвачено Чекой, дама была арестована, а с нею и все её знакомые, имевшие к ней хотя бы отдаленное касательство. Максутов оказался в ужасном положении, так как арест и дальнейшие его последствия обрекали молодую жену Максутова с годовалым ребенком на голодную смерть. Из его рассказов я вынес впечатление, что за последние два года жизни до тюрьмы, он как-то примирился с новой обстановкой и понемногу перестроил свою жизнь на новых началах: одна комната с общей кухней на всех жильцов квартиры, ежедневная колка дров, набивание папирос и продажа их в розницу, жена занятая с утра до вечера грошовыми уроками французского языка, стиркой, шитьем и приготовлением обеда. Обычная картина верха благополучия деклассированного интеллигента, — в Советской России. Даже это жалкое существование было разрушено и Максутов? оказался в тюрьме, виновный лишь в том, что имел несчастье родиться князем и служить офицером во флоте, а потом в Преображенском полку., Он наивно и неоднократно спрашивал меня, что, по-моему мнению, его ожидает. Разумеется, как мог, я его успокаивал, говоря, что все окончится пустяками... Что я мог ему сказать? Через два дня Максутова вызвали из камеры „с вещами” и я встретился с ним полтора года спустя в Соловецком концентрационном лагере...

Вскоре после ухода Максутова, ко мне в камеру ввели какого то человека в полушубке, с двумя чемоданами, который шутливо мне сказал: V

„Вы ничего не имеете против, что я вошел не позвонив? Какая миленькая комнатка у вас. "

Видно было сразу, что вошедший был веселый парень и бывалый человек. Я засмеялся и в тон вошедшему ответил: — Да, квартирка недурна, только очень дорогая. Вы надолго ко мне? " — „Аллах ведает про то. Я из 147-й камеры. Перестукивался с соседом, который сидит тоже по моему „делу. " Надзиратель подлец заметил и вот перевели к вам. Позвольте представиться: Пляцкий, так сказать „король взяток".

Когда я назвал себя, то Пляцкий очень довольно засмеялся и, пожимая мне руку, сказал: „Очень приятное знакомство. Так сказать наш брат коммерсант — нэпман. Я все время сидел с политическими: какие-то дураки — социал-демократы. Надоели они мне своими идиотскими разговорами. Давайте закусим, мне жена прислала свежей икры, пирожки и все такое. "

Распаковывая чемодан, Пляцкий без устали болтал, шутил и вообще всем своим видом менее всего походил на несчастного узника. Из его рассказов выяснилось, что он обвиняется в даче вяток различным советским чиновникам металлургической промышленности.

По „делу Пляцкаго" было арестовано более 150-ти человек, и героя процесса называли в газетной судебной хронике ”королем взятки".

Я не понимаю до сих пор, откуда черпал свою энергию и жизнерадостность этот человек, выплывший на поверхность „Нэпа. " На что он рассчитывал? Суд над Пляцким состоялся в 1926 году, то есть почти через полтора года после нашей встречи и он был присужден к смертной казни, поведя за собой на смерть более 20 человек.

К вечеру в нашу камеру посадили еще двух: инженера Чернова и доктора П. Стало ужасно тесно. Инженер очень был нервен, так как его арестовали в связи с делом кожевенного синдиката и ему угрожала смертная казнь. Доктор П. — в военной форме, был угрюм, и узнав, что я иностранец, совершенно неожиданно и бестактно сказал с ненавистью: „Поменьше бы ездили к нам, было бы и вам, и нам легче. "

Пляцкий и Чернов, видимо, были очень сконфужены бестактной фразой доктора, и он сам понял, что перешел границы, так как сейчас же протянул мне руку, сказав: „Извините меня. Вы понимаете, что мое замечание не лично к вам относится. Я арестован вчера, дома семья без копейки денег, и я совершенно не владею собой. Я арестован как раз из-за иностранца. "

У доктора до революции был сослуживцем по полку один поляк, выехавший впоследствии за границу. Недавно он приехал в Россию из Польшив качестве какого-то официального представителя, какого-то польского учреждения. В Петербурге он заболел и, разумеется, вспомнив о своем русском приятеле докторе П., вызвал его к себе. Доктор несколько раз в течение болезни поляка навещал его. Недавно Чеки „открыла" очередной шпионаж в пользу Польши, и, в заброшенную сеть, среди других, попал и бедный доктор П. По советскому законодательству, каждый советский служащий обязан доносить своему прямому начальству о всяком разговоре с иностранцем и о посещению таковых. Разумеется, это правило не всеми выполняется, так как одни считают для себя безопаснее умалчивать о случайных встречах с иностранцами, а другие же не делают этого просто из понятного чувства отвращения к доносам. Доктор не донес по начальству о посещении нм своего польского пациента и теперь несчастный человек ожидал для себя самых ужасных последствий.

В камере было ужасно тесно и благодаря герметически закрытому окну воздух не вентилировался.

Поздно ночью, часа в три —четыре меня вызвали на допрос, но против обыкновения, меня повели не в коридор, где были расположены камеры следователей, а в кабинет начальника тюрьмы.

Как ужасно действуют на нервы эти ночные допросы! Я вполне понимаю, что слабонервные люди с повышенной впечатлительностью, в конце концов доходят до полного исступления и даже клевещут на самих себя, лишь бы окончить эту моральную пытку и так или иначе придти к какому-нибудь определенному концу.

Тускло освещают лампочки, замершие в мертвящей могильной тишине, длинные коридоры с висящими в воздухе железными галереями. Вдруг остро прорезает тишину чей то заглушенный истерический крик. За поворотом коридора слышен звук открываемой двери и провожатый останавливается, как вкопанный. Это выводят на допрос или приводят с допроса „секретников” и мы не должны их видеть. Внизу, чуть пройдя мою бывшую камеру, на асфальтовом полу я заметил громадноебагровое пятно еще влажное, распространявшее острый запах карболки. Это был след разбившегося на смерть, бросившегося вниз с пятой галереи, какого то студента. Как передавали нам стуком, его невеста оказалась провокаторшей.

В кабинете начальника тюрьмы было очень уютно и тепло. Громадная комната, ковры, удобные кожаные кресла, тяжелые портьеры и мягкий свет лампы под зеленым абажуром, на письменном столе.

На небольшом столике был сервирован чай и в кресле, удобно протянувшись, в ленивой позе сидел с папироской в зубах Мессинг. На стуле, рядом с ним поместился какой то тщедушный молодой человек в громадных очках. При моем появлении Мессинг сделал вид. что приподнимается с кресла, а его сосед встал и, показывая на стул предложил мне сесть. Сел. Молодой человек зажег стоявшую на столике лампу с рефлектором и направил свет мне прямо в лицо. Молчание прервал Мессинг, предлагая мне папиросы и чай, но от чая я отказался.

„В таком случае, " —сказал своим эстонско-русским языком Мессинг, —, мы не будем терять золотое время и побеседуем. Вы человек бывалый, интеллигентный и, кажется, ловкий, и мы, я надеюсь, договоримся скоро. Сегодня мы писать ничего не будем, так как это не допрос Я, собственно говоря. случайно заехал сюда, но заодно уже решил с вами побеседовать. Скажите, пожалуйста, что вам известно о деятельности финляндского генерального консульства в Петербурге? Вы ведь были очень близки к консульству и вам, вероятно, многое известно о деятельности его персонала? "

, Я не состоял и не состою на службе в консульстве и меня консул не посвящал в служебные дела. Я только столовался с персоналом консульства и снимал в консульском доме конторское помещение. Я уже вам об этом, кажется, говорил. "

—,, Перестаньте говорить пустяки. Кто же вам поверит, что вы ничего не знаете. Вы здесь организовали целую сеть шпионажа в пользу Финляндии и

Англии. Все нити сходятся на вас. Как вы переписывались с вашей фирмой? По почте? "

—„Пустяки говорите вы, а не я. Я переписывался по почте".

—„Неправда. За все время вашего пребывания в России на ваше имя по почте получено было всего три письма самого обыденного содержания. Вы же за все время отправили по почте несколько открытых писем. Как вы вели деловую переписку?

. Я уже сказал вам, что по почте. И какое вам дело до моих личных дел? Вы не смеете меня здесь держать и кто вам дал право чинить мне допрос? "

— „Вот что, гражданин Седергольм: Вы этот тон и манеру говорить бросьте! Это я вам советую. Как вы вели вашу переписку с заграницей? "

— „Я уже сказал вам, как. Иногда при случае я пересылал мои письма с кем-нибудь из моих земляков, возвращавшихся в Финляндию.

— „С кем именно? "

—, Ну, этого я не могу помнить, и это вас совершенно не касается".

—. Потрудитесь отвечать на мои вопросы, и я предлагаю вам изменить ваш тон".

Говоря это Мессинг хлопнул рукой по столу и очень повысил голос.

—„Я вам советую изменить ваш тон, так как, хотя я в вашей полной власти, и вы можете сделать со мной все, что угодно, но пока я владею моими чувствами, я не могу допустить, чтобы со мной разговаривали таким тоном, каковым себе позволяете говорить. Вы не имеете права кричать на меня".

— „Если вы убеждены, — сказал Мессинг, сразу сбавляя тон, —что мы можем сделать с вами все, что угодно, то вам прямой смысл быть откровенным. "

— „Мне не о чем рассказывать вам".

— „Можете идти в камеру. На днях вам будет учинен формальный допрос. Пока посидите и подумайте".

В камере все мои три товарища не спали, ожидая моего возвращения, но я отделался несколькимиобщими фразами, так как не терплю советов и соболезнований от случайных знакомых.

Наступил конец третьей недели моего тюремного стажа и в третий раз меня вызвали получить передачу.

По обыкновению все присланное было перевернуто, разрезано и обследовано отделенным начальником до мельчайших деталей. Весь этот осмотр передачи отделенным носит ужасно неаппетитный характер: грязными пальцами он роется в каждом пирожке, этими же пальцами попутно вытирает нос и сейчас же опять принимается за исследование ветчины, котлет. Тем же ножом, которым он разрезает на мелкие куски мыло, он разрезает булки, масло, птицу, мясо.

Не успел я привести все принесенное, в относительный порядок и угостить моих сожителей, как меня вызвали: „Гражданин Седергольм, с вещами".

Быстро собравшись, нагруженный вещами, я вышел из камеры, на галерею. Дверь захлопнулась, навеки разъединив меня с моими случайными сожителями. Меня повели куда то вниз, и вдруг, к моему ужасу, мы остановились перед камерой № 24.

Опять секретка.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒