Давид Фонкинос 5 страница

Урок закончился. Он сложил свои вещи и двинулся к выходу. Но с порога неторопливо, как при замедленной съемке, еще раз обернулся к нам. Мы поняли, что сейчас он скажет что-то важное. «Вам надо пожениться, — вымолвил он. — Вы в точности как мои родители».

Я лежу на полу, на ковре нашего прекрасного издательства. Ко мне один за другим подходят сотрудники, обеспокоенные моим состоянием. Некоторые из них прыскают в кулак, из чего я заключаю, что положение мое комическое. У меня сильно кружится голова. Любой нормальный служащий на моем месте потребовал бы бюллетень. Но мне никакой бюллетень не нужен, я хочу всем доказать, что я не какой-нибудь слюнтяй и, чтобы уложить меня в постель, требуется что-нибудь покруче, чем мешок с почтой. К счастью, мне удалось выкарабкаться, ужасно было бы умереть под лавиной почтовых открыток.

Фриц (1979–2006). После сумбурного детства, получив хаотичное, но блестящее образование, чудесным образом остепенился и нашел свое место в жизни. Согласно ряду непротиворечивых источников, вынашивал замысел трехтомной биографии Шопенгауэра, но безвременно погиб на рабочем месте, придавленный мешком с почтой.

Ничего этого не произошло бы, если бы в мозгу одного из сотрудников отдела маркетинга не зародилась свежая идея. Обычно все идеи маркетологов «Ларусса» сводились к организации викторин. Мы чрезвычайно любим викторины и обеспечиваем занятость сотрудников почтовой службы. Ответы на наши вопросы следует присылать в письменном виде (про интернет мы и слыхом не слыхивали) на почтовых открытках (о существовании конвертов нам ничего не известно). Отныне я могу служить живым доказательством того, что массе людей нечем заняться и они готовы дни напролет рыться в словарях, переписывать найденную информацию на открытки и сломя голову бежать с ними к ближайшему почтовому ящику. Разумеется, не просто так, а чтобы выиграть уикенд в талассоцентре или место рядом с Бернаром Пиво на финале «Золотых словарей». [18 - Бернар Пиво — французский журналист и критик, ведущий культурных программ на французском телевидении. «Золотые словари» — учрежденный им чемпионат по правописанию. ] Не исключено, что когда-нибудь будет разыгрываться уикенд в таласоцентре в компании с Бернаром Пиво (предел мечтаний нашей читательской аудитории).

С внезапно проснувшейся отвагой я поборол головокружение, сфокусировал раздваивающийся взгляд. У меня полно дел! От меня многого ждут в этом издательстве, я молод и динамичен, у меня остаются неиспользованные талоны на обед, и я никогда не ухожу последним с корпоративных вечеринок по поводу дней рождения или проводов на пенсию. Я далеко не всегда пользуюсь законными отгулами и способен жертвовать досугом ради производственных интересов. Странные мысли занимали в те минуты мой ум. Почему-то хотелось срочно составить список своих профессиональных достижений, как будто удар по голове и последовавшее за ним падение низвели меня до уровня новичка. Около меня оказалась молоденькая стажерка неопределенной внешности — то есть надо было подождать еще несколько лет, чтобы понять, в кого она превратится — в холодную неврастеничную красавицу или в жизнерадостную дурнушку, — она еще плавала между этими вариантами и в другой период моей жизни я вполне мог бы утонуть рядом с ней. Она постоянно меня благодарила: «Спасибо, месье». Даже если получала от меня всего лишь документы, которые надо отксерить. Но сегодня все изменилось. Из-за мешка с почтой и моего стремления что-то самому себе доказать. Одним словом, я решил, что отксерю документы сам.

— Вы уверены, месье? Давайте я это сделаю.

— Нет, спасибо, Урсула. Мило с вашей стороны. Но я сам схожу.

По пути к ксероксу я вдруг задумался. А ее точно зовут Урсула? Не Жозефина?

Войдя в комнату, где стоял ксерокс, я вспомнил, как раньше проводил здесь долгие дни — так знакомый запах на миг погружает вас в прошлое. Здесь веяло моей стажировкой и моей невинностью, такой недавней и уже такой далекой. В грустном одиночестве я включил аппарат и принялся штамповать ксерокопии. И тут вошла Селина.

— А, вот ты где. А я тебя везде ищу. Мне рассказали, как ты рухнул… Под мешком с открытками… — фыркнула она.

— Не вижу ничего смешного.

— Да брось! Раз ты не покалечился, это очень даже смешно.

— Ну, не знаю… Я как-то странно себя чувствую.

— Ничего, пройдет… Постой-ка…

— Что такое?

— Ты… ты… ты не…

— Да что случилось-то?

Я совершенно забыл оеесверхспособностях. Откровенно говоря, я так и не разобрался, правда это или нет, но на моей памяти она несколько раз проявляла поразительную проницательность в отношении тех или иных людей. И вот сейчас ее внезапно побледневшее лицо исказила гримаса боли. Я ошарашенно смотрел на нее, ничего не понимая. Между нами повисла напряженная тишина. Наконец она заговорила:

— Фриц, мне все известно. Все, что ты пытаешься от меня скрыть… Я все вижу… Я вижу, как ты… ксеришь… Ты ксеришь так, как будто… хочешь меня бросить… Потому что ты… Ты собираешься жениться…

Селина продолжала бормотать что-то невразумительное. Но откуда она могла узнать? Мы с Алисой приняли решение сделать еще один шаг к нормальной жизни всего несколько часов назад. Никто ни о чем не догадывался. Я и сам весь день пребывал в каком-то странном промежуточном состоянии между счастьем и страхом. Очевидно, оно и стало причиной моей невнимательности, когда с полки свалился мешок. И вот хватило всего одной ксерокопии, чтобы я был разоблачен.

Я подумал вот о чем. Вопрос викторины касался понятия свободы. Участникам предлагалось найти для него различные определения. Что из этого вытекает? Не успел я принять решение о женитьбе, как получил по кумполу мешком свободы.

Селина зажала меня в угол, и мне не оставалось ничего, кроме как признать ее правоту. Что я и сделал. Да, я собираюсь жениться. Нет, я больше не хочу продолжать наши встречи. Вдруг она подошла к двери и заперла ее на ключ. Эта женщина имела ключи от всех помещений издательства. Никогда не связывайтесь с женщинами, у которых есть ключи. Всех впускать, никого не выпускать. Передо мной стояла не Селина Деламар, а какая-то другая, совершенно непохожая на нее женщина. Может, ее звали МагалиДеламар. Или ЖюдитДеламар. Очень страшная женщина. И я на самом деле испугался. До того, что с места сдвинуться не мог. Я боялся, что она меня убьет. Может, мне судьбой предначертано умереть сегодня? Я чудом спасся от почтового мешка, но с ненавистью разгневанной женщины мне было не совладать. А она меня возненавидела. Потому что прекрасно понимала, что отныне все изменится. Она отлично знала, что я подвержен приступам трусливой стыдливости и, женившись, уже не смогу с ней видеться. Она принялась хлестать меня, рыча, что этого никогда не будет, что я не посмею вот так взять и бросить ее. Потом бухнулась передо мной на колени. Утратив всякое достоинство, отбросив приличия, жалкая и униженная. Я вспомнил нашу первую встречу и свое первое впечатление от сильной красной женщины, восседавшей у себя в кабинете. Что от нее осталось? Тень, оплакивающая мою тень.

Я поднял ее с пола. Она все рыдала и рыдала. Впервые в жизни я столкнулся с проявлением такой муки. Этому мигу было суждено наложить свой отпечаток на все мои последующие отношения с женщинами, хотя тогда я, конечно, об этом не догадывался. Отныне я не предприму ни одного шага, не подумав о тех, кому он может причинить боль. И самые счастливые мои минуты будут навсегда запятнаны страхом перед чужой хрупкостью. Я все пытался ее вразумить, бормоча какие-то банальности насчет того, что так уж устроена жизнь, когда раздался стук в дверь. Наша любовная драма внесла неразбериху в слаженный танец стажеров вокруг ксерокса и нарушила плавное течение трудового процесса. Селина поднялась с колен и окинула меня взглядом, полным холодной ярости. Потом вышла, так и не причинив мне никаких увечий. Я весь горел. В туалете, умываясь холодной водой, я обнаружил у себя на щеке слезинку. Сначала я подумал, что это капля воды, но нет, это точно была слеза. Я оплакивал свой жестокий и неизбежный разрыв с Селиной Деламар. Вот и все, словно говорила мне слезинка, — я буквально слышал ее шепот, повторявший слова, которые моя совесть и так знала наизусть.

Назавтра Селина взяла больничный. Звонить ей я не стал, предпочитая разом обрубить все концы, хотя понимал, что на работе нам хочешь не хочешь придется пересекаться. Я с тревогой обдумывал неизбежность этих встреч, когда Урсула — или Жозефина? — принесла мне последнее издание «Ларусса». И я позволил себе поверить, что это знак наступления новой жизни.

Рассказывая о встрече наших родителей, я слукавил. Даже удивительно, что такой позитивно настроенный человек, как я, настолько зациклился на ее мрачных сторонах. Пора восстановить справедливость, а главное — поведать, чем все завершилось. Разумеется, мои родители вовсе не были любителями группового секса. Напротив, мне нередко казалось, что они принадлежат к тем наивным и простодушным чудакам, которые способны на подвиг супружеской верности. Не успела Элеонора выйти на лестничную площадку, как мой отец догнал ее, объяснил, что пошутил, и все вместе они весело посмеялись над случившимся. Мало того, этот эпизод только крепче их сплотил и дал повод к новым взрывам хохота.

— Подумать только! А я уж решила, что вы сейчас нам предложите… Не отходя от кассы… У детей на глазах…

— Еще чего не хватало!

И опять ха-ха-ха и хо-хо-хо. И «ой, я больше не могу», и «нет, ну это надо же»! И громкое ржанье у нас над головами.

Одним из главных последствий этой встречи стало то, что моя мать наконец-то обзавелась мобильным телефоном. Она засыпала меня эсэмэсками, и меня не покидало ощущение, что я ем суши в компании с нью-йоркским художником-неврастеником (таково мое сегодняшнее определение сюрреализма). Телефон ей подарили родители Алисы, и неожиданно для самой себя она признала, что в современности может быть своя прелесть. Наблюдать за такой эволюцией мне было нелегко — после того, как они все детство и юность канифолили мне мозги. Что со мной станется, обеспокоенно думал я, если они начнут голосовать за правых? В свою очередь, Алисины родители в полном соответствии с эстетикой перевертышей на несколько дней съездили в Ларзак. [19 - Ларзак — горное плато в области Лангедок-Руссильон во Франции, на территории которого расположен одноименный заповедник, место проведения манифестаций экологов и сторонников альтерглобализма. (Прим. перев. )] Судя по всему, особенно по некоторым телевизионным передачам, они с легкостью вписались в модную нынче тенденцию, которая заключается в стремлении пожить чужой жизнью. Все меняются всем, как на меновом рынке. А какую жизнь я выбрал бы для себя, будь у меня возможность бартера? Пожалуй, я бы не прочь торговать сорочками. Или галстуками. Да, точно, именно галстуками! Целыми днями любоваться на чужие шеи! Проникать в душу человека посредством созерцания его шеи! Должно быть, классная штука — торговать галстуками. И наверняка в этом нет ничего сложного. Это же вам не брюки. Сразу видишь, подходит человеку галстук или нет. И не надо по три часа в день складывать тряпки ровными стопками или развешивать на плечики. Да, теперь мне все стало ясно. Я хотел бы стать продавцом галстуков.

Удивительное взаимопонимание, установившееся между нашими родителями, бесспорно, ускорило созревание идеи женитьбы. Как будто наш союз был необходим, чтобы придать их дружбе официальный статус. На нашу любовь они смотрели как насвоего рода оправдание. Но меня это не смущало. Честно признаюсь: я получал удовольствие от семейных посиделок по воскресеньям. Впервые в жизни мое существование входило в нормальную колею, о чем я всегда мечтал. И ареной этой нормальности стала наша гостиная. Мы с Алисой присутствовали на ней в качестве зрителей, чтобы не сказать — в качестве декорации, подогревая азарт основных действующих лиц.

Частым гостем была у нас и Лиза, как всегда брызжущая энергией. Никто никогда не расспрашивал ее о личной жизни. Красавица и умница, она ни с кем не встречалась — во всяком случае, по ее словам. Что до меня, то я всегда думал, что она слишком дорожила своей свободой. К жизни она относилась как к выпавшему на ее долю счастливому шансу, который ни в коем случае нельзя упустить. Когда мы сообщили ей, что собираемся пожениться, она расплакалась и бросилась нас обнимать — сначала сестру, потом меня. Мы образовали трио, способное разыграть любой сложности партитуру в шесть рук. Все эти сцены дышали благостью, как будто мир вокруг нас окрасился в пастельные тона и приобрел вкус леденцов детства. До того, как все рухнет, счастье всегда зашкаливает. Следует опасаться бьющего через край счастья, потому что оно служит провозвестником горя.

Накануне свадьбы Селина потребовала встречи. Я зашел к ней в кабинет спокойно и непринужденно. Раз она сама меня вызвала, решил я, значит, больше не злится. Все последние месяцы мы старательно избегали друг друга, и она меня не преследовала. Поэтому я убедил себя, что она смирилась с моим решением. Если честно, я был уверен, что она вызвала меня, чтобы пожелать счастья. Но, едва открыв дверь, я понял, что зря на это рассчитывал. Что только такой наивный юнец, как я, мог верить в то, во что я позволил себе поверить. Эта наивность закупорила все поры моего тела, пока я поднимался к ней по лестнице. По ее лицу я сразу понял, что передо мной глубоко несчастная, отчаявшаяся женщина. Она смотрела на меня взглядом женщин с полотен Мунка. Даже ее силуэт хранил мучительные воспоминания о минутах, проведенных в корчах боли. Меньше всего на свете я винил в этом себя. Просто есть люди, которые непостижимым образом несут в себе зерна саморазрушения, и нужно лишь время, чтобы они дали ростки.

Мартин Шмидт (1881–1947), летчик немецкой армии. Известен тем, что дезертировал с первого же сражения Первой мировой войны. В своей стране долгое время считался символом трусости, но впоследствии усилиями пацифистов был реабилитирован.

Я хотел уйти. Но не мог пошевелиться, не мог отвести глаз от женщины, на которую прежде смотрел так подолгу. Повисшее молчание душило меня, руки и ноги как будто забыли, для чего предназначены. Сколько я так стоял — не знаю.

— Я рада тебя видеть, — наконец сказала она.

— Я тоже, — солгал я.

— Наверное, тебе интересно, зачем я тебя позвала.

— Да нет… Хотя вообще-то да…

— Узнаю тебя. Тряпка.

— Я не тряпка. Просто не думаю об этом. Ты хотела меня видеть — я пришел. Может быть, зря.

— А может, и не зря. Как знать?

Разговор принимал какой-то странный оборот. Мы обменивались короткими, почти торжественными фразами. Да как мне в голову пришло, что она будет поздравлять меня с предстоящей женитьбой? Нельзя же быть таким кретином! Она все так же ела меня взглядом. Я избегал смотреть ей в глаза, вместо этого озирая безжизненную обстановку ее кабинета, заполненного массой самых нелепых предметов. В конце концов я уставился на тумбочку, и тут же память услужливо подсказала мне, что на этой тумбочке мы с ней занимались любовью. Что касается Селины, то ее таланты, судя по всему, не ограничивались толкованием манипуляций с ксероксом. Она читала в моем мозгу как в открытой книге.

— Помнишь, что мы выделывали на этой тумбочке?

— Помню.

— Вот почему я тебя и позвала.

— Чтобы поговорить о тумбочке?

— Очень смешно.

— Тогда зачем?

— Чтобы поговорить о любви. О физической любви. Ты знаешь, что я уважаю твой выбор. Все последние месяцы я не мешала тебе жить своей жизнью.

— Это правда.

— Завтра ты женишься. Уже завтра ты станешь женатым человеком. Ты всегда об этом мечтал. Добропорядочным семьянином. И с нашей связью будет покончено.

— С ней уже покончено.

— Дай мне договорить. Что ты меня все время перебиваешь? Как раз об этом я и хочу тебя попросить. Поставить точку в наших отношениях. Мне это необходимо, Фриц. Физически необходимо, понимаешь? И ты не посмеешь мне отказать.

— В чем отказать?

— Не прикидывайся дурачком. Я хочу провести с тобой последнюю ночь. Хочу, чтобы свою последнюю холостяцкую ночь ты провел со мной. После этого я исчезну. Клянусь тебе. Что тебе стоит? Придумаешь что-нибудь, сочинишь какую-нибудь байку.

— Мне ничего не надо изобретать. Алиса сегодня ночует у сестры.

— Это означает, что ты согласен?

— А у меня есть выбор?

— Нет. Выбора у тебя нет.

Я часто задавался вопросом по поводу этого самого выбора. Пытался убедить себя, что Селина не оставила мне выхода, угрозами навязав свою волю. Но так ли это на самом деле? Разве я не испытывал желания провести с ней эту последнюю ночь? Похоронить прошлое в объятиях прошлого?

Вернувшись домой, я осмотрел свой костюм, пожалев, что он слишком черный. Изучил в зеркале свое лицо, порадовавшись отсутствию даже мельчайшего прыщика. Мне хотелось вступить во взрослую жизнь с безупречно чистой и гладкой кожей, без всяких пережитков отрочества. Я позвонил Алисе. В трубке слышалось Лизино кудахтанье — они занимались примеркой платья, видеть которое мне не полагалось ни в коем случае. Обычай, позволяющий мужчине в день свадьбы пережить потрясение, увидев свою жену всю в белом. Алиса обеспокоенно спросила, что я намереваюсь делать вечером, и я с поразительной легкостью солгал. Сказал, что побуду дома один, ну, может, выйду пройтись немного, в кино схожу. Я даже отпустил какую-то шуточку. Никакого отвращения к себе я не испытывал — хотел бы испытать, но нет, не испытывал.

Мы встретились в отеле. Селина ждала меня лежа в постели. Это была совсем другая женщина, не та, с которой я разговаривал днем. За какие-нибудь несколько часов к ней вернулся весь тот блеск, что я так любил в ней. Подходя к ней, я подумал, что последний раз — он в точности как первый.

Народу собралось видимо-невидимо. Здесь была представлена вся моя жизнь (официальная). Пришли коллеги по работе. Мой друг Поль привел свою невесту (с тех пор, как они познакомились, мы стали реже видеться). Мне его девушка понравилась, особенно ее рот. Он у нее странной формы, на первый взгляд асимметричной. На самом деле — ничего подобного. Просто он создан для произнесения согласных звуков. Лучше всего ей удается звук «р». Когда она произносит «р», ее лицо озаряется каким-то сиянием. Они оба выглядели вполне счастливыми, и я подумал, что сегодняшнее мероприятие натолкнет их на кое-какие мыслишки. Поль не отходил от меня ни на шаг. Мой свидетель, он не хотел упускать ни крошки из моих переживаний. Наклонившись, он шепнул мне на ухо определение:

Счастье, сущ. ср. р. Состояние полного удовлетворения.

Вот, значит, что такое счастье. Состояние полного удовлетворения. Ровное и круглое, без единой трещинки. Интересно, а можно быть счастливым, не испытывая полного удовлетворения? И вообще, разве бывают в жизни минуты, когда человек испытывает чувство полного… да чего угодно? В день своей свадьбы я постиг ограниченность ретивых составителей словарей, даже такого, как «Ларусс». Ибо есть слова, которым нельзя дать определение. [20 - Когда-нибудь я издам свой собственный словарь, составленный из слов, не поддающихся определению. ] Счастье не втискивается в заданные рамки, счастье бесконечно, как воздух, которым мы дышим. Вот так я размышлял, когда появилась Алиса, вся белая и на мгновение вечная; я почувствовал нашу с ней значительность — значительность любви. Я был героем, и сама мифология приближалась ко мне с широкой улыбкой.

До церемонии у нас еще оставалось немного времени. Ко мне без конца подходили какие-то пожилые тетушки, обнимали и целовали. Я и не знал, что у меня такое количество родственников — мать с отцом тщательно скрывали от меня их существование. Но Алисины родители, затеявшие эту грандиозную свадьбу, убедили их пригласить всех до единого. Так что зрителей, явившихся послушать наши обеты, будет полно: такая тьма народу ради двух «да».

Карлос Болино (1916–1992), перуанский промышленник. Родился в Лиме, родители неизвестны. С раннего возраста предоставленный самому себе, добился поразительного промышленного успеха, изобретя самочистящийся ковер. За несколько лет стал обладателем крупнейшего в стране состояния и намеревался выдвинуть свою кандидатуру на президентских выборах. Осуществлению этих планов помешала его болезненная страсть к игре. Говорили, что он потерял все за один оборот рулетки. Он поставил на черное, а выпало красное. По ряду свидетельств, кончил свои дни бездомным бродягой, но никогда не расставался с ковриком.

Я забыл сказать, что в тот день стояла прекрасная погода, что мы толпились на красивой площади перед мэрией и что время сделало попытку остановиться. В общем, мне хотелось бы все это описать, хотелось бы передать ощущение последних секунд красоты, последних секунд существования мира, представлявшегося мне вечным. Все собралось воедино, все составляющие моей жизни, идеально подогнанные одна к другой, да, это было счастье, да, это было состояние полного удовлетворения, и мое сердце билось, отсчитывая секунды, удар, еще удар, оно отстукивало секунды счастья, и я уже не помнил, какое сегодня число, может, 12 июня, а может, 12 октября, просто в тот миг, выпавший из обыденности, настоящего не стало, и я еще подумал, до чего жарко в пиджаке, правда, очень жарко, потому что солнце слепило, и у меня все плыло перед глазами, я имею в виду, что лица друзей казались искаженными в свете лучей, и капли пота всерьез начинали угрожать моей элегантности, и все, что меня окружало, приобретало деформированный вид обманутой мечты, расцвеченной пестрым крапом… и над всем царилабелизна… особенно белизна Алисы… белизна, видная мне издали… ее белизна, выделявшаяся на фоне дружеских силуэтов… там стояла моя избранница, и в моей памяти метеором пронеслись воспоминания о нашей первой встрече, о смеющихся гостях и пленившем меня жесте, и вот теперь она должна была стать моей женой, и не было во французском языке слова прекрасней… словари — не более чем предлог, чтобы спрятать в своих толщах это слово — «жена»… и она будет моей женой, Алиса, такая белая, будет моей женой… я знал, что ко мне обращались с разговорами, я даже разбирал отдельные звуки, но их смысл ускользал от меня, я плавал между воспоминаниями и мечтами о будущем… все мое сознание занимал влюбленный образ белизны, белое — мой цвет, наш цвет, цвет слова «да»… и медленно, очень медленно, до меня дошло, что сюда вторгся еще один цвет… неуместный сегодня цвет, исключая, может быть, цветы, но к нам приближался вовсе не цветок… к нам приближалось что-то красное, и это красное намеревалось опрокинуть белое… я не сразу догадался… мне понадобилось время, чтобы понять, чтобы приглядеться и понять, что я не ошибаюсь, что это действительно Селина Деламар, что Селина Деламар разговаривает с Алисой и губит мою жизнь.

Я бросился к ним. Как в страшном сне, ноги отказывались мне повиноваться, я не мог заставить их двигаться быстрее — силы покинули меня. Селина исчезла так же быстро, как появилась. Я смотрел на Алису и ее белизну — и та и другая замерли, словно неживые. Она повернула ко мне голову и прочитала панику в моих глазах; этот взгляд подтверждал, что все услышанное — правда; да, один только взгляд, и у нее не осталось никаких сомнений: человек, за которого она собралась выйти замуж, провел эту ночь с другой женщиной; всего несколько часов назад он лежал в ее объятиях и повторял «да, да! », как будто — подлец, подлец! — репетировал, как будет говорить свое «да» уже ей. В глазах Алисы я прочитал смерть. Потом она развернулась и побежала. Белизна умчалась прочь. Вокруг меня поднялся ропот, сменившийся тягостной тишиной. Никто ничего не понимал. Невеста удирает, жених пытается ее догнать. В голове у меня царила пустота. Я не думал о том, во что теперь превратится моя жизнь, я просто хотел догнать Алису, все ей объяснить и повернуть время вспять. Она бежала очень быстро, машины едва успевали затормозить перед ней — она вполне могла погибнуть под их колесами, что меня не удивило бы: как известно, беда не приходит одна. Я был уверен, что даже смерть не так ужасна, как то, что сейчас происходило. От бега я уже начал задыхаться. Сказывалась бессонная ночь. Мне было жарко, я обливался потом, а вдали все мелькал силуэт той, которая уже не станет моей женой, потому что теперь-то мне стало ясно, что между нами все кончено, что бегу я за тенью, за незнакомкой. Но я не сбавлял темпа, а Алиса летела вперед, срезала углы, сворачивала в узкие улочки, чтобы затеряться в их лабиринте, и прохожие провожали взглядами бегущую девушку в подвенечном платье. На меня, мокрого от пота и стыда, они тоже таращились — как на жалкого неудачника, каковым я и был. Горе замедляло мой бег, но и Алиса, я видел, постепенно сбивалась с ритма, так что у меня на миг мелькнула мысль: может, мы еще соединимся? Обнимем друг друга? Она надает мне пощечин, это ясно, но позволит оправдаться, и я объясню ей, что эта женщина — попросту ненормальная. Разве можно верить женщине, способной учудить подобное? Ни в коем случае нельзя! Во мне проснулась надежда, но белизна продолжала от меня удаляться. Мы оказались на маленькой улочке, я ее помню до сих пор, эту улочку, и, добежав до ее конца, я обнаружил, что не знаю, куда она с нее свернула — налево или направо. Я больше ничего не видел, только солнце, которое било мне в глаза, как будто собиралось еще долго поджаривать меня на медленном огне, и это было мне карой.

Часть третья

Как рассказать о том, что прошло время, что жизнь топтала меня на протяжении десяти лет? Не представляю, о чем говорить, с чего начать. Привыкший навешивать ярлыки на других, я физически не способен собрать в кучку собственные мысли и чувства. Очевидно одно: я здорово изменился. Меня стало трудно узнать, и не исключено, что именно к этому я и стремился в долгие месяцы своей глухой тоски. Больше всего мне хотелось, чтобы знакомые перестали смотреть на меня с брезгливым состраданием. Я превратился в парию: негодяй и злодей, я сполна заслужил свое изгнание в подземелье мира. Я остро страдал еще и от несправедливости, от диспропорции причин и следствий. Некоторые совершают преступления против человечества и спокойненько живут себе поживают в пампасах. Но я-то, я? Мне, всегда считавшему себя человеком глубоко порядочным и обремененным моралью, постоянно стремившемуся поступать по совести, выпало на долю такое, что другим и не снилось. Самое ужасное, что я причинил боль женщине, которую любил, такую непереносимую боль, что при мысли о ее муке моя собственная рана саднила еще больше. Скажу сразу: за эти десять лет я ни разу не слышал об Алисе. Звонить ей я не смел, раздавленный своим позором. Так, в молчании, и пролетели эти годы. В самом начале я еще колебался, хотя понимал, что нет на свете таких слов, которые способны исправить то, что я натворил. Никакое сочетание литер не могло отменить крах любви. В таком душевном состоянии я пребывал в первые дни, и, наверное, с них и следует начать повесть об этих десяти годах. Начать с начала. Рассказать о десяти годах, которые привели к тому, что сейчас я сижу там, где сижу, в просторном кабинете, и пытаюсь осмыслить свою жизнь. Прямо передо мной стоит телефонный аппарат. Я еще не знаю, что через несколько секунд он зазвонит. Не знаю, что услышу голос Алисы. Ровно через десять секунд она вновь возникнет из десятилетнего небытия.

Под палящим солнцем я вернулся на площадь перед мэрией. Понятия не имею зачем. Можно подумать, меня вело тщеславное желание усугубить кошмар еще большим кошмаром. Все на меня глазели, но никто не издал ни звука. Никогда мне не забыть этих взглядов, этой охватившей всех жуткой неловкости. Не думаю, чтобы существовали слова или жесты, способные меня приободрить. Не знаю, сколько я там простоял, но через некоторое время убрался прочь. Такси довезло меня до ближайшего вокзала, и я сел в первый же отходящий поезд. Надеясь, что он увезет меня куда-нибудь далеко.

Сидевший рядом со мной мужчина обратился ко мне:

— Вы едете на свадьбу?

Его лицо покрывала трехдневная щетина. Впрочем, не уверен, возможно, он не брился уже целую неделю. Он носил маленькие круглые очочки. Я хотел ему ответить, но не смог.

— Я почему спросил… Вы в таком костюме, как будто едете на свадьбу… Кстати, обратите внимание, сам я хоть и не в черном, но еду на похороны.

— …

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 Следующая ⇒