Благодарности 22 страница

— Я не могу.

— Замечательно! Кстати, ты не забыла? У тебя больше нет работы. Нет Патрика, чтобы вытирать тебе сопли. И если ты пропустишь это собеседование, то через пару дней отправишься на биржу труда, где тебе предложат потрошить куриц, танцевать голышом или подтирать чужие задницы, чтобы зарабатывать на жизнь. Можешь мне не верить, но тридцатник уже не за горами, и ничего лучшего тебе не предложат. И все, что ты узнала за последние шесть месяцев, окажется пустой тратой времени. Все.

Лу глядела на меня с безмолвной яростью, как всегда, когда знает, что я права и она не может ничего возразить. Томас подошел к нам и потянул меня за руку.

— Мама… ты сказала «задница».

Сестра продолжала сверкать глазами. Но я видела, что она задумалась.

— Нет, солнышко, — повернулась я к сыну, — я сказала «салатница». Мы сейчас пойдем домой — правда, Лу? — и заглянем в салатницу, нет ли там чего вкусного? А потом бабушка тебя искупает, а я помогу тете Лу сделать домашнюю работу.

На следующий день мама согласилась присмотреть за Томасом, и я пошла в библиотеку. Я посадила Лу на автобус, зная, что увижу ее только вечером. Я не возлагала на собеседование особых надежд, ведь с тех пор, как мы расстались с сестрой, почти не думала о ней.

Возможно, это звучит немного эгоистично, но мне не нравится отставать в учебе, и перерыв в трагедии Лу принес желанное облегчение. Находиться рядом со страдальцем несколько утомительно. Его можно жалеть, однако все равно хочется, чтобы он собрался. Я мысленно сложила семью, сестру и беспорядок в ее личной жизни в папку, закрыла ящик и сосредоточилась на освобождении от уплаты НДС. По бухгалтерскому учету я шла второй и не намеревалась отставать только из-за причудливой системы единой ставки Управления по налогам и таможенным сборам Великобритании.

Домой я вернулась в четверть шестого и положила свои папки на стул в прихожей. Все уже болтались возле кухонного стола, а мама начала накрывать. Томас запрыгнул на меня, обхватив ногами за талию, и я поцеловала его, вдыхая чудесный запах маленького мальчика.

— Садись, садись, — пропела мама. — Папа только что пришел.

— Как твои книги? — спросил папа, вешая пиджак на спинку стула.

Он всегда осведомлялся о «моих книгах». Как будто они жили собственной жизнью и за ними нужно было присматривать.

— Спасибо, хорошо. Я одолела три четверти второго тома «Бухгалтерского учета». А завтра займусь корпоративным правом. — Я отлепила от себя Томаса и, потрепав по шелковистой макушке, посадила на соседний стул.

— Слыхала, Джози? Корпоративное право.

Папа стащил картофелину с блюда и засунул в рот, пока мама не видела. Похоже, ему нравилось, как звучит «корпоративное право». Мы немного поболтали о содержании учебника. Затем поговорили об отцовской работе — в основном о том, как туристы все ломают. За ними нужен глаз да глаз! Даже деревянные столбики ворот на парковке приходится менять раз в несколько недель, потому что недоумки не в состоянии проехать в проем шириной двенадцать футов. Лично я повысила бы цену билета, чтобы покрыть издержки, но кто меня спрашивает.

Мама закончила накрывать на стол и наконец уселась. Томас ел руками, когда думал, что никто не видит, и, таинственно улыбаясь, тихонько повторял «задница», а дедушка ел и глядел в потолок, словно думал о чем-то совершенно постороннем. Я взглянула на Лу. Она смотрела на тарелку и гоняла по ней жареную курицу, точно пыталась ее закопать. «Дело плохо», — подумала я.

— Ты не голодна, милая? — проследив за моим взглядом, спросила мама.

— Не очень, — ответила сестра.

— Слишком жарко для курицы, — признала мама. — Просто хотелось немного тебя подбодрить.

— Ну… так ты расскажешь, как прошло собеседование? — Папа замер с вилкой на полпути ко рту.

— A-а, собеседование… — Лу казалась рассеянной, как будто папа припомнил дела пятилетней давности.

— Да, собеседование.

— Хорошо. — Она наколола на вилку крошечный кусочек курицы.

Папа взглянул на меня. Я чуть пожала плечами.

— Просто хорошо? Разве тебе не дали понять, как ты справилась?

— Дали.

— Что?

Сестра продолжала смотреть на тарелку. Я перестала жевать.

— Они сказали, что искали именно такого студента. Я пройду базовый курс, это займет год, а затем мне его засчитают.

— Потрясающая новость! — Папа откинулся на спинку стула.

— Отличная работа, милая. — Мама похлопала Лу по плечу. — Просто блестяще!

— Не слишком. Вряд ли я смогу позволить себе четыре года обучения.

— Не волнуйся об этом сейчас. Серьезно. Посмотри, как успешно справляется Трина. Эй! — Он ткнул Лу в бок. — Мы что-нибудь придумаем. Мы всегда что-нибудь придумываем, правда? — Папа широко улыбнулся нам обеим. — Похоже, удача повернулась к нам лицом, девочки. Нашу семью ждет счастливое будущее.

И тут Лу внезапно разрыдалась. По-настоящему разрыдалась. Она плакала, как Томас, выла, заливаясь слезами и соплями. Ей было плевать, кто услышит, ее всхлипы ножом вспороли тишину в маленькой комнате.

Томас смотрел на нее, открыв рот, так что мне пришлось посадить его на колени и отвлечь, чтобы он не встроился тоже. И пока я играла с кусочками картошки и разговаривала с горошком смешным голосом, она все рассказала родителям.

Она рассказала им все: о Уилле, шестимесячном контракте и о том, что случилось на Маврикии. Мамины руки взлетели ко рту. Дедушка помрачнел. Курица остыла, подливка застыла в соуснике.

Папа с недоверием качал головой. Когда сестра подробно описала, как летела домой с побережья Индийского океана, и шепотом повторила свои последние слова миссис Трейнор, он отодвинул стул и встал. Потом медленно обошел стол и заключил Лу в объятия, как в детстве. Он крепко прижимал ее к себе, очень крепко.

— О господи, бедный парень. И бедная ты. О боже!

Кажется, я никогда еще не видела отца настолько потрясенным.

— Какой кошмар.

— Ты все это пережила? И не сказала нам? Прислала открытку о подводном плавании — и все? — Голос матери был недоверчивым. — Мы думали, это лучший отдых в твоей жизни.

— Я была не одна. Трина знала. — Лу посмотрела на меня. — Она очень мне помогла.

— Ничего я не делала, — сказала я, обнимая Томаса. Мама поставила перед ним жестянку с шоколадными конфетами, и он утратил интерес к разговору. — Только слушала. Ты все сделала сама. Ты сама все придумала.

— И что толку? — Лу прислонилась к отцу, в ее голосе звенело отчаяние.

Папа приподнял ее лицо за подбородок, чтобы дочка на него посмотрела.

— Но ты сделала все, что могла.

— И проиграла.

— Кто сказал, что ты проиграла? — Папа, глядя с нежностью, отвел ее волосы с лица. — Я перебрал все, что знаю о Уилле Трейноре, все, что знаю о таких людях, как он. И я скажу тебе одно. Сомневаюсь, чтобы этого парня вообще можно было переубедить, если уж он решился. Он тот, кто он есть. Нельзя изменить характер человека.

— Но его родители! Как они могут позволить ему покончить с собой? — вступила мама. — Что они за люди?

— Обычные люди, мама. Миссис Трейнор просто не знает, что еще можно сделать.

— Для начала — не везти его в эту чертову клинику! — Мать разозлилась, на ее скулах вспыхнули красные пятна. — Я бы сражалась за вас обеих и за Томаса до последнего вздоха.

— Даже если он уже пытался покончить с собой? — спросила я. — И очень мучительным способом?

— Он болен, Катрина. У него депрессия. Нельзя позволять уязвимым людям делать то, о чем они… — От ярости мама проглотила язык и вытерла глаза салфеткой. — У этой женщины нет сердца. Нет сердца! И подумать только, что они втянули Луизу во все это! А еще мировая судья! Казалось бы, мировые судьи должны различать добро и зло. Кто, как не они? Мне ужасно хочется отправиться к ним и привезти его сюда.

— Все не так просто, мама.

— Нет. Вовсе нет. Он уязвим, и она не вправе даже помышлять об этом. Я в шоке. Бедный парень, бедный парень! — Она встала из-за стола и, забрав остатки курицы, широким шагом вышла из кухни.

Луиза наблюдала за ней не без удивления. Мама никогда не злилась. Кажется, она не повышала голоса с 1933 года.

Папа покачал головой, явно размышляя о чем-то другом:

— Я тут подумал… Теперь понятно, почему не видно мистера Трейнора. А я все гадал, куда он подевался. Решил, они поехали всей семьей отдыхать.

— Они… они уехали?

— Я не видел его последние два дня.

Лу осела на стуле.

— Вот дерьмо, — не сдержалась я и закрыла Томасу уши руками.

— Это завтра.

Лу посмотрела на меня, и я подняла взгляд на календарь на стене.

— Тринадцатое августа. Это завтра.

Лу ничего не делала в тот последний день. Она встала раньше меня и смотрела в кухонное окно. Шел дождь, затем прояснилось, затем снова пошел дождь. Она лежала на диване с дедушкой, пила чай, приготовленный мамой, и каждые полчаса я наблюдала, как она молча бросает взгляд на часы на каминной полке. Ужасное зрелище. Мы с Томасом отправились купаться, и я попыталась уговорить ее присоединиться к нам. Я сказала, что мама присмотрит за ребенком, если мы потом пройдемся по магазинам. Я предложила сходить вдвоем в паб, но Лу отказалась и от этого.

— Что, если я ошиблась, Трина? — спросила она так тихо, что расслышала только я.

Я взглянула на дедушку, но он не отрывал глаз от скачек. По-моему, папа до сих пор тайком делал за него двойные ставки, хотя уверял маму, что нет.

— В смысле?

— А если мне следовало поехать с ним?

— Но… ты сказала, что не можешь.

Небо было серым. Сестра смотрела на унылый пейзаж сквозь безукоризненно чистые окна.

— Да, сказала. Но мне невыносимо не знать, что происходит! — Ее лицо сморщилось. — Невыносимо не знать, что он чувствует. Невыносимо, что я даже не смогу попрощаться.

— Так лети! Ты еще можешь успеть на рейс!

— Слишком поздно. — Она закрыла глаза. — Я не успею. Осталось всего два часа… до окончания процедур. Я проверила. По Интернету. — (Я ждала. ) — Они не… делают… этого… после половины шестого, — изумленно покачала головой Лу. — Как-то связано со швейцарскими чиновниками, которые должны присутствовать. Им не нравится… удостоверять… что-либо в нерабочее время.

Я едва не засмеялась. Но я не знала, что ей сказать. Я не могла представить, каково ждать и знать, что сейчас происходит где-то далеко. Я никогда не любила мужчину, как она, по-видимому, любила Уилла. Конечно, мужчины мне нравились, я их хотела, но иногда казалось, что во мне не хватает какой-то микросхемы чувствительности. Я не могла представить, как оплакиваю кого-либо из них. Единственный эквивалент, который я смогла изобрести, — Томас, ожидающий смерти в чужой стране, и едва эта мысль пришла мне на ум, как я чуть не рехнулась, настолько чудовищной она была. Поэтому ее я тоже засунула в дальний угол воображаемой картотеки в ящик с этикеткой «Немыслимо».

Я села рядом с сестрой на диван, и мы молча посмотрели «Приз первой победы» в три тридцать, затем заезд с гандикапом в четыре и следующие четыре заезда, напряженно глядя в телевизор, как будто поставили на победителя все до гроша.

А затем позвонили в дверь.

Луиза соскочила с дивана и через мгновение очутилась в прихожей. Она рывком распахнула дверь, и от того, как она это сделала, остановилось даже мое сердце.

Но на пороге был не Уилл. Это была молодая женщина, накрашенная ярко и безупречно, ее волосы обрамляли подбородок аккуратным каре. Она сложила зонт, улыбнулась и потянулась к большой сумке, которая висела у нее на плече. На мгновение мне пришло в голову, что это сестра Уилла Трейнора.

— Луиза Кларк?

— Да?

— Я из «Глоуб». Можно с вами побеседовать?

— «Глоуб»?

В голосе Лу чувствовалось замешательство.

— Вы из газеты? — Я встала у сестры за спиной и заметила блокнот в руке женщины.

— Можно войти? Всего на пару слов об Уильяме Трейноре. Вы ведь работаете на Уильяма Трейнора?

— Без комментариев, — сказала я и захлопнула дверь у женщины перед носом, прежде чем та успела что-либо добавить.

Сестра в шоке стояла в прихожей. Она вздрогнула, когда в дверь снова позвонили.

— Не отвечай, — прошипела я.

— Но откуда?..

Я принялась толкать ее вверх по лестнице. Она еле передвигала ноги, как будто во сне.

— Дедушка, не открывай дверь! — крикнула я. — Кому ты говорила? — спросила я, когда мы добрались до площадки. — Кто-то им рассказал. Кто в курсе?

— Мисс Кларк, — женский голос просочился в щель для писем, — дайте мне всего десять минут… Мы понимаем, что это очень щекотливый вопрос. Мы хотели бы узнать вашу часть истории…

— Это значит, что он мертв? — В глазах Лу стояли слезы.

— Нет, это значит, что какая-то сволочь пытается извлечь выгоду из происходящего. — Я на минуту задумалась.

— Кто это был, девочки? — крикнула снизу мать.

— Никто, мама. Просто не открывай дверь.

Я перегнулась через перила. Мама держала кухонное полотенце и вглядывалась в тень за стеклянными панелями передней двери.

— Не открывать дверь?

— Лу… — Я взяла сестру под локоть. — Ты что-нибудь рассказывала Патрику?

Ей не нужно было отвечать. Ее потрясенное лицо говорило само за себя.

— Ладно. Не паникуй. Просто не подходи к двери. Не отвечай на телефон. Не говори им ни слова, ясно?

Маме пришлось несладко. И особенно несладко, когда начал звонить телефон. После пятого звонка мы включили автоответчик, но все равно были вынуждены слушать. Голоса вторгались в нашу маленькую прихожую. Их было четыре или пять, и все твердили одно. Все предлагали Лу возможность рассказать свою часть «истории», как они выражались. Как будто Уилл Трейнор превратился в товар, за который они дрались. Звонил телефон, звонили в дверь. Мы сидели с задернутыми шторами и слушали, как журналисты топчутся у наших ворот, переговариваются и болтают по мобильным телефонам.

Мы словно оказались в осаде. Мама заламывала руки и кричала в щель для писем, чтобы журналисты убирались к черту из нашего сада, куда один из них посмел зайти сквозь ворота. Томас смотрел в окно ванной на втором этаже и интересовался, откуда в нашем саду люди. Четыре или пять раз звонили соседи с вопросами, что происходит. Папа припарковался на Айви-стрит, прокрался домой через задний сад, и мы почти всерьез обсудили замки и кипящее масло.

Затем, поразмыслив еще немного, я позвонила Патрику и спросила, сколько он получил за свой поганый маленький совет. Он чуть замялся, прежде чем все отрицать, и у меня не осталось сомнений.

— Ах ты говнюк! — завопила я. — Я тебе ноги переломаю, марафонец, так что о сто пятьдесят седьмом месте будешь только мечтать!

Лу сидела на кухне и плакала. Не рыдала, а молча заливалась слезами, вытирая щеки ладонью. Я не знала, что ей сказать.

И прекрасно. Мне было что сказать всем остальным.

Все журналисты, кроме одного, убрались к половине восьмого. Не то сдались, не то им надоела манера Томаса кидать кубики «Лего» в щель для писем в ответ на записки. Я попросила Луизу искупать Томаса вместо меня, в основном чтобы вытащить ее с кухни, но еще и потому, что хотела в одиночестве прослушать автоответчик и удалить сообщения от журналистов. Двадцать шесть. Двадцать шесть уродов! И все такие милые, такие понимающие. Некоторые даже предлагали ей деньги.

Даже если предлагали деньги, я методично нажимала «Удалить», несмотря на легкий соблазн узнать сумму. Из ванной доносились голоса Лу и Томаса и плеск — он пикировал и бомбил бэтмобилем шесть дюймов мыльной пены. Только матери знают, что купание, «Лего» и рыбные палочки не позволяют страдать слишком долго. Наконец я открыла последнее сообщение.

— Луиза? Это Камилла Трейнор. Вы не могли бы позвонить мне? Как можно скорее.

Я уставилась на автоответчик. Перемотала назад и повторила сообщение. Затем взбежала наверх и выдернула Томаса из ванны так быстро, что малыш даже не понял, что случилось. Он стоял, плотно завернутый в полотенце, словно мумия, а смущенная Лу, спотыкаясь, уже была на половине лестницы, подталкиваемая мной.

— А если она меня ненавидит?

— По голосу непохоже.

— А если их осадили журналисты? Если они винят меня? — Ее глаза были большими и испуганными. — Если она позвонила, чтобы сказать, что все кончено?

— Ради всего святого, Лу! Соберись хоть раз в жизни! Ты ничего не узнаешь, если не позвонишь. Позвони ей. Просто позвони. Выбора у тебя нет.

Я бегом вернулась в ванную, чтобы освободить Томаса, запихнула его в пижаму и пообещала, что бабушка угостит его печеньем, если он добежит до кухни супер-быстро. Затем выглянула из ванной. Сестра разговаривала в прихожей по телефону.

Она стояла ко мне спиной, приглаживая волосы на затылке. Затем вытянула руку, чтобы не упасть.

— Да, — говорила она. — Понятно. Хорошо. — Затем, после паузы: — Да.

Лу не меньше минуты смотрела себе под ноги, прежде чем положить трубку.

— Ну? — спросила я.

Она подняла глаза, как будто только что меня заметила, и покачала головой:

— Газеты здесь ни при чем. — От потрясения сестра едва ворочала языком. — Она просила меня… умоляла… приехать в Швейцарию. И заказала мне билет на последний рейс сегодня вечером.

В других обстоятельствах, полагаю, показалось бы странным, что я, Лу Кларк, девушка, которая на протяжении двадцати лет редко уезжала дальше пары километров от родного города, менее чем за неделю летит в третью страну. Но я собрала вещи со стремительностью стюардессы, взяв только самое необходимое. Трина бегала вокруг и молча подавала все, что, по ее мнению, могло мне понадобиться, а затем мы спустились вниз. На полпути мы остановились. Мама и папа с угрожающим видом стояли в прихожей, как в юности, когда мы пробирались в дом ночью после вечеринки.

— Что происходит? — Мама смотрела на мой чемоданчик.

Трина загородила меня.

— Лу летит в Швейцарию, — сообщила она. — И ей пора выходить. Остался всего один рейс.

Мы уже собирались идти дальше, когда мама шагнула вперед:

— Нет! — Ее губы были непривычно поджаты, руки неуклюже скрещены на груди. — Я серьезно. Я не хочу, чтобы ты в этом участвовала. Если это то, что я думаю, мой ответ — нет.

— Но… — обернувшись на меня, начала Трина.

— Нет, — повторила мама с непривычным металлом в голосе. — Никаких «но». Я думала об этом, обо всем, что ты нам рассказала. Это неправильно. Аморально. И если ты впутаешься в это и будешь участвовать в самоубийстве, тебя ждут неприятности.

— Мама права, — поддакнул отец.

— Тебя покажут в новостях. Это может изменить всю твою жизнь, Лу. Собеседование в колледже, все. С криминальным прошлым ты никогда не получишь диплом колледжа, или хорошую работу, или…

— Он просит ее приехать. Она не может отказать, — перебила Трина.

— Нет, может. Она отдала шесть месяцев жизни этой семье. И много же радости это ей принесло, судя по положению вещей! Много же радости это принесло нашей семье, в двери которой стучатся журналисты, а соседи считают, что мы замешаны в каких-то махинациях с пособием по безработице. У нее наконец появилась возможность позаботиться о себе, а они хотят, чтобы она явилась в это ужасное место в Швейцарии и участвовала бог весть в чем. Ну уж нет! Нет, Луиза.

— Но она должна ехать, — настаивала Трина.

— Нет, не должна. Она сделала достаточно. Она сама сказала вчера вечером, что сделала все, что могла, — покачала головой мама. — Как бы Трейноры ни собирались испортить себе жизнь, сделав… это… со своим сыном, я не хочу, чтобы Луиза участвовала. Я не хочу, чтобы она разрушила свою жизнь.

— Полагаю, я в состоянии решить сама, — заметила я.

— Не уверена. Это твой друг, Луиза. Молодой человек, у которого впереди вся жизнь. Ты не можешь в этом участвовать. Я… в шоке, что тебе вообще пришло в голову… — Голос матери стал непривычно жестким. — Я растила тебя не для того, чтобы лишать людей жизни! Ты помогла бы дедушке покончить с собой? Может, нам отправить его в «Дигнитас»?

— Дедушка — другое дело.

— Нет, не другое. Он не может делать то же, что раньше. Но его жизнь бесценна. Как и жизнь Уилла.

— Это не мне решать, мама, а Уиллу. Весь смысл в том, чтобы поддержать его.

— Поддержать Уилла? В жизни не слышала подобной чуши. Ты ребенок, Луиза. Ты ничего не видела, ничего не делала. И ты понятия не имеешь, как это на тебе отразится. Ради Христа, как ты сможешь спать по ночам, если поможешь ему пройти через это? Ты поможешь человеку умереть. Ты вообще понимаешь о чем речь? Ты поможешь Уиллу, этому милому, умному молодому человеку, умереть?

— Я буду спать по ночам, потому что верю, Уилл знает, что для него правильно, и потому что для него самое ужасное — утратить способность принимать решения, стать совершенно беспомощным… — Я посмотрела на родителей, пытаясь объяснить им. — Я не ребенок. Я люблю его. Я люблю его и не должна бросать одного, и мне невыносимо быть здесь и не знать, что… что он… — Я сглотнула. — Так что мой ответ — да. Я еду. Мне не нужна ваша забота или понимание. Как-нибудь обойдусь. Но я еду в Швейцарию — что бы вы ни говорили.

В маленькой прихожей воцарилась тишина. Мама смотрела на меня как на чужую. Я шагнула к ней, в надежде, что она поймет. Но она отступила.

— Мама, я в долгу перед Уиллом. Я должна поехать. Кто, по-твоему, заставил меня подать заявление в колледж? Кто, по-твоему, вдохновил меня развиваться, путешествовать, стремиться к большему? Кто изменил мое отношение к миру? И даже к себе самой? Уилл. За последние шесть месяцев я сделала больше, жила больше, чем за предыдущие двадцать семь лет. Так что, если он хочет, чтобы я приехала в Швейцарию, я поеду. Чем бы это ни кончилось.

Повисла недолгая пауза.

— Она совсем как тетя Лили, — тихо произнес отец.

Мы все стояли и смотрели друг на друга. Папа и Трина переглядывались, как будто ждали, кто сделает первый шаг.

— Если ты поедешь, Луиза, — нарушила молчание мама, — можешь не возвращаться.

Слова падали из ее рта, словно камушки. Я в шоке уставилась на мать. Она не отвела глаз, напряженно наблюдая за моей реакцией. Казалось, между нами встала стена, о которой я никогда не подозревала.

— Мама…

— Я серьезно. Это все равно что убийство.

— Джози…

— Да, Бернард. Я не могу в этом участвовать.

Помню, как я отстраненно подумала, что никогда не видела Катрину такой неуверенной. Я заметила, как папа коснулся маминой руки, но не поняла, в качестве упрека или поддержки. В голове стало пусто. Почти не сознавая, что делаю, я медленно спустилась по лестнице и прошла мимо родителей к передней двери. Через мгновение сестра последовала за мной.

Уголки папиного рта опустились, как будто он пытался сдержаться. Затем он повернулся к маме и положил руку ей на плечо. Он всматривался в ее лицо, и она как будто заранее знала, что он скажет.

Папа бросил Трине ключи от машины. Она поймала их одной рукой.

— Держи, — сказал он. — Выйдите в заднюю дверь, через сад миссис Догерти, и возьмите фургон. В фургоне вас не заметят. Если отправитесь прямо сейчас и пробки не слишком большие, должны успеть.

— Ты не в курсе, что теперь будет? — спросила Катрина. Летя по автостраде, она покосилась на меня.

— Нет.

Я не могла долго смотреть на нее — рылась в сумочке, пытаясь сообразить, не забыла ли что-нибудь. В голове звучал голос миссис Трейнор. «Луиза? Вы не могли бы приехать? Я знаю, у нас есть определенные разногласия, но… Приезжайте немедленно, это очень важно».

— Черт! Никогда не видела маму такой, — продолжила Трина.

«Паспорт, бумажник, ключи». Ключи? Зачем? У меня больше нет дома.

Катрина снова покосилась на меня:

— Ну да, она взбесилась, но это из-за шока. Ты же знаешь, рано или поздно она успокоится. В смысле, когда я вернулась домой и призналась, что залетела, я думала, мама никогда больше не станет со мной разговаривать. Но ей понадобилось всего… сколько?.. два дня, чтобы успокоиться.

Я слушала ее болтовню краем уха, но не обращала внимания. Я ни на чем не могла сосредоточиться. Мои нервные окончания словно ожили и гудели от предвкушения. Я увижу Уилла. Как бы то ни было, я его увижу. Я почти физически чувствовала, как расстояние между нами сокращается, словно мы — два конца невидимой резиновой ленты.

— Трина?

— Да?

— Я не должна опоздать на рейс, — заявила я.

Моя сестра — сама решимость. Мы объезжали пробки по обочине, мчались по правой полосе, превышали скорость и искали по радио сообщения о ситуации на дорогах, пока наконец не увидели аэропорт. Трина со скрежетом затормозила, и я была уже на полпути, когда услышала ее:

— Эй! Лу!

— Прости. — Я обернулась и подбежала к ней.

Она обняла меня, очень крепко.

— Ты поступаешь правильно, — сказала она. Казалось, она готова расплакаться. — А теперь вали отсюда. Если у меня отберут права, а ты все равно опоздаешь на свой чертов самолет, я никогда больше не стану с тобой разговаривать.

Я не обернулась. Я бежала всю дорогу до стойки «Свисс эйр» и только с третьей попытки назвала свое имя, чтобы забрать билеты.

В Цюрих я прибыла незадолго до полуночи. Учитывая поздний час, миссис Трейнор, как и обещала, забронировала мне номер в гостинице аэропорта и пообещала прислать машину в девять утра. Я думала, что не засну, но заснула странным, тяжелым и беспокойным сном и проснулась в семь утра, не представляя, где нахожусь.

Я сонно смотрела на незнакомую комнату, тяжелые бордовые занавески, надежно отсекающие солнечный свет, большой телевизор с плоским экраном, чемоданчик, который я даже не потрудилась разобрать. Я взглянула на часы — было чуть больше семи по швейцарскому времени. Когда я поняла, где нахожусь, у меня внезапно скрутило живот от страха.

Я выбралась из кровати как раз вовремя, чтобы меня стошнило в маленькой ванной. Я осела на плиточный пол, волосы прилипли ко лбу, щека прижалась к холодному фаянсу. В голове звучал голос матери, ее возражения, и темный страх закрался мне в сердце. Я не готова. Я не хочу еще раз проиграть. Я не хочу смотреть, как Уилл умирает. Вслух застонав, я приподнялась, и меня снова стошнило.

Я не могла есть. С трудом проглотила чашку черного кофе, приняла душ и оделась. На часах было восемь. Я смотрела на бледно-зеленое платье, которое бросила в чемодан вчера вечером, и гадала, будет ли оно уместно. Все придут в черном? Не следует ли мне надеть нечто более яркое и живое, вроде того красного платья, которое нравилось Уиллу? Зачем миссис Трейнор вызвала меня? Я проверила мобильный телефон. Быть может, позвонить Катрине? Дома сейчас семь утра. Но она, наверное, одевает Томаса, а разговора с мамой я не вынесу. Я подкрасилась и села у окна. Минуты медленно текли мимо.

В жизни не чувствовала себя такой одинокой.

Когда находиться в маленькой комнате стало невыносимо, я побросала последние вещи в сумку и вышла. Куплю газету и подожду в холле. Все лучше, чем сидеть в тишине в своем номере или в душной темноте смотреть новости по спутниковому каналу. Проходя мимо стойки администратора, я заметила компьютер, благоразумно расположенный в углу. На нем висела табличка: «Для наших гостей. Спросите администратора».

— Можно воспользоваться? — спросила я администратора.

Она кивнула, и я купила жетон на один час. Внезапно мне стало ясно, с кем я хочу поговорить. Я нутром чуяла, что он в Сети, несмотря на ранний час. Я зашла в чат и напечатала сообщение:

Ричи! Ты здесь?

Доброе утро. Пчелка. Ты сегодня спозаранку.

Помедлив всего мгновение, я напечатала:

Меня ждет самый странный день в моей жизни.

Я в Швейцарии.

Он знал, что это значит. Все на форуме знали, что это значит. О клинике велись многочисленные жаркие споры. Я напечатала:

Мне страшно.

Тогда почему ты здесь?

Потому что не могла иначе. Он меня попросил. Я в отеле, скоро поеду к нему.

Я помедлила и добавила:

Не представляю, как закончится этот день.

Бедная Пчелка!

Что мне сказать ему? Как заставить его передумать?

Ричи ответил не сразу. Слова появлялись на экране медленнее, чем обычно, как будто он подбирал их с особой осторожностью.

Если он в Швейцарии, Пчелка, вряд ли он передумает.

В горле встал огромный комок, и я сглотнула. Ричи продолжал печатать:

Это не мой выбор. И не выбор большинства обитателей форума. Мне нравится моя жизнь, хотя я выбрал бы другую. Но я прекрасно понимаю, почему с твоего друга довольно. ФЗ не понять, насколько утомительно вести подобную жизнь. Если он решился, если он правда видит будущее только в мрачном свете, наверное, лучшее, что можно сделать, — просто быть рядом. Ты не обязана одобрять его выбор.

Но ты должна быть рядом.

Я осознала, что затаила дыхание.

Желаю удачи, Пчелка. И навести меня, когда все закончится. Возможно, тебя ждут проблемы. В любом случае я буду рад такому другу, как ты.

Мои пальцы замерли на клавиатуре. Я напечатала:

Навещу.

А затем администратор сообщила, что за мной приехала машина.

Не знаю, что я ожидала увидеть. Возможно, белое здание рядом с озером или заснеженными горными вершинами. Возможно, мраморный больничный фасад с золоченой табличкой на стене. Чего я не ожидала, так это промышленной зоны и совершенно обычного дома в окружении фабрик и, как ни странно, футбольного стадиона. Я прошла по деревянному настилу мимо пруда с золотыми рыбками и оказалась внутри.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 19 20 212223 24 Следующая ⇒