|
|||
«На восходе было солнца красного…» 3 страницаНадо разработать эту идею на будущее!
23 июля 1958. Там же. Не успели пережить волнение, вызванное находкой былин, как вчера ещерадость: нашли новую местную песню, сложенную одной из колхозниц. Это не меньшая редкость, чем былины. Было это так. Мы с Флавием Васильевичем записывали певиц на почте. Тут выяснилось, что у одной из исполнительниц есть певунья-тетка. Таисья Николаевна Листова. Она сестра родная Михаилу Николаевичу, который Лешуконский хор в Архангельске сладил, объяснили нам. - А какая же это песня? Про что? - допытывались мы. - Про Мезень. «Наш любимый край» называется. - А где сама Таисья Николаевна? - В больнице она. Лечилась. Да, быват, уж поправилась... Мы немедленно звоним с почты в больницу по телефону. (Ты, 1928 год, - ну-ка!!! ) Оказывается, Таисья Николаевна действительно уже накануне выписки и мы, если хотим, можем ее навестить. От почты до больницы около двух километров. Времени было немало - восьмой час вечера, шел дождь, мы очень устали от дневного путешествия в Смоленец за былинами. Но у нас даже мысли не возникло отложить свой визит на завтра. Скользя по мокрым доскам-«тротуарам», спотыкаясь, мы весело отправились через все селение на другой конец, к больнице. Подумать только – «новая» песня! Вот повезло! Т. Н. Листова оказалась доброй и красивой женщиной. Лицо у нее милое, голос слабый, но приятный. Администрация больницы, сама сильно заинтересованная нашим появлением, разрешила всем «ходячим» больным присутствовать при записи на магнитофон. Т. Н. спела нам свою песню, магнитофон покорно воспроизвел ее, - какое развлечение для скучающих выздоравливающих пациентов! Беседа наша с ними затянулась до той поры, когда им полагалось ложиться спать. Нас провожали с благодарностями и радостью за Таисью Николаевну: - В Ленинград нашу песню повезут! - гордо говорили колхозники. А сама Таисья Николаевна скромно сияла и тоже радовалась. Песня ее - не шедевр. Она создана в стиле массовых современных песен и не блещет ни текстовыми, ни музыкальными качествами. Но неизвестно, как она обточится через какой-то промежуток времени. И во всяком случае очень ценно и важно, что стремление к новому творчеству проявляется в деревнях, хотя бы и в таких формах. По содержанию это описание новой Мезени: Сторона ты моя, ой, сторонка, Ты любимый наш северный край. В старину и во сне нам не снилось, Что мы видим теперь наяву. По рекам кораблей нету счету, Сколько лесу к заводам везут. Вверх посмотришь - летят самолеты, Будто радость далеко несут. И рабочему нету безделья, - Беспрерывная стройка идет... и т. д. Упоминается и «в пароходстве у пристани баржи», и лесозаготовки, и крепкие руки северян, не боящихся никакого труда и колхозные праздники, и местные песни: В нашем крае поют много песен, Хороводных, раздольных поют... В целом - песня не хуже других, сложенных самодеятельными хорами на Волге или в Сибири. Так что мы вполне довольны.
24 июля 1958. Дер. Малые Нисогоры. Вчера распрощались с лешуконскими друзьями и на том же пароходе «Комсомолка» в 9. 30 вечера прибыли сюда - в места, где уже были 30 лет назад. В ряде деревень нам встречались за эту поездку люди, которые помнят ту экспедицию, «трубу», т. е. рупор фонографа, и нашу тогдашнюю запись песен. Здесь мы остановились в двух избах - и сразу же натолкнулись на былины. Хозяином одной из изб оказался Семен Федорович Поздняков, сын сказителя, которого А. М. Астахова записывала в 1928 году. Поблизости - дом его брата, Николая Федоровича. Оба деда стары, ни много, ни долго петь не могут, но оба очень охотно согласились вспомнить то, что когда-то усвоили от отца. Записываем их маленькими дозами в течение всего дня, с отдыхом и передышками, чтобы не утомлять стариков. Поют они вполголоса - на громкое пение не хватает старческого дыхания. Они подробно рассказывали нам, как не смели петь былины в 1930-е годы. - Вот уж нонь-то и не вспомнишь, чего ране пели… И голос слаб стал, не бежит, - сокрушались седовласые братья, покачивая головами. Малые Нисогоры очень постарели. Старые избы с конями-охлупнями, старинные амбары - все это обветшалое, притихшее... Высоко на угоре над деревней - ветряная мельница. Два новых «оветных» креста посреди деревни увешены пеленами, полотенцами и т. п. украшениями совсем новой работы. Кресты поставлены на месте старых, сломанных в 1930-е годы. Из разговоров выяснялось, что кресты, собственно, местному населению не так уж и нужны, - важны не кресты, а традиция. Жители Нисогор охотятся, ловят рыбу, разводят огороды, держат коров. Живут очень скромно. Что же касается Больших Нисогор, которые стоят неподалеку на горке, то они совсем развалились: дома стоят заколоченые, людей почти нет. В эту поездку нам удалось собрать довольно много местных загадок, которых мы почти не привезли с Мезени в прошлый раз. Некоторые специфичны для местного быта или просто занятны: На горе-горушке лесная опушка; спилить тот лес можно, а расколоть нельзя. (Волосы на голове). Не дерево, а суковато. (Оленьи рога). Не зверь, а с ребрами, в дорогу пошел - шкуру с себя снял. (Чум). Не сеяно, не молочено, в воду обмочено, камнем пригнетено, к зиме припасено. (Соленые рыжики). Стоят столбы белёны, на них шапки зелены. (Березы). Белая морковка зимой растет. (Ледяная сосулька). В лесу котелок кипит, кипит, а укипки нет. (Муравейник). Вырос лес, белый весь, пешком в него не войти и на коне не въехать. (Узоры мороза на стекле). Этой бабке - сто лет, горба у ней нет, высоконько торчит, далеконько глядит; придет смерть за старушкой, станет бабка избушкой. (Сосна). Загадки знают все возрасты, больше всего - старшее поколение, а особо интересуются ими ребята-школьники. К сожалению, педагоги в местных школах очень редко обращают внимание детей на то, что живет вокруг них; а где и собирать детям фольклор, как не в здешних деревнях от собственных бабушек и дедушек. Но педагогам это обычно в голову не приходит.
24 июля 1958. Дер. Юрома. «Комсомолка» ходит взад и вперед по Мезени круглые сутки, оборачиваясь за 24 часа от Каменки до Лешуконского, и возит нас на себе тоже взад и вперед из деревни в деревню. К нам на пароходе все уже привыкли. Вчера он должен был забрать нас из Малых Нисогор для переправки в Юрому. Ждали его к вечеру. Около десяти часов мы пошли «на пристань», т. е. просто на берег, под высокую красивую глиняную кручу, увенчанную высоко над нашими головами пушистыми лиственницами. В Малых Нисогорах по-прежнему – в отличие от других мезенских деревень – растут деревья: лиственницы, рябина, черемуха… Вечерняя река лежала перед нами во всем обаянии глубокой тишины и пленительных красок северной белой ночи. Кроме нас, никого на берегу не было. Мы разожгли костер, просидели около него до половины двенадцатого, когда пришел пароход, и около половины второго были в Юроме. Ночь была совершенно как день, только слегка притихшая, похолодевшая, с еще более прозрачным и легким воздухом над рекой. Юрома – прекрасная старая деревня – встретила нас очень дружелюбно. Но уже сегодня, едва начав работать, мы сразу почувствовали какое-то отличие в ее песенной культуре от деревень, расположенных вокруг Лешуконского. Лешуконское и Вашка сродни тому, что мы видели в Верхней Мезени. Здесь же проявляется что-то новое. В чем? Интересно: не во всем репертуаре, а только в его части. Лирические протяжные песни те же, что вверху по реке. А обрядовые другие. Вернее, некоторое количество «других» прибавляется к тому же репертуару, который известен в верхнем течении. Он здесь богаче. Это говорит о каких-то других корнях: лирические песни бродят по свету довольно свободно, а обрядовые цепко держатся за родную почву и определяют специфику района. Очевидно, древние традиции в этих районах Мезени были издавна разными. Есть и другие местные отличия: здесь уже нет «наб и вальников» (т. е. набивных сарафанов из домотканой крашенины), которые были в верховьях Мезени и на Вашке; нет деревянной, берестяной и плетеной посуды. Всё это здесь относят к глубокой старине, которая сохранилась в верховьях, но исчезла отсюда. Вместе с тем тут есть своя старина - и в обычаях, и в говоре, и в верованиях, но старина иная, чем в верховьях. Мы еще не успели во всем этом разобраться, но уже ухватились за первые наблюдения.
27 июля 1958. Юрома. Здесь есть былины! Немного, но все-таки есть. За вчерашний день мы записали 18 песен и два былинных текста «Добрыня и Алеша» и «Пир у князя Владимира». Чтобы охватить побольше материала, мы разбились на группы. Сегодня одна часть ушла через реку в деревню Тиглява, а другая работает в Юроме. Недалеко от Юромы есть деревня Бугава, а в ней - маленький хор из трех пожилых женщин. Они живут рядом, постоянно сидят вместе с прялками и, естественно, вместе поют. Напевы у них какие-то особые, со странным архаическим ладом, а тексты по большей части очень длинные и цельные. В Юроме тоже имеется маленькая группа семидесятилетних певиц. И во многих местах тут можно найти вот такие небольшие песенные коллективы, которые - дай им бог здоровья! - собираются вместе, поют и обучают традиционным песням молодежь. Что же касается бывшего главного украшения и славы Юромы - великолепной древней шатровой церкви, известной по всем архитектурный изданиям, в которых говорится о поразительной красоте северного зодчества, то ее больше не существует: в 1930-е годы в ней был устроен клуб, во время грозы где-то что-то не там включили, где-то что-то забыли отключить - и в результате церковь сгорела. Церковь эту, по преданию, строили три богатыря: Павел, Илья и Великий. Славное же имя зав. клубом, погубившего одним махом то, что сделали три богатыря, не сохранилось. А жаль! Запечатлеть бы и его в памяти народной - для вечной анафемы! На Юроме заканчивается наша работа в Лешуконском районе. Теперь переключаемся на Мезенский.
29 июля 1958. Дер. Куьмин-Городок Вчера экспедиция весь день плыла по реке на той же неизменной «Комсомолке» и к вечеру рассыпалась на четыре группы, каждая из которых отправилась своим путем по прибрежным деревням. Нужно было обследовать и Азаполье, и Погорелец, и Кильцу, и Печище, а затем съехаться вместе со всеми своими достижениями в Дорогую Гору к 3-му августа. Название Азаполье мы расшифровать не могли. Дорогая Гора и Кузьмин-Городок более понятны: Дорогая Гора названа так, говорят, за красоту местности, а Городок, само собой, очевидно был основан неким Кузьмой. А Погорелец получил свое прозвание потому, что многажды горел. Впрочем, этим могу похвастать очень многие деревни на лесной деревянной Мезени. Все бабки, начиная знакомство с нами, сообщают обычно прежде всего о том, что они в свое время «горели» и «вдовели» (причем иногда это происходит и в обратном порядке). Кузьмин-Городок, где осел наш отряд, расположен по верху огромного красного глиняного обрыва над Мезенью. Сорваться отсюда вниз - все равно что с крышы четырехэтажного городского дома. Вид сверху красив до неправдоподобия. По вечерам огромные долгие розовые закаты; луна, как лепесток прозрачного цветка; от нее по голубой реке бежит золотой столб света; аромат мяты, хвои и полыни в прохладном, необычайно чистом и тихом воздухе. (Это вечером он прохладный, а днем невыносимо: + 40 °). Сверху видны бескрайные лесные просторы, убегающие по обоим берегам Мезени во все стороны: налево - к Пинеге, направо - к Печоре. «Между речками, между быстрыми» - как хороша она, лесная красавица-Мезень! Мы остановились в чистеньком и уютном домике у старика со старушкой, Прокопия Романовича и Маремьяны Игнатьевны. Знакомства, как всегда, наладились быстро. Прежде чем начинать запись, которая была назначена на вечер, мы прошлись по деревне, чтобы получить о ней представление. Тут мы тоже еще не бывали. По мере удаления от верховьев реки все больше и больше заметен другой характер деревень. На домах охлупни уже не с конскими головами (оленьих и лебединых вообще совсем нет), а только с их весьма малохудожественными стилизациями. Никаких берестяных или деревянных красивых поделок нет и в помине и, говорят, никогда не бывало. Сарафанов не носят давно, почти нет и повойников. На улицах люди более сдержаны, меньше улыбок и приветствий. Словом, во всем меньше простодушия, патриархальности и этнографической специфики, всё окружающее больше напоминает городские характеры и быт. Старую песню, как оказалось, знают и поют только отдельные любители. Некоторые старухи, которым уже под восемьдесят, помнят отрывки былин. Так мы записали от одной - как Добрыня добывал невесту князю Владимиру, от другой - описание княженецкого пира. Кроме того на наше счастье нашелся маленький песенный коллектив из двух пожилых сестер, Е. Г. Яшевой и А. Г. Власовой, и их подруги, Е. А. Личутиной, Они спели нам громадное количество самых разнообразных традиционных песен, в том числе - потешную «Скоморошину» - небывальщину: Да как во славном-то городе, во Туесе Да как жила-была княгинюшка Лединушка. Да это всё, братцы, не чудо, да я чудней скажу: Да о Петрове дне Лединка не растаяла! Да это всё, братцы, не чудо, да я чудней скажу: Да как кобыла-то на сосны да белку лаяла! Да это всё, братцы, не чудо, да я чудней скажу: Да по синю-то морю жернова плывут! Да это всё, братцы, не чудо, да я чудней скажу: Да на синём-то море да овин горит! Да это всё, братцы, не чудо, да я чудней скажу: Да как безног-от мужик да заливать бежит! Да это всё, братцы, не чудо, да я чудней скажу: Да как безрук-от мужик да ушат тащит, - и т. д. Эти три женщины, как и в других старых деревнях, тоже стараются привить молодежи любовь к старому репертуару, но нельзя сказать, чтобы это выходило у них успешно. Чем ниже по реке, тем все меньше внимания к старине со стороны молодого поколения. Но во всяком случае видно, что тут издавна была большая и крепкая песенная культура, которая расшатывается сегодня именно потому, что преемников у нынешних знатоков ее нет. С низовьев Мезени традиционные песни, вероятно, исчезнут быстрее, чем с верховьев, но это будет уже не на наших глазах: какое-то время еще и нижняя Мезень попоет в своих избах. А кто знает, какую форму примет ее песенная культура через десяток - другой лет? Исчезнуть полностью старая песня, конечно, не сможет. Она не будет звучать так, как сегодня, но несомненно, что новая народная песня многое возьмет от традиции. От одной из певиц мы записали шуточную песню про разные местные деревни. Песня несколько иная, чем такая же в верховьях и перебирает главным образом женское население: Хороша наша Жердь, - Москва! Хороша Кильца, - Вологда! Необрублены подолы - то березенки, (дер. Березник) Тонки белые рубашки - горожаночки, (дер. Кузьмин-Городок) Чернотропочки - погорелочки, (дер. Погорелец) Кичисты, грудисты – черсогорочки, (дер. Черсова Гора) Обмарают башмаки - то печищенки, (дер. Печище) Край дорожечки - заозёрочки, (Заозерье) Дорогорки – плакуньи, (дер. Дорогая Гора) На Kимже - коровы плавуньи, (т. е. уплывающие от хозяек. ) Говорят, и в верховьях, и тут песни такого типа складывали не местные жители друг про друга, а проезжие люди, которых всегда было много на Мезени и которые свежим взглядом оценивали наиболее характерные черти каждой деревни.
30 июля. Там же. Чем дальне от Лешуконского, тем заметнее меняется состав песенного репертуара: много песен и общих с верховьями реки, но немало и другого. Есть совсем разные тексты, другая манера петь, меньше многоголосия. Тут оно развивается уже на основе городской песенной культуры, - это не традиционное народное многоголосие. Bсе хвалят за их песни Кильцу и Печище, и сегодня мы туда отправимся. Это на другом берегу. Надо будет переправляться через Мезень. Продолжаем удивляться здешним именам. Мужские имена обычные, но среди женских встречаются Евстолии, Лампеи, Миропеи, Каллисфеньи.
1 августа 1958. Кузьмин-Городок. После двухдевного отсутствия мы снова на той же базе. 30-го числа наняли перевозчика. При помощи двух маленьких сыновей он перевез нас в узкой протекающей лодочке через Мезень и высадил на большой песчанной отмели неподалеку от деревни Кильца: ближе подойти по воде было нельзя. Так как температура все последнее время стоит ни с чем не сообразная – на солнце + 40, в тени + 38, то мы начали с того, что выкупались. Такому пляжу могли бы позавидовать лучшие курорты мира: чистейший мелкий песок, свежая теплая вода, прекрасное дно. Выкупавшись, мы широким цветущим лугом под благоухание цветов и трав двинулись в Кильцу. Она стоит на горе поотдаль от реки. Весной после ледохода (во время так называемой «вёшницы») вода подходит к деревне довольно близко; но сейчас, отхлынув, она стоит между рекой и деревней многочисленными узкими проливами, которые перемежаются песчанными косами и мелями. Мы добирались частью вброд по воде, частью перепрыгивая с мели на мель. Вода едва доходила до колен, и это свежее теплое мелководье в такой жаркий день было только приятно. Мы еще не успели дойти до деревни, как лихо обогнавшая нас телега, задребезжав, остановилась и сидевший в ней крестьянин самым дружеским образом пригласил нас в гости. Рядом с его домом стоял дом И. Н. Бутакова – певца, которого мы разыскивали по рекомендации наших приятелей из Кузьмина-Городка. Мы вошли в первый дом, во второй – и обмерли от восхищения. Огромные высокие дома-хоромы, рубленые из кондового леса; потолки гораздо выше ленинградских; широкие просторные сени во всю ширину дома – светлые, чистые, безо всякого хлама и мусора; громадные светлые повети – выметеные, вычищеные, со столбом посередине, с лавками, с аккуратно прибранными к стенам домашними вещеми и разной утварью. Bсe домовито, просторно, все залито светом из небольших окон со старинными решетками, напоминающими оконца в теремах. На чердак и в подполье ведут высокие узенькие лесенки с перилами, тоже напоминающие что-то теремное, боярское. Всюду домовитые широкие скамьи в полки, добротная старинная посуда. Всюду масса самодельных крепких ушатов, бочек, кадушек, в тому подобных предметов на светлого, чистого дерева. Кильца издавна славилась бондарным искусством и золотыми руками своих жителей-умельцев. Иван Николаевич Бутаков оказался высоким опрятным стариком с огромной рыжей бородой и «необъятным» гостеприимством, которому соответствовал разве только его столь же необъятный песенный репертуар. Грамотный, начитанный в старинных и новых книгах, он невинно хвастал нам, что может прочесть любую «лекцию» - о Пушкине, о метеорах, о Жюль Верне, об основании Киева, Москвы и Петербурга, о сотворении мира и о многом другом. Пораженные, мы все-таки предпочли всему этому его старинные песни - действительно редкие и замечательные. Нас угощали, нам устроили прекрасный ночлег, нас познакомили со всей песенно-музыкальной общественностью деревни: дедом Герасимом Кирилловичем Рассоловым, с самоучкой-скрипачом А. Н. Чуповым, со слепой бабушкой-песенницей Татьяной Галицыной и другими. Всех их мы прослушали, высоко оценили и записали на магнитофон - к их большому восторгу и, несомненно, к счастью для науки. Но лучше всех был сам Иван Николаевич. Дело заключалось не только в том, что он знал много очень редких протяжных старых песен («Нападает росынька с раннего вечера», «На лугах-то, лужках зеленых», «Никто-то про то не знает, не ведает», «По весны было по красной», «На восходе-то было солнышка красного» и т. п. ) и пел их в необычайно устойчивых и красивых вариантах. Интересно было другое: следить, как он сам своим собственным творчеством разукрашивал знакомый ему сюжет; он вставлял от себя описания природы, детали образов, прибавлял и уточнял рифмы - словом, это было чудесное, подлинно творческое исполнение. У нас обращают много внимания на исполнение былин и сказок. А когда говорят о певцах, то оценивают главным образом или вокальные данные, или объем репертуара. Но никто еще не писал о непосредственной творческой интерпретации старой песни в устах опытного и творчески одаренного исполнителя. Это понятно: такое можно проследить только при записи, при наблюдении собственными глазами этого процесса; по напечатанному в книге глухому тексту этого никак не определишь. Я помню как на Печоре (вернее - на Цыльме, в дер. Трусовской) певец Н. Ермолин, описывая в одной песне долгие «пути-дороженьки» хвалил «все места наши прекрасные, все лужка наши зеленые, по лужочкам речки быстрые, речки быстрые, островистые»; создавалась картина, вполне соответствующая местному пейзажу с характерным деталями - быстро текущими неглубокими речками и островами-отмелями, возникающими на них при спадах весенней воды. Так же делал и И. Н. Бутаков. Наблюдения над его творческой манерой были очень интересны: он подробно останавливался на описании «лужков зеленыих, трав шелковыих, лазурьевых цветов» на лугу, где под кудрявой яблоней происходила встреча молодой пары; или на описании зеленой елинки на краю широкого московского пути, под которой лежал раненый воин; или тихой весенней заводи, где по свежей ключевой воде плавали утица с селезнем. Желая рассказать, что в Москве случилось несчастье - жена зарезала нелюбимого мужа - Иван Николаевич излагал это событие (которое, казалось бы, должно было занимать в песне центральное место) ровно в трех стихах, в то время как перед этим в десяти строчках вступлении он рассказывал о том, как на восходе солнца красного, на закате светла месяца высоко всходила звезда, поднявшаяся над землею - и давал пейзаж, где упоминался и дремучий темный лес, и ельник-березник, и всякое дерево «сосновое и кедровое», и высокая зеленая дубравушка. В сочетании с картиной пламенеющего неба, на котором сияла утренняя звезда, создавалось красивое и очень правдивое изображение зари над широкими лесными просторами Мезени – и красота природы, которую так восторженно создавал в своей песне старый певец, заслоняла перед слушателями ужас человеческого злодеяния, о котором исполнитель песни, увлеченный своим пейзажным творчеством, больше не думал. Мы с жадностью слушали его, записывали на магнитофон, и на слух, расспрашивали фотографировали, словом - привели старика в полный восторг. И он, и его жена не могли нарадоваться, что мы к ним приехали. Пел он нам и частушки, но среди них ничего примечательного не было. Oт Герасима Кирилловича Рассолова, трогательно-беспомощного старца, мы записали «присказку», с которой дружка выступал в прежнее время на свадьбах (но которая характерна для народной драмы «Царь Максимилиан»): Здравствуйте, честные господа! Я прибыл сюда. За кого вы меня знаете, За кого почитаете? За царя русского Или за короля французского? Я не есть царь русский, Не король французский. Я есть могучий царь Максимилиан, Победитель всех дальних стран. Дальше шли импровизации на свадебные темы, которых старик - в прошлом известный мастер свадебного фольклора, постоянно выступавший в роли «дружки», теперь уже не мог вспомнить. Характерно, что, никаких следов драмы «Царь Максимилиан» мы на Мезени ни в прошлый, ни в этот раз не обнаружили. В двух километрах от Кильцы стоит маленькая деревня Печище. Мы побывали и в ней. Она почти вымерла. Ни в ней, ни в Кильце нет ни малейших воспоминаний о былинах и былинщиках времен Григорьева. Старые песни знают только отдельные старики. Молодежь их не поет и ими не интересуется. Да и мало ее этой молодежи: получив образование в Архангельске, она обычно на Мезень уже не возвращается. Таким образом, семейная традиция, сильная в верховьях, тут уже вырождается и песня исчезает. В Кильце мы записали 38 текстов. Когда все существенное было исчерпано, колхозная моторная лодка повезла нас обратно через Мезень. Милые старики Бутаковы шли вместе с нами, провожая нас через все луга, броды и плёсы. Остановившись у края последнего брода, как две живые куклы в классических русских нарядах, они долго провожали нас глазами. Потом крикнули: - Счастливо! В последний раз мах а м! - еще раз помахали руками и повернули домой, так как тут мы уже скрылись от них за пышной зеленью очередного плёса. Пока мы жили в Кильце, не было дома, куда нас не приглашали бы зайти в гости. Узнав, что мы интересуемся не только песнями, но и другой стариной, несли в дом к Бутаковым старинные шали и кички, молодежь приходила со своими тетрадками, предлагая списать тексты песен из кинофильмов, вписанные туда… Хороший доброжелательный народ. Многому мог бы у него поучиться город наших дней. К вечеру мы были опять в Кузьмином-Городке. Я не верю в старую избитую поговорку прежних собирателей о том, что «нынешнее поколение последнее, которое»… и т. д. Ни певцы, ни собиратели сегодня - не последние. Песня, конечно, жить будет. А вот как?.. В общем Мезенский район пока дает такую картину: основной песенный слой близок к Лешуконскому и, по-видимому, когда-то был более ровно распределен по всей реке; с течением времени в более патриархальном Лешуконье он сохранился лучше - вместе с сарафанами, деревянными изделиями мелкого домашнего обихода, домоткаными холстами и другими этнографическими пережитками. В низовьях же Мезени заметнее стало сказываться влияние цивилизации, но вместе с тем прощупываются и различия в более древнем песенном слое. Вероятно, тут издавна было и что-то свое, другое, чем в Лешуконье. Лешуконье больше напоминает Пинегу, а нижняя Мезень - нижнюю Печору. На Печоре так же: среднее течение - патриархального характера и жительницы ходят там в сарафанах, а в низовьях под влиянием Нарьян-Мара и других факторов (общения с Архангельском через море и пр. ) - цивилизованнее; но вместе с тем и на Печоре в глубине фольклора чувствуются различные корешки, обусловленные разной колонизацией. Отдельные печорские старики-былинщики в низовьях Печоры соответствуют отдельным старикам-песенникам в низовьях Мезени, в то время, как в среднем течении на обеих реках песенная культура распределена более равномерно по деревням и семьям. Такой резкой разницы (в силу различной колонизации) как на средней и нижней Печоре, на Мезени не ощущается и, возможно, не было и раньше. Были различия, но не так резко выраженные, и вся Мезень всегда жила дружнее и ближе друг к другу, чем печорцы: деревни стояли по реке чаще, река была уже, спокойнее, уютнее, проще. Не было такой резкой разницы в природе, в промыслах, в хозяйстве, как на средней и нижней Печоре. Сегодня едем отсюда в Дорогую Гору, где должен состояться сбор всех наших временно разрозненных групп.
3 августа 1958. Дер. Дорогая Гора. Медленно, но неуклонно сплываем вниз, к морю, к концу экспедиции. Правда, конец этот еще далек, но все-таки, как говорят мезенцы, дело идет «не к Петрову, а к Покрову», т. е. не к середине лета, а к октябрю, к концу года. I-го мы выплыли из Кузьмина-Городка - не дожидаясь парохода, который должен был идти ночью - на почтовом моторном катере, любезно взявшем нас в качестве дополнительных посылок. В крошечной каюте были отворены все окошки; в одно из них к нам заглядывало заходящее солнце, в другое - поднимавшийся месяц, в третье - Васька Мяндин, помощник моториста, гулявший по палубе бота. С берега веяло всеми ароматами, которыми так богаты лесные мезенские просторы - нагретой хвоей, смолой, душистыми речными, травами. А кругом расстилалась река - широкая, зеркально гладкая, то розовая, то голубая, то золотистая; за кормой волны, поднятые нашим ботом, переливались сиренево-розовым, как праздничное шелковое платье бабки Лампеи. Такие шелковые платья «шанжан» имеются во всех мезенских сундуках, причем разных цветов: розово-лиловые, сине-зеленые, зелено-желтые, красно-коричневые. В Дорогой Горе мы были около десяти часов вечера и ночевали в черной бане на берегу: в избах было невыносимо душно. Утром на подушке Флавия Васильевича сидела с изумленным видом крупная зеленая лягушка... В виду общей усталости и того обстоятельства, что в Дорогой Горе соединились все наши разрозненные было части, вчера был объявлен день отдыха - первый за всю экспедицию. Не работа изводит нас, а жара: на солнце + 44°, в тени + 38°. Сами местные жители изнемогают. По крайней мере мудрая бабка Лукерья, у которой внук побывал на курорте, изрекла вчера в раздумье: - Помрешь тут со зною-ти... Куды бы будушшо лето податься, где попрохладней? Нешто поехать с Петькой в этот... как его?.. Крым, што ли? Там, Петька говорит, полегше... Вот вам и Север! Хозяйство в Дорогой Горе животноводческое, как и в других окрестных деревнях. С утра большие лодки плывут на пожни, к скоту, вечером хозяйки плывут обратно. Рыбу ловят только для себя. Охотятся, в лесу собирают баснословные количества ягод. Как и в Кильцах, выделывают сами всякую всячину для своего хозяйства - разные бадейки, кадушки и т. п. На поветях в углах стоят прялки с колесом и громадные деревянные ступы, в которых прежде толкли крупу. Но, конечно, возможно, что в них разъезжали и бабы-Яги по ночам, - вид у этих ступ именно такой. Песен очень много, но они бесконечно повторяются во всех деревнях. Былин настоящих нет. Есть отдельные фрагменты, зачины без концов и концы без зачинов. Есть воспоминания о былых мастерах-сказителях, да и то смутные. Дальше того, что во славном городе во Киеве было пированьице, на котором «вси-то напивалисе и наедалисе», а потом «прирасхвастались», дело с текстами обычно не идет. В крайнем случае особо памятливые старухи вспоминают, что наездник хвастал доброй лошадью, разумный молодец - старой матерью, безумный - молодой женой, но тут уж всё окончательно запутывается и что из всего этого в конце концов получилось - остается неизвестным, так что подобное исполнение былины кончается, как правило, одной классической застывшей традиционной формулой:
|
|||
|