«Из-за лесу, лесу темного…». Река уходит на Север.

3 июля 1956.

Поезд Ленинград – Воркута.

Опять едем. Опять на север.

Спять на Печору!

Все то, что мы, уезжая с нее в прошлой году, полагали необходимым для общего счастья – т. е. сотни километров по тайболе, не меньшее расстояние по таежным рекам и по облакам, печорские ураганы и пр. и пр. - все это, вместе с новыми мечтами о будущих полных рюкзаках очередных печорских песен, былин и частушек плывет нам навстречу.

И мы счастливы.

Опять выдержали бескровные, но жестокие бои в городской билетной кассе. Еще напористее выдирали необходимые нам билеты. В этом году молодежь едет на целинные земли и на стройки, поэтому без воркутинского направления ей, говорят, никак нельзя, хотя известно, что земля наша и без воркутинской дороги велика и обильна...

К сожалению, общеизвестно также, что у поговорки о величине и обильности есть и свое славное продолжение, в силу которого мы достаточно намучились, организовывая эту очередную экспедицию. Так как едем мы не на Усть-Цыльму, а гораздо севернее, к океану, нам прежде всего понадобились ватники. Эти элегантные принадлежности экспедиционного костюма были нами обнаружены в одном из магазинов неподалеку от Сенного рынка, где их продают дворникам, метельщикам, трамвайщикам и другим персонажам, без которых отцы города справедливо почитают немыслимым городское благоустройство. Мы попробовали было тоже втереться в эту компанию, но потерпели полную неудачу: лавки принципиально не давала счетов, а без счетов Академия наук СССР не имеет права купить ни синь пороха. Затем нам нужны были детали для магнитофона, но получить их из Академснаба мы тоже не могли, так как Академснаб все время - несколько месяцев - забывал выписать нам их из Москвы, - и т. д. и т. п.

Но все это было все-таки преодолено. Ватники всеми правдами и неправдами были куплены; за магнитофонными деталями послали в Москву доверенную личность; словом, все образовалось. И вот мы катим в направлении Нарьян-мара.

Экспедиция 1929 года была в низовьях Печоры такое короткое время (одни сутки в деревне Великая Виска), что ее даже нельзя было считать разведкой. Теперь мы разумно разделили среднюю и нижнюю Печору для более углубленной работы. Таким образом, побывав в прошлом году в районах Усть-Цыльмы, мы в этом году направимся прямо вниз, к Великой Виске, и с нее начнем обследование печорских низовьев.

Состав экспедиции не тот, что прошлым летом. Нас по-прежному пятеро, но из прошлогодних сотрудников тут только Ф. В. Соколов, В. В. Коргузалов и я. Теперь с нами едет наша аспирантка В. В. Митрофанова, а от Консерватории к нам прикомандирована И. М. Ельчева, молодой композитор. Так как мы едем на север, где имя Ирина произносится как Иринья, а Ира соответственно как Ирья, то наши девушки называются Ирья и по аналогии с ней - Верья. Компания подобралась удачная и по характерам, и по отношению к работе, и по серьезному отношению к науке вообще. Можно надеяться, что съездим толково и благополучно.

Провожали нас сегодня в Секторе очень тепло. Наш зав. Сектором М. О. Скрипиль, сказал добрые слова напутствия и потребовал, чтобы мы прежде всего помнили, что нам следует себя беречь, так как отбывая в экспедицию мы перестаем быть просто собственными, а становимся государственными; понятно, что он дружески беспокоился о нашей безопасности, но кроме того, конечно, следует помнить, что с момента отъезда наша стоимость вообще повышается на 12. 000 рублей, соответственно отпущенной на экспедицию сумме. Осененные благословениями, пирожками, бутербродами, коробками шоколада и бутылками пива (за неимением на вокзале лимонада! ) мы и отбыли сегодня в 20. 20 на крайний север нашего государства.

4 июля 1956.

Тот же поезд.

Промелькнул Череповец, проплыла солидная, маститая Вологда с крепостными стенами знаменитого монастыря, пробежали - и продолжают бежать под окном - различные мелкие станции, речки, перелески, а также древесные поленицы, в огромном количестве сложенные справа и слева от железной дороги; в этом лесном крае всюду видишь из вагонов груды дров, досок, балок, шпал и т. п., которые лежат вдоль пути, наполняют платформы встречных поездов, складываются, нагружаются, перегружаются... Богатство неисчислимое, сказочное.

Русский лес. Он и живой стоит всю дорогу возле нас – бесконечно разнообразный, то хвойный, то лиственный, то смешанный; шумит, шелестит, тянет в свои чащи. Поезд движется не спеша, часто останавливается, и тогда из окон видны такие заманчивые лесные тропинки, кудрявые опушки, березовая тень... А впереди все это будет еще богаче, еще завлекательнее, мы-то знаем! Ведь впереди - тайбола!

Очень жарко. По вагонам все время носят корзинки с булками и колбасой, но - никакого питья, кроме пива. С горя его пьют все, и в соседнем отделении им налита даже соска у грудного младенца. Не опасно ли? Говорят, впечатления даже самого раннего детства запоминаются иногда на всю жизнь...

5 июля 1956.

Котлас.

Вчера вечером на станции Подьюга наблюдали, как местные жители встречали молодежь, приехавшую работать на целину. Был оркестр (труба, барабан и флейта), была машина, украшенная березками и плакатами, а на крышах всех сараев сидели зрители, в основном - школьного возраста. Приехавших торжественно встречала на платформе местная администрация. Памятуя наставления Сектора о том, чтобы тщательно фиксировать все нежные и слабые, но наглядные ростки нового, мы сделали несколько фотографических снимков этого нового бытового праздника.

В Котлас прибыли сегодня в 11 часов утра. Пришлось ждать поезда, который повез бы нас дальше: он шел только вечером. Целый день был вынужденно свободен. Побывали опять на прошлогоднем пляже, показали Ирье и Верье все интересные места в Котласе, но, к сожалению, этих мест тут не так много. С нежностью обозрели привокзальный садик, речной вокзал, рынок и церковь - предметы, знакомые по прошлому году. Двина пленила наших новобранцев до глубины души - они видели ее впервые, а сегодня она была очень хороша.

Отсюда нам ехать поездом еще сутки. А потом будет город Порт-Печора и пересадка на водяную тягу.

6 июля 1956.

Поезд Котлас – Порт-Печора.

За окном - привычный чудесный пейзаж: дремучие леса, тропинка, бегущая вдоль полотна, большие лужи на ней и мелкий северный дождик из низких плотных туч, полосующий наши окна косыми нитками бисера… В три часа сегодня должны прибыть в Порт-Печору.

Миновали Ухту с ее терриконами, нефтяными цистернами и другими местными примечательностями. Возле Ухты мелькнул хвостик реки Ижмы. Мелькнул - и ушел на север, к Усть-Цыльме. Ох, нескоро мы его догоним.

Везем с собой кучу продовольствия: опытные люди предупреждали нас, что в низовьях Печоры оно может нам очень и очень пригодиться. Поэтому каждому из нас при отъезде дали с собой столько, что хватило бы для зимовки на дрейфующей льдине... Может, оно и верно потом пригодится, но сейчас очень мешает.

7 июля 1956.

Река Печора. Пароход «Тургенев»,

каюта № 3.

История последних дней была тесно связана с географией. На станцию Порт-Печора мы прибыли вчера к вечеру. Удалось нанять такси (за этот год тут появилось две легковых машины, которые подьезжают к приходу поездов, - тоже приятный росток нового) приехали в гостиницу и узнали, что в ней нет ни одного свободного места: институтская телеграмма запоздала. Все-таки нашему муж-отдеду удалось получить два ложа в общей мужской комнате, а мы трое с Ирьей и Верьей оказались на улице. Ничуть не обеспокоенные этим обстоятельством, мы с Ф. В. отправились на пристань и вообще на разведки.

С пароходом все оказалось прекрасно: как всегда на воде, стихии зыбкой и неустойчивой, все получилось вернее и прочнее, чем на земле, стихии неподвижной. Тут нашу телеграмму уже давно получили, уважили и оставили нам пять роскошных кают 1-го класса.

- Теперь только вопрос о ночлеге!

Идем с пристани обратно к гостинице, на крыльце которой сложены наши пожитки и сидят, охраняя их, унылые Ирья и Верья.

- Помните, в этой доме в прошлом году бабушка одна жила, вологодская кружевница? И мы еще фотографировали ее зa работой, - о лирическим вздохом воспоминает Фл. Вас, проходя мимо одного ив домиков.

- Да... И обещали карточку ей выслать... И, кажется, не выслали, - в тон ему отвечаю я, подливая в его медовые воспоминания ложку дегтя: - а что, если...

Короче говоря, через минуту мы уже стоим в бабушкиной кухне (в квартире из трех довольно больших комнат старушка живет с дочерью и зятем-инженером), напоминаем наше старое знакомство (само собой - без упоминания о карточке) и деликатно осведомляемся, нет ли у них тут поблизости знакомых, которые пустили бы («за плату, конечно! ») нас ночевать.

Заряд попадает в цель без промаха. Через час нам греют самовар, стелят нам чистое белье на диваны - и наши девушки укладываются спать с хозяйкой в ее личном апартаменте, а я - на оттоманке в пустой столовой. Утром нам снова греют самовар, мы пьем чай вместе с подоспевшим из гостиницы нашим муж-отделом и нас дружески провожают на пристань, причем яростно отбиваются от всяких наших денежных благодарностей. Чудесные люди - по сравнению с нами - северяне!

В десять ноль-ноль, как и в прошлом году, мы отшвартовываемся от Порт-Печоры и выплываем на простор уже знакомой великой реки.

Плывем великолепно. По палубе приятно шелестит дождичек, отдаленные берега Печоры и справа, и слева - в легком тумане, перед открытым окном кружат над водою чайки. Пароход порывисто пыхтит, ритмично вздрагивает, колеса его с шумом бьют воду. Мимо окна по палубе время от времени прогулочным шагом проходят старухи-коми в пестрых платках, слышится их речь, которую мы не понимаем. III класс переполнен, II, кажется тоже. Наши каюты были нам оставлены очень загодя, и в то время, как мы боялись - забронированы ли они, местное пароходство, оказывается, млело от тревоги - приедем ли мы, так как рыночная стоимость наших мест в общей сложности довольно высока и печорский речной флот, естественно, был очень заинтересован в том, чтобы сорвать такой куш от Института русской литературы: свои жители не очень-то ездят в I классе.

Работы пока нет. Глядим на берега, любуемся Печорой и собираемся с силами для предстоящих трудов.

8 июля 1956.

Тот же«Тургенев».

Дождь так и льет. Печора вся серая и вода переливается, как расплавленное серебро. Тихо, ветра и волн нет. На берегах виднеется дремучий лес, над вершинами которого плывет туман, заволакивающий дымкой даль. Именно в эту туманную даль нас и несет.

Спустились в III класс и начали первые записи. С ходу получили ироническую частушку, отражающую отрыжку " культа личности"!

За Сережку не пойду я,

Пусть он не планирует.

Мою личность молодую

Васька культивирует.

Какое неожиданное перенесение в фольклор и переосмысление ходячего выражения нашей эпохи! И какая разница в образах и языке старых частушек - и сегодняшних. Конечно, такой материал очень любопытен. Но частушек нам мало. Haм надо былин, сказок, песен… настоящей работы! А до нее плыть еще почти двое суток.

9 июля 1956.

Тот же " Тургенев".

Ночью прошли Усть-Цыдъму, плывем дальше. Следующей ночью будем (вернее - должны быть) на месте. Погода ясная, дождем не грозит. Хорошо бы все-таки приехать не в слякоть. А то вчера вечером вылезали мы в Щелья-Юре, где останавливались часа на три по каким-то делам капитана, пробовали погулять по берегу... Угрязли по колено! Не бережок, а настоящая трясина, хуже чем в «Баскервилльской собаке».

10 июля 1956.

Великая Виска.

Ночью в три часа «Тургенев» действительно подтащил нас по мере своих сил к глинистому вязкому берегу, на высоком обрыве которого стоит Великая Виска. Погрузили на спины рюкзаки, остальное взяли в руки и пошли. Пошли в тот же самый дом, где останавливались в 1929 году.

Это был дом Егора Ивановича Дитятева, принимавшего когда-то известного фольклориста Н. Е. Ончукова, потом нас; дом, где одной из летних ночей 1929 года в дождь и грозу мы слушали одновременно былины, песни, сказки, частушки, смотрели молодежные пляски и записывали заговоры. За одни сутки тогда, помню, было записано свыше шестидесяти песен, не говоря, обо всем другом.

Сейчас хозяина уже нет. Он умер от удара в январе 1942 года. Сын его, когда-то двадцатилетний Ваня, теперь Иван Егорович, председатель Райисполкома и живет в Пёше. В доме только старушка-вдова Анна Васильевна и младшая дочь Маша, которую мы тогда даже и не рассмотрели, а сейчас она воспитывает уже десятилетнего сына. Старшая дочь, Марина, давно вышла замуж и вскоре умерла.

Приняли нас, как дай бог всякому. Мгновенно уложили на полу, поперек двух комнат, и до утра мы лежали в глубочайшем сне, как в обмороке. Затем вскочили и после самоварного обряда кинулись на работу.

Прежде всего нужно было разглядеть деревню, которую мы в прошлый приезд из-за непогоды почти не видали.

Великая Виска - село очень большое, очень старое и очень интересное. Нет почти ни одного дома, который стоял бы прямо. Все малость перекошено и валится то наперед, то назад, а преимущественно на сторону. Цвет бревен на домах, банях и амбарах темносерый, с прозеленью кое-где по стенам растет что-то вроде моха. Ведь тут уже близко море, поэтому и сырости вокруг гораздо больше, чем в среднем течении Печоры. От этой сырости и общий колорит деревни не тот, что был у черно-рыжей, сухой и смолистой Усть-Цыльмы.

Избы как будто поменьше размерами, чем усть-цылемские. Встречаются любопытные формы старинных крылечек и другие интересные детали архитектуры.

Быт здесь тоже совсем иной, чем на средней Печоре. Основа хозяйства – рыба. Женщины, как и мужчины, выходят на лов, плетут сети, живут под морским ветром, окруженные со всех сторон водой – «висками», «шарами», «курьями». «Виска» - это пролив, «шар» - залив, «курья» - старица реки. Деревни разделены водными пространствами, встречаются друг с другом редко: по этим пространствам, вдоль и поперек перерезанным водой, не так-то просто съездить к бабушке или к тетке на именины! Никаких общих календарных и семейных праздников, никаких " посидок", хождений со звездой и т. п. развлечений, которыми богата сухопутная домоседка Усть-Цыльма с ее заливными лугами, коровами и лесами, здесь нет, и местные жители совершенно разумно и верно объясняют свою малую связь о соседями: некогда, не та природа, быт не тот.

Нас встречают исключительно тепло и приветливо. Староверских традиций тут нет, люди - не замкнутые, не суровые, а милые, открытые, простые. На улицах все первые здороваются, сочувственно относятся к нашей работе, вполне сознательно радуются ей и благодарят, когда мы их записываем. Песни свои любят, ценят и заинтересованы в том, чтобы сохранить для потомства.

Поют тоже совсем иначе, чем в Усть-Цыльме. Самые песни и тут очень старые, но другие - и по текстам, и по манере исполнения, и по музыкальному материалу. Работу начали уже вчера. Запись проходила в мирной, спокойной и благоприятной обстановке, пока на самом интересном месте магнитофон неожиданно не крякнул и не остановился. Это большая беда. Однажды на Волге мы чинили свою машину... в кузнице. Но теперь это не выйдет: «Днепр-8» - предмет нежный и кузнецам не подсудный, правда, у нас есть запасной, но вдруг и он подведет? Дрожим при одной мысли!

У нашего дома стоит все тот же большой красный деревянный крест, что был в 1929 году. По прежнему люди тонут тут каждый год (в основном на праздничных гулянках). По прежнему носятся на этом обширном приокеанском тундровом просторе огромные печорские ветры...

А песни, записанные в 1929 году, сегодня живут не все. Многое позабыто. Здесь еще недавно был хор старой песни, который ездил выступать на районных и окружных смотрах, получал на них грамоты и другие знаки благодарности и почета. Но к сожалению две запевалы - Лукия Ивановна и Наталья Семеновна - поссорились из-за первенства, как это бывает иногда и с оперными примадоннами. Тут искусство запевалы - предмет гордости и славы, и ни одна не хочет уступить первого места сопернице. Разгорелась война алой и белой розы, приостановилась работа хора. В результате пострадали и мы. Петь друг с другом - хотя бы даже и для приезжих, хотя бы даже и в занятную «машину» - обе отказались. Лукия соглашается петь с Ульяной, а Наталья - с Феклой. Наше вмешательство и увещания несколько смягчили обстановку. В коне концов алая роза, гремя в печи ухватом, согласилась петь с соперницей. Белая роза, яростно щипля лучину для самовара и выплескивая поросятам помои, тоже кое-как сложила гнев на милость. Так что надеемся вечером собрать весь хор и записывать.

13 июля 1956.

Великая Виска.

Два дня работаем без устали. Бегаем по избам, соединяем певиц и певцов в различные голосовые группы, получив в общей сложности за четыре дня сотню разнообразных песен и множество сведений о репертуаре. Как и на средней Печоре, здесь больше всего песен протяжных лирических, но кроме них широко распространены и другие разновидности, не совпадающие со среднепечорским репертуаром. Прежде всего - тут имеется свадебный обряд, привезенный в свое время колонизаторами из Москвы, и соответственно - свадебные песни, которых не было в Усть-Цылемском районе. «Горочные» песни устъ-цылемов здесь разыгрываются примерно так же на луговинках (которые здесь гораздо меньше по площади, чем в широкой, раскидистой Усть-Цыльме), но называются «луговыми». Хороводные песни называются «круговыми». Разница между «луговыми» и «круговыми» фактически отсутствует; насколько мы понимаем, «луговые» требуют больше простора в движении и по содержанию больше связаны с образами природы; «круговые» же сопровождают хороводы, в которых разыгрываются сюжетные игры, не требующие большой площади; иногда их поют и без разыгрывания. Но и те, и другие служат для развлечения молодежи.

Своеобразный тип – песни «игр о мые». Их исполняют на вечеринках и на свадьбах. Сущность «игромых» в том, что парень и девушка выходят на середину избы и ходят наискось из угла в угол; за первой парой идет вторая, за той - третья, и т. д. Это – «игромые-двойные». Но есть и «игромые-четверные», когда одновременно вторая шеренга движется из другого угла и получается перекрещивание посреди избы наподобие буквы «икс». Под игромые песни не пляшут и никаких игр не разыгрывают, - они только для таких хождений. Это тип «ходячих» прогулочных песен, в текстах встречаются забавные искажения, обусловленные местный бытом; так, например, нижнепечорцы не знают дерева клен, но зато у них растет хрен, поэтому в общеизвестной плясовой песне «Ах вы сени, мои, сени», вторая строчка получает вариант – «сени новые, хреновые решотчатые». В другом старом тексте ХVIII века вместо строчки «Девка веером помахивала» поется «Девка ливером помахивала». Но такие варианты никого не удивляют и не смущают.

У нас тут нашелся прекрасный гид и помощник - Мария Яковлевна Барахматова, женщина на шестом десятке, которая и сама хорошо поет и очень старается, чтобы нам получше и побольше пели другие. Вчера она ходила со мной к одной весьма древней певице, которая, как скоро выяснилось, при всем своем усердии помнила очень мало. Мария Яковлевна, очень этим огорченная, озабоченно пыталась ей помочь. Речь шла о песне «Течет винная реченька» которую певица никак не могла толком вспомнить.

- Текла реченька, дак куды текла-то? - добивалась Мария Яковлевна.

- А кто ее знат! - подумав, отвечала певица.

- А откуда текла-то? - наводила ее на мысль Мария Яковлевна.

- А откудова реки-то все текут? Знамо дело - из синя моря, - уверенно отвечала певица, - стало быть, текла - и к Ивану на двор зашла.

- На дво-ор?! А чего она там делала-то?

И т. д. Надо сознаться, что подобная запись была у меня единственной, как правило, певцы хорошо знают то, о чем поют, и никаких подсказок им не нужно. Новые адреса и имена исполнителей, желающих спеть нам что-нибудь, появляются каждый день.

Живем мы у Дитятевых очень хорошо. Спим на полу, кое-как обедаем - при помощи хозяйки варим в русской печке супы, каши и кисели из концентратов взятых из Ленинграда. Хозяйка наша - фигура тоже примечательная. Веселая, живая, с чувством юмора. Грамотна она не слишком и расписываться yмеет не фамилией, а только именем. Так что на официальных документах вроде денежных переводов, которые ей время от времени присылает сын, она величественно изображает на месте расписки получателя огромными буквами «АННА» на манер императриц всероссийских.

Вчера был местный праздник «Петровщина», сходный с усть-цылемским. Тут тоже издавна существует обычай устраивать в этот день «складыню» (т. е. складчину) и гулять в избах, на улицах, на островах и лугах.

Сегодня в ночь поплывем дальше - в деревню Оксино. Пароходы тут xодят исключительно неудобно и во всех крупных селениях бывают не днем, а поздно ночью. В Оксине есть «Дом престарелых колхозников», где мы надеемся разыскать себе песенную поживу. А может быть найдется что-нибудь былинное? В Великой Виске былин нет совершенно, а нам после прошлогодних записей не хочется возвращаться с низовьев Печоры с одними песнями. Говорят, в деревне Лабожское должен быть Никандр Тарборейский, сын умершего сказителя В. П. Тарборейского, но неизвестно, находится ли этот Никандр дома или уехал куда-нибудь в противоположную от нас сторону. Тут все деревни переплетены родством, все знают друг друга и все знают всё друг про друга. Нас уверяют, что «Никандра» непременно должен петь старины («а может и не поет, кто знат! »), но что сейчас, возможно, он находится на путине, в Носовой, на самом северном становище у выхода в океан. Это океанское место называется (почему бы?! ) Болванской Губой.

Ну, что ж! Если окажется нужным - поедем в любую Губу, хотя бы и в Болванскую.

14 июля 1956.

Река Печора, пароход «Сыктывкар».

Если кто думает, что мы в Оксине, так пусть не воображает. Ничего похожего!

Конечно, нам следовало бы там быть. Но теория и практика - вещи совершенно разные, особенно если они связываются с расписанием Печорского речного пароходства («ПРП»). Правда, мы опять на пароходе и при том на самом прекрасном из всего «ПРП», но дело от этого не меняется: мы все равно не в Оксине.

Сесть на этот пароход мы должны были сегодня ночью в 3, 15. Но... не сели!

С вечера мы, конечно, не спали. Полежали на полу на своих скудных ложах, сооруженных из наших плащей, хозяйских шубеек и т. д., и к половине третьего, обвешенные рюкзаками, магнитофоном и другим багажом были на пустынном берегу, к которому приставали несколько дней тому назад.

Ночь была свежей, ветряной. Над виской плыл густой предрассветный туман, застилавший противоположный берег и взволнованную воду. В тумане мелькало множество чаек. Они, говорят, всегда кружат в этих местах, когда на море буря.

На пустом берегу стояла высокая поленица под сенью которой был разведен костер. Около костра отдыхала на бревнах группа грузчиков, которые носили на берег какие-то мешки для погрузки на пароход.

Ровно в три часа из-за мыса в тумане послышались первые гудки и вскоре огромная широкая масса «Сыктывкара» стала надвигаться на наш берег. С другой стороны, от деревни, навстречу пароходу запыхтел трактор, который на бревнах-волокушах тащил к пароходу какую-то кладь.

Началась длительная церемония приставания к глинистому мокрому берегу. Сначала врезались носом с разбега в сырую глину и завязли. Перекинули на берег трос и попробовали было тянуть пароход за корму, чтобы высвободить нос. Нe получилось. Тогда отцепили трактор от волокуши, привязали к нему трос и попытались поставить пароход на должное место с помощью трактора. Не получилось тоже - трос лопнул...

В конце-концов все-таки причалили. Началась погрузка мешков и другой клади. Мы разместились по каютам и заснули, ожидая, что среди сна нам возвестят часов в семь утра Оксино.

Не получилось и это. В половине десятого мы проснулись безо всякой побудки. Тишина. Покой. Стоим неподвижно на месте. Выходим в кают-компанию.

- Где стоим?

- Какая пристань?

- Неужели уже доплыли?

Глянули в окно и обомлели,

- Товарищи, да ведь мы не отходили от Виски!

Мы действительно стояли у знакомых берегов. За окнами сияло yтpo, голубело небо, улыбалась Печора - словом, мы стояли там же, где были ночью.

Никто как-то не смог толком объяснить нам, почему так вышло. Говорили будто не успели кончить погрузку, будто у капитана были в Виске какие-то свои дела, будто кого-то ждали... Словом, мы прекрасно выспались на пароходе и теперь пойдем по реке утром, сможем поглядеть на новые для нас берега, заранее спокойно подготовиться к высадке в Оксине. Короче говоря, все сложилось для нас очень благополучно.

Сейчас все мы сидим на носу парохода. Перед нами за большими зеркальными стеклами веселая ветреная Печора в белых барашках некрупных волн, крутой берег с одной стороны, кудрявый отлогий с другой. Между берегами стаи чаек, мелькающих в воздухе с быстротой белых молний.

Оксино должно быть в два часа дня.

14 июля 1956 вечером.

Оксино.

Оксиио - очень большая деревня, в недавнем прошлом - районный центр. Стоит она на большой песчаной отмели; напротив нее - высокий мохнатый берег, заросший лесом. Напоминает расположение Ставрополя против Жигулей.

Так как в деревне не нашлось достаточно большой избы, чтобы вмесить нас всех вместе, то мы расположились в двух рядом стоящих, огляделись и начали разведку.

Тут есть общежитие инвалидов (по местному наименованию – «Дед-дом»), есть и множество другого населения разных возрастов. Но на всем - печать Райцентра. Это значит, что люди тут уже тронуты городской культурой, совсем не такие, как были в Великой Виске. На сближение идут несразу; той непосредственности, к которой мы привыкли в других местах Печоры, в них нет. Заставить их распеться - не так просто. Кроме того, тут тоже имеется междоусобные брани, и Нюра Попова не желает петь с Нюрой Безумовой, а Потаповна с Макаровной. Но поскольку наш магнитофон обычно примиряет все враждующие партии, мы надеемся вечером все-таки сделать некоторое количество записей.

15 июля 1956.

Оксино.

Утром обследовали " Дед-дом". Познакомились со многими стариками и старухами. Они, конечно, нашего посещения не ждали и сразу не могли ничем нас порадовать, но просили прийти еще раз, когда они как-то осмыслят наше появление и постараются отреагировать на него соответственно. Однако мы уже сегодня начали у них первые записи. Там оказалась хорошая певица бабушка Карманова. Она спела нам четыре прекрасных старых песни – «Ты не пой, не пой, соловьюшка», «Шел мальчишка бережком», «Край кусточка, край было пенёчка» и «Да ты детинушка». Особенно хорошо прозвучала эта последняя песня - о волжских разбойниках:

Да ты детинушка, ах да парень сиротинушка,

Ой, распобедная твоя головушка...

Распобедная твоя, парень, головушка,

Ах без отца ли ты росла да все без матери...

А еще кто тебя ли, детинка, бравого воспоил-вскормил?

Ах, вспоил, вскормил да православный мир,

Да возмужала меня Волга-матушка...

Дальше шел известный сюжет о шлюпке с атаманом, есаулом и девицей, которая пророчит гибель своим товарищам и горе самой себе. Как этот сюжет привязался к такому нетрадиционному началу - не очень понятно, но подобные контаминации нас уже давно не удивляют. В данном случае, вероятно, сыграло роль упоминание о Волге.

... Холодно, ветряно и ясно. Дождя нет, но воздух более чем свежий. Ходим в ватниках. Здешнее население облечено в меховые шапки и меховые малицы. Печорский июль, как известно, не черноморский...

Днем были у разных исполнителей, принимали отдельные группы певцов и у себя дома. Помаленьку лед трогается. Сегодня у нас успех: записали первую в этой экспедиции былину –«Кострюка». Пела ее Е. Т. Суслова, старая певица, которая слыхала и выучила ее от покойного мужа-портного. Больше былин тут никто не знает. Портной тоже зналодного «Кострюка». А песни есть очень хорошие.

Поскольку Оксино - бывший Райцентр, то и здесь, как в Великой Виске, имеются деревянные тротуары. Но в Виске они подняты на метр от земли потому, что деревня стоит на болоте и такие свайные сооружения ей необходимы; здесь же доски лежат прямо на песке, в котором без них тоже можно было бы угрязнуть, как в болоте.

Чтобы охватить побольше деревень, нам приходится разделяться на группы. Сегодня представился случай отправить Ирью и Верью в B. В. Кopгузаловым на моторном боте за 22 километра отсюда в деревню Бедовую: туда шел бот Рыбкооптреста, который вез бочки с растительным маслом, ящики, кули и другие подкормки в местную торговую организацию. Бедовая стоит на маленьком островке; люди там заняты своими работами, заготовляют сено скоту, целое лето отрезаны от мира, так как пароходы в их «виску» не заходят: только по установившемуся зимнему тракту к ним можно проехать более или менее нормально. Поэтому каждый бот в ту сторону – счастливая оказия. Название свое деревня получила от того, что когда-то в ней «беда случилась»: какой-то старик убил соседку-старуху, рассчитывая на ее деньги; но денег оказалось всего несколько копеек. Неизвестно, что именно было сочтено за беду: смерть старухи или разочарование и явная невыгода всего этого дела для старика, но название за деревней закрепилось.

Бот отправился по ветряной Печоре, по пенистым волнам, с развеселой командой. Но к таким условиям нам не привыкать, - давно на них насмотрелись! Проводили бот, вернулись домой, а сами с Фл. Вас. после обеда отправляемся за семь километров отсюда пешком в деревню Голубковку, откуда происходит известная Маремьяна Романовна Голубкова.

17 июля 1958. Оксино.

Голубковка - небольшая деревня близ Оксина, очень старая, с ветхими домами когда-то, вероятно, богатыми. Большие, тяжелые, они стоят серыми массами по обе стороны единственной улицы, но производят впечатление совершенно заброшенных развалюг. Жители сразу же заговаривает с вами о Маремьяне, как о первой достопримечательности этих мест. Мы побывал у ее родных, записали от них несколько старых песен и ряд хороших частушек; но былин тут тоже не знает никто.

Путь в Голубковку лежит полями по берегу «шара». «Шары», «виски» и «курьи» и тут на каждом шагу. Это значит, что Печора огибает свои острова и справа, и слева, и ее протоки образуют самостоятельные водные пути, в которых чужому человеку очень трудно разобраться. Тропинку из Оксина в Голубковку пересекают два «ручья». Каждый день жители Оксина ходят в Голубковку; каждый день жители Голубковки ходят в Оксино. Каждый день - в течение столетий - и те, и другие возмущаются и негодуют на эти «ручьи», которые широки, топки и которых никак пешему человеку благополучно не перейти. Но никому в течение столетий не пришло в голову ни разу принести сюда две (хотя бы только две! ) доски и устроить какое-нибудь подобие сухой переправы. Нет, - они будут перебираться по жердочкам с шестами в руках, поминутно оступаясь и проваливаясь в жидкую грязь, будут потом кашлять, хрипеть от простуды и промоченных ног, будут проклинать судьбу, которая неведомо для чего напрудила тут этих ручьев. Но устроитЬ мостик или что-либо подобное, даже самое первобытное, - до этого никто не додумывается.

Мы одолели эти 14 километров в Голубковку и обратно пешим ходом, вернулись домой к ночи, а сегодня собираемся в деревню Пылемец на моторном боте, который отвез наших девушек в Бедовую, оставил их там дня на три и вернулся. И отстоит-то этот Пылемец отсюда всего на 13 километров. Но команда пьяна настолько, что ехать не может. Правда, на Печоре в этих местах на мель не сядешь, это вам не Цыльма, но все-таки всегда лучше, если по любой дороге, особенно водной, вас везет не пьяный, а трезвый. Так что нам сегодня в Пылемец, пожалуй, попасть не удастся.

Прошел весь день. Тихо сидим дома. На Печоре шторм, она вся в белой пене. Команда погрузила кладь для Пылемца и ушла с бота обедать. Занимается она этим уже три часа. Мы просидели на пустой пристани до половины восьмого вечера и вернулись домой, в такую погоду на ночь глядя да еще с пьяными матросами ехать нельзя.

Ох, где-то наши младшие! Мы очень беспокоимся о них. Печора сегодня такая бешеная!

18 июля 1956.

Оксино.

Тревога наша была не напрасна, вчера поздно к ночи в избу, где живем мы с Ирьеи и Верьей, внезапно явились наши странницы – мокрые, грязные, едва волочащие ноги. Они прошли тридцать километров пешком так как никто не рискнул перевести их в лодке через Печору к пароходу, на котором они могли бы вернуться домой, последние семь километров они шли под ливнем и в конце-концов на знаменитом переходе через «ручей» Ира повредила ногу, так что сегодня даже пришлось вызывать врача из местной больницы. К счастью, ничего серьезного не оказалось, но дня два ей все-таки придется пролежать, не вставая.

19 июля 1956. Оксино.

Сегодня делаем тут последние записи и завтра утром на пароходе выходим в Нарьян-Map. Печора поутихла; ветра нет, денек серый, но приятный. Правда, до жары далеко, и самое глупое, что на сегодняшний день имеется во всем Ненецком национальном округе, это, несомненно, пять наших купальных костюмов, которые тихо хихикают на дне наших рюкзаков...

«Ростков нового» в окрестностях - никаких, как и былин, Одни огромные, замшелые, догнивающие пни старого. Нас это не удивляет: фольклор не может создаваться cpaзy же за той новизной, которая входит в социальное сознание, в экономику, в быт населения. Всё этo культурные люди понимают. И все-таки наш Сектор опять будет горевать и сокрушаться... А уж мы ли не ищем!

20 июля 1956.

Река Печора, пароход " Жданов".

На нашего старого знакомого, «Андрея Жданова», мы попали сегодня утром. Ждали его в Оксине часов в семь утра, чтобы отбыть в половине восьмого, пришел он, конечно, не в семь, а в девять, а ушел в двенадцатом часу. Так ужполагается и иначе быть не может. Тем не менее, мы все-таки на нем плывем и даже очень хорошо. На месте будем вместо 11-ти часов по расписанию часа в три дня. Так тоже полагается и иначе тоже не бывает.

Плывем в Нарьян-Мар. Направо и налево по берегам - тундра. С одного бока Большеземельская, с другого - Малоземельская, но нам это все едино, потому что существенной разницы между ними - тем более, с парохода – незаметно.

Летают дикие утки, спускаются к самой воде с берегов дикие кусты. Пустынно, ветрено… Край непуганых птиц, край неуёмных фольклористов!

Нам надо прибыть в Нарьян-Мар и там разделиться на партии: младшие будут обследовать пригородные селения, а мы с Ф. В. Соколовым поедем поблизости в Тельвиску и в Пустозерск. Затем отправим Иру и Веру домой - им надо по академическим делам быть в начале августа дома - а сами втроем с В. В. Коргузаловым пустимся к берегу моря, в устье Печоры, в эту самую диковинную Губу, чтобы обследовать тамошние селения и становища. Попутно постараемся выяснить, за что судьба дала этой части почтенного Северного Ледовитого океана столько неблагородное наименование.

20 июля 1956, вечером.

Город Нарьян-Мар.

Мы в Нарьян-Маре. В гостинице.

Гостиница эта называется не «Бристолъ», не «Метрополь», не «Астория»: она называется «УПА». Мы удивились было такому наименованию, но нам сразу разъяснили: УПА - это управление полярной авиации. Тут, у крошечного домика на краю Нарьян-Мара, в тундре, останавливаются во время перелетов самолеты, направляющиеся на Чукотку, в бухту Тикси и другие такие же завлекательные для воображения места. Тут не до игрушек и не до «Бристолей». Тут все очень всерьез.

Под окнами у нас - равнина с кустиками можжевельника, а над ней - незаходящее в это время года северное солнце. Кругом свежие срубы, смоляные бревна и стружки под ногами, в воздухе аромат можжевельника, смолы и морошки. Город растет в эту сторону, в тундру.

Пока что город этот не очень велик. Хотя Маремьяна Романовна Голубкова и пела, что «посреди тундры город вымахал», однако, до крупного города Нарьян-Мару еще махать и махать… Дома тут полугородские, полупоселковые, все деревянные; под ногами песок, который в неимоверных количествах привезли сюда, чтобы засыпать вековую болотистую тундровую почву; над песком - деревянные мостки, заменяющие тротуары. Есть хороший Универмаг, очень неважные продовольственные лавчонки и большой книжный магазин. Это еще не город, но, несомненно, скоро будет городом. Улицы называются Ненецкая, Полярная, Северная, Тундровая и т. п., с местным колоритом; это своеобразно и красиво.

Есть тут и многое другое, типичное для такого далекого севера: масса судов с углем у пристани, большие краны, перегружающие грузы с берега на суда и обратно, множество всевозможных катеров и лодок, буксиров речного и морского вида, толпящихся в районе пристаней. Здесь кончается речное судоходство на Печоре и транспорт переходит на морские рельсы. Сюда через Баренцево море приходят иностранные суда за лесом и углем, а также пароходы, курсирующие между устьем Печоры и Архангельском. Вверх по Печоре они не поднимаются.

Какая разница с пристанью Тельвиска в 1929 году!

В городе – большое хорошее здание почты, солидный дом, где помещаются управляющие организации. Есть Дом культуры, при нем маленький музей, посвященный быту и культуре ненцев. А на базаре в специальном ларьке, как когда-то в Архангельске, продаются пушистые меховые оленьи туфли, отделанные пестрым сукном. В целом колорит Нарьян-Мара, конечно, очень своеобразен, а огромная река Печора, тундра и незаходящее солнце придают городу совершенно особый характер.

Местные школьницы-подростки сложили о Нарьян-Маре песню, которую знают теперь многие ребятишки, распевающие ее хором:

У большой реки Печоры

Стоит город небольшой,

А зовется – «Красный город»,

Город тундры вековой.

Припев: Нарьян-Мар, Нарьян-Мар,
Хоть и мал, хоть и мал,
Он всего дороже стал!

В Нарьян-Маре мы родились,

В Нарьян-Маре мы росли,

В Нарьян-Маре мы учились

И друзей приобрели.

(Припев)

Вот окончим десять классов

И поедем кто куда,

Но родного Нарьян-Мара

Не забудем никогда.

(Припев)

Став рабочим иль ученым,

Мы вернемся в Нарьян-Мар:

«Здравствуй, здравствуй, милый город!

Остаемся навсегда! »

(Припев)

И пойдут затем недели,

А за ними месяца.

Будем жить мы в Нарьян-Маре,

Беспокойные сердца,

(Припев)

Песенка немудреная, но как дорого это желание выразить свою любовь к родным местам, вернуться к ним, жить для них. Сейчас все эти новые песни только зарождаются. Но дальше из них может многое вырасти.

Опытные здешние люди посоветовали нам несколько изменить маршрут и не откладывать поездку к морю: в этом году море очень неспокойно и, может быть, позднее уже не удастся попасть туда, куда мы рассчитывали. Поэтому лучше проехать в устье сейчас, пользуясь временной благоприятной погодой, а Тельвиску и Пустозерск отложить на более позднее время: они стоят близко от Нарьян-Мара, путь к ним прост и попасть туда можно в любую погоду - по «виске» на колхозном транспорте. Мы согласились с этими доводами Райисполкома и перестроили свои планы. Таким образом завтра мы с Ф. В. Соколовым выходим на почтовом моторном ботике в самую северную точку Печоры - становище Носовую - с тем, чтобы поискать там былинщиков (говорят, в Носовой сейчас множество рыбаков из разных мест Печоры, могут быть и знающие старики), а на обратном пути поработать в самых северных селениях Печоры - Осколкове и Андеге. Наших младших оставляем работать в деревнях вокруг Нарьян-Мара.

22 июля 1956.

Река Печора. Мель у становища Kopжи.

Сам по себе этот адрес уже говорит о многом. Многое действительно и произошло.

Началось все с того, что вчера около трех часов дня, сопровождаемые нашими младшими товарищами-провожатыми, мы погрузились на «Связь № 419» - почтовый моторный бот, следовавший в Носовую. Младшие стояли на берегу и ревели: всем хотелось ехать на север! Особенно горевала Ира: ей казалось, что именно там-то под каждым пнем и сидят седобородые старцы и распевают бесперечь былины с утра до вечера. Но всем ехать в одно место было нерационально: во-первых, надо было разделиться, чтобы обследовать побольше деревень, а во-вторых, мы не могли рисковать всем составом экспедиции в этом неизвестном путешествии. Мы поехали, а младшие остались. При отплытии нам было сказано, что в Носовую мы прибудем не через шесть часов, как нам обещали на почте, когда мы уговаривались с местным почтовым начальством о поездке, а часов через десять.

Что ж, торговаться не приходилось. Сели. Поплыли.

Бот - маленький, но довольно быстроходный - шел хорошо. Покачивало, но еще не слишком.

Около девяти часов вечера прошли Андег, затем Осколково. Попутно забегали в какие-то «шары», обходили какие-то «курьи», завозили почту в разные становища - словом, без конца блуждали по тому водному лабиринту, который раскинут между островами в устье Печоры.

Флавий Васильевич почти все время проводил на палубе, вылезая на каждой пристани. Я же любовалась берегами из капитанской каюты, куда меня очень любезно поместили на все время путешествия: капитан все равно был непрерывно наверху.

Часа в два ночи я проснулась от тишины. Выхожу на палубу. Справа - водная гладь, слева - край тундры: темные кусты, развешенные сети и багровый диск солнца в полуметре от горизонта. Ни души. Только у борта – паренек-юнга.

- Саша, где мы стоим?

- Дак што! Зеленое!

От становища Зеленое до Носовой, соображаю я, только выйти в море и пройти несколько километров. Значит, скоро доберемся до места. Можно возвращаться в каюту и спать дальше.

Но около четырех часов ко мне стучит мой спутник.

- Ситуация сложная! С моря такой туман, что дальше идти нельзя. Стоим на якоре посреди моря.

Действительно. Oт Зеленого мы отошли, но теперь торчим без движения посреди морского простора и только препогано качаемся изстороны в сторону. Волны огромные, идущие с океана, от которого Баренцево море, в сущности, не отгорожено никаким забором.

- Стало быть, стоим посреди Болванской Губы?

- Вот именно. И крепко!

Трудно было ожидать, чтобы в Губе такого наименования что либо могло произойти толково и благополучно. Оно, конечно, и не произошло. Губа вполне оправдала в наших глазах свое имя. Так глупо получилось, что дальше некуда. Туман полз с моря густой, как сметана. Идти дальше действительно оказалось совершенно немыслимо.

Прождали еще час, когда бывает разгар утреннего прилива, но и это ничему не помогло.

- Придется поворачивать, - вздохнув, сказал капитан.

- Что ж! Поворачивайте, - поневоле согласились мы. А что нам еще оставалось делать?

И мы повернули назад. Повернули, пройдя от Ленинграда три тысячи километров и не дойдя всего семи верст до Носовой, где, может быть, находились и былины, и былинщики, и вообще все, самое для нас нужное! (Только потом узнали мы, что все случилось к лучшему: если бы мы дошли в ту ночь до Носовой, мы застряли бы там из-за погоды дней на десять, а былин там все равно не оказалось: на тонях сидела одна молодежь).

Неподалеку от Зеленого на берегу имеется Метеорологическая станция. Привернули к ней для получения информации о дальнейшем ходе воздушных и морских процессов.

- Принесло же вас, голубчиков! - любезно отвечали нам, - возвращай скорее, откуда пришли. С моря идет шторм в восемь баллов. Уносите ноги, укрывайтесь, где сможете, покуда целы. Ведь надо же вам было! Ни раньше, ни позже!

И вот снова запрыгал наш ботишка по Печорским шарам, курьям и вискам. Бог знает, куда мы только не заворачивали с разными делами. Наконец, заехав в очередной «шар» и сдав очередную пассажирку на островок посреди Печоры в становище Коржи, мы повернули носом на юг и помчались по «шару» обратно, торопясь в Осколково (Где мы могли бы слезть уже почти сутки тому назад! ).

Не тут-то было. Могучее веянье Болванской Губы продолжало преследовать нас. Весело позавтракав, команда встала к рулю, разогнала бот со всех сил и... не замедлила со всего размаху посадить нас на мель в двух шагах от того места, где мы, свободные и беззаботные, летели полчаса тому назад, подходя к Коржам.

И вот теперь сидим. Сидим прочно, основательно. Прошло уже около двух часов. Не исключена возможность, что мы просидим тут и двое суток, если сами не ухитримся слезть с мели, потому что в этот пустынный «шар» другой транспорт заходит редко, а телефонов по берегам взять неоткуда - пустая тундра! - и сообщить о себе мы никому не можем. Тундра тут без селений, без становищ, без людей...

Команда, несколько протрезвев от страха, предпринимает самые разнообразные меры, чтобы вернуть наш бот опять на фарватер. За посадку на мель бота, да еще почтового, попадет им от начальства здорово. Поэтому они додумались до того, что сейчас повезли на берег якорь, там закрепят его и затем начнут на цепи к нему подтягиваться. К сожалению, это не Великая Виска и тут нет трактора, который вывел бы нас на чистую воду.

По-прежнему справа от нас - тундра Большеземельская, слева - Малоземельская. Обе низкие, с зелеными берегами, которые без отмелей, прямо травой, спускаются в воду. Посреди этих угодий сидит на нашем боте будущий хозяин здешних мест, прелестный трехлетний черноглазый ненчик Валя, который едет с матерью из родного чума по делам в Нарьян-Мар. Неизвестно, когда-то он попадет туда!

Несколько подальше от берега в тундре Большеземельской лежит снег и над ней стоят снеговые тучи. Для 22 июля нам этакое непривычно. На берегах же тундры Малоземельской висят рыбачьи сети, стоят у прибрежных кустов лодки. Очень далеко от берега вырисовываются контуры каких-то одиноких избушек, очевидно - необитаемых. Оттуда нам не помогут. Кругом - огромные пустые просторы низких берегов, бесконечных пересекающихся и переплетающихся проливов и веянье океанских ветров, которые стихийно и полновластно носятся над этими первозданными необжитыми пространствами.

... Время идет. Мы сидим на нашем боте уже 27 часов. В общем-то жаловаться нечего: я довольна уже тем, что мы отошли от океана и нет качки, а мой спутник вообще впервые знакомится с таким крайним севером и очень им восхищен. Он вылезает на всех пристанях, гуляет по палубе, съезжает на берег в лодке, ест с рыбаками сырую рыбу и получает немало других чисто экспедиционных, неповторимых радостей. Но все-таки - неужели нам и сегодня придется ночевать на нашем боте вдали от Осколкова, куда мы теперь стремимся?..

Рассказывают про недавний здешний случай, когда однажды вот так же разогнали уже не бот, а целый пароход, и он со всего маху весь целиком вылетел на берег, так что пассажиры могли гулять вокруг него по суше, как вокруг некоего диковинного монумента. Удивляться такому случаю не приходится: здесь берега совершенно вровень с водой и выскочить на них пароходу - особенно после веселого завтрака команды - ничего не стоит.

…Увы! Наш якорь до берега не довезли: не хватило веревки. Ну, кто-то и когда-то вывезет нас отсюда! Одна радость, что мы не взяли с собой наших младших: сидеть тут впятером было бы еще в пять раз глупее.

Говорят, что Никандры Тарборейского в Носовой нет и не было. Надо будет все-таки проехать в его родимое село Лабожское. Может быть, он все же там.

23 июля 1956.

Осколково.

Совместными усилиями всех членов судовой команды при помощи шестов, якорей, лодок, воплей пассажиров и отчаянной ругани капитана вчера к вечеру наш бот своротили-таки с места и мы вскоре домчались до деревни Осколково.

Стоит оно не на общеизвестной «большой» Печоре, а на какой-то «малой», которая, по уверениям местных старух, огибает «агромадный» остров и затем течет в противоположном направлении от большой основной реки. Кое как переправились с бота на крутой глинистый берег и устроились на житье в одном из прибрежных домов; через полтора часа после прибытия уже вели в клубе запись прекрасных местных частушек, а изумленные и обрадованные аборигены затаив дыхание, следили за нашей работой. Фольклористов тут на веку не бывало.

Правда, веку этого у Осколкова вообще немного: деревня это новая, созданная всего лет двадцать тому назад. Имя свое Осколково получило оттого, что первыми жителями тут были раскулаченные («осколки»), высланные сюда из разных мест с Печоры. Так, по крайней мере, объясняют местные колхозники. Но если дома тут новы, то предрассудки и песни, как водится, достаточно стары: здесь живут те же ниже-печорцы, с которыми мы имели дело до сих пор. Много усть-цилёмов, жителей Климовки, есть приезжие из других районов Северного края. Одни словом – «осколки».

Весть о нашем приезде мгновенно облетела всю деревню - и во всех избах запели, готовясь к вечерней записи. Вчера же мы были в клубе, где плясала и пела молодежь, которая по случаю воскресенья находилась дома, а сегодня уехала обратно на становища. Сегодня встретимся с пожилым населением, которое отправке на становища не подлежит.

Осколково - деревня небольшая. Жители промышляют ловлей рыбы. Сдают государству и молоко, так как здесь много молочного скота. Все пожни и становища находятся на ближайших островах, и сообщение с ними возможно только водным путем по «шарам» и «вискам» Дома стоят по обеим сторонам широкой песчаной улицы. За чертой деревни и за спинами домов сразу начинается первобытная тундра с миллиардами комаров и низкими ольховыми зарослями. Берез и елей тут нет, никакой лес не растет. Горизонты низкие, равнинные, бескрайные. Куда ни глянь - поблескивают узкие синие ленты водяных путей, сияющих под солнцем в ярко-зеленой траве. Надо всем этим - огромное высокое небо... Своеобразный край!

А люди тут, как и везде на Севере, хорошие. Приветливые и добрые. Проживем тут, наверное, дней пять.

25 июля 1956.

Осколково.

23-го записывали бабушек, сегодня будем записывать дедушек. А вчерашний день прошел необычно.

За семь километров от Осколкова есть становище Чугай. Там сидят осколковские рыбаки и тянут из Печоры семгу, нельму, сигов и прочую рыбу, которая обильными толпами гуляет по здешним водяным просторам и, зазевавшись, попадает в сети. К этим рыбакам мы и ездили.

Путешествие вышло чудесным. Сначала на местной «дорке» (так почему-то называют здесь моторные лодки) скользили под ясным небом по зеркально тихой Печоре. Потом пришли на место, записывали частушки от девушек, работающих на становище; затем выходили в море с рыбаками к сетям, добыли между прочими рыбами большую семгу и, вернувшись на берег, общими силами сварили уху, немыслимую в Ленинграде.

Обед с рыбаками в их землянке вышел очень уютным. За окном, приходившимся на уровне земли, колыхались под ветерком залитые солнцем ромашки; Печора плескалась у самого домика. На солнечных волнах качались белые чайки, у воды сохли на легком ветерке развешенные сети. Кругом - тишина, простор, теплый голубой воздух - и узкая зеленая полоска низких берегов очередного острова где-то очень далеко за синей гладью Печоры.

После обеда продолжали запись. Магнитофон былпоставлен у самой воды, где работали девушки, и вместе с их голосами на ленте остался плеск печорских волн.

Все было очень своеобразно и колоритно, включая густой гул комариных стай, кружившихся над нами непрерывно.

Обратно не стали ждать «дорки» - пошли по берегу в Осколково пешком.

Узкая тропинка бежала, извиваясь, по низкой тундре. Мы пробирались по ней, как в джунглях: травы и цветы стояли выше наших голов. Вероятно, от обилия воды всё это тут совершенно необычайной высоты. Кусты самых разнообразных зеленых оттенков разбегались зарослями вправо и влево, сплетались над тропинкой, пахли свежестью, зеленью, и запах их мешался с медовым ароматом массы цветов; высокий тмин, лиловый мышиный горошек, ромашки, медуницы, скабиозы - всё это запахом, дыханием свежести окружало нас со всех сторон. Большие пространства были словно залиты массами крупных темноголубых незабудок.

Сквозь кусты и заросли трав справа и слева все время мелькала вода: маленькие виски и озера - полноводные, вздувшиеся от обилия воды, блестели, голубели и зеленели со всех сторон, причем уровень воды в них часто казался выше уровня тропинки и было странно - почему эта вода не выливается из своих травяных берегов.

Последние два километра шли по самому берегу Печоры, по отмели, очень напоминающей морскую. Было время отлива. Печора тихо катила к берегу небольшие волны и рассыпала у наших ног ажурную пену. Слева лежали огромные глыбы размытого песчаного берега с кусками, обвалившимися еще во время весеннего половодья. Каждый год Печора уносит метра по два берега, и многие деревни постепенно передвигаются вглубь, подальше от воды, в тундру. В одном месте к самому берегу подходит кладбище и из берегового обрыва торчат гробы, которые, вероятно, на будущий год будут унесены весенним разливом. А разливы тут невероятные: тундровые берега так низки, что весной река затопляет их полностью. В частности, через Осколково нередко с грохотом несутся весенние льдины, сметая и расшатывая постройки в это время по улицам передвигаются на лодках. Очень странно видеть издали, как идущие по Печоре редкие баржи и буксиры вдруг сворачивают в сторону, в невидимый издали «шар», проходящий среди травяных берегов какого-нибудь острова, и тащутся дальше как бы по траве. По крайней мере, если не знать, что там – «шар», можно в первый момент невольно остолбенеть, глядя на буксир, шествующий в зарослях трав по твердой земле.

Завтра думаем двинуться отсюда дальше, в Андег. Ждем бота.

21 июля 1956.

Осколково.

Наш катер «Связь № 419» должен был прибыть вчера к вечеру, пройти ночью к устью, утром вернуться и взять нас с собою, чтобы доставить в Андег. Вместо этого он прошел мимо Осколкова к устью ночью, в пять часов, и теперь неизвестно, где находится и когда придет за нами.

Работу в деревне мы закончили. Записали все, что было можно. Материалу много, он хороший, но… былин нет и здесь! Один только П. Н. Поздеев, приятный, умного вида усть-цылем, смог нам «рассказать» (т. е. передать речитативом, былинным стихом без напева) былину об Илье и Соколике. Больше и он ничего не знает.

Поскольку люди тут занимаются молочным хозяйством и добыча сена - дело очень существенное и важное, в местных частушках эта тема отражена старательно и подробно. Частушки эти - творчество агитбригады, которая сюда приезжала как-то недавно и замутила местный фольклор своими произведениями вроде следующих:

Сено косит - ох! - толково

Павла Павловна Валькова.

И у Заболоцкой Насти

Идет дело без напасти.

Не таюсь, скажу два слова:

Замкова и Воронцова

Двое трудятся старух

На покосе во весь дух.

У бригады Хабаровой

Обстоят дела толково

По силосованию

И по стогованию.

Хорошо косьбу ведет

Иванов машиновод.

Леониду Палычу

Сказать спасибо я хочу.

Тетка Маслова такая

Ох, старуха боевая.

На седьмой десяток баба,

А работает, что надо.

Кое-ктo, признаюсь тут,

На воскресник не идут:

Заблудившися немножко,

Бегут в тундру по морошку...

Бездарность и безвкусица - редкостные! А настоящие народные молодежные частушки с мелодичными напевами, словесной звукописью и тонкими художественными образами тут по-северному лиричны, непосредственны и милы:

Снегу белому на улице

Зимой не таивать.

Лучше мне тебя не видеть,

Сердце не расстраивать.

Почему бы ягодиночке

Сегодня не придти?

Только на гору, да под гору,

Да речку перейти.

Подхожу я к синю морю

И кричу – «тону, тону! »

Сине море отвечает:

- А любовь твоя кому?

Ягодиночка большой

Не любит меня, маленьку.

Погоди, мой дорогой,

Залезу на завалинку!

Из бытовых черт, поразивших нас в Осколкове, можно отметить огромные семьи с очень большим количеством детей. У нашей хозяйки Матрены за сорок лет ее жизни было 18 сыновей и дочерей. Выжили только шестеро, да и то последний - слабоумный. Вообще ребят тут очень любят, называют ласково «молёный мой» (т. е. вымоленый у бога».

Сегодня сюда приехала из Архангельска какая-то бригада «арцыстов», как говорят местные жители. В клубе вечером будет представление.

А мы сидим невылазно в береговой избе и смотрим вдаль на Печору:

- Где «Связь»?!

28 июля 1956.

Дер. Андег.

Всякому ожиданию в конце концов бывает предел. 26-го к вечеру вдали замаячил серый силуэт нашего бота, а в половине девятого мы быстрым ходом уже шли на нем вверх по Печоре к Андегу.

Прибыли туда через два часа, когда вся деревня спала под сумрачным небом и порывами холодного печорского ночного ветра. Постучались в дом местного старожила А. Г. Голубкова, рекомендованный нам еще в Осколкове, и были просто и сердечно приняты милыми хозяевами. Дом зажиточный, семья небольшая, так что мы никого не стеснили.

Как Осколково, так и Андег – колхозы-миллионеры. Первый называется «Чапаевец», второй – «Север».

Здесь промышляют рыбой и охотой. Семга, щуки, сиги, горностаи, росомахи, песцы, лисицы, зайцы - вот добыча местных колхозников. Рыба ловится на становищах и по «шарам», пушнина - в охотничьих угодьях по тундре и по берегам тех же «шаров». Особенно много песцов. Один охотник может набить их порою за зиму до двух сотен. Семги, случается, в одну тоню выгребают до тысячи штук. Как тут не быть миллионерами!

Недавно здесь начали культивировать ондатру, которая расплодилась с невероятной быстротой: привезенные на развод 300 штук вскоре стали давать по 500 голов на промышленника. Что касается рыбного лова, то он тут весь механизирован. Всюду бота-моторки, сети по последнему слову техники, новейшие способы хранения рыбы, и т. п.

У здешних рыбаков встречаются удивительно красивые, благообразные умные лица с правильными чертами, ласковыми и спокойными глазами; большие бороды, волосы обычно обстрижены под горшок. И волосы, и бороды часто слегка кудрявятся и в них отдельные серебряные нити. К этому облику прибавляется спокойная, неторопливая, рассудительная речь, хорошая улыбка, достоинство во всех манерах. Встает чудесный тип древнего русского человека, прямыми потомками которого и являются здешние старики.

Но в целом вокруг - дикость и некультурность на каждом шагу. Бытие связывается с моторными катерами, радио, кино (которое тут «прокатывают» время от времени, раза два в год), а в сознании - дремучая чаща. Старшее поколение сплошь неграмотно. О мире за пределами местных островов и водных лабиринтов представление имеют весьма слабое. Спрашивают, сколько коров держат хозяйки в Ленинграде, много ли добываем семги и удивляются, что есть на свете места, где хозяйство ведется иначе, чем в Андеге или Осколкове. Магнитофон встречают восторженными изумленными возгласами, а перед фотографическим аппаратом замирают, как перед чудом. В одной избе ребята съели большой кусок глиняной печи и тушилку углей... Старая бабка полтора месяца носила в ухе живого таракана, который невзначай залез туда ночью, и никто полтора месяца не мог его оттуда выманить, пока он сам не рассудил за благо выползти... Страшное дело!

Имена у молодежи и детей по большей части городские. Молоденьких дочерей нашего хозяина зовут Кирой и Еленой. У бабушки Настасьи внучка - Маргарита (которая ненавидит свое имя и очень сожалеет, что ее не назвали Федосьей или Ульяной). Но старухи называются своеобразно. Так, например, одну из наших певиц зовут Митродорой; соседки переделали ее в Метлодору и называют так совершенно серьезно, без малейшего чувства юмора...

Песни тут полностью повторяют репертуар Великой Виски и Оксина, но имеют некоторые совпадения и с Усть-Цыльмой. Былины исчезли совершенно, не в пример усть-цылемскому району, где мы в прошлом году записали 27 текстов. Правда, 12 из них были только фрагментами, но как мы были бы счастливы, если бы и в этом году мы нашли хотя бы такие фрагменты! Тут, в Андеге, мы раздобыли два напева с жалкими кусочками текста, из которых даже не поймешь, о чем в этой былине говорится.

- Да про Добрыню чегой-то, - подумав, говорят исполнители.

- А вы не слыхали, не знаете - кто он был?

- А кто зна? Видать, герой какой-то, Михеич скавывал.

- Какой Михеич?!

- Да старик одни. Мы от его-то много старин слыхали.

- А где он? Где живет?!

- Да он уж годов сорок как помер!

Свою былинную неосведомленность местные жители объясняют тем, что настоящие былинщики давно вымерли и не у кого послушать былинное пение. Вообще стариков тут мало. И если в Андеге их еще можно насчитать человек пять, то в соседней Нарыге, где бывал в свое время 0нчуков, имеется одни единственный старец Иван Пегасьевич, который отроду никогда ничего не певал (хотя очевидно происходит по прямой линии от самого Пегаса и, казалось бы, должен бы иметь какое-то отношение к поэзии... ).

Такова грустная для фольклориста картина здешней устной эпической традиции. Зато художник пришел бы от Андега в восторг. Деревне, как говорят старожилы и легенды, около трехсот лет. В ней очень много старых домов, дворов и амбаров, бань и других хозяйственных построек очень своеобразной архитектуры. Со всех сторон вода: Печора, «шары», озерки. В ясные солнечные дни, которыми нас балует сейчас природа, весь пейзаж кругом представляет собой сочетание ярко-зеленого с блестящим темно-синим. Полоски песку видны только на берегах Печоры, а в других местах всюду трава непосредственно переходит в воду, а вода в траву. Можно представить себе, что тут делается весной, когда вся эта вода устремляется из низких берегов и мчит льдины. Толстые наклоненные бревна-волнорезы стоят в деревне на берегу у самых домов, защищая их от половодья.

Дома в Андеге разные, но маленьких и низких почти нет. Есть огромные трехэтажные - с внутренними лесенками, несколькими сенями, с переходами, как в старых теремах московской Руси. Снаружи старые дома не рыжие, а серо-зеленые от моха и сырости. Особенно отличаются эти нежилые строения: амбары, бани и т. п. В третьих (верхних) этажах - светелки («вышки»), где живут одинокие бабки и престарелые девицы. В светелках очень уютно, обстановка всюду хорошая: как в Осколкове, так и в Андеге - никелированные кровати с обязательным цветным шелковым бантом на спинке у изголовья, до трех самоваров в одной избе, висящие наклонно в простенках, часы-ходики и страшные «картины» (красавицы, лебеди) рыночного производства. Конечно, всюду на стенах рамки с фотографиями: дочь, учащаяся в Архангельске в техникуме; три военных, из которых один матрос, - центральный сидит на стуле с гармошкой в руках, два других стоят, выпучив глаза и положив по одной руке на плечи сидящему; покойная «крестная» в открытом гробу, окруженная скорбной родней, - и т. п. Все это, скомбинированное по-разному, заключается в одной рамке и висит на виду рядом с увеличенными фотографиями самих хозяев, изображающими их обычно в молодые годы.

У каждого дома лежат заготовленные впрок на зиму дрова, обязательно двух сортов: мелкие, корявые, черные - это ольшанник, притащенный из тундры; рядом - крупные, плотные, добротные и светлые чурбаны, расколотые на несколько солидных поленьев - это лес, заготовляемый на средней Печоре для сплава и экспорта и добываемый местными жителями (благодаря ловкости рук) во время половодья: плоты весной нередко разбиваются во время пути, отдельные бревна несутся к устью вместе со льдинами по воде и по низким берегам; тут - гляди в оба! Население ловит их, собирает, сушит, пилит и использует зимою, по своему усмотрению.

Работаем во всю.

Сегодня должна снова придти «Связь № 419» и увезти нас обратно в Нарьян-Мар. Когда это будет – неизвестно. На почте нам сказали:

- Ждите от девяти утра до одиннадцати вечера.

И вот мы сидим, как дурни, и ждем. Вероятно, она придет часа в три ночи. Это было бы вполне в характере местного транспорта в местных условиях.

30 июля 1956.

Нарьян-Мар. Гостиница УПА.

Вчера вечером прибыли опять на нашу милую базу УПА. От Андега шли два с половиной часа по веселой, раздольной, немного ветреной Печоре, озаренной вечерним солнцем. Bсe время сидели на палубе, на бочках из-под керосина, и любовались небом, рекой, берегами и великолепными фонтанами брызг, которые заливали нос навей «Связи». По пути встретили «Юшар», громадный пароход, величественно направлявшийся из Нарьян-Мара в Архангельск, и дружески приветствовали его. Тут принято вежливо обмениваться гудками, если встретишь транспортного собрата. «Юшар» шел медленно. В этом году на море очень сильные штормы, и парохода совершают рейсы из Архангельска на Печору и обратно иногда по восемь суток в один конец.

Прошли маленькую старую Кую, где тоже был Ончуков, но где в наши дни не пристают ни бота, ни пароходы (настолько она маломощна и пустынна), прошли живописные, с деревьями вокруг домов, Никитцы и около девяти часов вечера были дома.

Встреча с ожидавшими нас товарищами была очень теплой. За время нашего отсутствия они тоже позаписывали немало и в самом городе, и в деревушках вокруг него. Нашли даже одну бабушку, которая рассказала им три былины в виде сказок. Но настоящих былинщиков не обнаружили. По-видимому, придется ехать домой без былин.

Сегодня Ира и Вера должна уезжать. Мы проедем вместе с ними до Лабожского и попробуем поискать там Никандру Тарборейского. Потом вернемся сюда и, как предполагали, проведем работу в Тельвиске в Пустозереке.

Никандра Тарборейский представляется нам сейчас последней возможностью найти былины. Как сообщает в сборнике «Печорский фольклор» Н. П. Леонтьев, у старика Тарборейского (согласно фольклорной традиции) было три сына: Гаврила, Никандра и Константин. Гаврила умер, Константин ушел куда-то «в Россию», а Никандра, должен быть где-то поблизости. Но где?!!!

Вот мы и поедем его искать. Надо проверить, действительно ли все эти братья существовали на свете, или их вообще всех Леонтьев выдумал...

31 июля 1956.

Река Печора, пароход «Сыктывкар».

Опять сидим на знакомом пароходе, плывем вверх, в Лабожское. Мы - единственные пассажиры в большом, пустынном 1-м классе. Плыть нам недолго: в половине восьмого утра (сейчас – шесть) будем на месте.

Пока сидим в салоне и приводим в порядок записи и сведения о бытовании материала, в частности - о песнях. Всего так много, что в эти записки не вместить. Можно только как интересную черту отметить, что в противоположность патриархальному усть-цылемскому району здесь молодежь знает много новых советских песен и не только переписывает их в тетради, но и поет в клубе и на улицах. Нарьян-Мар значительно сильнее находится под воздействием Архангельска и городской цивилизации, чем Средняя Печора.

31 июля 1956.

Дер. Лабожская.

Около девяти часов утра мы прибыли в Лабожское - и сразу были ошеломлены неожиданность. При первом же вопросе о Никандре оказалось, что Леонтьев его не выдумывал, а что этот Ннкандра действительно живет в Лабожском, и не только живет, но даже находится тут же на пристани, и не только находится на пристани, но и прибыл вместе с нами на том же пароходе и сидел всю дорогу за стенкой от нас в III-м классе. Но кто же мог это предполагать! Ведь в лицо мы его не знали, а нельзя же было oсведомляться у каждого встречного:

- Дяденька, не вы ли, грехом, Никандра Тарборейский?

Во всяком случае, мы с ним тут же на берегу познакомились и договорились, что вечером придем к нему в гости.

Вообще перед нами замаячили некоторые былинные перспективы. Еще по дороге, когда мы вчера проходили Великую Виску, на стоянке, пока пароход разгружался, видим - мчится по берегу великолепный дед с развевающейся по ветру бородой. Мчится классически - вытаращив глаза, подгибая коленки, живот вперед, ноги назад, как на всех иллюстрациях к русским бытовым сказкам. Дед влетел на пароход, когда уже убирали сходни. И едва он отдышался, как уже сидел по нашему приглашению в салоне и беседовал о былинах. Нам сразу показалось, что он должен что-то знать, и древний инстинкт зверолова и охотника, заложенный, вероятно, в каждом фольклористе, не обманул. Выяснилось, что дед (по имени Тимофей Семенович Ижемцев) и в самом деле кое-что знает и очень доволен нашим вниманием. Тут мы в восторге принесли из каюты магнитофон и расселись вокруг стола.

Салон 1-го класса занимает на «Сыктывкаре» весь нос. Он сплошь стеклянный, чтобы в его огромные окна можно было оглядывать все окрестности сразу. Дед сидел и пел в магнитофон, а окна вокруг были снаружи облеплены любопытными пассажирами, гулявшими по палубе, (точь в точь как зеркальные стекла «Наутилуса» у Жюль Верна разными подводными чудиками), с недоумением заглядывавшими во внутренность таинственного корабля. Но лица, глядевшие в наш салон, не в пример чудикам Жюль Верна были хоть и недоумевающие, но добрые. Население парохода явно не понимало, что происходит в салоне. А дед тем временем пел о том, как бежали «туры златорогие» и рассказывали:

Уж мы были, туры, да нонь во Шахове,

Уж мы были, туры, да нонь во Ляхове,

Уж мы видели, туры, да чудо чудное,

Уж мы видели, туры, да диво дивное:

На пятах-то двери да открывалися,

Да на крюках-то тут двери да остоялися,

А тут вышла девушка

В одной беленькой рубашке без пояса,

В одних беленьких чулочиках без чоботов.

Она видела над городом невзгодушку,

Она видела над Киевом великую:

Собирается собака злой Тугарин нонь…

Словом, дед пел былину о Василии Игнатьеве. До конца он ее не знал, но обещал еще кое-что вспомнить и спеть нам в Лабожском, куда он направлялся в гости к дочери.

Конечно, на берегу мы вцепились в него, чтобы он не исчез из нашего поля зрения. Я отправилась с ним «на вышку» (в светелку одного из домов), где жила его дочь, и поселилась там, чтобы быть поближе к старику. Спутники мои - за исключением Иры и Веры, которые уехали с «Сыктывкаром» дальше, домой, - устроились рядом в доме Н. И. Суслова, местного старожила.

Очень быстро выяснилось, что этот Суслов - тоже Никандра и тоже знает былины. Мы окончательно возрадовались: кажется, начинается наиболее интересный этап нашей экспедиции. Ирья и Верья, уезжая, выли от зависти.

Договорившись с этим вторым Никандрой, что мы придем сегодня слушать его после визита к Никандре Тарборейскому, мы все отправились по приглашению Авдотьи Тимофеевны к ней «на вышку» пить чай, и тут наслушались всяких любопытных вещей.

Прежде всего нам объяснили, отчего Лабожское так называется: место это топкое, болотистое, и первые обитатели его жили «под лабазами», т. е. под свайными постройками («лабаз» - постройка на высоких сваях). Потом нам рассказали о былинах. У старого Тарборейского действительно было три сына. Многие местные жители слышали, Как пел В. П. Тарборейский, но не только сами ничего «не поняли», т. е. не переняли, но очень сомневаются, чтобы и Никандра что-либо знал. И вообще после смерти последнего из лабожских могикан, старика Мамонта Михайловича, (какое превосходное имя для былинщика! Везет нам на мамонтов! ) былин в Лабожском что-то не слышно. После этого мы выяснили, что кругом все верят в порчу и в заговоры и очень уважают старух, которые владеют этими знаниями.

Рассказали нам также, откуда произошло название Болванской Губы. Никакие болваны, в нашем понимании этого слова, тут ни при чем, а дело в том что когда-то в незапамятную старину здесь, говорят, стояли какие-то деревянные «болваны», т. е. идолы, нерусских жителей тундры.

Потом с тематики местного значения разговор перешел на предметы более архаические и прямого отношения к Лабожскому не имеющие. Мы услыхали, что было где-то когда-то неведомое Черномонное море, и через него («кто знат, зачем! ») бежал куда-то тоже никому неизвестный Моисей, а за ним - тоже для неведомых надобностей - гнался какой-то царь Фараон. Но бог перехитрил Фараона, залил морем и превратил его людей в морских жывотных; и до сих пор в разных морях (ибо моря все сообщаются друг с другом) корабли иногда встречают на пути диковинные фигуры: полурыбы, полулюди появляются внезапно из воды, выскакивают до пояса, заламывают руки, вскрикивают – «Моисей! Фараон! » - и снова скрываются под водой. Кроме того, был город Самор и Гомор, который в конце концов «погряз» за грехи в черной пучине; он до сих пор так и стоит, и не может там жить ни одна даже самая «худяшша» лягушка.

Наслушавшись всего этого, мы поблагодарили хозяйку и пошли по деревне. Были между прочим на кладбище. На одной могиле у креста стоит банка с пряниками и леденцами, а на многих других имеются своеобразные замены древних резных крестиков, которые старообрядцы нередко вставляли в основной крест или заменявший его столбик; тут вместо врезанного, резного - накладные маленькие крестики, гладкие, без резьбы, прибитые гвоздями поверх большого.

1 августа 1956.

Лабожское.

Наши походы по исполнителям дали различные результаты. Хуже всех оказался Никандра Тарборейский. Ничего толком он от отца не перенял. Сидит на кровати, болтает ногами и, кажется, сам смущен собственным невежеством и бездарностью. У него густые, блестящие черные волосы на косой пробор, падающие на уши, и желтое скуластое лицо типичного ненца, без бороды и усов. От него мы смогли записать одну совершенно путаную былину и одну песню.

Никандр Иванович Суслов, напротив того, блистает памятью и эрудицией, спел он три очень стройных былины («Женитьба князя Владимира», «Добрыня и Алеша», «Илья и Сокольник») и несколько хороших старых песен. Тимофей Ижемцев ночью уехал обратно домой в Бедовую, сообщив нам все, что знал.

У нас уже семь хороших былин!

2 августа 1956.

Лабожское.

Лабожское немного выше по течению, чем Великая Виска. После того, как мы побывали в самых низовьях Печоры и знаем теперь реку на большом пространстве, разница между средним течением и нижним нами ощущается очень отчетливо. Граница проходит где-то здесь, неподалеку от лабожского - фактически тут еще какое-то продолжение усть-цылемского района. В низовьях была яркая зеленая низина тундры, другая погода, другое небо, другой характер течения Печоры. Как вспомнишь Осколково и Андег - так и заблестят в глазах веселая синяя вода, просторы, буйный ветер, бескрайные горизонты и водные переплеты «висок» и проливов. И разговоры, и интересы в обоих районах paзличные.

И фольклор неодинаковый. Здесь мы за эти дни записали много, можно было бы уезжать обратно в Нарьян-Мар, но нет парохода. Дело в том, что по существующему расписанию пароходы должны ходить через день, по четным числам; но тут 31 июля наскочило на 1-е августа, а так как руководящей элите непонятно, который из этих двух дней четный, то пароходы бездействуют и стоят где-то в верховьях. Спутники мои хандрят от безделья, но я напоминаю им, что лишний день скуки - недорогая плата за все то, что мы тут получили.

7 августа 1956.

Тельвиска.

Большой перерыв в записях, заполненный множеством впечатлений.

Пароход вывез нас из Лабожского только в ночь с 3-го на 4-ое. В начале третьего часа ночи, когда среди прохладной предрассветной тишины над огромными просторами тундры в ясном небе проглянул первый блестящий краешек солнца, из-за мыса показался белый корпус «Тургенева». Черев 20 минут мы уже сидели на палубе и плыли под розовым небом, по которому разливалась широкая заря. К 12-ти прибыли в Нарьян-Мар - опять на дружественную базу УПА. Тут надо было разузнать о путях в наш последний район работы - Тельвиску и Пустозерск.

Оказалось, что официальных дорог туда нет: ездят, когда кому придется и как придется, смотря по потребности: кто на своей лодке, кто с оказией, кто как. Но во всяком случае в Тельвиску можно каждый день попасть на колхозной лодке, которая приходит на базар, а до Пустозерска и того проще, рукой подать - всего 17 километров по сухой земле.

Мы немедленно отправились на базарную площадь и нашли ларек Тельиски, где колхозницы торговали молоком. Уговорились, что в четыре часа, когда они поедут домой, то заберут с собой и нас. Пути в Тельвиску отсюда всего пять километров, но сухим способом туда не добраться, т. к. по дороге - два больших пролива.

Ровно в четыре часа мы сидели на дне большого карбаса, на пустых молочных бидонах, и плыли на веслах в новые места. Берега кругом – те же низины, сплошь изрезанные водными каналами. В пять часов мы были на новой базе, в доме бабушки Агнии Николаевны Кожевиной.

Устроила нас бабушка очень хорошо - в двух больших пустых комнатах верхнего этажа. Живет она одна («старик на пожне»), и мы разместились с полным комфортом. Правда, тут совершенно нечего есть (как нас и предупреждали в Ленинграде! ), и мы буквально сидим на хлебе и на воде; кроме черного хлеба в лавке имеются только соленые серо-зеленые малосъедобные помидоры, так что мы все время голодны. Но это абсолютная ерунда. Если нет еды, то тут есть другое: тут есть былины!!!

Счастливы мы безмерно. Нашелся прекрасный старик Тимофей Степанович Кузьмин 68 лет. За эти дни мы записали от него десять (десять!!! ) былин, среди которых есть и Илья Муромец с Соловьем-разбойником, и тот же Илья с «нахвальщиком»-сыном, и Святoгop, и отважный Сухман. Спел нам Тимофей Степанович и про то, как поехал Добрыня искать себе невесту и в чистом поле наехал на женщину-богатыршу, которая спокойно схватила его «за честны кудри» и спустила «в мешок кожаный» и только потом, вытащив из мешка и разглядев, согласилась быть его женой. Далее услыхали, как «Добрыня на чудь поехал», чем не преминул воспользоваться бессовестный обманщик Алеша Попович; знал наш певец и чудесную былину про изящного богача Дюка, «переспорившего» роскошью не только киевского щеголя Чурилу Пленковича, но и самого князя Владимира. И былину про Садко, попавшего к морскому царю, и про буйного, бесшабашного гуляку Василия Буслаева... Словом, богатство было такое, какое и не снилось нам после нашего долгого безбылинья. Так не все ли равно после этого - обедать или не обедать!

Все это мы записываем вдвоем с Ф. В. Соколовым. В. В. Коргузалов поехал в Пустозерск к известной певице Е. В. Шайтановой, - там тоже ожидается немало интересного. Словом, работа идет полным ходом в шесть рук.

10 августа 1956.

Нарьян-Мар.

Положительно, звезда удачи и благополучия твердо укрепилась в нашем небе! Не успели приехать сюда, опять в наш милый номер в УПА, привезя с собой тринадцать былин от Кузьмина и одну от Е. В. Шайтановой (которая, кроме того напела В. В. Коргузалову десятки песен! ), как отыскался еще былинщик - Андрей Федорович Пономарев, старый солдат, живущий буквально в двух шагах от нашей гостиницы. Мы, как только узнали о нем, конечно, кинулись к нему со всех ног.

Старик живет в уютной чистенькой квартирке c родными, которые, как видно, очень любят и берегут его. С первого захода мы его не застали. Во второй раз он был дома. Наши взволнованные и радостные расспросы в первый момент его не очень растрогали, хотя он внимательно выслушал все наши рассказы о том, кто мы, зачем приехали и т. п.

- Почему же нам никто столько времени вас не называл, Андрей Федорович?! Ведь мы все время всех расспрашиваем, нет ли здесь кого-нибудь, кто былины поет, - разве вас не знают в Отделе культуры?

Старик хмурится.

- Как не знать! Знают. Да я-то их знать не хочу!

- Почему? Что они вам сделали?

- Изобидели! О прошлом годе концерт устроили. Ну, хором пели, да отдельно мужики и бабы пели, кто чего знал. Да девки плясали, хороводы водили... И меня позвали. Я много чего помню: я еще, бывало, с отцом покойником певал, да с приятелем его, Василием Петровичем Тарборейским папашей Никандровым. Ну, перед концертом-то, накануне, как начал я на пробу петь, они послушали и говорят: - «нет, дед, этак не пойдет, - больно долго да скушно. Ты чего-нибудь поскорее, покороче... без голосу, а просто так, словами перескажи. » Ну, мне, конечно, дело, обидно стало: как же это ст а рину да покороче, да без голосу? Разве ее простыми словами перескажешь? Ну, ругнулся я, и не пошел к ним, и ходить не хочу, и леший с ними!

Мы принялись утешать старика, вполне разделяя его негодование и обиду на местное «культпросветначальство», по недомыслию и безграмотности оскорбившее и певца, и фольклор. Старик скоро развеселился.

- Дак што... Конешно, спою! Неужто и вправду в книжке будет?

Эта мысль ему очень понравилась.

- А помнить-то я помню... как не помнить!

И дальше все пошло, как по маслу. Мы просидели у старого былинщика два утра - вчера и сегодня, записали шесть больших былин («Про Сокольника», «Добрыня и Змей», «Василий Касимирович», «Иван Горденович», «Святогор», «Про Луку Степановича») прекрасной сохранности, в очень хороших и цельных вариантах необычайной длины: так, например, «Ивана Горденовича» он пел целый час без двух минут (мы по часам следили). У нас руки немеют от этих записей, - нелегко записывать былинщика в течение часа без перерыва, без минуты отдыха! - но счастье наше покрывает все трудности. В этом году в общей сложности мы записали 37 былин. Из них 29 больших полных текстов, пять фрагментов с напевами и три былины-сказки. Это удается далеко не каждой из современных экспедиций. Такого мы сами не ожидали, особенно по началу.

Да... Так вот еще какой враг оказался у русского эпоса: малограмотные «культработники» на местах! Это враг страшный. И бороться с ним, конечно, очень трудно.

13 августа 1956.

Река Печора, пароход «Молоков».

Вот уже третьи сутки плывем домой, на юг (как-то непривычно слышать, что «на юг» – значит, в Ленинград! ). Отплыли из Нарьян-Мара 10-го вечером.

9-ое и 10-ое прошли в бурном общении с последними певцами, в частности - с А. Ф. Пономаревым. В благодарность за его искусство мы не могли удержаться и лично от себя купили ему на память в подарок рубашку. Дед был очень доволен и немедленно отправился с нею в баню. Он пел нам совершенно бескорыстно и никогда не вздумал бы просить чего-нибудь, но нам очень хотелось его порадовать. А вечером, распростившись с ним, мы отправились через весь город на пристань.

В гостинице мы жили совсем по-домашнему, и милые хозяева, супруги Ревины, расстались с нами более, чем дружески: дали с собой две банки только что сваренного морожковoго варенья (морожки тут - пропасть! ), дали кило конченых «зельдей» - местной рыбы, не имеющей ничего общего с известными всем «сельдями» - и все семейство, включая уборщицу Настасью Васильевну, отправилось нас провожать и тащило наши чемоданы. Ну, где еще, кроме как на севере, можно найти гостиницы, в которых постояльцам давали бы на дорогу банки с вареньем и добровольно, из чувства симпатии, несли бы на себе их багаж до самой пристани? Ну, как же не повторить еще раз:

- Чудесные люди - северяне!

«Молоков», один из «речников» (т. е. пароходов, курсирующих по Печоре от Нарьян-Мара вверх до Порт-Печоры и обратно) очень комфортабелен. Все каюты - одноместные, имеется баня с душем. Правда, кормят и тут неважно, но какое это имеет значение? Мы везем с собой 37 былин!

Живем каждый в своей каюте, бродим по палубе или сидим в маленьком салоне на носу и любуемся берегами. Вокруг за окном огромные просторы реки и неба с зелено-песчаной полоской разделяющего их горизонта; узкие огненные закаты над лесом с красными отсветами в воде; розовые утренние зори с переливами самых нежных акварельных красок по дремотной серебристой Печоре, еще не проснувшейся к утру. Мимо нас изредка проходят встречные пароходы (примерно по одной штуке через день), а сами мы иногда обгоняем буксиры с огромными баржами строевого леса, которые тащутся, пыхтя и дымя, вверх по реке к городу-новостройке «Порт-Печора». Растет новый север!

Вчера днем прошли Усть-Цыльму, вечером - Щелья-Юру. Знакомые места, на которые мы смотрим с массой приятных воспоминаний. Устье Цыльмы, устье Пижмы... На Пижме - Абрамовское, в Абрамовском - Еремей Чупров... Эх, послушать бы его еще хоть разок!

По всей реке - знакомые. Проходим пристань Барашки - с берега нам радостно машет шапкой наш прошлогодний хозяин, Алексей Дмитриевич Торопов, который приехал сюда ловить семгу и случайно увидел нас на падубе; прошли Усть-Цыльму – откуда-то снизу вылезает улыбающийся дед Чуркин, который собрался навестить сына и плывет в Щелья-Юру; выходим на палубу - и попадаем прямо в объятия тетки Овдотьи из деревни Степановской, и т. д. Все нас узнают, радуется встречам, расспрашивают о работе и - иногда даже несколько ревниво - о песнях, которые мы записали в других деревнях. В свою очередь и мы закидываем их вопросами об общих знакомых, передаем бесчисленные приветы из Ленинграда от Академии Наук и фольклористов, которые всех их знают по нашим рассказам. Радуемся их приветливым, добродушным лицам, узнаем новости о прошлогодних знакомых, о свадьбах, о новых «молёных», появившихся на свет за этот год... Время проходит незаметно.

После Тош-виски район действительно начинается заметно другой. Не только природа постепенно меняется - Печора становится более узкой, берега выше, лесистее, островов меньше, - но меняется и облик населения: к пароходу выходят женщины в ярких сарафанах и платках (красное, синее, зеленое, желтое, лиловое - все вместе! ), иначе повязаны головные платки, на ногах - пестрые вязаные чулки, каких мы совсем не видели в низовьях. Особенно ycиливается впечатление этой разницы, когда мы поднимаемся выше Усть-Цыльмы, так как тут живут уже ижемцы и коми с их самобытной и своеобразной культурой.

14-го будем в Порт-Печоре. А там еще несколько дней - и Ленинград. Это тоже неплохо. Особенно, когда возвращаешься с таким богатым сбором.

Тридцать семь былин!

Спасибо вам, дорогие деды! Спасибо, чудесная река, за все нелегкие радости этого путешествия!

У экспедиции 1956 года был приятный эпилог: через несколько месяцев после нашего возвращения мы получили из Нарьян-Мара письмо. Писал тов. А. Тунгусов, зав. отделом партийной жизни в местной газете «Нарьяна-вындер»:

«... Посылаем Вам несколько песен, принесенных в редакцию работником сберкассы в Нарьян-Маре Ниной Львовной Бобровой 1898 года рождения. Сама она из Грязовца. Здесь уже 11 лет. Она знает все мотивы указанных песен. Представляют ли они какую ценность? Что-то слышится в них знакомое... Просим сообщить, так как автора это тоже волнует.

Недавно мне привелось быть в Виске и Тельвиске, разговаривать с Кузьминым, Тороповым, Шальковой Н. С. и Барахматовой М. Я. - Вашими знакомыми. Все они тепло отзывается о Вас и Вашей экспедиции, показывали фотокарточки, сделанные и присланные Вашими товарищами.

Наталья Семеновна и Мария Яковлевна пропели мне ряд песен, которые вспомнили после Вашего уже отъезда, а потому и незаписанных Вами. Особенно красива, напевна, свадебная «Молодость ты, молодость»:

Молодость ты, молодость,

Пречестная молодость!

Чем же, чем же, молодость

При старости вспомянути?

Вспомяну я молодость

Тоскою-кручиною,

Печалью великою, - и т. д.

Хороши также свадебная «Мы сидели на краю, близко зелену саду», «Не на улице дождь поливает», девичья «Вылетала бедна пташка на долину». Запас незаписанных песен у них еще велик. Пели они также «Чернеца», «Елыньку», «Шел мальчишка бережком». Не знаю, как это сделать, но надо бы обязательно организовать к нам экспедицию по записи таких вот песен. Лента у нас есть, а в Доме культуры имеется магнитофон. И если найдется мастер, то такую поездку в Виску сделать будет можно... »

К письму были приложены тексты песен («Жили двенадцать разбойников», «Вечор поздно из лесочка», «При дороге я стояла», «Из-под камешка», «Вечерком красна девица», «Горит в избе лучинушка», «Три дня хлебы не пекла», «На улице дождичек»), принесенных в редакцию газеты пожилой певицей.

Большое удовольствие доставило нам это письмо. Очевидно было, что наша работа заинтересовала людей, заново подняла в них любовь и внимание к народной песне, заставила вспомнить то, что казалось забытым. А вместе с тем и у общественных организаций Нарьян-Мара, очевидно, в какой-то мере пробудилось сочувствие и интерес к местному фольклору.

Мы ответили на это письмо с благодарностью и бережно, как ценный документ, сохранили его.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒