Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Часть 2. Родина. Мать.



В дни, когда в центральном парке в окружении еще не срубленных деревьев стоял не Ленин, а Сталин, а  река замерзала полностью - мороженое было вкуснее, сердце человеческое заботилось и волновалось, паковался почтовый груз, в те солнечные дни, Яша Фельдман, пяти лет от роду не знал своей фамилии. Яша и Яша. Даже в зеркало он не смотрел, разве что когда притащат за шиворот и: «Полюбуйся, на кого ты похож! » Обычный кудрявый мальчик. Ну, усы от пломбира.

Ну цапнул коленку, ну и что? Не надо из-за этого так волноваться, подумаешь, трагедия. Глафира Федоровна, старенькая воспитательница страшно пугалась разных синяков и не любила, чтобы дети бегали. Все ей казалось, упадет детенок, раскровит ножку, выйдет хозяин и будет бить за недогляд, или ребенчишка головку рассечет, кровь потекет – потекет. И не остановится. Поэтому она занимала детей чтением вслух, рассказывала им старые сказки и еще рассказывала про Петербург, где дома- не дома, а люди.

Но на смену старенькой воспитательнице по мокрой утренней траве, сминая одуванчики, в первый на правом берегу детский сад номер 8, пришла новая воспитатель. Человек идейный, надежный, студентка педагогического института имени Горького.

«Здравствуйте, группа! Я вас не слышу. Ну? Нет, все еще не слышу. Здравствуйте, группа! Это у меня проблемы со слухом или вы оглохли? Группа, здравствуйте! Вот, теперь слышу, но очень плохо. » Во времена, когда сердце заботилось и волновалось и светило солнце, мороженое было вкуснее, а воспитатель детского сада номер 8, на правом промышленном не знала детских имен. Ну Петров и Петров, Тисленко и Тисленко и так далее. Пусть привыкают, им жить еще. Как-то раз на прогулке Яша вскарабкался на дерево, как мартышка и начал жить. Он называл это так. Жить можно было только одному, с другими можно было бегать, драться, играть, а жить – нет. Солнце сочилось сквозь густую крону неизвестного дерева, неподалеку переливались невидимые птенцы, а Яша дышал грязным воздухом правого берега и играл пальчиками – средним и указательным. Они бегали и перелетали с место на место на место, они были настоящие братья – один чесался о другой, плакался ему, а иногда они в шутку дрались, но никогда не могли друг другу по-настоящему навредить (Мама тщательно следила за Яшиными ногтями)  И самое главное – никто и никогда не отберет их у Яши.

-Группа! На построение! Марш!
- Круглов
- Здесь
- Тисленко
- Я здесь
- Краснова
- тут
- Фельдман!

Тишина, только птенцы журчат. «Кто-нибудь видел Фельдмана? » Но ребята не сразу догадались, что такое Фельдман. Яша и Яша. Обычный кудрявый мальчик. Ну часто у него еще усы от пломбира, счастливый. И когда мальчики и даже девчонки стали тыкаться по разным уголкам, крича «Яаашаа, выходии! », человек на дереве понял – это он, значит, Фельдман. Понял и засмеялся. Вот, что отчебучил! Во- первых, наконец про него вспомнили, забегали, а во- вторых… Во- вторых, ой что же делалось с воспитателем! Староста курса, отличница Анна Игоревна превратилась в маленькую пугающуюся Аннушку, ведь если этот жиденок выбежит на мост, на дорогу… Обессиленная она вопила: «Ищите! Тщательней ищите! За Фельдмана - щедрое вознаграждение! Вы знаете, что это такое? »

А Яша Фельдман тем временем, еще не чувствуя груза своего нового имени, спустился на землю с обратной стороны ограды и побежал. Он бежал по тенистым дворам, перепрыгивая через пеньки, голуби в ужасе разлетались по сторонам, мимо фонарей, гаражей, заводов и заборов и заборчиков и на люки наступал… Отдышавшись, он вышел к реке. Над кудрявой головой светилось большущее голубое небо, а под ногами бетонные ступеньки к воде, на них рассыпаны зернышки пшена. Шортики трепещут. Река бежит стремительно, огибая крутой камень и сквозь бурление, пронизываемое ветром, слышатся вдалеке тонкие птицы. Он стоит на ступеньке, в шаге от этого кипения и дух захватывает, как на высоте…

- Яша!
Мама! Мама – мама! Она идет с завода домой, в руке у нее огромный тяжелый бидон с белым молоком, она улыбается, видит Яшу, машет ему свободной смуглой рукой, наверху поют птицы и он бежит мимо чугунной оградки, мимо стелющейся реки, бежит, сбиваясь с ног, пугая голубей, выдыхает: « Мама. » Майя Михайловна гладит по спине уткнувшегося в живот Яшеньку, сыночка, совенка, обиталище тысячи ласковых слов. Но Солнце прячется за облака, она вновь ощущает тяжесть бидона. «Отчего ты не в саду, Яселе? » «А товарищ воспитательница – чудит. Кричит на весь сад: «Фельдман! Фельдман! Найдите его, за Фельдмана – вознаграждение! Знаете, что это такое? » А Фельдман – это что значит, мам? Ты слушаешь? » А мама вдруг перестает слышать. Она хмурится, будто пытается сбросить с себя воспоминания, будто они на коже и она скручивает пальцы, ломает руки – только не сейчас! Но поздно – грудь сдавливают камни, а серые волны накрывают ее с головой, не вдохнуть, не выдохнуть, заматываются вокруг шеи туго и становятся белым украинским платком. Грязные пальцы тети Сони мажут ее нос сажей, хочется чихнуть, но этого лучше не надо, надо вообще быть тише.
«Ты не Майя теперь, а Маша, поняла? » - шепчет Соня, так, как если бы рассказывала какую- то шутливую взрослую тайну, но руки ее дрожат. «К Гриценкам, помнишь, дядя все на баяне играл, а мама с тетенькой дружила? К ним ни в коем случае не ходи. Там нельзя, опасно, понимаешь? Иди к бабке Ксане, у нее корова еще есть. И к нам домой тоже больше никогда не ходи. Ну не плачь, пока еще можно. Видишь, мы же с тобой сидим? Сидим. Это только если… Если… Если меня заберут. Тогда беги без оглядки, Маша! Ты ведь помнишь, что ты теперь Маша? »

Соня плачет, она красивая, она думает, что в темноте не видно, но Майя все видит, она гладит ее по пухлому пальчику с поблескивающим обручальным кольцом, а с улицы слышно, как молоденький немец выкрикивает фамилии: «Шефнер!
Беркович! Гликштерн! Басинский! Фельдман! » А дядя Петро, игравший на баяне, располневший и злой выплевывает визгливым голосом остаток переводных бессмысленных слов, важных только для него самого: «За Фельдманов – вознаграждение! Вы вообще знаете, что это такое? » Соня захлебывается в рыданиях. Дверь распахивается.

Солнце вышло из-за туч и Яше жарко стало стоять. Он думал, что мама сейчас посмеется над этой глупой Анной и они вместе пойдут домой через сквер. А она поставила молоко и сидит на бидоне, головой трясет. С ней такое редко бывает, надо переждать и все. Главное в такие минуты – быть тише. «Ты убежал от воспитателя? » Мама поднимает голову и смотрит в Яшу. Глаза ее становятся карими, совсем нехорошими. Она чеканит слова: «Как. Ты. Посмел. Я спрашиваю. Как. Ты. Посмел» Но Яша уже не слышит. Он думает о пальчиках – братьях. Его за волосы тащат к забору детского сада, мимо реки, мимо клумб, скверов, воробушков, дымящих заводов, а потом – сдают из рук в руки.

Юная Аннушка успокаивается, вновь становится воспитателем единственного на правом берегу восьмого детского сада Анной Игоревной, а тридцатишестилетняя Майя Фельдман получает вознаграждение: одобрительный взгляд. И она знает, что это такое. Больше Яша о своей фамилии никогда не думал.

Плохо не думал, ему даже нравилось. Нравилось, что это у него есть, пусть даже в дальнем уголочке головы. Нравилось, что он умный и решает за всех контрольные так, что никто из учителей в жизнь не догадается, что это работа одного человека. Ему нравилось, что с ним разговаривают, как со взрослым мамины друзья: профессорша консерватории, старенький библиотекарь, некрасивая, но умная, заведующая отделением, тетя Роза… Ему нравилось, что первые свои скопленные деньги он потратил на кино для всего класса и все в тот день знали, что он не жадный.  А однажды фамилия развернулась, как зеркало, стоявшее всю жизнь темной стороной к лицу, а потом –рраз! И он увидел свое отражение.  Яша стал замечать. Носы, губы, лбы, свой, материн, профессора консерватории и даже учителя по географии. Он-то думал: ну Яша и Яша, ну кудрявый, ну усы рано начали расти, ну и что? А где-то живут люди, все похожие на него и в страну ту пускают только таких и больше никого. «Ничего, мы попробуем, пробьемся» - говорила помолодевшая Майя Михайловна и как прилежная школьница всю ночь проводила за кухонным столом, шепча волшебные, но чудные словеса: «ани», «ата», «лов», «ло тов» «има», «абба», «елед», «хавер», «наар», *… в свете одного единственного уличного фонаря – чтобы не мешать Яшеньке спать.

Но так было недолго. Мама все больше уходила на дежурства своих новых, нескончаемых работ, а бумажки с множественными и единственными числами, родами и падежами таяли, как снег. Апрель, тает настоящий снег, черный.

Мама целует его в лоб на ночь и как-то жалобно смотрит в глаза, будто не хочет уходить. «Хороших снов, мамеля! » Во всей квартире гаснет свет. Засыпая, Яша смотрит на дерево. Оно качает лысой головой в полосочке окна между штор, слышно, как свистит ветер…  А тут, на диване, под одеялом тепло. Что сегодня было хорошего? Много. Его похвалили, теперь он будет писать олимпиаду по математике, пришел наконец-то журнал, а Настя подсела к нему на физике. «Что бы я без тебя делала, Яша? » «Что бы я без тебя делала…» Настя бежит кросс быстрее всех, у Яши в горле бьется сердце, в голове свистит ветер, но он догоняет ее. Они бегут вместе. Настя улыбается краешком рта…За окном свистит ветер, тепло и хорошо. Яша проваливается в сон.

 Иван, новый мамин мужчина врывается ночью в комнату: " Где моя расческа, гаденыш, а?! Где она, жиденок проклятый?! Ты знай, я тебя придушу своими же руками. " Нет расчески ни под подушкой, ни за пианино, ни у Яши в трусах. " Когда ж ты съедешь и перестанешь нам с матерью мешать? Хоть бы «камаз» какой тебя переехал, что ли…" - выплевывает большой человек, закрывая дверь. Яша дышит. Яша знает, что снова остался без языка, снова будет тяжело разговаривать, потому что в голове: искривленный рот, обысканная комната и звук захлопывающейся двери. Как будто сердце надломили. Весь бесконечный, наступающий день, он будет смотреть внутрь, нащупывать в своей темноте ранку: «больно, не больно? » А сверху его будут звать и трогать: «Яселе…», «Яша? », «Фельдман! ». Нет, он не расскажет никому: ни маме, ни ребятам – не сможет объяснить. Да и что жаловаться – пальцем не тронули. Только почему-то дрожат губы, колотит, как в лихорадке. А вот пацанов колотили! «За дело»: за двойки, курево, сорванные уроки, за грубость к девочкам или матерям. Но Яша никогда ничем не отличался – учился отлично, читал и играл в шахматы. Он никогда не пробовал курить, никогда никого не обижал, никогда не трогал расчески. Так за что?! За что?! «Сегодня, в 4 часа утра, без объявления войны…» Его заперли в большой душной комнате наедине с закрытыми шторами – дышать в темноте. Сломанное внутри жжет, Яша вертится сбоку на бок.  А за окном все качается дерево, такое ж лысое и красивое, такая же славная весенняя ночь, полная луна. Ветер мог бы ему помочь, он-то все понимает, но он за окном. И вдруг Яша понимает, что если ничего не сделает, если сейчас не распахнет дверь, то согласится с немотой и боль оглушит его, сожрет этой ночью… Он осторожно щелкает последним замком, чтобы не разбудить маму и идет. Идет вдоль реки по родному правобережному району с заводами и поножовщинами ночью, сейчас появятся бандиты: " Эй, усатый, стоять! ", но ему все равно, он идет и идет и рядом с ним за чугунной оградкой набережной уплывают льды. Ветер обжигает мокрые пальцы человека, стоящего на ступеньке, человека слабого и безвольного, не мужчины, а того, кто некогда был задуман, как мужчина, человека жадного, очень плохого. «Возьми меня, река, вот, на – моя рука» Вода крутится, старой пластинкой, выкристаллизовываются стихи, будто бы льды трещат и сами их выкрикивают.

Он возвращается домой в 6 утра, осторожно щелкает замком и ложится спать в свитере. В комнату входит мама, сильно постаревшая, в морщинах с тортом: " С днем рожденья, Яселе! " , в комнату входит улыбающийся Иван: " С днем рожденья, брат! " Друзья с удовольствием съедают  торт " бедный еврей", забирают Яшу " ровно до 10", он пьет пиво и первый раз расстегивает кофточку девочке. Ему исполняется 16 лет.

«Снег попросился на руки
И умер на руках

И легкий свет упал на голый лед
Я лег к нему
Пусть воды нас размоют

О жизнь моя, страшилище мое!
Я первым насмехаюсь над тобою
Но надо мной – кружится воронье
Трясется пол от смеха подо мною»

Яков Фельдман, 17 лет (из журнала «Огни Сибири»)



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.