Город. 2. Деревня. 3

Город. 2

Человек курит. Последнюю, последнюю на сегодня. От воды поднимается пар, у самой кромки заливается мальчик. Плачет и плачет, горячие капельки падают в великую ледяную реку. Небо краснеет и река становится розовой, как детская щека.

" Пойдем, пойдем, пойдем" - сильными женскими руками юный страдалец отброшен к лестнице ведущей наверх, к дымящимся пончикам по цене автомобиля, светящимся лопающимся шарам, собачникам и людям, целующимся в неположенном месте... " Пойдем, а то стемнеет скоро, пойдем, пойдем"

Наверху заливается музыка. Скрипка. Заливается по чуть-чуть, в каждого прохожего. Но только тот, кто постоит рядом и позволит музыке наполнить себя на четверть, заметит, как искусно скрипач сливается с магнитофоном, попадая в нужные места, и что замерзшие руки его дрожат, как больное сердце.
В черный футляр опускается идеально отглаженная бумажка с картинкой Москвы. Докурив, ценитель идет прочь, скрипя снегом, к хорошему ресторану возле хорошего отеля. Любовь к музыке и всему самому хорошему полагалась ему по праву имени. Правда, знаменитый теска – композитор Яков Лазаревич Фельдман, перевернулся бы в гробу, услышав опусы Яши Фельдмана, некогда юного ученика музыкальной школы. Поэтому Яков Алексеевич Фельдман, сибирский писатель, предпочел роль слушателя музыки уличных артистов, если не сказать больше: слушателя сердца мира, внимательного врача (ведь слово-лечит). Любовь же к хорошему была оправдана- жил он не бедствуя, казалось бы в самой прозрачной «нищенской» профессии: преподавал словесность в нескольких институтах, переводил тексты, был приглашаем в Москву, Казань и Петербург. А в самые трудные времена (миновавшие, правда, много лет назад) писал на заказ рефераты и сочинения детским лепетом или юношеским баском – кривлялся.

Человек вошел в «Great river». Снял ушанку и оказался ослепительно лысым. Потянув шарф, оказался придушенным собственной рукой. Дабы избежать неловкости, рванул его назад, в сторону зала, задев локтем настольный стеклянный шар, заполненный сухими цветами. Мигом поймав, поставил на подоконник. Человек оказавшийся носатым и усатым, носил остренькую бородку под тонкой верхней и выпяченной нижней губой. Наконец, он расстегнул жаркую куртку, обнажив обыкновенную рубашку, обтягивающую обыкновенный мужской живот. Очки его запотели и никак не хотели оттаивать, поэтому оказались на столе. Глаза выдавали в нем человека уставшего.

Официантки с птичьими именами Лера, Лейла и Инна зашагали по светлому залу быстрее. Они любили обслуживать постоянного гостя: Человек приносил деньги и был достаточно приятным, хоть и весьма странным. Он старомодно целовал ручки («тебе тысячу отвалили, Инна, за одного, потерпишь Инна, улыбнешься»), писал в книге отзывов и предложений стишок с претензией на уморительность про теленка, который бегал по полю, но был доставлен в «Великую реку»

" Конечно, это жестко!
Но не жестко…
А нежно-нежно на кривых ножах,
нацеплен тот, кто бегал на лугах
на тонких опушившихся ногах
И орликов носил он на рогах
Как нереальны жизни перекрестки!
Как вкусно!
Жизнь со смертью на ножах! »

А также предложения убрать из меню все мясное, чтобы не склонять к грехам честного человека, пытающегося стать вегетарианцем. Видели бы вы эти глаза, которые видели Лера, Лейла и Инна по очереди, каждую неделю. Глаза, при свете становящиеся зелеными, как Тайга, или как колыхающиеся водоросли на прибрежном камне, с едва заметным пятнышком катаракты, глубокие, насмешливо-серьезные " Принесите, пожалуйста, все-таки стейк"

Заказав то же, что и всегда, дымящееся горячее, он поднял голову и загляделся на Инну. Он очень любил разглядывать людей и особенно красивых женщин. Инночка напоминает ему мать: длинная шея, узкий длинный нос, припухлая верхняя губа и птичьи глаза. Он часто представляет людей в виде героев искусства. У этой девочки был темно-зеленый фон, сама она была скромна, но крайне достойна и любая аристократка тайком завидовала ее взгляду. Яков Алексеевич не удержался от странного комплимента, а Иннины бледные щеки порозовели, сердце потеплело. Ее никто еще не сравнивал с «моделью Модильяни. »

А по реке идут льды, сталкиваясь, растворяясь в потемневшей воде, идут и идут, уходят на восток, чтобы исчезнуть навсегда. Вода перекручивает саму себя, плещется, натыкаясь на огромные белые острова и побеждает, пусть и не сразу, глыбы, сбиравшие в себя ноябрь, декабрь, январь, февраль и март слабеют, истончаются. Вода становится водой...

Человек барабанит пальцами по столу. Вибрирует телефон.

Длинное видео и два коротких слова «Родное наше…» - от Майи Михайловны. Под песню «Любимый город» сильным голосом Магомаева вначале и под звуки гуслей, сплетенных с шелестящим неточным переводом в конце, по ярко-голубому небу летели мирные самолеты. Под ними проскальзывали залитое солнцем побережье Яффо, высотки Ашкелона, рассветный Назарет, золотой купол Иерусалима…

«Как хорошо»- подумал он. И даже, задевая пальцами не те буквы написал: «Как»… Телефон вновь завибрировал.

" Яков Алексеевич, настоятельно напоминаю о конкурсе сочинений. Очень ждем от Вас рекомендации участникам. А район у Вас – Истоковский, работы на проверку скоро вышлют» - бодро сообщил голос незнакомый и до жути женский.

«Как тебе нравится это «Волга - рабатхаим»? ))» - вот, что набрал он. Хотелось сказать: «Има, има…А мы пережили зиму. » Перед глазами стояла хрупкая несгибаемая Майя Михайловна в каком-нибудь родном цветастом халате и ниспадающем платке, такая маленькая, нужная и такая не нуждающаяся ни в чем Мама.
Чтобы комья не подкатывали к горлу, а живот не набивался ненужной ерундой, он оплатил счет, заинтриговав Инночку лукавым взглядом. Инна, стуча каблуками шагает прочь от столика, чтобы посмотреть, какая бумажка на этот раз – розовая? А может даже зеленая?

Яков Алексеевич захлопал по карманам, на предмет любимой расчески, которую нельзя терять, благополучно убедился в ее наличии. Вышел из-за столика.

Деревня. 3

За столом старой пионерской комнаты стоит (а как сидеть в присутствии учеников) завуч Надежда Константиновна, мать Ваньки - забулдыги, педагог первой категории. " Так вот дорогие ребята! Хорошо, что вы пришли на эту встречу, это правильно. Значит, вы будете образованными, а другие пусть, пусть гуляют, если им не надо" За окном заканчивался день. Летали большие чернокрылые птицы, белела в тусклом небе долька луны. " Почему я хочу быть космонавтом? " Нелли Викторовна, молодой юркий кандидат в " Учителя года" согласно кивала головой и в подтверждение добавляла: " Проводит Рос. космос. Если напишите хорошо, поедете в город, потом, может, в Москву, но там не знаю, что там будет, за это отвечать будет уже Мос. космос... " " Любой мальчишка- продолжала нараспев Надежда Константиновна- мечтал быть космонавтом! " Ковригин Костя чистил ногти и не хотел быть космонавтом. Безфамильная Ира отпросилась в туалет. По стеклу стекла капелька первого дождя. На дворе бегали дети. Они орали, им было хорошо. Солнце заходило. " Надо писать почему ты не хочешь быть космонавтом, только так можно пройти. " - заговорщически подмигнула Нелли. Женя и не заметила, как стемнело, как пионерская опустела, а перед ней оказалось белое поле бумаги. Она осталась одна.
" Да, да, надо выделиться. Сейчас никто не хочет быть космонавтом, но все хотят выиграть. Ты же не хочешь быть космонавтом? " Женя не хотела.

Сочинение:

ПОЧЕМУ Я НЕ ХОЧУ БЫТЬ КОСМОНАВТОМ?

Космонавты зарабатывают много и умирают рано. Конечно, умереть рано можно и иначе, и без денег и не геройски, но зачем, если можно попытаться жить? Во-вторых, я очень люблю свою эту жизнь, хоть она меня нет- я родилась в деревне. И мать будет сильно за меня волноваться, в случае чего-не переживет. Да и разве сидеть, прижавшись спиной голой к раскаленному зеленому парапету летом, разве корову кормить- хуже, чем холодные далекие звезды, которые может, там, уже сгорели. В-третьих, я женщина. А женщине не нужно далеко улетать, что на это скажет ее ребенок? Ничего не скажет. Будет тыкаться по саду, плакать, звать, а вырастет- перестанет звать, и скажет: " Спасибо, товарищ мама, за мое счастливое детство" И тут уже ты будешь плакать и звать, а поздно.

Раньше, в той другой нашей стране были ужасно популярны несбыточные мечты. Села и города заполнены летчиками, космонавтами, мореплавателями, изобретателями, да врачами с копеечной выручкой. Так вот, у меня тоже была такая мечта! Я хотела стать кем-то вроде артистки. Но я - то, в отличие от них, понимаю, что она несбыточная! Во-первых, у меня мать, а как я ее прокормлю на копейки? Во-вторых, я неудачливая и не умею и не стану «подлизываться» и «прогибаться», я такой человек. А в-третьих, самое главное: нет у меня ни внешности и никакого таланта. Хотя бумажки всякие дают… А мы ими печь топим. Мама сказала, что некого от района посылать, вот меня и тягают. Не мальчиков же брать! Не в Абалаковское же ездить!

Вследствие вышесказанного мною, читатель может сделать вывод о том, что КОСМОНАВТОМ Я БЫТЬ НЕ ХОЧУ.

Город. 4

Светловолосая тридцатипятилетняя Оля, доктор онкологического отделения поглаживает удивленного мальчика по желтушной щеке морщинистыми руками. " Старая фотография" - думает. А ведь были же уже нормальные цветные тогда, были! Из-за желтых и черно-белых воспоминаний Яша казался уже старым, оставившим юность, которую доживала Оля, позади. А вот и цветная: такой же усатый и такой же носатый Яша играет на гитаре, он сидит на фоне моря, рядом кто-то курит сигареты, кто-то лежит, а над белыми кудрявыми головами, пересекая восходящее солнце летит чайка. А он и не изменился, да, да, у него такие же сильные руки. Но где гитара? " Гитара где, Яш? Продал ее наверно. Или забыл…Или спрятал! Спрятал и ходит довольный! А ей ведь наверно грустно, когда ее никто не трогает, не перебирает? Я знаешь, как люблю гитару, Яшка? " У окна стоял Яков Алексеевич в трусах и домашней футболке, докуривал сигарету с траурным выражением лица. Крепкие ноги с черными кудрявыми волосками покрылись пупырышками. Оля положила руки на плечи, погладила глубоко ввалившиеся ключицы, положила голову на желтоватую шею. В моменты задумчивости, он становится великим, как гора и в то же время беззащитным, как воробушек. Жалко так его.

Яша подарил ей счастье покоя и тепло квартиры на улице мира, где с их последнего этажа хорошо видно, как заходит солнце. Вот уже год, как она дышит с Фельдманом у окна, сама уже почти Фельдман, заказывает Яшины любимые блюда в его любимом ресторане. Они ходят туда каждые выходные. Ее узнают официантки и каждый раз Оле почему- то стыдно, будто они знают, что в паспорте у нее папина фамилия, будто знают, что ей всего тридцать пять, а не сорок, как кажется. Но все это не беда, потому что Яша – большой и теплый. Под ним можно укрыться от всего-всего. В темноте Оля улыбается, называет его ласковыми словами, а он дышит и совсем не разговаривает. Спрятав пятки под одеяло, Оля смотрит в потолок и говорит, говорит, говорит. Яша лежит рядом и улыбается. А по утрам она одевается, потихоньку выбрасывает сигареты, выходит из сталинского дома на главном проспекте Мира и отправляется на такси Туда. В онкологический центр на улице Победы. К пациентам стекается поредевшая родня со всех уголков края и даже с Урала. Успевающие прилететь из Москвы судорожно обещают лучшие препараты, просят подождать под укоризненные взгляды медсестер. Но они уже ничего не ждут, кроме одного. Одного, да обезболивающего.

А Яша просит запоминать. Запоминать и обязательно писать, он поможет. " Лучшие писатели - это не писатели" - говорил он весело - будешь у нас Антошей Чехонте или Булгашей. Ты кем хочешь быть, Крокодильчик? Чехонте или Булгашей? "

Но на самом деле она была Персефоной. Об этом никто не знал, и даже сама Оля, Ольга Николаевна, врач высшей категории, доставая зерна из ключницы, об этом не знала. На самом деле, ей, как и любому человеку, не хотелось Туда. Но серьезная старшеклассница с чересчур прямой спиной и длинными тонкими косами, эта противная выпускница музыкальной школы при консерватории, отличница и человек, решила все на годы вперед. Она будет выворачивать темноту наизнанку, драться на самом краю, выводить людей на свет, не иллюзорный, а солнечный. Теплый.

-Оль, послушай, что сочинил:

" И будет снег и будет тишина
и больше ничего не будет
Кроме
принятия, что жизнь завершена" *

Он думает, что ничего не будет, но строчки остаются ожогом на Олином сердце, крутятся в голове пластинкой голосом ее человека, великого поэта. Да ведь она пропадает, как говорят про испорченную еду. Выбрасывает свои последние золотые годы с высокого балкона вниз, в клумбу с говном и бутылками. Но вот что Оля знает точно: она не делает зла. Ведь все это не за любовь или страсть и даже не за квартиру в центре... А за то, чтобы быть не Ольгой Николаевной, а Оленькой, выворачивать наизнанку темноту, чужое одиночество. Разве так нельзя, это грех?

«Нельзя, Яша, не надо!
Прошу тебя, давай уедем!
Ну пусть даже к маме твоей, но совсем в другую страну. И там все забудем.
Там есть Бог. Я бы этого хотела…Я бы знаешь, КАК этого хотела?
Забери меня,
Возьми меня в Яффо,
возьми меня за руку,
Яша
Возьми меня! " -

хотелось крикнуть. Но она смертельно устала, у нее нет сил ни на злость, ни на разговор о новых стихах, ни на расстегивание верхней пуговички, ни на слова. Упасть бы и спать... А завтра снова на улицу Победы.

" Да ладно тебе, усатый". И поцеловала его в голову. Не впервой ей целовать лысины.

Пасмурным утром Оля заварила горький кофе, поставила одну дымящуюся чашку на тумбочку возле Якова Алексеевича. Он спал, как младенец. Она допила свой, затем осушила и его чашку. Присела на край кровати, на дорожку. В последний раз погладила своего человека по лицу. Провела ногтями по тонкой верхней губе, по носу, осторожно коснулась тяжелых век. Яша спал. Оля впервые не взяла тайком пары сигарет из прикроватной пачки с целью выбросить. Взяла одну, закурила сама, в комнате, но Яша спал. Она поцеловала его в лоб и вышла из спальни. Дверь квартиры захлопнулась.

Машина неслась по мосту на улицу Победы, в темном окне мелькали еще не потухшие фонари, мелкие снежинки, далекие голубые горы, стелилась Великая река. Сквозь дрожащую пелену Оля перечитывала свои любимые, лучшие на свете стихи, которые знала наизусть:

«Женщина живет в моем кармане
Легкая, как утренний туман.
Если на душе тоскливо станет,
Я тихонько глажу свой карман.
Что она там делает? Загадка!
Я ж руками к ней не стану лезть.
Пусть не все в быту проходит гладко,
Женщина в моем кармане есть.
В транспорте, в бюро и на прогулке
Тайну сохраняю от людей.
Отщипну кусочек белой булки
И в карман просовываю ей. »*

С лица скатилась горячая капля, расплылась радужным пятном по экрану телефона. Текст стал яснее, она посмотрела в окно и жизнь вокруг тоже стала яснее. Оля поморгала, вытерла нос, попросила остановить. Вышла и поняла, что сделала все правильно.

Яков Алексеевич проснулся, пошарил рукой в поиске очков, не нашел. Но почувствовал: что-то ухнуло…

Яков Алексеевич зачем-то встал у окна. Сыпался незапланированный снег.

Он подошел к двери, задев тумбочку с листами сочинений Истоковского района, своих собственных сочинений…Устав от бессмысленной проверки одинаковых «эссе», он отправил на город какую-то противоречивую ерунду, смело принижающую достоинства космонавтики, что- то про коров и женское счастье. День не случился.

Деревня. 5
" Мать превратилась в блеклое бессловесное существо с желтыми волосами. " Женя бесится, когда мать устает, а она устает все больше: пациентов в психиатрической клинике Истоковского района, села Истоковское все больше, они идут с других районов их даже доставляют с города на поездах. Когда Женя была маленькой, мама говорила, что подсунет ее в колонну больных, если она не будет тихой. А они-то ее, психушу, сразу узнают и примут за свою. Они страшные, с искривленными или совсем пустыми лицами… Год за годом они, все одинаковые, выходят на перрон, идут по заснеженным улицам строем, как большие меланхоличные животные и по большей части не говорят- блеют. И мама –блеет, и морщин у ней все больше. Сегодня банный день, но мать устала от помывки больных, значит, бани не будет. «Давай я натаскаю, мам!? Что? Что говоришь? Да я не слышу тебя! » С кухни в третий раз доносится слабое «Как хочешь» Тогда Женя кричит, чтобы хоть как-то расшевелить то, что некогда было смеющейся ласковой мамой, к которой можно прижаться и спрятаться от всего - всего. В такие минуты Жене кажется, что идет война и они лежат на снегу, но мамы уже нет. А сама Женя- Ения - младенец и теребит ручонкой тощую грудь, бьет кулачком по лицу: " Вставай, вставай, пойдем, пойдем, пойдем! " Но никто не встает. Женя кричит громче, ненавидит сильнее, хватает с кухонного стола ножницы и на пол летят пшенично-золотые сальные волосы. «Ты что? » - просыпается мама. «Это ты уже совсем- что. А я еще кто, понятно? » Она в ночной рубашке выбегает из дома, бежит по скользкой улице к Великой реке, к ее реченьке. К темной- темной крутящейся воде. Пусть она там замерзнет! Может, хоть тогда мама затопит баню?

Но вот они лежат под вздрагивающим одеялом, смотря в разные стороны. Стыд съедает Женю, ей хочется вертеться, хоть куда-то от себя деться, но нельзя задеть маму. Больше всего ей хочется уснуть и видеть сны. Замечательные сны, как еще папа и мама лежат на белой кровати, а она, маленькая, тихонько убегает в сад. А в саду почему-то закат, но все работают. На крыше сидит директор школы, курит и улыбается, выпускает дым, зачетно - колечками. А колечки превращаются в обручальные и Ирка Безфамильная становится Ковригиной, Женя рада за нее, Женя ловит цветной букет и плачет от счастья. Все поздравляют уже ее, Женю, на ней белое платье и Нэлли Викторовна говорит: " Не плачь больше, дурочка, все у тебя будет чики-брики, ха-ха! » А Надежда Константиновна, мать Ваньки-забулдыги, в белом платочке, украдкой крестит ее спину, благословляет…

Или другой сон: там она умирает. Вернее, уже умерла. Все узнают и никто не верит. Надежда Константиновна садится, ни может вымолвить ни слова. С ней случается приступ. Серый, весь белый, шатаясь, входит в класс и говорит. Ира падает на пол, Костя ее успокаивает, а мысли у него в голове мечутся. А потом все стоят, одинаковые, черные, со свечками в руках, а она лежит в белом, как живая, ужасно красивая. И вся деревня плачет, только матери почему-то в той картинки нет (почему – представлять почему-то не хочется). Священник бормочет, директор говорит, говорит, а про себя думает: " Не уберег девочку" И долго-долго едят его эти мысли... А продавщица тетя Катя кудахчет: " Какая девочка красива была, невеста была, такая молодая, такая красивая", а на следующий день снова идет в лавку, торговать мясом... А Жени уже нет, но об этом лучше не думать. И вот, все стоят и плачут…

Слышатся горячие всхлипы. Жене становится жарко.

Мать хватает цепкими пальцами ее детскую руку и начинает лихорадочно гладить. В углу собранный в город чемодан, за окном звезды. Женя понимает одну вещь: вот когда ты единственный ребенок в семье, даже сдохнуть нельзя по человечески.

***

Женя с мамой обменялись взглядами, такая игра, понятная только им обеим. Мать толкнула дочку легонько будто подкидывая воздушный шарик: иди. Женя подтянула штаны, вытерла нос и пошла. " Ты молодец. Но не думай что ты лучше всех. Только не зазнавайся, Женечка, не зазнавайся. " - увещевала Надежда Константиновна. " Лучше всех, лучше всех" - щелкая, отзывалось внутри, " лучше всех, лучше всех" - отстукивал поезд. Мама махала рукой и улыбалась. Она была красивая, как раньше, улыбчивая, в сером коротком пальто и розовом платье до колен, на узенькой серебристой молнии.

С перрона уходили долго: каждый хотел похвалить ее умницу дочь - и тетя Катя и обе учительницы и даже низенький и толстый директор школы, приехавший с опозданием и очень извиняющийся.

⇐ Предыдущая 123 4 Следующая ⇒