Annotation 20 страница

Все изложенные наблюдения приводят к выводу о том, что максимальный объем претензий, выраженный в «первом» списке, относится ко времени, непосредственно предшествующему походу Ивана III на Новгород в 1477 г. Следовательно, и сборник, включающий этот список, был приготовлен именно к этому походу, отражая те минимальные намерения, с которыми московский великий князь начал свое наступление на боярскую республику, оказавшееся последним. В сборнике нет тех раздельных хронологических пластов, наличие которых предположил Л. В. Черепнин, как нет в нем и ориентации каких-либо групп документов на цели походов 1471 и 1475 гг. Напротив, самый поздний «первый» список Двинских земель содержится в начальной части сборника, так же как и уставная грамота Двинской земле 1397 г., обосновывающая те претензии, которые включены в позднейшие два списка. Единственный документ, предназначенный для похода 1471 г., – «третий» список Двинских земель – оказался во второй части сборника, которую Л. В. Черепнин связывал с походом 1475 г.

Невозможно связать этот сборник и с подготовкой похода 1475 г. Выйдя из Москвы 22 октября 1475 г. в свой «мирный» поход, Иван III был в Новгороде 23 ноября и оставался там только до 26 января; последний пир был ему дан 14 января 1476 г., «а которые посадники и тысяцкие не успели пиров чинити на великого князя, а те все с дары приходили бити челом великому князю, чем было его на пирах дарити». «Февраля 8, в четверг, въехал князь велики на Москву утре пред обеднею»[778]. Между тем в составе сборника имеется копия документа, составленного 6 апреля 1476 г., т. е. тогда, когда Иван III уже был в Москве по окончании похода[779].

Ориентация сборника на подготовку похода 1477 г. очевидна. Сборник в том аспекте, который нас интересовал, обосновывает претензии великого князя на двинские и задвинские земли, что составляет существенную часть политической программы этого похода. В самом деле, претензии Ивана III на Двинские земли оставались лишь претензиями до окончательного покорения Новгорода. Единственное, чего он добился на предыдущих этапах борьбы, – подтверждения юридической принадлежности ему пинежских и мезенских земель, промененных новгородцами на старые «ростовщины» еще при Василии Темном, и важских волостей Емская гора и Кирии горы, также полученных еще великим князем Василием Васильевичем. Естественно поэтому, что вопрос о Двинских землях снова возникает во время последних переговоров с Новгородом в Паозерье. 8 января 1478 г. великий князь «тем их пожаловал, что имати ему одинова на год дань с сохи по полугривне со всех волостей Новугородских, и на Двине, и в Заволочье, на всяком кто ни пашет землю, и на ключникех, и на старостах, и на одерноватых»[780]. 13 января «говорили им о пригородех, и о Двине и о Заволочьи, что пригородом всем, да и Двиняном, и Заволочаном, крестное целование Новугородское с себе сложити, а целовати им на великих князей имя»[781]

* * *

Разница в происхождении и юридическом состоянии великокняжеских вотчин, полученных у Новгорода Василием Темным в качестве старых «ростовщин» и завоеванных Иваном III вместе со всей Новгородской землей, наглядно отражена в духовной грамоте великого князя Ивана Васильевича, составленной в 1504 г. По духовной все рассмотренные выше земли завещаются преемнику Ивана III – великому князю Василию Ивановичу, однако в виде двух раздельных массивов, первый из которых в целом наименован «ростовщиной»: «Да в Заволотцкои земле Ростовщину: Пинега, и Кегрола, и Чякола, Прьмъские, Мезень, Немъюга, Пильи горы, Пинешка, Выя, Тоима, Кирьи горы, Емъская гора на Вазе со всем, и Онтонова перевара, Корболскои остров, Шогогора, Керчела, Сура поганая, Лавела, и с-ыными месты, что к тем волостем потягло»[782]. Здесь легко опознается тот объем волостей, который был впервые передан Москве после Яжелбицкого соглашения, а затем, после новых захватов, затребован и получен Иваном III в 1471 г. Если в 1471 г. по незнанию не поднимался вопрос о Емской горе, то это в конечном счете не могло изменить ее юридического состояния, определившегося при Василии Темном. Именование пинежских и мезенских земель в духовной Ивана III «ростовщиной» наиболее убедительно подтверждает выдвинутый выше тезис о промене настоящих старых «ростовщин» на эти земли.

Во второй массив входят земли, перешедшие под суверенитет Москвы вместе со всем Новгородом: «Да сыну же своему Василью даю Заволотцкую землю всю, Онего, и Каргополе, и все Поонежье, и Двину, и Вагу, и Кокшенгу, и Велскои погост, и Колмогоры, и всю Двинскую и Заволотцкую землю»[783].

Такое же разделение заволоцких волостей сохраняется и в духовной грамоте Ивана IV, составленной в 1572 г. Все эти волости завещаются великому князю Ивану Ивановичу, но опять в виде раздельных массивов: «Да в Заволоцкои земли Ростовщину: Пенегу, Керчму, Прьмские, и Мезень, Немью, Пильи горы, Пенешу, Выу, Тому, Кур-Горы, Елаская гора на Ваге со всем, и Онтакова перевара, и Карыалскои остров, и Шалга-Гора, Корчала, СураПаганая, Лавела, и с иными месты, что к тем местам потягло»[784]; «да ему жь даю Заволоцкую землю: Онего, и Каргополе, и все Поонежье, и Двину, и Вагу, и Коншегу, и Великои погост, и Холмогоры, и всю Двинскую землю, как было при мне»[785]. Духовная известна только по списку начала XIX в., все многочисленные ошибки в наименовании географических пунктов принадлежат в ней переписчику.

Резюмируя изложенные наблюдения, хотелось бы подчеркнуть следующее.

Двинские устремления Москвы были теснейшим образом связаны с подчинением великим князьям Белоозера и Ростова. С переходом в московское подчинение этих княжеств их земельные владения на севере подпадали под московский суверенитет, что создавало повод для вмешательства великих князей в те конфликты, которые возникали из-за внедрения новгородцев в «ростовщины» и «белозерщины». Суверенные права Москвы в районах таких конфликтов расширялись по мере присоединения Белоозера в 80-х годах XIV в., покупки Сретенской половины Ростова в первой половине XV в., перехода на московскую службу отдельных ростовских князей младшей линии и, наконец, приобретения Борисоглебской половины Ростова в 1474 г. Эта последняя акция наиболее существенно вооружила Ивана III для создания политической программы земельных требований у Новгорода, включивших претензии на все заволоцкие земли. Однако такая программа выглядит и весьма ограниченной сравнительно с теми результатами, которые принес Москве поход на Новгород в 1477 г. Очевидно, что, организуя этот поход, Иван III не рассчитывал на столь решительный успех, приведший к ликвидации боярской республики, которая пала не только из-за военного поражения, но и в силу внутреннего политического кризиса олигархической власти бояр, ставшего главной причиной поражения.

В настоящем очерке рассматриваются события только второй половины XV в. Однако вполне логично предположить, что и первый московский натиск на Двину в конце XIV в. использовал ту же конфликтную ситуацию, которая сложилась тогда с подчинением Москве Белоозера. Интерес московских великих князей к Двине проявляется впервые в 1386 г., когда Дмитрий Донской ходил на Новгород ратью, «держа гнев про волжан на Новъгород». После заключения мира «за волжан взя князь великыи у Новаграда 8000 рублев. Тои же зимы ездиша за Волок Федор посадник Тимофеевич, Тимофеи Юрьевич, а с ними боярьскии дети, брати 5000 рублев, что возложил Новъгород на Заволочкую землю, занеже заволочане были же на Волге»[786]. Это сообщение привычно толкуют как рассказ о каре за ушкуйный поход на Волгу. Между тем в одном из новгородских актов «валжанами» называются жители Важской земли[787]. Нет ли в действительности в цитированном летописном рассказе сообщения о конфликте из-за «белозерщин» на Ваге?

Столкновения из-за «белозерщин» угадываются и в летописном рассказе о событиях 1397–1398 гг. После коммендации Двины Москве новгородцы организовали поход в Заволочье «поискати своеи отчины и дедины». По прибытии новгородского войска в Орлец выяснилось, что великокняжеские бояре захватили софийскую волость на Вели, «а от князя великого приихал на Двину в засаду князь Федор Ростовьскыи городка блюсти и судити и пошлин имати с новгородскых волостии; а двиньскии воеводы Иван и Конон с своими другы волости новгородскыи и бояр новгородскых поделиша собе на части». Реакция на эти события весьма характерна: «И поидоша на князя великого волости на Белоозеро, и взяша белозерьскыи волости на щит, повоевав, и пожгоша, и старыи городок Белозерьскыи пожгоша, а из нового городка вышедши князи белозерьскыи и воеводы князя великого, и добиша чолом воеводам новгородчкым и всем воем. И взяша у них окупа 60 рублев, а полона поимаша бещисла, и животов поимаша бещисла»[788].

Падение Новгорода

Начало падения новгородской независимости относится к концу 1470 г. 5 ноября (по другой летописной версии – 8 ноября) скончался архиепископ Новгорода и Пскова Иона, а на его место новгородцы избрали Феофила, хиротонисанного в Москве митрополитом Филиппом 15 ноября 1471 г. Однако еще задолго до поставления владыки был приглашен в Новгород князь Михаил Олелькович из Литвы, и новгородцы «держаша его у собе время доволно, чиняще тем грубость государю великому князю»[789].

Тогда же, в конце 1470 г. (когда Феофил еще только был «наречен на владычество») новгородцы заключили мирный договор с королем польским и великим князем литовским Казимиром IV, пригласив его на княжение в Новгород[790]. Следует особо отметить, что одним из условий этого договора было сохранение в Новгородской земле православия: «А держати тобе, честному королю, своего наместника на Городище от нашей веры от греческой, от православного хрестьянства»; «А у нас тебе, честны король, веры греческие православные нашеи не отъимати. А где будет нам, Великому Новугороду, любо в своем православном хрестьянстве, ту мы владыку поставим по своеи воли. А римских церквеи тебе, честны король, в Великом Новегороде не ставити, ни по пригородом новгородцким, ни по всеи земли Новогородцкои».

Два одновременных действия – поставление владыки в Москве и приглашение на новгородский стол литовского великого князя – явились отражением крутого общественного противостояния. В московской трактовке это противостояние изложено следующим образом: когда из Москвы вернулся сопровождавший Феофила посол Никита Ларионов и сообщил новгородцам «жалование великого князя, мнози же тамо сущия людие лучшии, посаднице их и тысяцкие и жытии люди, велми о сем ради быша и той нареченный их Феофил. Некотории же от них, посадничи дети Исака Борецкого с матерью своею Марфою и с прочими инеми изменники, научени диаволом, иже горшее бесов быша прелестници на погибель земли своей и себе на пагубу, начаша нелепаа глаголати: … за короля нам датися и архиепископа поставите от его митрополита, латынина суща»[791].

Обращает на себя внимание сознательное извращение сущности пролитовской политики соответствующей части новгородского общества. Дмитрий Исакович Борецкий был одним из новгородских послов к Казимиру IV и, следовательно, противником «латинства». Московская трактовка действий Борецких и их сторонников явно рассчитана на усиление конфликта и поиски убедительных причин готовящейся расправы над Новгородом: «а нынеча от христианства отступаете к латынству чрез крестное целование».

23 мая 1471 г. Иван III возвестил о своем намерении расправиться с Новгородом: «отчина моя Новгород Великий отступают от мене за короля, и архиепископа своего поставити им у его митрополита Григория латыняна суща, и яз князь великий дополна иду на них ратию, а целование к ним сложил есми»[792].

20 июня москвичи выступили в поход и спустя месяц достигли Шелони, где и произошел разгром новгородского войска. В поражении Новгорода не последнюю роль сыграло нежелание изверившихся в боярской власти новгородцев воевать против великого князя. Летопись свидетельствует об их насильственном принуждении участвовать в роковой битве: «А новгородские посадници все и тысяцкие, спроста рещи, плотници и гончары и прочии, которой и родився на лошади не бывал, и на мысли котором того не бывало, что руки подняти противу великого князя, всех тех изменники они силою выгнали; котории бо не хотели поити к бою тому, и они сами тех разграбляху и избиваху, а иных в реку в Волхов метаху»[793]. В шелонской битве погибло около 12 тысяч новгородцев и больше 2000 было захвачено в плен. 24 июля в Старой Русе Иван III повелел казнить «за их измену и за отступление» новгородских посадников Дмитрия Исаковича Борецкого, Василия Губу Селезнева и бояр Еремея Сухощока и Киприяна Арзубьева. Многие также были сосланы в Москву, в том числе Василий Казимир, Кузма Григорьев, Яков Федоров, Матфей Селезнев, Кузма Грузов и Федор Тобазин[794]. 11 августа 1471 г. в Коростыне на берегу Ильменя был подписан мир с великим князем[795], удовлетворившимся 16 тысячами рублей денежной контрибуции с Новгорода.

Следующий акт самоутверждения московского великого князя в Новгороде произошел в 1475 г., приняв форму «мирного похода» Ивана III в его «Новгородскую отчину». Поход начался 22 октября, будучи спровоцирован новыми межкончанскими распрями, защиты от которых пострадавшие искали у великого князя. Маршрут движения Ивана III подробно описан в летописи[796]. На многочисленных остановках, начиная от Волочка, великого князя встречали руководители княжеской и боярской администрации, вручавшие ему дорогие подарки и пировавшие с ним. 21 ноября царский поезд достиг Городища, а 25-го к великому князю пришли жители Славковой и Микитиной улиц с жалобой на большую группу бояр, которые, наехав «на те улицы, людей перебили и переграбили, а животов людских на тысящу рублев взяли, а людей многых до смерти перебили». С аналогичной жалобой выступили бояре Полинарьины. После предпринятого княжеской администрацией расследования обвиненные в этих нападениях бояре были закованы в цепи и отправлены в Москву, а великокняжеские пиры продолжались до самого отъезда Ивана III из Новгорода, состоявшегося 26 января 1476 г. [797]

Поводом для дальнейшего обострения событий послужили поездки в Москву дружественных Ивану III посадников. 23 февраля 1476 г. «прииде из Новагорода Великого к великому князю посадник Захариа Овинов, за приставом великого князя, с многими новгородци: иным отвечивати, коих обидел, а на иных искати, а того не бывало от начяла, как и земля их стала и как великиа князи учали быти, от Рюрика на Киеве и на Володимери и до сего великого князя Ивана Васильевичя; но сей в то приведе их». Вскоре после этой состоялась поездка в Москву посадников Василия Микифорова, Ивана Кузмина, «и иные мнози посадници, и мнози и жытьи Новогородци и поселяне приидоша о том же, о обидах искати и отвечивати, такоже и вдови и черници приидоша … и вси приобижении, много их множество»[798]. В марте 1477 г. архиепископ Феофил «и весь Великой Новъгород прислали к великому князю Ивану Васильевичю и к сыну его великому князю Ивану Ивановичю послов своих Назара подвойского да Захарию диака вечнаго бити челом и называти себе их «господари», а наперед того, как и земля их стала, того не бывало: никотораго великого князя «господарем» не зывали, но «господином»». В мае того же года «бысть мятежь в Новегороде: сотвориша вече, и пришед, взяша Василия Микифорова и приведоша его на вече и въскричаша: «переветнике, был ты у великаго князя, и целовал еси ему крест на нас». Он же рече им: «целовал есми крест великому князю в том, что ми служити ему правдою и добра ми хотети ему, а не на осподаря своего Великого Новагорода, ни на вас, на свою господу и братию». Они же без милости убиша его, а по обговору Захарии Овина, а потом и того Овина убиша, и з братом с Кузмою, у владыки на дворе; а от того часа возбеснеша, яко пьании, ин иная глаголяше, и к королю паки восхотеша»[799].

Антимосковская по своему духу боярская политика располагала лишь шаткими средствами дипломатии и социальной демагогии. Лишенная поддержки со стороны широких масс новгородского общества, она балансировала на туго натянутом канате дипломатических комбинаций, не будучи в состоянии отыскать более надежную опору. Эта позиция ставила перед боярством неизбежную тактическую проблему. Можно было стремиться к сохранению неизменными сложившихся отношений, продолжая дипломатическую борьбу. Но можно было также совершить попытку добиться военной победы в союзе с Литвой. Обе возможности не могли не привлекать сторонников, активность которых зависела прежде всего от общеполитической конъюнктуры. В определенные моменты, когда обстановка складывалась таким образом, что решительный успех боярства в борьбе с Москвой казался возможным, как это было, например, перед Яжелбицким и Коростынским поражениями, военные лозунги становились выражением общебоярской политики и собирали под военные стяги представителей обоих политических направлений, тогда как в обстановке разочарования после сокрушительных ударов со стороны Москвы, внешнеполитическая проблема вновь приобретала дискуссионный характер.

Вряд ли правильным было бы полагать, что крайности антимосковской политики или тяготение к проведению этой политики более умеренными средствами могут служить признаком принадлежности сторонников «литовской» и «московской» ориентации к тем или иным территориальным группировкам бояр. Вопрос об отношении к Москве был настолько важным для всего новгородского боярства и всех житьих, что методы его решения должны были обсуждаться в каждом конце, на каждой улице, они могли восстанавливать сына против отца и брата против брата. Однако кончанское соперничество своими корнями так глубоко уходит в почву внутрибоярских отношений, что попытка поставить вопрос о существовании каких-то определенных центров политических споров по крайней мере оправданна. Орудием распространения политических лозунгов и во второй половине XV в. оставалось кончанское вече, а от характера активности его руководителей во многом зависела политическая характеристика того или иного конца в целом.

Такая попытка была предпринята. Она позволила установить, что наиболее активную антимосковскую позицию занимало боярство Неревского конца, поддержанное прусской и плотницкой группировками, тогда как боярство Славенского конца, выражало в целом более умеренные взгляды[800].

Последняя попытка объединения всех боярских группировок вокруг знамени активной антимосковской борьбы относится к 1477 г. Это объединение, оказавшееся недолговечным, возникает в чрезвычайно сложной обстановке. Та часть боярства, которая испытывает колебания, терроризирована расправой с Василием Никифоровым и Овиными; некоторые посадники бежали из Новгорода. Архангелогородская летопись сообщает о мерах, которые были предприняты «литовской» группировкой против колебавшихся прусских посадников: «А Луку Федорова да Фефилата Захарьина изымаше, посадили за сторожи, и потом приведоша их на вечье и пожаловаша их и целовали крест, что им хотети добра Новугороду»[801].

Колебания бояр создавали условия, при которых черный люд снова мог проявить свою активность: «И въсколебашася аки пьяни, и бяше в них непословича и многие брани, мнози бо велможи бояре перевет имеаху князю великому и того ради не изволиша в единомыслии быти, и въсташа чернь на бояр, а бояри на чернь»[802].

Заручившись поддержкой митрополита Геронтия и «еже о нем священнаго собора архиепископов и епископов», Иван III 30 сентября 1478 г. посылает в Новгород «складную грамоту», а 9 октября (на память апостола Якова Алфеева) выступает в поход, чтобы новгородцев «за их преступление» «казнить войною». Военная операция была тщательно продумана. Наступление на Новгород осуществлялось широким фронтом. Сам великий князь со своим отрядом от Торжка двигался «меж Яжолбицкие дороги и Мсты». Отряду царевича Даньяра было предписано итти по другой стороне Мсты. По «своей стороне» Мсты шел отряд князя Даниила Холмского. Справа от великокняжеского отряда проложен маршрут князя Семена Ряполовского, по Демонской дороге – маршрут князя Андрея Васильевича, а между Демонской и Яжелбицкой дорогами – маршрут князей Оболенских. Поход завершился 27 ноября, не встретив какого-либо сопротивления. Своей временной резиденцией Иван III избрал село Лошинского Троицу в Паозерье, поскольку статус древней княжеской резиденции на Городище оставался неопределенным. В Троице вплоть до состоявшегося 17 февраля отъезда великого князя велись переговоры с новгородцами.

Переговоры начались униженной просьбой новгородцев о помиловании и освобождении тех бояр, которые были арестованы великим князем в его первый приезд в Новгород. В этой просьбе было отказано на том основании, что сами новгородцы в свое время на тех бояр «били челом». Заявленное затем желание новгородцев, чтобы «позвов на Москву не было», а все суды вершились бы в Новгороде под руководством княжеского наместника и посадника встретило следующее разъяснение: «Били есте челом мне, великому князю, ты, нашь богомолец, и наша отчина Великий Новъгород, зовучи нас себе государи, да чтобы есмы пожаловали, указали своей отчине, какову нашему государьству быти в нашей отчине в Великом Новегороде; и яз князь великий то вам сказал, что хотим господарьства на своей отчине Великом Новегороде такова, как наше государьство в Низовской земле на Москве; и вы нынеча сами указываете мне, а чините урок нашему государьству быти: ино то которое мое государьство? ». Получив от новгородцев ответ, что они не знают особенностей московского правления, Иван III разъяснил: «наше государьство великих князей таково: вечю колоколу во отчине нашей в Новегороде не быти, посаднику не быти, а господарьство свое нам держати».

Предложенные великим князем уступки были такими, что, как это очевидно, они удовлетворили самые главные желания новгородских землевладельцев: «а что есте били челом мне, великому князю, чтобы вывода из Новгородские земли не было, да у бояр у Новогородских в вотчины в их земли нам, великим князем, не въступатися, и мы тем свою отчину жалуем: вывода бы не паслися, а в вотчины их не въступаемъся; а суду быти в нашей отчине в Новегороде по старине, как в земле суд стоит».

Надо полагать, что получив, заверения в неприкосновенности своих земельных владений, бояре и житьи люди испытали чувство облегчения, позволившее им пойти на серьезные уступки великому князю, коль скоро они не задевали их личной собственности. В обеспечение своей реальной власти Иван III потребовал, «чтобы наша отчина Великий Новъгород дали нам волости и села, понеже нам, великим князем, господарьство свое держати на своей отчине Великом Новегороде без того нелзе». 1 января 1478 г. «владыка с посадники и с житьими, пришед к великому князю, явили ему волостей: Луки Великие да Ржеву Пустую; он же не взя того». Лукавство новгородцев здесь более чем очевидно: обе эти волости находились в совместном владении Новгорода и Литвы – именно Литва (а не Новгород) получала с них денежный доход.

Получив отказ, новгородцы предложили другой вариант обеспечения княжеской власти передачей десяти волостей: четырех – владычных, трех – Юрьева монастыря, по одной – Благовещенского монастыря в Демоне и Антониева монастыря, а также волость Тубас и все новоторжские земли. Снова последовал отказ. Великий князь потребовал «половину всех волостей владычных да и монастырских, да Новоторжские, чьи ни буди». В ответ новгородцы предложили взять половину волостей и земель у шести монастырей – Юрьева и пяти кончанских; что касается остальных, то они «убоги, земель у них мало». Торг закончился тем, что «князь великий пожаловал, у владыки половины волостей не взял, а взял 10 волостей, да Новотрьжские земли все взял». А от шести предложенных монастырских владений Иван III согласился на половину земель, взяв у Юрьева монастыря 720 обеж, у Аркажа – 333, у Благовещенского – 253, у Никольского Неревского конца – 251, у Антониева – 50 сох (150 обеж), у Михайловского – 97 обеж, что в сумме равно 1804 обжам (600 сохам). Великий князь претендовал на доход с этих земель в 900 гривен (по 7 денег с обжи) в год, однако после уговоров согласился на треть этой суммы (по 7 денег с сохи).

В завершение переговоров великий князь потребовал «о Ярославле дворе, чтоб тот двор ему очистили», на что не получил возражений. Княжеской администрацией была составлена крестоцеловальная грамота, утвержденная печатями новгородского владыки и всех пяти концов, на которой новгородцы поклялись в верности московскому великому князю, передав ему также докончания Новгорода с Литвой. 6 и 7 февраля были арестованы и отправлены в Москву Григорий Киприянов Арзубьев, Марфа Исакова с внуком, Иван Кузмин Савелков, Окинф с сыном Романом, Юрий Репехов и Марк Панфильев; великий князь «жывоты их велел отписати на себя». Оставив в Новгороде двух своих наместников, Иван III вернулся в Москву.

Контрольную поездку в Новгород Иван III предпринял в 1480 г. Эта поездка окончилась плачевно для архиепископа: «Тое же зимы, генваря в 19, поимал князь великий в Новегороде архиепископа новогородского Феофила по коромоле и посла его на Москву, а казну его взя, множество злата и сребра и сосудов его, не хотяше бо той владыка, чтобы Новгород был за великим князем, но за королем или за иным государем; князь бо велики, коли взял впервые Новъгород, тогда отъя у новогородского владыки половину волостей и сел у всех монастырей, про то владыка нелюбие держаше; быша бо те волости первое великих князей, ино они их освоиша, – того же месяца 24, и посадили его в монастыре у Михайлова Чюда; и седел туто полсема лета, ту и преставися».

В научной литературе существует расхожее мнение о том, что окончательная расправа Ивана III с новгородскими боярами и житьими произошла в 1489 г. и была отмщением за покушение на новгородского княжеского наместника Якова Захарьича. Между тем расправа и нарушение договоренности о невыводе новгородских землевладельцев начались пятью годами раньше. Под 1484 г. летопись сообщает: «Тоя же зимы поимал князь великий болших бояр новогородских и боярынь, а казны их и села все велел отписати на себя, а им подавал поместиа на Москве по городом; а иных бояр, которые коромолу держали от него, тех велел заточити по городом в тюрмы»[803]. Решительное продолжение вывода новгородских землевладельцев действительно относится к 1489 г.: «Тоя же зимы послал князь великий, и привели из Новагорода на Москву болши семи тысящь житиих людей, занеже хотели убити Якова Захариича наместника новогородскаго, и иных многих думцев Яков пересек и перевешал. Тоя же зимы князь велики Иван Васильевичь переведе из Великого Новагорода многых бояр и житьих людей и гостей, всех голов больши 1000, и жаловал их, на Москве давал поместья, и в Володимери, и в Муроме, и в Новегороде в Нижнем, и в Переяславле, и в Юрьеве, и в Ростове, и на Костроме, и по иным городом. А в Новъгород в Велики на их поместья послал москвичь лучьших многих гостей и детей боярьских, и из иных городов из Московъския отчины многих детей боярьских и гостей, и жаловал их в Новегороде в Великом»[804].

Представление о масштабах вывода и конкретностях этого процесса дают составленные на рубеже XV–XVI вв. писцовые книги – кадастры, зафиксировавшие как новых, так и старых вотчин во всех новгородских пятинах.

К истории административной системы Новгородской земли

Присоединение Новгорода к Москве в 1478 г. привело к существенному административному расчленению Новгородской земли. Ее центральная часть, превращенная в Новгородское наместничество, была поделена на пятины. Внешняя зона, примыкавшая к наместничеству с востока и юга, перешла в прямое московское управление, чему способствовало внедрение московского суверенитета на часть этих территорий в предшествующее присоединению Новгорода время. Еще при великом князе Василии Дмитриевиче Москва захватила Бежецкий Верх, который новгородцы, сохраняя неизменным формуляр своих докончаний с князьями, до конца продолжали именовать «новгородской волостью»[805]. В 1475 г. московской стала Двинская земля[806], наличие великокняжеских льгот в которой, а также на Печере фиксируется рядом грамот уже на рубеже XIII–XIV вв., а затем во времена Ивана Калиты и Дмитрия Донского. [807]

Зона волостей, навсегда отторгнутых от Новгорода в 1478 г., очерчена традиционной формулой докончаний, самое раннее из которых датируется 1264 г.: «А волостии ти, княже, новгородьскыхъ своими мужи не держати, нъ держати мужи новгородьскыми; а даръ от техъ волостии имати. А се волости новгородьскые: Волокъ съ всеми волостьми…, а в Торожку… А се волости новгородьскые: Бежиче, Городець, Мелечя, Шипино, Егна, Вологда, Заволоцье, Колоперемь, Тре, Перемь, Югра, Печера»[808].

Парадоксальным на первый взгляд кажется ограничение перечня «новгородских волостей» территорией внешней зоны, что способно породить мысль о том, что княжеским мужам запрещалось «держать волости» только в этой зоне, тогда как на основной территории новгородских владений таких запретов не существовало. Подобный вывод был бы весьма поспешным, так как весь комплекс существующих источников свидетельствует об изначальном и ненарушимом контроле «мужей новгородских» на всей территорией новгородского фиска.

Перечень «новгородских волостей» внутренней зоны хорошо известен из документа, синхронного древнейшему докончанию, зафиксировавшему список «новгородских волостей» внешней зоны. Имеется в виду перечень административных членений Новгородской земли в интерполяции к «Уставу о мостех», которая, как и весь этот документ, датируется 60-ми гг. XIII в., предпочтительно временем между 1265 и 1267 гг. [809] В интерполяции, трактующей о разверстке повинностей по содержанию Великого моста через Волхов, сначала идет перечисление десяти городских сотен Новгорода, а далее следует список периферийных земель: «11 Княжа, 12 Ржевская, 13 Бежицская, 14 Водская, 15 Обонезьская, 16 Лузьская, 17 Лопьская, 18 Волховская, 19 Яжелбичьская двои рили».

Существующие толкования этого списка исходят из заданной мысли о том, что, подобно городским, «провинциальных сотен» также должно быть десять, и, следовательно, одна из них в этом перечислении оказалась пропущенной. Б. А. Рыбаков полагал, что такой десятой «сотней» должно быть Помостье[810]. Было время, когда я присоединился к такому мнению, предложив даже конъектуру: в списках Археографического вида «Устава о мостех» Волховская «сотня» называется «Поволховской», что показалось мне стяжением текста «По[мостская, ] Волховская»[811].

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒