12 сентября.. 13 сентября.

12 сентября.

Я опять думаю об Елене. Быть может, она не любит меня, не любит и мужа. Быть может, она любит только любовь. Только в любви ее яркая жизнь, для любви она родилась на свет и во имя ее сойдет в могилу. И когда я думаю так, во мне встает отрадная злоба. Что из того, что Елена со мною, что я целую ее прекрасное тело и вижу любящие, в сиянье, глаза? .. Она с улыбкой уходит к мужу, она любовно живет его жизнью. Меня томит мысль о нем, об этом юноше, белокуром и стройном. И иногда, в тишине, я ловлю себя на мечтах, глубоких и тайных. И тогда мне кажется, что я думаю не о нем, а о том, кого уже нет и о ком я со злобою думал прежде. Мне кажется, что генерал-губернатор все еще жив.

Вот я иду тернистым путем. На узкой моей тропинке стоит он, ее муж. Он мешает мне: она любит его.

Я смотрю, как в садах изнемогает усталая осень. Рдеют холодные астры, облетают сухие листья. Утренники свивают траву. В эти дни увя-данья четко встает привычная мысль. Я вспоминаю забытое слово:

Если вошь в твоей рубашке Крикнет тебе, что ты блоха, Выйди на улицу И — убей!

13 сентября.

Генрих все эти дни прожил в Москве. У него в Замоскворечье семья. Только сегодня он уезжает в Петербург к Эрне.

Он отдохнул, пополнел и окреп. Глаза у него блестят и уже нет вялых слов. Я давно не видел его.

Мы сидим с ним в трактире. Здесь когда-то бывал с нами Ваня. Генрих ест и в промежутках между едой говорит:

— Читали, Жорж, что в «Революционных Известиях» пишут?

— О чем?

— Да о генерал-губернаторе.

— Нет, не читал.

Он возмущен и говорит горячо:

— Пишут о значении не только для Москвы, но и для всей России. Я согласен: этот акт — перелом. Теперь увидят, как мы сильны, поймут, что партия победит, не может не победить.

Он вынимает тонкий листок печатной бумаги.

— Вот, Жорж, прочтите.

Мне скучно слушать его, скучно читать. Я отстраняю бумагу рукой. Я говорю с неохотой:

— Спрячьте. Не стоит.

— Что вы? Как же не стоит? Ведь для этого вся работа.

— То есть, чья же работа?

— Наша работа, конечно.

— Для газетной статьи?

— Вы смеетесь … Печатное слово необходимо. Нужна пропаганда террора. Пусть массы поймут, пусть идея борьбы проникнет в деревню. Разве не так?

Мне скучно. Я говорю:

— Бросим об этом. Слушайте, Генрих, вы ведь, любите Эрну? ..

Он роняет ложку в тарелку и густо краснеет. Потом дрогнувшим голосом говорит:

— Откуда вы знаете?

— Знаю.

Он в смущеньи умолк.

— Ну, так берегите ее… И желаю вам счастья.

Он встает, долго ходит по грязному кабинету. Наконец, говорит тихо:

— Жорж, я вам верю. Скажите мне правду.

— Что вам сказать?

— А вы не любите Эрну?

Мне смешно его хмурое, в красных пятнах, лицо. Я громко смеюсь.

— Я? Люблю Эрну? Что вы? Бог с вами.

И никогда.. . никогда не любили?

Я говорю раздельно и ясно:

— Нет. Не любил.

Его лицо расцветает счастливой улыбкой. Он приветливо жмет мне руку.

— Ну, еду. Прощайте.

Он быстро уходит. Я долго сижу один за грязным столом, между грязными тарелками. И вдруг безудержно смешно: я люблю, она любит, он любит … Что за скучная песня.

⇐ Предыдущая 21 22 23 24 252627 28 29 30 Следующая ⇒