Глава 3 Алёнка

Алёнке снилось сначала что-то ужасное.

Перед сном она залезла на сайт международного фонда защиты животных и прочла там о «лагерях смерти» для тюленят. Охотники отлавливают бельков и сажают их в специальные загоны, где держат без еды до тех пор, пока они не повзрослеют и полиняют. Белый мех сменяет красивая серебристая шкурка. И тогда тюленят убивают.

Во сне Алёна слышала крик и плач тюлених и стук палок по мягкому телу бельков, ведь их не отстреливают, чтобы не портить мех, а…

И тут Алёне привиделась красная кирпичная стена, увитая плющом. И она почувствовала, что там, за этой стеной, есть то, что обогреет, даст надежду и…

Она проснулась. Села на кровати, сунула ноги в тапочки и подпрыгнула, словно наступила в лужу. Посмотрела вниз и обнаружила, что домработница Мила поставила ей отвратительные тапочки, отделанные норкой. Ни Мила, ни мама совсем не понимают, что носить такие тапочки — это всё равно что покупать подснежники в метро. Милочка приносила цветы весной. Алёна ругалась с ней.

«Они же всё равно уже сорваны», — сказала мама тогда..

«Да, сорваны! — ответила Алёна, — но если ты купишь у них, то в следующей раз они опять их нарвут». Вот и с норкой то же самое.

Алёна осторожно взяла тапочки. Мягкий мех норки вызвал перед глазами отрывки кошмара о забитых бельках. Алёна пересилила ужас, разлившийся в груди, и понесла их к шкафу.

Будь Алёна чуть младше, она похоронила бы их за домом на цветочной клумбе. Но она закончила девятый класс и прекрасно понимала, что это глупо… Как говорит учительница по литературе про плохие сочинения: «Ненужный пафос».

Вообще мир глупо устроен. Странно, но ещё в прошлом году ей не приходило это в голову. Она увлекалась уже и экологией, и зоологией, но вот эти противоречия так не бросилась в глаза. А теперь…

Алёна не понимала, как с этим можно жить. Вот она вчера прочла о бельках. Надо было бы сорваться с места и поехать спасать тюленят. Но ясно, что родители не отпустят её… Как же можно знать и ничего не делать?

Или вот… В школе рассказывали о бережном отношении к водным ресурсам. А мама недавно налила полную ванну воды, кинула туда ароматическую бомбочку, потом понюхала, сказала, что её раздражает запах ландыша, слила эту воду и налила новую без всяких угрызений совести.

Алёна потёрла виски. Почему всё такое противоречивое? Ни на что нельзя положиться.

Даже собственное тело начало врать. Точнее, изменяться, но не постепенно, а так быстро, что не успеваешь привыкнуть. Ещё вчера она себе нравилась. Сегодня было очевидно, что она толстовата. И подмышки… Они постоянно подводили. Алёнка пару раз забывала про дезодорант и ловила на себе косые взгляды одноклассниц.

Нет, в их гимназии никто ни над кем не смеялся. Никогда не знаешь, какой у кого папа или дядя, которые оплачивают обучение в гимназии. В младших классах Алёнина одноклассница поцеловалась с пятиклассником. А он оказался внуком известного политика. И его дедушка в прямом эфире вечернего ток-шоу [... ]

Девочка не ходила в школу месяц.

«А ногти? — грустно думала Алёна, — почему они ломаются? Витамины ем, а толку нет».

Она как будто потеряла доверие ко всему. Нет ничего устойчивого. И с этим надо как-то жить. Родители же живут.

Алёне всегда помогало бегство в Карторию. Она жаловалась там Алексу и Сальвадору, рассказывала об ужасах, которые творятся на Земле. Они обсуждали все вместе, как Алёне, которую там звали Элен, начать действовать, спасать животных и людей. Но у родителей ведь нет своей страны, куда они могли бы убежать…

Может, они давно привыкли к тому, что вокруг, и не чувствуют ни вины, ни ужаса, когда видят поломанные деревья, нищих у церкви, голодных детей по телевизору, бродячих собак. Алёну просто сразу начинало душить желание им всем помочь.

Был бы у неё Зонтик, как у Мэри Поппинс, и она полетела бы спасать тех, кто страдает.

Вместе со странным ощущением того, что тело стало иным, Алёна чувствовала иногда бешеный прилив сил. Она смотрела на свои руки, и ей казалось, что они, с виду обычные, внутри — могучие. И если ей разрешить, то она и бездомных у вокзала накормит, и ребят из детского дома развеселит, и даже демонстрацию в защиту окружающей среды проведёт. Только дайте, только пустите!

[... ] вместе путешествовали в трейлере, как те ребята из мультика «Шевели ластами»[4] и Алёна могла бы спасать выброшенных на берег дельфинов. Если бы они были агрономами, она могла бы обмазывать варом стволы поломанных деревьев.

Родители Алёны были совершенно обычными. Папа, по его собственному выражению, «двигал бренды». Он каждое утро садился в блестящий «Поршик», как будто инкапсулировался в космический корабль, и улетал на работу.

Папа был небольшого роста, с маленькими руками и ногами, носом-крючочком и большими карими глазами, которые никогда не улыбались. У папы улыбался рот, а глаза, хоть и были карими, оставались холодными.

Мама, наоборот, была красивая, зеленоглазая, с русой косой, обвитой вокруг головы, статная, как берёза, и улыбчивая. Но улыбалась она потому, что Идеальная Жена и Идеальная Мать должна улыбаться.

Мама каждое утро вставала, смотрела на себя в зеркало, улыбалась изо всех сил и говорила себе: «Я идеальна, я идеальна, я идеальна». Алёна сама это слышала, и каждый раз у неё мороз по коже проходил. Как будто мама ощущала себя роботом, которого нужно программировать.

Потом мама шла, гордо расправив плечи, в светлой домашней блузе и мягких брюках, на кухню, где её ждал идеальный завтрак в исполнении Милочки.

Вообще-то они с Милой были из одной деревни откуда-то из-под Орла. Вместе они снимали комнату у какой-то вредной старухи в одном из спальных районов Москвы. Потом маме удалось выйти замуж за папу, а Милочка никого не нашла. Она так и жила с вредной старухой, и мама позвала её к себе — помогать по дому.

— Она свой человек, — сказала мама папе тогда, — это многое значит.

— Вообще-то в моде домработницы с Филиппин, — сказал папа, — но делай как знаешь. Мне всё равно.

Мама тогда задышала часто-часто. Алёна не поняла почему — то ли потому что Милочка — не в моде, то ли потому что папе «всё равно». Он и правда занимал мало места в доме, их папа.

Если дом сравнить с «потребительской корзиной», то она, мама, Мила, даже садовник, были обязательными продуктами, такими, как хлеб, молоко или масло, а папа — редким и деликатесным, вроде французского сыра. Его вещи помещались всего в двух шкафах, один стоял в спальне, другой — в ванной. Как будто папа мог в любой момент улететь на другую планету…

Вообще-то он уже был женат. Алёна знает это по обрывкам разговоров. А ещё она нечаянно подслушала такой разговор. Мама спросила:

— Зачем она объявилась? И что ты ей сказал?

— Правду, конечно.

— А она?

— Принялась кричать. Ты же знаешь, я не перевариваю женские истерики.

— А если она захочет сама разыскать его?

— Флаг ей в руки и барабан на шею, как говорили в моём детстве. Я бы с удовольствием его отдал. Да, к сожалению, не возьмёт она. Это с тухлецой товар.

— Зачем ты так о живом-то человеке…

— Для неё — с тухлецой. Да и для всех вас. Все вы…

Мама тут всхлипнула, словно укололась обо что-то, и выбежала из комнаты, чтобы папа не видел истерики. Алёне очень хотелось узнать, о ком они говорили, кого бы папа отдал бывшей жене, что за живой товар с «тухлецой», но спросить у папы не смогла. Когда она оставалась с ним один на один, ей было не по себе, словно он и правда был с другой планеты.

Алёна подсела к ноутбуку, вышла в сеть. Снова зашла на сайт Фонда по защите животных. В комментариях к теме бельков она обнаружила граффити, заснятое в одном лондонском пешеходном переходе. Оно изображало охотника-убийцу с поднятым багром и распростёртого тюленьего малыша.

Она зашла по ссылке на сайт граффити, прочитала интервью с самым известным художником этого направления, Бэнкси. Её заинтересовала фраза: «Большинство матерей готовы сделать всё для своих детей, кроме того, чтобы позволить им быть самими собой».

Она вспомнила, как родители запротестовали, когда она решила пойти волонтёром в детскую больницу. Это будет отвлекать от учёбы, и кто её будет туда возить из загорода по пробкам, и вообще — а если она чем-то заразится?

Хотя иммунитет у Алёны, как и у большинства одноклассников в Рублёвской гимназии, был крепкий именно потому, что они всю жизнь живут за городом.

Надо распечатать и показать родителям слона Бэнкси.

«А может, — подумала Алёна, — мне заняться граффити? Но это опять как-то не безопасно. Неужели нельзя помогать миру так, чтобы иметь на это право? И не спорить с милицией, законами, а главное — родителями? »

Ещё вопрос: как выбрать то место в мире, где она может оказать помощь? Ведь каждую секунду происходит что-то ужасное. Детей берут в заложники, больные умирают от нехватки лекарств, кто-то вырубает ценные породы деревьев, атмосфера загрязняется…

«И как Бог с этим справляется? — вдруг пришло в голову Алёне, — наверное, потому всё это и происходит, что Он, бедный, не знает, за что хвататься. Хотя у Него должны быть помощники… Ангелы, наверное. Но значит, и они не справляются с обязанностями. Значит, и им нужны помощники…»

Алёна выключила ноутбук, переоделась, сунула в сумку книгу «Замки Шотландии», которую обещала дать Вику, и спустилась в кухню.

Родители завтракали. Папа читал новости на своём ноутбуке, откусывая от бутерброда и запивая кофе, мама медленно ела обезжиренный йогурт, глядя в окно, за которым виднелась статная, белоствольная, вся в обрамлении мелких зелёных листиков берёза.

«Я знаю, на что похожа наша семья, — подумала Алёнка, — на три зубные щётки в стакане. Снаружи — красиво. Синяя щётка — «папа», красная щётка — «мама», жёлтая — «дочка». Но щётки не имеют друг к другу никакого отношения. Они никак не связаны между собой».

Пару лет назад Алёна бы закричала прямо с лестницы:

— Эй, вы! Мы же не щётки! Мы люди! Семья! Давайте общаться! Смеяться! Ругаться!

И прочий «ненужный пафос».

Но папа ей как-то сказал, что у каждого должна быть своя личная жизнь. И что он очень рад, что у него такая понятливая взрослая дочь.

Алёна вспомнила, что у папиного заместителя пятеро детей. И когда бы папа ему ни позвонил (в нерабочее время), в трубке всегда орут дети. Папа рассказывал об этом со смехом, но не весёлым, а злым и колючим. Алёна же представила себе женщину, маму этих пятерых детей, которая вынимает из духовки шоколадный торт, а дети окружили её, ругаются из-за того, кому достанется больший кусок, и визжат от радости. Алёна даже ощутила запах этого торта.

Она посмотрела на их собственную духовку. В ней только стерилизовали банки для варенья с фруктозой, которые Милочка закручивает для мамы. Правильное питание — это ещё одна добродетель Идеальной Жены в понимании мамы.

— Доброе утро, мама, папа!

Папа кивнул, не отрываясь от ноутбука. Алёна подошла к холодильнику, вытащила миску с фруктовым салатом, нарезанным для неё Милой. Мама оторвалась от окна и изобразила на лице тревогу.

— Это всё?

— Нет. Ещё зелёный чай.

— Алёна, мне не нравится, что ты не ешь мяса. Растущему организму необходимы белки, а не только углеводы, поверь. Как насчёт йогурта?

— Попробуй хамон, — сказал папа, — отличная вещь. Мой зам из Испании привёз.

— Игорь, — мягко улыбнулась мама, но в голосе звучала тревога, — зачем ты предлагаешь девочке канцерогенный продукт? Алёна, там в холодильнике на обед возьми отварную телятину.

— Спасибо, я не хочу.

— Канцерогенный продукт? Испанцы столетиями едят. И что такое канцерогены, ты в курсе вообще-то?

— Папа, я не ем никакого мяса, — попыталась не дать разгореться ссоре Алёна, — я не могу есть друзей.

— Так что такое канцероген, Наталья? Уж коли делаешь заявления, будь добра, включай голову!

Мама покраснела, а папа внимательно посмотрел на Алёну.

— Друзей? — хмыкнул он, — ладно, это китч[5]. Вполне нормально для твоего возраста. А вот одёжку можно было и глаженую надеть.

— Это индийский хлопок, папа.

— Ну, тут я поддержу дочь, — сказала мама, — синтетика — мёртвый материал.

— Очередной китч, — отмахнулся папа, подливая себе кофе. — Подростковый возраст. Родители — дураки. Сбросим Пушкина с парохода современности! Да что я буду тебе говорить, я и сам такой был. И мама.

— Я не была, — улыбнулась мама, аккуратно собрав на ложку остатки йогурта из стеклянной баночки, — я всегда была послушной девочкой. Ходила в том, что разрешали родители. Никуда не сбегала. Не общалась с дурной компанией. Никогда не врала.

— Вау, — сказал папа с насмешкой.

— Да! Никогда! — голос мамы зазвенел.

Алёна быстро прожевала салат. Она не переносила родительских ссор. Вообще Алёна не переваривала любые конфликты. В мире и так много всего плохого, зачем ещё что-то от себя лично добавлять на чашу Зла? По литературе что-то рассказывали про чашу Добра… Вот на эту чашу бы и добавить гирьку. Найти себе маленькое хорошее дело и выполнить его.

— Повезло твоим родителям с такой идеальной дочерью, — снова хмыкнул папа.

Тут Алёна встала из-за стола и заторопилась к выходу. Зачем он всегда её клюёт, как ворон? Почему она не спорит, а только проглатывает обиды?

— Алёна, подожди меня на улице, — велел папа, а мама всё скребла и скребла ложечкой пустую банку. Дзынь-дзынь-дзынь…

У Рининого вольера Алёна присела на корточки. Рина ткнула в сетку влажный нос и с подозрением зарычала.

— Глупая, это же я, — улыбнулась Алёна, но в Рининых глазах свернуло что-то такое, отчего Алёне расхотелось гладить её по носу.

— Бедненькая, — прошептала Алёна, — зачем они тебя так обозлили? Ведь посёлок охраняется. И в доме сигнализация.

Рина не сводила с Алёны хмурого взгляда, а потом нажала лапой на сетку вольера так сильно, что сбоку на рейке отлетел гвоздик. Получилась дырка. Если так пойдёт и дальше, она прорвёт сетку и выскочит. Надо сказать папе.

Алёна услышала стук колёс по дорожке. Папа катил чемодан — улетал в Швецию на неделю. А может, на другую планету.

— Папа, у Рины…

— Погоди, Алёна, со своими животными и спасением мира. Хочу с тобой серьёзно поговорить. Во-первых, такой стиль одежды неприемлем. Я хочу, чтобы ты выглядела нормально.

— Если мы поедем куда-то вместе, я оденусь так, как вы хотите, — сказала тихо Алёна, — мне это неважно, правда.

— Отлично. Теперь о важном. Я хочу отправить тебя учиться в Англию.

— К-когда?

— В сентябре. Возражения есть?

— Не знаю…

— Значит, нет.

— Папа! — попыталась Алёна пробиться к нему через стекло, из-за которого он с ней разговаривал, — папа, я уже спрашивала у мамы. Она сказала, спросить у тебя. Под Смоленском есть детский экологический лагерь. Там читают лекции по биологии, экологии, проходят практику, обсуждают способы защиты окружающей среды…

— Нет.

— Но почему?

— Я был в лагере подростком и уверен — это не для тебя. Ты у нас домашний цветочек. Тепличный. Ни к чему тебе экстремальные условия. А если тебя похитят по дороге? Дочь у меня одна. И я слишком много в тебя вкладываю, во всех смыслах. Так что сиди дома, а в сентябре поедешь в частную школу под Лондоном, где за тобой будет глаз да глаз. Вопросы есть?

— Вопросов нет, — прошептала Алёна. Как был папа за стеклом, так и остался. А вопросы были. Почему он не слушает то, что говорит она, Алёна? Зачем «тюкает» маму, она ведь и так его слушается? Почему у него глаза не улыбаются, когда улыбается рот? Он вообще-то, ей родной папа или так… Пришелец из космоса?

Он ведь не похож на них… Алёна была рослая, в маму. Как говорила Милочка: «Сибирская порода». А папа — ростом чуть выше Алёны. И ходит сгорбившись, напряжённо глядя под ноги, словно боится нечаянно наступить на что-то по дороге.

Вот он сгорбился ещё больше, залез в свой автомобиль (или космический корабль? ), поднял стекло, кивнул Алёне.

Погружённая в раздумья, она проводила машину взглядом и вдруг спохватилась, что не сказала про Рину. Надо найти садовника и сказать ему. Но садовник придёт только в двенадцать, а сейчас половина десятого. В десять её ждут Вик и Энджи. Ладно, она скажет насчёт Рины садовнику, когда вернётся.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒