Часть первая 34 страница

В том году вместо ежегодного рождественского письма с просьбой о пожертвовании руководство приюта разослало лишь рождественские открытки с благодарностью и письмо от архиепископа Шиана, в котором «с глубоким сожалением» сообщалось о том, что монсеньор Вегнер «удалился на покой по причине слабого здоровья». И хотя в то время он был по-настоящему болен, один циник из Sun видоизменил последнюю фразу в копии открытки, висевшей на стене газеты, и теперь она гласила: «... по причине того, что он кое-что прочитал»⁴⁶

На Пасху 1974 года Реактивный Джек Рингуолт послал Уоррену копию письма, которое получил от отца (уже не монсеньора) Вегнера. Вместо привычного скулежа по поводу того, что у бедных бездомных, брошенных мальчиков не будет рождественского праздника, в письме подробно описывались новые дорогостоящие проекты, разработанные и разрабатываемые в настоящий момент «Бойз Тауном», а также приводился целый список экспертов, нанятых, «чтобы помочь нам в планировании нашего будущего»⁴⁷. Но, несмотря на скандал, пожертвования, присланные после рассылки этого письма, все же достигли 3, 6 миллиона долларов, хотя эта сумма была совсем небольшой по сравнению с прежними деньгами.

Таким образом, эта история закончилась так, как обычно и заканчиваются подобные истории: виновники прикрыли свои задницы и предложили реформы — но лишь в результате общественного унижения, а не искреннего сожаления о содеянном. В конечном счете сменился состав и попечительского совета, и руководства «Бойз Тауна», однако этот процесс шел медленно и со скрипом, а конфликт интересов в совете директоров никуда не делся, по крайней мере в первое время.

И даже слава Sun оказалась недолгой. Газета разорилась, и вскоре после награждения Пулитцеровской премией редактор Пол Уильямс уволился. Журналисты, проводившие расследование, один за другим перешли в другие газеты и агентства новостей. Sun не могла обеспечить себе такое же славное будущее, как ее прошлое, и было маловероятно, что Баффет захотел бы оставить газету себе в качестве убыточного хобби. История Washington Monthly уже доказала, что даже во имя большой журналистики Баффет не будет этого делать. В каком-то смысле Sun была одним из его «сигарных окурков», и он мог насладиться своей личной, глубокой и последней затяжкой.

Если же посмотреть с другой стороны, временный всплеск интереса к его персоне благодаря этой истории был незначительным по сравнению с остальными его делами. В мире инвесторов он стал известен по иной причине. Писатель Джордж Гудмен, яростный критик спекулятивных процессов на американском фондовом рынке 1960-х годов, написал под псевдонимом Адам Смит книгу Supermoney⁴⁸ и продал свыше миллиона экземпляров. В книге описывалось, как управляющие фондами в одночасье поднялись до невообразимых высот и рухнули оттуда по крутой параболе с такой скоростью, как будто в их двигателях внезапно закончилось топливо. Они изображались как дьявольские искусители с рогами и вилами, соблазнявшие обычного среднего инвестора. Однако когда дело дошло до Бена Грэхема и его протеже Баффета, Гудман понял, что столкнулся с несколько другими персонажами, и посвятил им целую главу, в которой не скупился на добрые слова.

Гудман уважал Грэхема за свободное владение латынью и французским языком и считал его, безусловно, интересным человеком, однако на страницах книги Грэхем выглядел каким-то искусственным и изъяснялся таким языком, что создавалось впечатление, будто он издевается над самим собой. Баффет же, с другой стороны, казался читателям стопроцентным американцем с бутылкой пепси в руке, брокером-инвестором, который в одиночку ведет свой бизнес, держась подальше от демонов Уолл-стрит Описанный в таком стиле, Баффет казался сочным стейком двухдюймовой толщины рядом с Грэхемом, который выглядел как вычурное фуа-гра. Понятно, что стейк находил себе больше поклонников.

Все без исключения критики упомянули Баффета в своих рецензиях. Глава сообщества писателей Уолл-стрит Джон Брукс назвал его «пуританином в Вавилоне», живущим среди «алчных колдунов с портфелями и бакенбардами»⁴⁹. Буквально

в одночасье он стал звездой. Даже в Омахе книга Supermoney произвела сенсацию. Баффет был провозглашен королем инвесторов. Наконец-то, спустя пятнадцать лет, его заслуги признали. Отныне он был «тем самым Уорреном Баффетом».

Глава 36. Две мокрые крысы

Омаха и Вашингтон • 1971 год

Баффет очень хотел занять свое место в высшей лиге журналистики. Поскольку в последнее время газеты, являвшиеся в основном семейным бизнесом, постоянно перепродавались и обесценивались, Уоррен и Чарли Мангер находились в поиске. Они пробовали приобрести Cincinnati Enquirer у компании Scripps Howard, но у них ничего не вышло¹. Затем Баффет попытался от имени Blue Chip купить другую компанию, принадлежавшую Scripps, New Mexico State Tribune Company, которая

издавала Albuquerque Tribune, но эта сделка тоже провалилась.

В 1971 году Уоррен позвонил издателю Washington Monthly Чарльзу Питерсу и попросил представить его и Мангера издателю Washington Post Кэтрин Грэхем. Баффет сказал, что они уже купили несколько акций New Yorker и хотели бы приобрести весь журнал. Они поговорили с председателем правления New Yorker и крупным акционером Питером Флайшманом, который был готов продать им свои акции, но для сделки им нужен был партнер, и они подумали, что этой покупкой может заинтересоваться Washington Post.

Питерс не удивился этому звонку. Ага, подумал он, Баффет заинтересовался акциями Washington Post теперь, когда Грэхем превратила ее в открытую компанию. Вероятно, причиной всех недавних предложений о покупке различных газет было то, что он продолжал оставаться владельцем Washington Monthly. Если бы он мог с помощью Monthly купить Post, то неудавшаяся инвестиция стала бы финансово оправданной.

Первое, что сделал Питерс, разрабатывая первоначальное предложение в 1971 году², — организовал встречу, чтобы тщательно изучить возможное партнерство по покупке New Yorker. Баффет никогда прежде не соглашался покупать акции на открытом рынке, так как чувствовал, что цены на акции в таком случае оказываются слишком завышенными, а сами ценные бумаги рекламируются куда громче, чем это нужно. Такой тип поведения не имел ничего общего ни с приобретением «сигарных окурков», его прежней любви, ни с покупкой акций «правильной компании по правильной цене», как было в случае с American Express или Sees Candies (Баффет и Мангер тратили кучу времени на поиск таких компаний). Поэтому Баффет не собирался покупать акции Post. Однако они с Мангером полетели в Вашингтон и встретились с Кэтрин Грэхем в главном офисе Washington Post, монолитном восьмиэтажном белом здании 1950-х годов постройки с вывеской над дверью, на которой готическим шрифтом было написано название газеты.

Кей Грэхем, издатель Post, вошла в мир большой журналистики в достаточно солидном возрасте. Она взялась за это дело восемью годами ранее, будучи сорокашестилетней вдовой с четырьмя детьми, никогда прежде не занимавшейся никаким бизнесом. Теперь Кей готовилась руководить открытым акционерным обществом под пристальным наблюдением инвесторов и прессы.

«Встреча была очень, очень короткой, буквально минут двадцать. Я понятия не имел, какая она из себя. Я не думал, что она будет напугана своим собственным бизнесом. На улице был ливень, и мы были похожи на пару мокрых крыс». В течение всей встречи «она была очень любезна с нами. Она предложила нам встретиться с председателем правления Фрицем Биби. Вот у кого действительно был вид человека, который заправляет всем вокруг. Такой же вид был и у нас, правда, это нам не сильно помогло».

В то время Грэхем не была заинтересована в покупке New Yorker (ради чего и была организована эта встреча), и ничто не предвещало того, что когда-нибудь они с Баффетом смогут стать лучшими друзьями. Он не произвел на нее никакого впечатления. Баффет же посчитал ее непривлекательной — хотя она была довольно симпатичной, — поскольку у нее не было той мягкой женственности и заботливости, которыми обладал его идеал — Дейзи Мэй. Кроме того, они жили в совершенно разных мирах.

Кэтрин Грэхем родилась перед началом бурных двадцатых в зажиточной семье. Ее отец Юджин Мейер был инвестором и издателем Post, а мать Агнес — поглощенной своими мыслями дамой. Из-за фигуры, которая со временем становилась все внушительнее, домочадцы за спиной называли ее «Большая Аг». Агнес вышла замуж за еврея Мейера по расчету, по крайней мере частично. Она любила китайское искусство, музыку, литературу и другие культурные ценности намного сильнее, чем своего мужа и пятерых детей. Они постоянно курсировали между серорозовым особняком с гранитной отделкой, расположенным в Маунт- Киско, окна которого выходили на озеро Байрэм, квартирой, занимавшей целый этаж в доме на Пятой авеню в Нью-Йорке, и большим темным домом из красного кирпича в викторианском стиле в Вашингтоне.

Детство Кэтрин провела под присмотром Агнес в имении Маунт- Киско, которое семья называла фермой, потому что там имелись большой сад, плантация, молочный скот и старый сельский дом, где жили бессемейные работники. Все овощи и фрукты для обеденного стола были выращены на этих участках. Кей ела мясо домашних свиней и цыплят и пила молоко, которое давали их собственные джерсийские коровы. Огромные букеты цветов каждый день доставлялись из Маунт-Киско на столы каждого из их домов, даже того, который находился в Вашингтоне. На стенах этого особняка висели великолепные китайские картины. В нем было все, что считалось в то время высшим шиком, — закрытый плавательный бассейн, боулинг, теннисные корты и даже внушительный орган.

В конюшнях Кей выбирала себе верховых лошадей, достойных везти карету Золушки, а на каникулы предпочитала ездить в разные страны. Однажды в Германии она нанесла визит Альберту Эйнштейну. Когда Агнес взяла детей в поход, чтобы научить их независимости, их сопровождали пять наемных рабочих, управлявших одиннадцатью верховыми и семнадцатью вьючными лошадями.

Чтобы увидеться с собственной матерью, детям приходилось договариваться о встрече. Они быстро заглатывали еду, потому что к тому времени, когда слуга подавал блюда всем остальным, Агнес, которую обслуживали первой, уже доедала и приказывала сменить посуду. По ее собственным словам, она не любила своих детей. Их воспитание она возложила на нянек, гувернанток и инструкторов по верховой езде; она охотно отправляла детей в летние лагеря, пансионы и на занятия танцами.

Играть они могли только сами с собой и с детьми слуг. Агнес пила запоем, флиртовала и поддерживала отношения (хотя и платонические) со многими известными мужчинами, а женщин, включая собственных дочерей, считала низшими существами. Она сравнивала Кей с любимицей американцев Ширли Темпл, которая была «золотым» ребенком с солнечной улыбкой и талантом к пению и танцам. И это сравнение было не в пользу Кэтрин³. «Если я говорила, что люблю “Трех мушкетеров”, — вспоминала она, — мама отвечала, что я не смогу по достоинству оценить эту книгу, пока не прочитаю ее на французском, как она»⁴. Кей воспитывали так же, как выращивают гибридную орхидею, — защищают от всего, но подвергают постоянной критике, и все ради будущей выставки. Однако к моменту поступления в школу Madeira в Вашингтоне она уже владела некоторыми навыками, которые помогли ей обрести популярность. Ее избрали президентом класса, что казалось удивительным, поскольку она была наполовину еврейкой.

В протестантском Маунт-Киско их семья держалась особняком от всех остальных. А так как по настоянию Агнес дети воспитывались как протестанты — пусть и недостаточно рьяные — и даже не сознавали, что их отец иудей, Грэхем не понимала причин своей изоляции. Позже, учась в

колледже Vassar, она была потрясена, когда один из ее друзей извинился за неодобрительное высказывание о евреях в ее присутствии. Вспоминая свое детство, она говорила, что подобное смешение различных этносов в человеке «может либо сделать из тебя хорошего борца, либо оставить в полном хаосе»⁵. А возможно, и то и другое.

У своей матери Кей переняла привычку внимательно относиться к мелочам, бояться обмана, хранить все при себе и считать, что все и каждый хотят перехитрить ее и использовать в своих интересах. По ее же

собственным словам, властность была у нее в крови⁶. Тем не менее другие люди видели в ней щедрость, честность, наивность и великодушие, которые она сама не могла осознать.

Она была намного ближе к своему отцу — неуклюжему и холодному, но все же более лояльному. Именно от него она переняла тягу к экономии, которая выражалась в постоянном выключении света в пустой комнате и припрятывании на черный день всего подряд. Именно склонность Юджина к экономии, а также неимоверное количество времени, энергии и денег, которые он тратил на Washington Post, и поддерживало жизнь в этой газете. Она занимала последнее место в рейтинге пяти основных газет, сильно отставая от лидера — Washington Evening Star⁷. Но когда Мейер начал подумывать в 1942 году об уходе в отставку, брат Кей по имени Билл, врач по профессии, отказался заниматься делами убыточной газеты, поэтому эта обязанность легла на Кей и ее нового мужа, Филипа Грэхема. Кей боготворила Фила и была настолько скромной, что приняла как само собой разумеющееся решение своего отца продать Филу почти две трети акций с правом голоса, что давало ему полный контроль над компанией. Мейер сделал это потому, что, по его мнению, никто не должен работать

на свою жену. Кей получила оставшуюся часть.

Несмотря на желание Мейера поддерживать бизнес на плаву, к тому моменту, когда Фил Грэхем взял бразды правления в свои руки, дела шли из рук вон плохо. Многие сотрудники в отделе новостей и отделе распространения большую часть дня играли на скачках и распивали спиртное. Когда Мейер бывал в отъезде, то первое, что делал курьер по утрам, — приносил каждому полпинты выпивки и ежедневную программу скачек⁸.

Фил Грэхем привел дела в полный порядок, сосредоточившись на энергичном освещении политических событий и написании редакторских статей в либеральном стиле. Он купил журнал Newsweek, а также несколько телевизионных станций и доказал, что он блестящий издатель. Но со временем его постоянные попойки, тяжелый характер, вечные капризы и жестокий юмор проявились во всей своей красе, что плохо отразилось на его отношениях с женой. Когда Кэтрин располнела, он назвал ее «толстуха» и однажды купил в подарок фарфоровую свинью. Она настолько уничижительно относилась к себе, что сочла шутку забавной и поставила свинью на крыльцо, чтобы все могли ее видеть.

«Я была очень нерешительная, — говорила она. — Я боялась оставаться с кем-то наедине, потому что думала, что со мной невероятно скучно. Я даже не разговаривала, когда мы ходили в гости, позволяя ему говорить за нас обоих... Но он действительно был очень умен и остроумен. Прекрасная комбинация»⁹.

Фил играл на ее страхах. Когда она рассказывала что-то в присутствии друзей, он мог посмотреть на нее с определенным выражением, и она сразу же понимала, что слишком разговорилась и начинает всем докучать. Она была убеждена в своей ничтожности и считала, что никогда не сможет приблизиться к желаемому, но недостижимому идеалу — Ширли Темпл. Неудивительно, что со временем она отказалась выступать на публике и позволила Филу быть в центре внимания¹⁰. Она была настолько не уверена в себе, что ее тошнило перед вечеринками. И, судя по словам некоторых знакомых, методы, которые практиковал Фил в общении с женой наедине, лишь усугубляли ситуацию¹¹. Их четверо детей изо дня в день наблюдали за тем, как отец планомерно уничтожал их мать. Он пил и впадал в ярость; она же молчала и замыкалась в себе.

Она никогда не сопротивлялась, даже когда он изменял ей с другими женщинами, среди которых, по слухам, были и любовницы Джека Кеннеди¹². Вместо этого она защищала его, находясь под влиянием его личности, остроумия и интеллекта. Чем хуже он себя вел по отношению к ней, тем больше она хотела угодить ему¹³. «Я считала, что Фил буквально создал меня», — говорила она. Его интересы были превыше всего¹⁴. Он считал, что Кэтрин безумно повезло, что у нее есть он. Самое главное, что так же считала и она сама. Когда он наконец оставил ее ради сотрудницы Newsweek Робин Вебб, она была ошеломлена реакцией на эту новость одного из своих друзей, воскликнувшего: «Это же прекрасно! » Ей никогда не приходило в голову, что она могла бы хорошо прожить и без Фила. Однако Фил попытался забрать у нее газету, так как все еще владел двумя третями акций. Кей испугалась, что потеряет наследие своей семьи.

В 1963 году, в самый разгар сражения за газету, с Филом случился нервный срыв на публике, и его поместили в психиатрическую клинику с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз». Шесть недель спустя ему разрешили отлучиться на выходные, и он поехал на свою ферму в Глен Уэлби, в Виргинии. В субботу после обеда с Кей он застрелился в ванной на первом этаже, пока она отдыхала наверху. Ему было сорок восемь лет.

После его самоубийства газета стала принадлежать Кей, и она могла больше не бояться, что ее кто-то отнимет. Она боялась ответственности, но тем не менее не собиралась ее продавать, несмотря на поступавшие предложения. Она считала себя временным руководителем, принявшим дела в ожидании прихода к власти нового поколения. «Я ничего не знала об управлении, — говорила она. — Я ничего не знала о минусах редакторской работы. Я не знала, для чего нужен секретарь. Я не знала, что важно, а что нет, а главное — не могла отличить одно от другого»¹⁵. И хотя порой Кей демонстрировала решительность и уверенность в себе, в то же время она предпочитала полагаться на других, поскольку постоянно подвергала сомнению свои собственные решения. «Я пыталась научиться чему-то у людей, которые умели руководить, — писала она. — И конечно же, все они были мужчинами». Она никогда не доверяла кому-либо из них. С другой стороны, они часто вели себя так, что им сложно было доверять. Она могла в порядке эксперимента повысить степень доверия к человеку, но затем передумать и вернуться к прежнему состоянию. Поощряя своих менеджеров, а потом разочаровываясь в них, она постепенно приобрела репутацию строгого и внушающего страх руководителя. Но при всем этом она не переставала искать совета у других.

«Поскольку ей приходилось принимать решения по ходу дела, в котором она чувствовала себя неуверенно, — рассказывал ее сын Дон, — она буквально заново изобретала велосипед. Она была прирожденным руководителем, при том что никогда не работала на низших должностях компании. Она смотрела на директоров других компаний с таким уважением и благоговением, как смотрят на мужа или отца.

Поэтому, сталкиваясь с какой-то проблемой и находясь перед необходимостью принять тяжелое решение (а такое случалось постоянно), она обычно вызывала директоров или звонила друзьям, которые, как она думала, могли бы помочь ей справиться. Она как бы проверяла их в качестве советников — кто оказался полезным и кому стоит позвонить в следующий раз»¹⁶.

Когда Грэхем только возглавила компанию, она нашла опору в юристе и председателе правления Фрице Биби, который помогал ей справляться со всеми сложностями новой работы¹⁷. К тому времени Post была самой маленькой из трех оставшихся вашингтонских газет с ежегодным доходом в 85 миллионов долларов и четырехмиллионной прибылью.

Постепенно Кей свыклась со своей ролью. У нее и главного редактора Бена Брэдли было собственное представление о национальной газете, способной составить конкуренцию New York Times. Брэдли был ярким представителем привилегированного общества: выпускник Гарварда, женатый на дочери американского сенатора, перешедший в журналистику с государственной службы в разведуправлении. Он был сообразительным и остроумным, но слишком циничным для своего происхождения. Ему удалось открыть в Кэтрин самые лучшие черты, а кроме того, он создал для журналистов газеты новую атмосферу конкуренции. За короткое время Post заработала хорошую репутацию в мире серьезной журналистики. Спустя три года после прихода в газету в качестве руководителя Грэхем сделала Брэдли главным редактором.

* * *

В 1970 году, когда Кей приехала на День труда в Маунт-Киско, ее мать Агнес умерла в своей постели, освободив, таким образом, свою дочь от постоянной тирании. Кей пошла в спальню своей матери после того, как служанка сказала, что та не попросила принести завтрак, и нашла ее в кровати, «недвижимую и уже холодную», как писала Грэхем в своей автобиографии. Она не плакала. Несмотря на то что она могла всплакнуть над какой-нибудь книгой, фильмом либо от злости или боли, она никогда не плакала, когда кто-то умирал¹⁸. И хотя смерть Агнес Мейер освободила Кэтрин, она не излечила ее от неуверенности.

В марте 1971 года, во время продолжающихся протестов против войны во Вьетнаме, на страницы New York Times просочилось «досье Пентагона»

— сверхсекретная и безжалостно честная история о принятии бывшим министром обороны Робертом Макнамарой решения, которое и ввергло страну в войну¹⁹. Эти документы, насчитывающие сорок семь томов объемом в семь тысяч страниц, окончательно раскрыли обман американским правительством своего собственного народа. Times опубликовала скандальные данные в воскресенье 13 июня.

15 июня, спустя приблизительно две недели после того, как Баффет и Мангер приехали в Вашингтон на встречу с Кэтрин Грэхем, окружной суд запретил Times публиковать остальные документы из Пентагона. Это был первый раз в истории Америки, когда суд запретил прессе публиковать какие-либо материалы, и запрет стал предметом конституционных споров.

Руководство Post, огорченное тем, что их опередили, было полно решимости прибрать досье Пентагона к рукам.

При помощи логических умозаключений и информированных источников редактор отследил владельца документов — эксперта по войне во Вьетнаме Даниэля Эллсберга. Редактор полетел в Бостон с пустым чемоданом, а вернулся с документами Пентагона.

К тому времени Грэхем овладела некоторыми навыками издательского дела, хотя и оставалась такой же нервной. К тому же «мы были в процессе реорганизации компании, но еще не начали открытую продажу акций», вспоминала она. «Это было тяжелое время для компании, и, возможно, решение суда или уголовное дело нанесло бы нам серьезный удар... Бизнесмены советовали нам отказаться от этой идеи или подождать некоторое время, адвокаты же однозначно были против. В то же самое время передо мной стояли редакторы, говорившие, что мы просто обязаны это сделать».

«Если бы мы не опубликовали эти документы, я бы уволился, — говорил Бен Брэдли, — и многие другие сделали бы то же самое».

Позже Грэхем писала: «Все знали, что документы у нас. Нужно было удержать импульс, заданный Times, потому что встал вопрос о том, чтобы не дать правительству права ограничивать свободу прессы. И я чувствовала, что Бен прав: отказ деморализует редакторов и обесценит свободу слова; от наших действий зависит слишком многое».

В прекрасный июньский день Кэтрин отдыхала на террасе в своем особняке в Джорджтауне, когда раздался телефонный звонок. Она пошла в библиотеку, села на диван и сняла трубку. Звонил председатель правления Фриц Биби, который сразу же сказал: «Боюсь, вам нужно что-то решить». Грэхем спросила его, что бы сделал на ее месте он сам, и Биби ответил, что не стал бы публиковать документы.

«Почему мы не можем выждать хотя бы день? — спросила Кэтрин. — В Times вопрос публикации обсуждали в течение трех месяцев». К звонку присоединились и другие редакторы: «Слухи о том, что документы у нас, ходят уже повсюду; журналисты наблюдают за нами. Мы должны сделать это, и сделать сегодня же».

Президент Post Пол Игнатиус принял сторону Грэхем, повторяя каждый раз все настойчивее и настойчивее: «Нужно подождать». «У меня была минута, чтобы что-то решить», — вспоминает Грэхем.

Она подумала над словами Биби, над его деланно безразличным тоном, которым он сказал, что не стал бы публиковать документы, и решила, что он поддержит ее, даже если она выберет другой путь.

«Я сказала: “Ладно, давайте сделаем это. Публикуйте”. И повесила трубку»²⁰.

Именно в этот момент Кэтрин поняла, что принимать решения должна именно она, несмотря на привычку спрашивать совета по любому поводу. Формируя свое собственное мнение под влиянием обстоятельств, она поняла, что точно знает, как нужно действовать.

Еще до конца дня правительство подало иск против Post. На следующий день, 21 июня, судья Герхард Гезелль принял решение в пользу газеты и отказался выдать запрет на публикацию документов Пентагона. Не прошло и двух недель, как Верховный суд поддержал его, ссылаясь на то, что правительство не смогло вынести «тяжкого бремени» доказательства того, что публикация должна быть запрещена по соображениям национальной безопасности.

Этой публикацией Post заработала репутацию серьезной газеты, которая из издания, освещающего местные новости, постепенно переходит в статус СМИ национального масштаба.

По словам Боба Вудворда, талант Кэтрин Грэхем заключался в том, что «она медленно, но неумолимо поднимала планку все выше и выше»²¹.

Глава 37. Охотник за новостями

Вашингтон •1973 год

Почти два года спустя, когда репортеры Sun в Омахе грелись в лучах славы после разоблачения финансовых махинаций в «Бойз Тауне», Post занималась освещением уотергейтской истории. История началась в июне

1972 года, когда офис Национального комитета Демократической партии в отеле «Уотергейт» был взломан. Дело постепенно набирало обороты после того, как журналисты Вудворд и Бернштейн обнаружили связь одного из грабителей с сотрудниками комитета по переизбранию Никсона. Скандал разгорелся через несколько месяцев, когда анонимный информатор Вудворда под прозвищем «Глубокая глотка» (только спустя 33 года удалось раскрыть, что это был заместитель директора ФБР Марк

Фелт) передал журналистам информацию о CREEP (кампании по переизбранию президента) и о различных чиновниках

ЦРУ и ФБР, которые помогали взломщикам. Другие же газеты, как и общественность в целом, проигнорировали скандал. За Никсона, который яростно отрицал свою причастность к этому делу, проголосовало огромное количество людей. Чиновники Белого дома, которые уже были настроены против Post из-за истории с документами Пентагона, назвали Уотергейт «третьесортной попыткой кражи» и не пресекли преследования и угрозы в адрес журналистов газеты. Генеральный прокурор Джон Митчелл, который руководил избирательной кампанией Никсона, сказал Вудворду и Бернштейну, что «Кэти Грэхем сильно пожалеет», если Post продолжит освещать эту историю. Один из друзей с Уолл-стрит, у которого были связи в правительстве, посоветовал ей «не ходить по улицам в одиночку». В начале 1973 года высокопоставленный сборщик средств для Республиканской партии и друг Ричарда Никсона отказался продлевать лицензии газеты на право телевещания во Флориде. Эти действия, имевшие явно политический характер, ставили под угрозу само существование компании, лишая ее практически половины доходов¹. В результате акции Post рухнули с 38 до 16 долларов.

Но даже несмотря на то, что газета была лауреатом Пулитцеровской премии, уотергейтских взломщиков осудили и посадили в тюрьму, а на руках сотрудников редакции были неоспоримые доказательства связи верхушки администрации Никсона со взломом, Грэхем продолжала сомневаться в своих решениях и гадала, правильно ли она поступает или прессу подставили либо ввели в заблуждение². Она тратила на эти раздумья большую часть своего времени и внимания. У председателя правления Фритца Биби обнаружили рак, и он быстро угасал³, а так как Кэтрин нужен был постоянный помощник, на которого можно было бы положиться, она обратила внимание на другого члена правления — Андре Мейера, старшего партнера инвестиционного банка Lazard Freres.

Мейер был злопамятным, жестоким, скрытным садистом-снобом, который «уничтожал личности других людей». Он был известен как «Пикассо банковского дела» и настолько сильно любил деньги, что это отдавало «какой-то эротикой». По словам его коллег, он назвал самого великого инвестиционного банкира двадцатого века «гением стяжательства»⁴. Он также был тем самым человеком со связями, который советовал Грэхем во время уотергейтского расследования уделить больше времени своей безопасности.

У него «была способность завоевывать доверие людей, находящихся в тяжелом положении, так что в будущем это открывало перед ним огромные возможности», говорил бывший руководитель Lazard⁵. Благодаря ему Грэхем быстро поднялась по социальной лестнице — их часто видели вместе в ресторанах, на вечеринках и в театре.

Биби умер 1 мая 1973 года. Неделю спустя его адвокат Джордж Гиллеспи, который был также личным адвокатом Грэхем и одним из ее советников, принял на себя управление его состоянием. Гиллеспи узнал, что крупный инвестор из Омахи покупал акции Post, поэтому он позвонил Баффету из своего летнего домика в Майами и предложил ему 50 ООО акций, принадлежавших Биби, которые было необходимо продать, чтобы урегулировать ряд дел. Баффет сразу же согласился.

Если бы он мог, то есть если бы цена была подходящей, Баффет купил бы для Berkshire Hathaway любую газету. Когда банкиры из Affiliated Publications, издававшей Boston Globe, изо всех сил пытались заключить с ним сделку, Баффет нарушил свое неписаное правило не работать на открытом рынке и купил 4% акций Affiliated по сниженной цене. Berkshire поддержала своего крупнейшего акционера. Он купил акции компаний Booth Newspapers, Scripps Howard и Harte-Hanks Communications, расположенных в Сан-Антонио. Владение Sun, лауреатом Пулитцеровской премии, позволило ему проложить свой путь в мире журналистики и разговаривать с издателями на равных. Он надеялся купить Wilmington News Journal и обсуждал это с владельцами журнала. Но, к сожалению, инвесторы не могли разглядеть истинную ценность прессы, вследствие чего цены на акции газет были невероятно низкими; зато владельцы этих самых газет были более дальновидными. Поэтому, как Баффет и Ман-гер ни старались купить еще какую-нибудь газету, у них ничего не получалось.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒