Отрезок двенадцатый

Время проходило, трава сушилась медленно. Один из соседей зашел к нам в гости и посоветовал прекратить конспирацию, поскольку уже все вокруг знали, чем мы занимаемся, и кинуть коноплю на крышу. За один день она превратилась бы в нужное для нас сено. Но решиться на такой откровенный шаг было непросто.

Сосед рассказал, как местные жители курили марихуану раньше. Ее собирали в определенном месте в определенное время. Когда она доходила до кондиции, резали и жарили молодую собаку (обязательно кобеля-девственника). Коноплю курили через кальян, таким образом проходила ее первичная дистилляция. После чего съедали по кусочку пса, выходили на крыльцо и сплевывали на землю черные слюни. Легкие очищались от той гадости, которую не смог отфильтровать кальян, в организме оставался дурман в чистом виде, без примесей. Мясо кобеля, кстати, помогает при туберкулезе, по той же самой причине. Собачек жалко, но в жизни и не такое бывает.

План действий был прост, как наша пирога. Сушеный продукт народного потребления упаковывается в рюкзак и доставляется на поезде в Москву. Там делается привал, после чего мы отправляемся в Питер, где разворачиваем активную деятельность по сбыту собранного ударными темпами урожая. Я прокручивал в голове разные ситуации, мысленно разрезал вагон вдоль и поперек, пытаясь найти в нем доступные пассажиру полости, где бы мы могли поместить небезопасный груз. Мне казалось возможным пихнуть рюкзак в другое купе к чужим шмоткам. Тогда в случае его обнаружения мы были бы не при чем. Задача сложная, но ведь нет на свете невыполнимых задач. Как, например, протащить траву в вагон, мимо ментовских взглядов, задрапировавшись толпой.

В Астрахани выяснилось, что до Москвы билетов нет. Есть только до Волгограда. Купили до Волгограда. Просочились в вагон, никто на нас даже внимания не обратил, ни одного стража порядка на перроне не наблюдалось. Труп конопляного кайфа начал разлагаться — трава запахла, и отнюдь не сандалом. Рюкзак был убран под сидение. Полпути я провел в тамбуре, наблюдая проносящиеся мимо степи, которые весной красивы, но не про мою честь, потому что мне не представилось возможности наблюдать их в этот период года, любоваться морем цветом, источающих убийственный аромат.

У Сереги закончился «Беломор», он вытряс из кармана остатки табака и стал делать самокрутку.

— Что, травка? — поинтересовалась рядом стоящая бабка.

— Да нет, табак, — ответил Серега.

Я нервно передернул плечами.

— Эх, ща бы планца дунуть, — сказала бабка, томно закатив глаза.

Павлик сполз по стене. Люди юга. Какой там Амстердам!

В Волгограде происходил апокалипсис. Мы попали в его эпицентр, располагавшийся на вокзале. Количество двуногих на один квадратный метр площади превышало все допустимые санитарией нормы. Гул стоял невозможный, к кассам было страшно подступиться, потому что там шла битва за билеты, которых, как тут же выяснилось, все равно нет, даже у спекулянтов. Поэтому было непонятно, за что же сражались люди, размахивая руками, жестикулируя скулами, как базарные торговцы (не исключено, что ими они и являлись). Раскрасневшиеся тетки с кулаками размером с недозрелую тыкву. Ощетинившиеся (в прямом и переносном смысле) мужики, щеки которых заросли черным мхом, вследствие чего они стали похожи на моджахедов. Бабки с детьми на руках, орущими так, будто они только что покинули утробу матери.

Серега порадовал меня новостью, которую приберег на десерт — он потерял остатки денег. Возникшая мысль о теплоходе, который бы доставил нас в столицу, растаяла так же, как купленное мороженое. Я сел на скамейку, опустил голову на грудь и решил было заплакать. Потом передумал и просто уперся взглядом в пол, размышляя о бренности бытия, отдав Сереге все свои банкноты.

Он вернулся через пятнадцать минут, загадочно улыбаясь. Я встрепенулся. В руках у него было два билета. ДВА БИЛЕТА ДО МОСКВЫ. Правда, в общем вагоне. Но я готов был ехать хоть на крыше.

— Как? — недоуменно спрашивал я. — Где ты их достал?

— В кассе, — ответил Серега, который был для меня в тот момент Воландом, как минимум.

Он просто подошел к толпе, как-то протиснулся к кассе и спокойно попросил у девушки, сидящей по ту сторону баррикады, два билета до Москвы. И она ему их дала. Может, сработала реакция на неожиданность. Посреди гвалта и грохота, упреков, истерик, угроз, рассказах об умирающих дедушках и болеющих внуках, которых нужно срочно навестить, а иначе кирдык, в окошке возник спокойный молодой человек и спокойно заявил о своем праве покинуть этот бедлам за определенную сумму денег. А может, Серега действительно обладал экстрасенсорными возможностями, которые активизировались в зависимости от ситуации. И тогда он мог убедить собеседника в чем угодно. Даже на концерты он проходил бесплатно таким образом.

Денег оставалось в обрез, хватило только на камеру хранения для заветного рюкзака (шляться с ним по городу не было никакого желания), на два литра пива и несколько рыбин, что составило наш завтрак-обед-ужин. Серега говорил, что несколько дней может прожить только на пиве, потому что в нем есть килокалории. Мне, к сожалению, все-таки требовалось запихивать в рот что-то более твердое, хотя бы хлеб.

Разморившись на солнышке, прикорнули прямо на пляже. Проснулись через пару часов, искупались, съели печенье, оставленное компанией тинейджеров (детки порезвились и ушли, забыв прибрать за собой на мое счастье). Отправились на вокзал.

Общий вагон — это плацкартный вагон, где на каждой лавке сидит по три человека. Мы ехали в мегаобщем вагоне по жаре в тридцать градусов. Он был переполнен в три раза, люди сидели по очереди, и по очереди стояли в тамбуре, где можно было словить ветер и остудиться. Даже на третьих полках, на которых и чемоданам-то порой не уместиться, лежали тела, источающие аромат свежевыделенного пота. Наш рюкзак вонял, как скунс, но его перебивали запахи плавящихся пассажиров.

На остановках все вываливались на улицу, глотая воздух большими порциями.

— Какая музыка живет дольше всего, и нравится всем и всегда? — спросил меня мужик, чей блестящий лоб демонстрировал человеческую возможность расставаться с выпитой влагой через поры кожи. И сам ответил. — А такая, чей ритм совпадает с ритмом сердца.

В подтверждение своей гипотезы он запел битловскую песню, сопровождая каждый притоп и прихлоп междометиями «Оп, хэй оп. Оп, хэй оп».

— Вообще-то, сердца у всех бьются с разной скоростью, — возразил я. — Исходя из Вашего утверждения, можно заключить, что маленьким детям и людям с повышенным давление нравится трэш-метал, а покойникам тишина.

— На счет покойников — это ты верно заметил.

В проходе копошились дети, визжали, как поросята. Туалет представлял из себя кучу дерьма. Под ней угадывались очертания унитаза. Пассажиры мужского пола ссали прямо из поезда, распахнув дверь в тамбуре. Их мочу тут же сносило в сторону следующих за нами вагонов, на лица тех, кто решил насладиться потоком ветра и высунуться из окна.

— Да прибудет с нами облегчение! — орал седовласый дед, сотрясая перед проносящимися мимо нас домами своим двадцать первым пальцем, с которого слетали последние капли. — И Божья сила!!!

Пол ходит ходуном, небо, как чистый ватман — не одного облачка. Дед напился самогона и разревелся, причитая:

— Я войну прошел! Я в Берлине портянки сушил. А эти бляди мне билет в общий вагон.

Меня подкармливали в разных отсеках психдома на колесах. Народ сплотился и старался как можно меньше нервировать друг друга. Серега резался в карты на спички. Одна женщина слезла со второй полки, и чуть ли не силой затолкала меня на ее место, обосновав свои действия тем, что она выспалась, а вот на меня смотреть страшно. Долго уговаривать меня не пришлось, я распластался на куске дерева, затянутого кожзаменителем (даже грязных матрасов нам не полагалось), и вырубился. Пока спал, Москва приближалась.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒