Сцена третья

В доме полумрак, хотя на улице яркий солнечный день. Стук в дверь. Симон выскакивает из-под одеяла. Стук усиливается. Обезумевший, всклокоченный, Симон хватается за голову. Стук становится еще сильнее. Симон бросается к окну, пытается выглянуть наружу и остаться при этом незамеченным. Потом встает возле двери так, чтобы вошедший его не увидел. Дверь распахивается, входит мужчина и говорит в темноту:

Мужчина. Господин Зильберберг, это я, Людовик Апфельбаум с улицы Дудовиль.

Симон (из-за двери ). Не Зильберберг, а Жирар. И пожалуйста, не на идише, а по-французски!

Выходит из-за двери.

Апфельбаум. Господин Зильберберг, когда компания маленьких мерзавцев, сыновья банды мерзавцев и компании, целыми днями обижают моего Даниэля… Согласен, тут ничего не поделаешь, такова жизнь… Но то, что ваш, ваш… это… это меня… (Хватается за грудь и патетически произносит. ) Отец отвечает за каждое слово, хорошее или плохое, произнесенное его ребенком!.. Какое бы это слово ни было!

Симон (громко, стараясь прервать поток слов своего собеседника ). Во-первых, это не мой ребенок.

Апфельбаум (прерывает его ). Господин Зильберберг, пожалуйста, давайте поговорим серьезно, совершенно серьезно; мы очень давно знакомы и вполне могли бы побеседовать как два гражданина, знающие свои права и обязанности.

Симон (рявкает ). Жирар! Говорите Жи-рар!

Апфельбаум. Извиняюсь, но знаете ли, бессмысленно менять имя. Меняют фамилию, а не имя.

Симон. Не Жерар, а Жирар; я — Симон Жирар, запомните — Жирар!

Апфельбаум. Я тоже поменял фамилию, когда переходил границу зоны. Мне прилепили нечто совершенно непроизносимое: Гайяк, Гойяк, Гийяк. Я уже не помню. Но здесь, в префектуре Лиможа, я зарегистрировался как Людовик Апфельбаум, еврей, родившийся в Тарнопольском, Белоруссия, гражданин Франции согласно декрету о натурализации, проживающий на улице Дудовиль и т. д. И они выдали мне удостоверение личности, продовольственные карточки и все прочее на мое настоящее имя, и я могу с гордо поднятой головой ходить по любой дороге департамента Верхняя Вьенна и соседних. Так, по крайней мере, они мне сказали… Но что мне делать в других департаментах, а? Что мне там делать? Что я здесь-то делаю?

Симон. Здесь у нас департамент Коррез, Верхняя Вьенна — выше.

Апфельбаум. Так мы, значит, в Коррезе!

Симон (с грохотом ставит на плиту кастрюлю с водой, разводит огонь ). Так что случилось? Ваш сын и мой племянник поссорились, и поэтому вы вваливаетесь ко мне среди ночи?

Апфельбаум. Среди ночи? Сейчас полдень!

Симон (срывается на крик ). Я плохо сплю!

Апфельбаум. Вы что, думаете, мне спится сладко? Все мы сейчас спим плохо. Но как бы я ни спал, я всегда встаю в семь часов. И иду жечь древесный уголь. (Показывает свои почерневшие руки. )

Симон. Вы пришли, чтобы рассказать мне об этом? Вы хотите прилепить мне на крышу желтую звезду, чтобы она там маячила и вертелась, словно флюгер? Если вы сами заявили в префектуре, что вы еврей, значит, надо, чтобы и я угодил в тюрьму вместе с вами, да?

Апфельбаум. Господин Жерар, Жильбер, или как вас там…

Симон. Жирар! Жи-рар!

Апфельбаум. Это я должен кричать на вас, а не вы на меня. Я должен ругать вас, потому что ваш сын оскорбил моего мальчика!

Симон. Он не мой сын, черт побери, он мой племянник!

Апфельбаум. Сын вашего брата?

Симон. У меня нет братьев. Он сын брата жены.

Апфельбаум. Простите, забыл спросить, как ее здоровье?.. И… ее мамы? Даниэль говорил мне, что она здесь, с вами, да?

Симон. Все здоровы, спасибо. Может, покончим с любезностями?

Апфельбаум (кивает и, не переводя дыхания, с силой произносит ). Ну что мне делать? Что мне прикажете делать? Чем меньше он ест, тем больше толстеет. А худые дети не любят толстых детей, почему так, поди пойми… К тому же у него еще и очки, а дети без очков ненавидят детей в очках. Но если снять очки, он на все натыкается и падает. Что я могу поделать? Что? А потом, он хорошо учится! Даже отлично! Стоит ему прочесть страницу — и он ее уже запомнил. Пусть он эту страницу не читал, а только перевернул, он все равно уже знает ее наизусть. На катехизисе он через три урока опередил всех… Это так просто, говорит он мне, если бы ты знал, папулечка… Не говорить же мне ему: Даниэль, если хочешь, чтобы к тебе хорошо относились, не учись! А потом, он не любит драться, не любит и не умеет, да, да, да! Вот вы умеете?

Симон. Что? Что я должен уметь?

Апфельбаум. Драться! Вы умеете драться? Я — нет. И он тоже. К тому же он похож на меня: он боится! Да! А они этим пользуются, насмехаются, обзывают… Что это за мир, где уважение приходится зарабатывать кулаками? Разве это нормальный мир? (Молотит кулаками по воздуху. ) Так, что ли, должен поступать мужчина?! А?! Вот так?!

Симон ошеломленно наблюдает за ним, суетясь у плиты, на которой закипела вода.

Симон. Господин Апфельбаум, хотите липового чаю? Я все равно себе завариваю.

Тыльной стороной руки Апфельбаум делает знак, что нет, и продолжает.

Апфельбаум. Каждый вечер, клянусь вам, каждый вечер, возвращаясь из школы, он плачет. Такой здоровенный малый, у него сороковой размер воротничка и сорок четвертый размер обуви, а он плачет. И что прикажете делать мне? Что?

Симон (наливает понемногу воды в два стакана ). А мне, мне-то что делать?

Апфельбаум (не дает Симону договорить, хватает его за ворот и трясет, рискуя разлить кипяток ). Твой сын обзывает еврейского ребенка грязным жидом, а ты спрашиваешь, что тебе делать?

Симон (освобождаясь ). Вы что несете? О чем это вы? Вы с ума сошли, что ли?

Апфельбаум (неожиданно успокаивается и, показывая пальцем себе на грудь, шепчет ). Мне очень больно, очень больно.

Садится на край стола, прижимает руки к груди. Молчание. Симон не знает, с чего начать.

Симон. Он не мой… (Ставит перед Апфельбаумом стакан. ) Вот, выпейте. (Они молча пьют. Симон продолжает. ) Его отец где-то там, ну, вы знаете, где…

Пауза. Пьют чай.

Апфельбаум (ставит стакан ). Если его отец там, где вы говорите, то положительный пример ему должны подавать вы. А если, возвращаясь в субботу из школы, он видит, что в полдень вы все еще в постели, то не удивительно, что он стал бандитом!

Симон. Что вы хотите сказать? Что вы этим хотите мне сказать? Анри — не бандит. Это просто мальчишеская глупость.

Апфельбаум (выпрямляется и грозит пальцем ). Господин Зильберберг, запомните, если ваш Анри еще раз обзовет моего Даниэля… (Умолкает, подняв палец; Симон ждет продолжения. Вдруг Апфельбаум опускает и руку, и плечи, хватается за живот и говорит. ) Куда катится мир, куда? Я вас спрашиваю. Привет вашей очаровательной супруге и ее маме. Простите, что потревожил ваш сон. (Уже у двери. ) Очень приятно иногда поговорить с кем-нибудь из соседей, вы не находите?

Выходит, держась за грудь.

Симон (бежит за ним, надевая брюки прямо на пижамные штаны, и кричит, застегиваясь ). Подождите, подождите, я немного провожу вас!

Но Апфельбаум уже исчез. Симон возвращается на середину комнаты, принимается ходить вдоль и поперек, потом срывает с себя кожаный ремень и яростно лупит им матрасы, испуская при этом жуткие вопли. Из соседней комнаты появляется мать, мадам Шварц , в пальто, надетом прямо на ночную рубашку.

Мать. Что тут происходит?

Симон. Ничего. Я проветриваю постель.

Снова бьет, но уже без прежней ожесточенности.

Мать. Который час?

Симон. Полдень.

Мать. Их нет?

Симон. Нет. Хотите выпить чего-нибудь горячего?

Мать. Я глаз не могла сомкнуть. Ну почему они здесь набивают матрасы ореховой скорлупой, ну почему?

Уходит. Симон остается один. С ремнем в руках. Он в растерянности. Уходит в другую комнату. Слышно, как он разговаривает.

Симон. Липового цвету, да? Я сделаю. (Слышно, как мать стонет и ворочается в постели. ) Не валяйтесь вы целыми днями в постели! В конце концов, от этого и сдохнуть можно…

Мать. А куда идти? Здесь нет даже тротуара и скамеечки…

Пока Симон находится в другой комнате, в дом проскальзывает Анри , кидает портфель и снова устремляется к двери. Симон появляется в тот момент, когда мальчик уже стоит на пороге.

Симон (торопливо входит, словно услышал, что мальчик в комнате ). Анри!

Рири (с порога ). Что, дядечка?

Симон. Иди сюда.

Рири. Дядечка, меня приятели ждут.

Симон. Сюда! (Машинально щелкает ремнем. Анри возвращается в комнату, но от порога далеко не отходит и ждет, втянув голову в плечи. Симон с трудом произносит. ) Почему ты это сделал?

Рири. Что я сделал, дядечка?

Молчание.

Симон (сдавленно ). Апфельбаум! (Молчание. Симон настойчиво повторяет. ) Почему?

Рири (бормочет, помолчав ). Не знаю.

Симон. «Не знаю» — это не ответ.

Рири. Он все время липнет ко мне, а мне не нравится, что он липучий.

Молчание.

Симон (ударяя ремнем по столу ). Если бы твой отец был здесь, он бы тебя убил, слышишь, непременно убил бы. (Рири рыдает. Симон продолжает. ) Не плачь, не плачь.

Рири. Я не могу остановиться, дядечка.

Симон. Теперь ты будешь говорить «дядя», а не «дядечка». «Да, дядя», «нет, дядя», «спасибо, дядя». Вот так.

Рири (продолжает плакать ). Мне плохо, дядя. Мне плохо. Я говорю и не знаю, почему я так говорю. (Молчание. Рири поднимает голову. ) Я не хочу больше ходить в школу.

Симон. Он не хочет! Да это лучшая школа! Месье больше не хочет! Ты бы лучше попросил прощения, и дело с концом.

Рири (твердо ). Я хочу обратно в Париж.

Симон. Он хочет в Париж! А что ты будешь делать в Париже?

Рири. Работать.

Симон. В твоем возрасте не работают, а ходят в школу.

Рири. Может, я что-нибудь узнаю? Может, они вернулись и ищут меня?

Молчание.

Симон. Во-первых, в Париж вернуться невозможно.

Рири. Почему?

Симон. Да потому, потому, потому… Это запрещено!

Рири. Я не скажу, что я… Буду говорить, как ты велел: эльзасец.

Симон. Нет, нет и нет, месье, если уж тебе повезло и ты оказался в свободной зоне, то не бросаться же снова в пасть волкам! Нет! Кончай дурить, сдавай свои экзамены, учись дальше…

Рири. Зачем?

Симон. Зачем? Как это — зачем? Он еще спрашивает— зачем! (Они стоят друг против друга, потом Симон опускает глаза, дрожащими руками застегивает на себе ремень и говорит. ) Ну ладно, не торчи тут, тебя приятели ждут.

Рири (пристально на него смотрит ). Они мне не приятели, дядя, это не мои приятели.

Остается стоять, пристально глядя на дядю, суетящегося у плиты.

Темнота.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒