Артур Мейчен 13 страница

Свернув и перейдя через улицу, похожую на серый, застывший в камне февраль, Луциан попадал в иной мир — здесь весь угол занимал большой сад с полуразвалившимся домом в глубине. Лавры напоминали огромные черные скелеты с немногими уцелевшими зелеными жилками, дубы сумрачно нависали над крыльцом, сорняк забил цветочные клумбы. Темный плющ высоко взобрался по стволу старого вяза, а на лужайке, на корнях умерших деревьев, разросся коричневый грибок. Голубая веранда и такого же цвета балкончик над главным входом выцвели и посерели, на штукатурке виднелись оставленные непогодой темные пятна. Кругом стоял сырой запах распада — испарение черного перегноя, свойственное старым городским насаждениям, повисло над садом в калиткой. А затем снова шел ряд домишек, притулившихся у самого края мостовой, откуда-то из подворотен на свет Божий появлялись бессмысленные лавочки, и тускло-черные фигуры начинали роиться и жужжать вокруг склизких кочанов капусты и кровавых ошметков мяса.

Все та же ужасная улица, по которой Луциан ходил столько раз, — улица, где даже солнечный свет казался искусственным из-за дыма кирпичной фабрики. Черными зимними ночами Луциан наблюдал, как сквозь струи дождя мерцают разрозненные огоньки, сливающиеся воедино в конце утомительно длинного переулка. Быть может, то были лучшие часы пригорода — время, когда от нищенских магазинов и домов остаются одни лишь яркие полосы света в витринах и окнах, когда развалины старого дома превращаются в чернеющее в ночи облако, когда расходящиеся к северу и югу улицы начинают напоминать звездную пустыню на черной окраине космоса. Днем улица была отвратительным кошмаром — ее трущобные серые дома казались мерзкими наростами, грибками тления и распада.

Но в это ясное утро Луциана не пугали ни улица, ни встреченные прохожие. Он бодро вернулся в свою келью и торжественно выложил на стол стопку чистой бумаги. Мир вокруг него превратился в серую тень на ярко освещенной стене, уличный шум померк, словно шорох отдаленного леса. В отчетливом, ясном, физически ощутимом видении перед Луцианом предстали изысканные и прекрасные образы тех, кто служил янтарной Венере, а один образ — девушка, идущая ему навстречу в ореоле бронзовых волос, — даже заставил его сердце трепетать от излучаемой ею божественной страсти. Девушка вышла из толпы почитателей и простерлась перед сияющей статуей из янтаря, она выдернула из своих тщательно уложенных волос причудливые золотые заколки, расстегнула залитую блестящей эмалью брошь и высыпала из серебряной шкатулки все свои сокровища — драгоценные камни в искусной оправе, сардониксы, опалы и бриллианты, топазы и жемчуг. Она сорвала с себя роскошные одежды и предстала пред богиней, укрывшись лишь облаком своих огненных волос. Она молила о том, чтобы ей, все отдавшей и оставшейся нагой перед лицом богини, была дарована любовь и милость Венеры. И наконец, после множества странных перипетий, ее мольба исполнилась, и нежный свет окрасил море, и возлюбленный девушки повернулся к закату, вглядываясь в бронзовое сияние, и увидел перед собой маленькую янтарную статуэтку. А в далеком святилище на берегу Британии, где не знающие пощады дожди оставляли темные пятна на мраморе, варвары нашли горделивую и богато украшенную статую золотой Венеры: с ее плеч по-прежнему струилось платье из тонкого шелка — последний дар влюбленной, — а у ног лежала кучка драгоценностей. И лицо статуи было лицом девушки, освещенным благосклонным солнечным лучом в день жертвоприношения.

Бронзовое сияние расплывалось перед глазами — Луциану казалось, что мягкие пряди волос парят в воздухе и касаются его лба, рук и губ. Его ноздри, вдохнувшие ароматы причудливых притираний и дыхание темно-синего итальянского моря, больше не чувствовали дыма обжигаемого кирпича и запаха капустного супа. Радость Луциана перешла в опьянение, в пароксизм экстаза, подобно белому лучу молнии, истребившему грязные улицы бывшего готтентотского[58] селения. В этом состоянии Луциан провел много часов — он творил не с помощью испытанных приемов своего ремесла, но переносился в иное время, отдавшись чарам и лучистому блеску в глазах влюбленной девушки.

Весной, вскоре после смерти отца, одно скромное издательство опубликовало наконец маленькую повесть Луциана под названием «Янтарная статуэтка». Автор был никому не известен, издатель до недавних пор занимался торговлей канцелярскими товарами, и Луциана искренне удивил пусть скромный, но все же бесспорный успех его книги. Критики, естественно, негодовали. Особенно развеселила Луциана гневная статья в одной влиятельной литературной газете, автор которой настоятельно требовал «произвести дезинфекцию национальной литературы».

Последующие несколько месяцев слились для Луциана в одно целое — он помнил только бесконечные часы работы, бессонные ночи, меркнущий свет луны да бледные отблески газовых фонарей на фоне занимавшегося рассвета.

Луциан прислушался. Донесшийся до него звук не мог быть ничем иным, кроме шума падающего на рыхлую землю дождя. Снаружи тяжело стучали о мостовую большие капли, сорванные порывом ветра с мокрых листьев; натянутые струны ветвей пели под натиском воздушной феерии, жалобно завывая, словно раскачиваемые бурей мачты корабля. Стоило только подняться с кресла, и Луциан увидел бы пустую улицу, падающий на мокрые булыжники дождь и освещенные газовыми лампами стены домов. Но он не хотел подходить к окну.

Луциан пытался понять, отчего вопреки невероятным усилиям воли темный страх все более завладевает им. Он часто работал в такие же точно ночи, но музыка слов неизменно отвлекала его от завываний ветра и мокрого тревожного воздуха. Даже в той маленькой книге, которую ему удалось напечатать, было нечто пугающее. Теперь это самое «нечто» пробивалось к нему через бездну забвения. Поклонение Венере, сей любовно изобретенный и с таким тщанием описанный им обряд, теперь превращалось в оргию, в пляску теней при свете оловянных ламп. И вновь газовое пламя мостило ему путь к одинокому, затерявшемуся в полях домику, и вновь зловещий красный отблеск ложился на заплесневевшие стены и безнадежно черные окна. Луциан судорожно пытался вздохнуть, но пропитанный распадом и гнилью воздух не проникал в его грудь, а запах сырой глины забивал ноздри.

Неведомое облако, помрачившее его разум, сгущалось и становилось все темнее. Над Луцианом вновь нависло тяжкое отчаяние, сердце слабело от ужаса. Еще миг — и завеса будет сорвана. Ужас откроется ему.

Луциан попытался подняться, закричать — и не смог. Кромешная тьма сомкнулась, звуки бури замерли вдали. Грозная и пугающая римская крепость выросла перед ним. Он увидел кольцо искривленных дубов, а за ним — жаркий блеск костра. Уродливые создания толпились в дубовой роще — они звали и манили его, они взмывали в воздух и растворялись в пламени, которое небеса обрушивали на стены крепости. Среди призраков Луциан различил любимый облик — но теперь из груди его возлюбленной вырывались языки пламени, а рядом стояла уродливая обнаженная старуха. Обе женщины кивали ему, призывая подняться на холм.

Луциан вспомнил, как доктор Барроу шепотом рассказывал ему о странных вещах, найденных в коттедже старой миссис Гиббон, — о непристойных фигурках и каких-то неведомых приспособлениях. Доктор говорил, что старуха была ведьмой, а может быть, даже повелительницей ведьм.

Из последних сил Луциан сражался с кошмаром — с собственным жутким вымыслом, сводившим его с ума. Вся его жизнь была дурным сном. Он набросил на мир повседневности красный покров мечты — но пламя, горевшее в его глазах, впитало свой цвет от крови. Сон и явь так тесно переплелись в мозгу Луциана, что он больше не мог их разделить. Ночью, при свете луны, на холме своих грез, Луциан позволил Энни выпить его душу. И все равно, не может быть, что именно ее он видел в языках пламени, что именно она была Царицей шабаша. Он смутно припоминал, что доктор Барроу однажды навещал его в Лондоне, но поверить, что разговор о ведьмах и шабашах происходил на самом деле, не мог.

Луциан вновь перенесся в скрытую меж холмов лощину, и Энни медленно спустилась к нему с зависшей над холмом луны. Он обнял ее — но в тот же момент из груди Энни вырвалось пламя. Луциан опустил глаза и увидел, что его плоть тоже охвачена огнем. И он понял, что этому огню не суждено угаснуть никогда.

Непомерная тяжесть стальным обручем сдавила его голову. Ноги были намертво пригвождены к полу, руки — прикованы к подлокотникам кресла. Луциану казалось, что он пытается освободиться с неистовой яростью безумца, но на самом деле его ладонь лишь слегка пошевелилась и вновь упала на край стола.

Вновь заблудившись в тумане, Луциан шел по широким проспектам города, который уже не одно столетие как превратился в руины. Прекрасен, как Рим, был этот город и грозен, как Вавилон, — но тьма накрыла его, и он навеки стал проклятой людьми пустыней. Далеко-далеко в ночь уходили его серые дороги — в ледяные поля, в вечный сумрак.

Чудовищный храм в бесконечных кругах огромных камней — они шли кольцо за кольцом, и каждое кольцо ожидало прихода Луциана уже много столетий. В центре храма было святилище демонов — оно втягивало Луциана в себя, словно в воронку водоворота. Там должна свершиться его погибель, там будет отпразднована ведьмовская свадьба. Луциан раскинул руки, хватаясь за воздух, сопротивляясь из последних сил и чувствуя, что напряжение его мускулов может своротить горы, — но сумел лишь на миг приподнять палец и судорожно дернуть ногами.

Внезапно перед ним распахнулась огненная улица. Вокруг царила тьма, но здесь с шипением горели газовые лампы. Огромные сверкающие светильники медленно вращались под неистовым напором ветра. Жуткая музыка звучала в ушах Луциана, нестройный хор разбитых голосов отдавался в его мозгу. Луциан видел расплывчатую, колеблющуюся, словно прибой, толпу — темные скачущие фигуры окружили его и, гримасничая, принялись распевать песню погибших душ. Посреди этой оргии, у самого костра, он увидел женщину. Ее ниспадающие на плечи волосы отливали бронзой, разрумянившиеся щеки пылали, яркий свет струился из глаз. С улыбкой, леденящей сердце, она вздохнула и заговорила. Пляшущая толпа отступила, растворилась во тьме, а женщина выдернула из волос причудливые золотые заколки, расстегнула сверкающую эмалевую брошь и раскрыла серебряную шкатулку, обрушив к ногам Луциана нескончаемый поток драгоценностей. Потом она сорвала облегавшие тело тонкие одежды и, протянув к Луциану руки, предстала в огненном облаке своих волос. Но когда Луциан поднял взгляд, он увидел лишь сырые пятна плесени на стенах покинутой комнаты и потемневшие ободранные обои на подгнившем полу. Дыханье могилы коснулось ноздрей Луциана. Он попытался закричать, но из сжатого горла вырвалось лишь глухое хрипение.

Женщина повернулась и бросилась прочь. Луциан кинулся вслед. Они очутились среди неведомых ночных полей — женщина бежала, а Луциан преследовал ее из долины в долину, от одной ограды к другой. Наконец он настиг ее и бросился к ней со своими грубыми ласками. Потом они пошли назад — праздновать ведьмовскую свадьбу. Они вошли в густую чащобу и скрылись в языках пламени — вечного и ненасытного. Они терзались и терзали друг друга на глазах тысяч и тысяч обступивших их зевак, и их страсть росла и поднималась ввысь с черными языками костра.

На улице, подобно морской буре, грохотал дождь, с заунывным пронзительным воем проносился буйный ветер, удар молнии расколол и испепелил старый вяз. Грохот бури доносился невнятным шорохом — словно папоротник сухо шелестел под летним ветерком. Молчание поглотило Луциана.

Через несколько минут в коридоре прозвучали быстрые шаги, и дверь в его комнату тихо отворилась. Женщина с лампой в руках появилась на пороге и пристально вгляделась в неподвижно сидевшую у стола фигуру. Женщина была полуодета — великолепные бронзовые волосы струились по ее спине, щеки разгорелись, глаза призрачно мерцали. Когда она вошла в обшарпанную комнату, лампа, дрогнувшая в ее руке, бросила тусклый отблеск на почерневшие, покрытые плесенью обои, узкими полосами свисавшие с сырой, сочащейся влагой стены. Шторы были не задернуты, но в комнату с улицы не проникало ни искорки света — огромный самшит, раскинувший ветви у самого окна и стряхивавший на подоконник дождевые капли, не впускал в комнату даже тьму ночи. Женщина ступала тихо, и когда она склонилась над Луцианом, сияющее пламя вспыхнуло в ее темных глазах, а легкие завитки волос на шее казались золотыми кольцами, украшающими мраморную статую. Женщина приложила ладонь к сердцу Луциана, затем подняла голову и окликнула ожидавшего ее за дверью человека.

— Входи, Джо, — сказала она. — Как я и думала, смерть в результате несчастного случая. — Она подняла и повертела в руке стоявшую на столе пустую бутылочку темно-синего стекла. — Он постоянно принимал это снадобье, и я всегда знала, что когда-нибудь он выпьет чуть больше, чем следует.

— А что это у него за бумаги?

— Разве я тебе не говорила? У меня от него просто мурашки по спине бегали: втемяшил себе в голову, что сумеет написать книгу! Вот этой ерундой он и занимался целых полгода. Взгляни, если хочешь.

Женщина рассыпала аккуратную стопку исписанной бумаги по столу и наугад выхватила из нее листок, снизу доверху покрытый безнадежными каракулями, в которых лишь иногда можно было угадать отдельное слово.

— Да ведь это, если и захочешь, не прочтешь!

— Писаки все такие. Ему это страшно нравилось. Я слыхала, как он разговаривает сам с собой — ну и вздор же он нес, скажу тебе! Я-то, конечно, пыталась отвадить его от этого занятия, да все впустую.

— Да уж, видать, он был немного того. Надеюсь, деньги он тебе оставил?

— Естественно.

— Придется позаботиться о похоронах.

— Сперва еще будет дознание и все такое прочее.

— Тебе понадобятся свидетели, которые смогут подтвердить, что он принимал это зелье.

— Еще бы у меня не было свидетелей! Доктор постоянно говорил ему, что он вот-вот загнется, бывало подбирали на улице совсем невменяемым. Один раз его вытащили из какого-то дома на Хелден-роуд. Он почем зря ломился в калитку и вопил, что это-де его родной дом и почему его туда не пускают! Я своими ушами слышала, как доктор Маннинг говорил ему в этой самой комнате, что он доведет себя до могилы. Ой, Джо! Как тебе не стыдно, в самом деле? Вот уж не знала, что ты такой нахал! К тому же сейчас, можно считать, уже воскресенье, так что повремени чуток. Поставь-ка лучше лампу повыше.

Мужчина поднял пылающую керосиновую лампу и водрузил ее на стол рядом с рассыпавшейся грудой загадочных и страшных страниц. Пылающий свет проник сквозь мертвые зрачки в умирающий мозг, и Луциан успел увидеть багровое зарево, которое полыхало над ним, словно где-то в вышине открылась заслонка огромной печи.

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib. ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1] Маргарита Наваррская (Marguerite de Navarre; 1492-1549) — французская писательница, королева Наварры (с 1543), покровительница гуманистов. Сб. новелл «Гептамерон» (изд. под назв. «История о счастливых любовниках» в 1558 г. ) написан в подражание Дж. Боккаччо и раскрывает настроения зрелого французского Ренессанса.

[2] Маргарита Наваррская (Marguerite de Navarre; 1492-1549) — французская писательница, королева Наварры (с 1543), покровительница гуманистов. Сб. новелл «Гептамерон» (изд. под назв. «История о счастливых любовниках» в 1558 г. ) написан в подражание Дж. Боккаччо и раскрывает настроения зрелого французского Ренессанса.

[3] Стерн (Sterne), Лоренс (1713-1768) — английский писатель, крупный представитель сентиментализма. В гротескном романе «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» (1760-1767) полемизирует с рационалистическим истолкованием мыслей и поступков человека. Мастерство литературной пародии, эксперименты с художественной формой, острая наблюдательность и психологизм определили притягательность Стерна в глазах писателей разных идейно-художественных установок (Э. Т. А. Гофман, Л. Н. Толстой, Дж. Джойс).

[4] «Чеймберз Джорнел» — популярный еженедельник, издававшийся в 1832 г. в Эдинбурге братьями Уильямом и Робертом Чеймберз. Уильям Чеймберз (1800-1883) послужил прототипом Баундерби из романа Диккенса «Тяжелые времена».

[5] Игра слов: имя «Тейлор» (Taylor) по-английски звучит так же, как tailor, что означает «портной».

[6] Вийон (Villon), Франсуа (наст. имя, возможно, Франсуа де Монкорбье или Франсуа де Лож; 1431 или 1432 - после 1463) — французский поэт эпохи позднего средневековья, долгое время почти забытый и заново прославленный и поднятый на щит романтическими поэтами и писателями XIX в. Образ Вийона — бродяги, вора и поэта — широко эксплуатировался в литературе XIX и XX вв. Одним из лучших посвященных ему произведений является рассказ «Ночлег Франсуа Вийона» Р. Л. Стивенсона.

[7] «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» — знаменитая книга английского писателя Томаса де Куинси (De Quincey; 1785-1859). Изданная в 1822 г., эта автобиографическая «Исповедь» поразила публику красотой слога и необычайной силой в описании грёз и галлюцинаций, порождаемых употреблением опиума. В первом русском переводе (1834 г. ) авторство «Исповеди... » было приписано Мэтьюрину.

[8] Столицей Силурии был город Iska Silurum (Иска Силурийская), ныне Карлион-на-Аске в южном Уэльсе. В этом городе родился Артур Мейчен. По преданию, Карлион возник на месте легендарного Камелота короля Артура.

[9] Имеется в виду уния (объединение) Англии и Шотландии в 1707 г. при королеве Анне Стюарт (Anne Stuart; 1665-1714, английская королева с 1702 г., последняя из династии Стюартов).

[10] Батлер (Butler), Джозеф (1692-1752) — английский богослов. Родился в пресвитерианской семье, в молодости обратился в англиканство, был приходским священником, а затем епископом Бристоля (1738) и Дарема (1750); автор «Fifteen Sermous» (1726), «The Analoge of Religion» (1736).

[11] Пепис (Pepys), Самуэль {1632-1703) — английский писатель, во время реставрации Стюартов — чиновник адмиралтейства. Пепис оставил после себя знаменитые «Дневники», расшифрованные только в 1825 г. и содержащие записи 1660-1669 гг. После того как на престол взошел Вильгельм III, Пепису пришлось некоторое время провести в тюрьме.

[12] Реставрация — восстановление династии Стюартов на английском троне в 1660 г. в лице Карла II, сменившее Английскую республику, детище буржуазной революции. Термин «Реставрация» также распространяется на весь период правления Карла II и Якова II Стюартов, длившийся до т. н. «славной революции» 1688-1689, когда Яков II был низложен, а королем провозглашен Вильгельм III Оранский. Период Реставрации ознаменован отходом от жестких пуританских ограничений и, как следствие этого, распущенностью нравов, с одной стороны, и расцветом наук и изящных искусств — с другой.

[13] Уолтон (Walton), Исаак (1593-16S3) — английский писатель, самое известное сочинение которого, «Искусный рыболов», было опубликовано в 1653 г. Книга представляет собой беседу об удовольствии от рыбной ловли, происходящую между Пискатором (рыбаком, за которым угадывается сам автор), Венатором, или охотником, и Ауцепсом — сокольничим.

[14] Герберт (Herbert), Джордж (1593-1633) — английский поэт метафизической школы. Самый известный его сборник, «Храм», вышел посмертно. Поэзия Герберта касается преимущественно религиозной тематики.

[15] Крэшо (Crashaw), Ричард (1613-1649) — английский религиозный поэт «метафизической школы». После опубликования сборника латинских религиозных эпиграмм (1634) подался в Париж, где вступил в лоно Римской католической церкви. В 1646 г. выпустил поэтический сборник «Приближаясь ко храму».

[16] Геррик (Herrick), Роберт (1591-1674) — английский поэт, ученик Бена Джонсона. В 1622-1644 гг. и вновь с 1662 г. — священник в Девоншире. Будучи представителем «школы кавалеров», в творчестве своем прославлял по преимуществу радости земные. В 1648 г. вышел сборник его стихов «Hesperides, or the Works both Humane and Divine» («Геспериды, или Сочинения светские и духовные»), некоторые из которых да сих пор принадлежат к популярным английским песням.

[17] Каббала (др. -евр. предание) — мистическое течение в иудаизме, соединяющее пантеистические построения неоплатонизма и мифологемы гностицизма с иудейской традицией аллегорического толкования Библии. Уже в трактате «Книга творения» (между III и VIII вв. ) говорится о 32 элементах мироздания, к которым отнесены 10 первочисел (как и в пифагореизме) и 22 буквы еврейского алфавита. Каббала окончательно оформилась в ХШ в. в Андалусии. Ее основополагающий памятник — «Зогар», или «Книга сияния», написанная в Кастилии, по-видимому, Моисеем Леонским, который, однако, предпочел выдать ее за наследие талмудического мудреца II в. Симона бен Йохаи. Особый аспект каббалы составляет т. н. практическая каббала, или каббалистика, основанная на вере в то, что посредством специальных ритуалов человек может вмешиваться в космически-божественный процесс.

[18] Розенкрейцеры — члены тайных (преим. религ. -мистич. ) обществ в XVII-XVIII вв. в Германии, России, Нидерландах и некоторых других странах. Названы по имени легендарного основателя общества Христиана Розенкрейца (Ch. Rosenkreuz), якобы жившего в XIV-XV вв., или по эмблеме Р. — розе и кресту. Общество активизировалось в 1614 г., когда были опубликованы его устав и биография основателя. Членство в обществе приписывается многим представителям европейской интеллектуальной элиты.

[19] Boгeн (Vaughan), Гeнpи (1622-1695) — валлийский поэт и врач. Опубликовал несколько книг метафизических религиозных стихов и молитв в прозе. Его мистические взгляды на природу оказали влияние на других поэтов, в том числе на Вордсворта.

[20] Нонконформюты (англ. nonconformists, букв.: несогласие) - члены английских церковных организаций (пресвитериане, конгрегационалисты, методисты и др. ), не признающие учения и обрядов государственной англиканской церкви.

[21] Tuba mirum spargens sonum... (лат. Труба, сея дивный клич... ) — строка из католического реквиема «Dies irae, dies illа» (Тот день, день гнева).

[22] См. Рим 13: 10; Гал. 3: 13-14; Фил. 3: 9.

[23] «Вкушающие лотос» — одна из самых известных поэм знаменитого английского поэта Альфреда Теннисона (1809-1892), написанная в 1832 г. Сюжет ее основан на IX книге «Одиссеи» Гомера, в которой рассказывается о возвращающихся домой после взятия Трои моряках и их высадке на острове, населенном лотофагами.

[24] Троллоп (Trollope), Антони (1815-1882) — английский писатель; по определению критики, «последний викторианский классик»; автор 47 романов, нескольких сборников рассказов, книг путевых очерков и биографий великих людей.

Наиболее известны: цикл из 6 романов «Барсетширские хроники» (1855-1867); романы из парламентской жизни (в т. ч. «Премьер-министр», 1876), книга «Теккерей» (1879).

[25] Бафомет — андрогинный козел Мендеса. Согласно западным, и особенно французским каббалистам, тамплиеров обвинили в поклонении Бафомету, и якобы именно поэтому Жак де Моле, последний великий магистр тамплиеров, вместе со своими братьями по ордену в мае 1310 г. был казнен. Но эзотерически и филологически это слово никогда не означало «козел», ни даже что-либо столь вещественное, как идол. Этот термин означал, согласно Фон Хаммеру, «Крещение», или посвящение в Мудрость, — от греческих слов & #914; & #945; & #966; & #951; и & #956; & #951; & #964; & #953; & #962;, и от родства Бафомета с Паном.

[26] Кентерберийский собор (1070-1503) — главная англиканская церковь. Архиепископ Кентерберийский называется «примасом и митрополитом всей Англии» и по достоинству чести следует непосредственно за королем и его фамилией.

[27] Urbs beata (лат. ) - прекрасный град.

[28] Мф. 16: 6; Мк. 8: 15; Лк. 12: 1.

[29] Benedicite omnia opera (лат. ) — благословен всякий труд.

[30] Инкуб — многие отцы церкви считали, что инкуб является ангелом, павшим из-за страсти к женщине. По существу инкуб — это распутный демон или гоблин, ищущий сексуальных связей с женщинами. Его называют также fellet (франц. ) alp (нем. ), duende (исп. ) и folletto (итал. ). Соответствующий ему демон, появляющийся перед мужчинами, называется суккуб. Инкуб или суккуб, находящийся в союзе с определенной ведьмой или чародеем, известны под названием magistellus, или «личный дух». Поскольку ночной кошмар сексуален по своему внутреннему содержанию, инкуб часто отождествляется с марой - демоном дурных снов, отсюда и латинское название ночного кошмара - incubo («лежать назвничь», ср. с совр. англ. incubator).

[31] Суккуб — демон в женском обличье; специализирующийся на обольщении мужчин. Обозначающее женскую сущность, средневековое латинское слово succubus — мужского рода (видимо, потому, что демоны не имеют пола), форма женского рода — succuba (проститутка) употребляется редко. Поскольку предполагалось, что женщины более похотливы, чем мужчины, в работах по демонологии чаще упоминается мужской персонаж — инкуб; считалось, что инкубов в девять раз больше, чем суккубов.

[32] Митраизм — древняя религия, основанная на культе Митры (в др. -вост. религиях бог солнца, один из главных индоиранских богов, бог договора, согласия). Распространилась в эллинистическом мире и Римской империи; во II-IV вв. митраизм — один из главных соперников христианства. С легендой о казни и вознесении Митры было связано множество ритуалов.

[33] Аваллон (от ирл. abal, валлийск. afal, «яблоко») — в кельтской мифологии «остров блаженных», потусторонний мир, чаще всего помещавшийся на далеких «западных островах». Символика, связанная с «островами блаженных» (стеклянная башня или дворец, дарующие бессмертие чудесные яблоки, которые предлагают населяющие остров женщины, и т. д. ), первоначально встречается как имя собственное в валлийских генеалогиях применительно к мифическому предку древнейших династий Британии. По преданию, на остров Аваллон после сражения при Камлане был перенесен феей Морганой смертельно раненный король Артур.

[34] Сапфо (Сафо) (VII-VI вв. до н. э. ) — древнегреческая поэтесса. Жила на о. Лесбос. Состояла во главе кружка знатных девушек, которых обучала музыке, слаганию песен и пляскам. В центре ее лирики — темы любви, нежного общения подруг, девичьей красоты. Лирика Сапфо отличается метрическим богатством; один из введенных ею размеров носит название «сапфической» строфы.

[35] «Бен-Гур» — исторический роман (1880) американского писателя и генерала, участника мексиканской и гражданской войн, Льюиса Уоллеса (1827-1905). Действие романа происходит в Иерусалиме на заре христианства.

[36] «Дафнис и Хлоя» — любовный роман древнегреческого писателя Лонга (II-III вв. н. э. ), перенесшего в прозу традиции буколической поэзии и оказавшего влияние на пасторальные мотивы европейской литературы XVI-XVIII вв.

«Золотой осел» — авантюрно-аллегорический роман древнеримского писателя Апулея (ок. 125-ок. 180), первоначально называвшийся «Метаморфозы, или Осел» и награжденный эпитетом «золотой» за свои литературные достоинства. Роман проникнут эротическими мотивами, элементами бытовой сатиры и религиозной мистики.

[37] Фотида, Биренна, Луций — персонажи «Золотого осла» Апулея.

[38] Ecce Veneris hortator et armiger Liber advenit ultro (лат. ) — «Вот к тому же и Либер прибыл, оруженосец и побудитель Венерин». (Перевод М. Кузмина. М., Худож. лит., 1956. ).

[39] Lumen de lumine, или Открытие нового волшебного света. Известное мистическое сочинение (1651) Томаса Вогена.

[40] Герметизм — религиозно-философское течение эпохи эллинизма и поздней античности. Представлено большим числом сочинений на греческом, латинском, коптском и древнеармянском языках, в которых посвященному от имени бога Гермеса Трисмегиста (Триждывеличайшего) открываются все тайны мира.

[41] «... он владеет колдовским порошком, философским камнем, превращающим все, чего ни коснется, в чистое золото... » — Алхимик объявляет своим первым принципом существование Универсального Растворителя, с его помощью все составные тела разлагаются в однородную субстанцию, от которой они произошли и которую называют чистым золотом или summa materia (высшая материя, лат. ). Этот растворитель, именуемый также menstruum universale, способен удалять все зачатки болезни из человеческого организма, возвращать молодость и продлевать жизнь. Таков lapis philosophorum (философский камень, лат. ). Философский камень называется также «Порошком Проекции». Это Magnum Opus (великое творение, лат. ) алхимиков, цель, к достижению которой они стремятся любой ценой, субстанция, обладающая силою превращать менее благородные металлы в чистое золото. Однако мистически философский камень символизирует трансмутацию низшей животной природы человека в высшую и божественную.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 11 121314 Следующая ⇒