а не окончание ли?

***

Ехал Люся по Родине, в окошко купе смотрел — ничего–то не изменилось. Как было кругом — грязь и лужи — так и осталось. На перрон из поезда вышел, уже ничего от столицы не ожидая. Но оказалось, поторопился: приоделась старушка — Москва, почистилась.

И театр Люсе понравился: новый, светлый. И труппа на него смотрела, как положено: с восхищением и испугом. Люся расправил перышки и взялся за «Сон в летнюю ночь» — то, что надо: и для рабоче–крестьян и для почище публики, всем понравится.

После премьеры, как полагается, был банкет. Люся ходил гоголем, со всеми раскланивался, всем улыбался, а, завернув за угол, схватился за сердце и привалился к колонне: думал, паленая водка, вот уже и галлюцинации — у стены стоят.

Мальчик глазел по сторонам с восторгом в глазах и широкой улыбкой. Мальчик вырос, похорошел, из заморышей в мужчины оформился за несколько лет. Люся стоял и не знал, что ему делать: подойти? А не вспомнит? Или хуже того — вспомнит и поговорит вежливо, а то и вовсе в органы сдаст?

— Мсье… Сэр… как его там? — зарокотало за спиной басом. — Малфой — эй, ну подскажите! — Люций?

Люся подскочил от неожиданности и заметил, как в его сторону повернулись головы всех — и Гарик смотрел. И узнавал: Люся видел его глаза.

— Да, товарищ Берестов? Можно просто Люций.

— О, ты по–нашему шпаришь! — восхитился поддатый нарком. — Где учил?

— Чехова ставил, — отделался Люся, боясь повернуться и посмотреть, где Гарик.

— Это ты молодец! Слыш, давай познакомлю. Гляди, наша смена. Гарик, Степка, идите сюда!

Люся собрался и развернулся, уже улыбаясь. Гарик стоял в паре шагов, второй мальчик — почти вплотную, и нагло глазел.

— Ученики мои. Будущее УГРО, — нарком утер пьяную слезу и похлопал Степку по плечу. — Вот, взял с собой, пусть к культурным местам привыкают.

— Очень приятно, — кивнул Люся, тряхнув волосами, чтобы закрыли лицо. — Рад знакомству. Простите, я на минуту.

Сбежать! Куда ноги несут, бежать! Что ему стоило не показать виду — только сам Люся знает. Тут, в театральном нутре, столько укромных углов, что никто его до второго пришествия не найдет.

Люся споткнулся и остановился. А будут искать? Кто тебе сказал, шо ты ему нужен, Люся? Тут тебе не Одесса–мама, на минуточку, тут столица. Такие мальчики–девочки, только свистни. А Гаричке и свистеть не придется, такой красивый стал — сами все прибегут. И куда ему старый хрен с крашеной гривой и фальшивыми ксивами? Вот дурак, убежал. Лучше бы посмотрел еще издалека, больше ведь не увидишь.

Люся втиснулся в чью–то гримерку, подошел к зеркалу и уставился на себя. Да, не помолодел. Волосы отрастил, красит в белый — Цилька сказала, так интересней. На идиота похож, если честно сказать, жаль Севы нет под рукой, он бы не постеснялся, все объяснил, как есть.

Дверь за спиною скрипнула.

— Кто?.. — собрался рассердиться Люся, и задохнулся.

— Я.

Люся осел на стол, вляпавшись пальцами в коробку с гримом.

— Мальчик, какая встреча!

— Люсик, — попросил Гарик душевным голосом. — Сейчас помолчи.

В дверь сунулась морда, ойкнула и уставилась пьяными выпученными глазами. Гарик оглянулся, не поднимаясь с колен, подцепил туфлю и запустил точно в лоб. Морда опять ойкнула и убралась.

Люсик бессильной рукой отпихнул Гарьку, перевернулся и уперся руками в стол. Мальчик понятливо задергал ремень на штанах, а Люся смотрел в зеркало перед собой и ни о чем не думал, разве вот, что не продержится долго, и будет позор.

Руки скользили, Люся задел пудру, вверх поднялось облако, засвербело в носу.

— Люсик, Люсик, шо ж ты творишь! — простонал мальчик с насмешкой. — Не устраивай тут разор, нас с тобой не поймут.

Их и так не поймут, но Люсе было плевать, у него закатывались глаза. Гарик протянул руку, смахнул все коробочки на пол, чтобы Люся держаться мог, и наддал так, шо искры перед собой Люся таки увидал и потом долго еще моргал, головой тряся. Мальчик — умница, рот ему зажал, не заметив, что тоже зачерпнул грима, и Люся, придя в себя, уставился на собственное полосатое радужное лицо.

— Погоди.

Вот и все. Гарик подтянул штаны и выскочил, хлопнув дверью. Люся вздохнул смиренно, попытался вытереть морду и вдруг вскипел: да какого черта, в конце концов? Он что, простигосподи тут дешевое, шо даже спасибо сказать зазорно? В коридоре было пусто, но у выхода Люся затормозил: Гарик кого–то придерживал за грудки.

— … расстреляю.

— А вам за трали–вали с иностранцем, небось, несладко придется? Руки убрал!

Гарик руку разжал. Люся из–за двери подглядывал, не зная, как бы вмешаться. Может, сказать, шо напоил мальчика? И правда ведь, попадет дурачку.

— А ты думаешь, я просто так тут ошиваюсь? — вкрадчиво проговорил Гарька. — А за иностранцем никто не приглядывает, да?

— Так вы… — стушевался нахал.

— Испортишь нам операцию — лично к стенке поставлю! — рявкнул Гарька вполголоса. — Ясно? Свободен!

Люсик влетел в гримерку и принялся рожу тереть, словно и не выходил. В душе пели птицы и расцветали цветы, а коленки дрожали так, словно целую ночь его тут ебли, не разгибая.

— Ты где живешь?

Мальчик подбирал коробочки и водворял обратно на столик.

— В общежитии милицанерском.

— Тогда — ко мне. — Люся развернулся, невозмутимо встречая любовника взглядом. — Мне театр квартиру снимает, тут в двух шагах, прогуляемся.

Мальчик не отказал.

— Хоромы!

— Так я ж известный, звезда, мне положено.

Люся прошел на кухню и принялся сооружать перекус: дети всегда голодные, да и ему после их упражнений можно. Мальчик ел и чего–то боялся спросить.

— Ну, чего тебе поперек горла, скажи уже?

— Я узнать хотел, может у тебя тут еще кто подъедается, — выдал гаденыш, — так я на чужие места зариться не привык.

Люся себя павлином почувствовал: был бы хвост — распустил бы и заорал от души. Столько лет, постаревший, жизнью побитый, а мальчик ревнует?

— У нас приличная труппа, а не балет, — высказал свысока. — У нас с режиссером примы спят, а актеры — со вторым составом или гримершами.

— И? — не унялся Гарик, еду отставив.

— Ты мою приму видел? Она и мне в матери годится и Берестову твоему. Ешь, не сиди, ночь уже, спать пора.

Заснули они утром, уже светало. Мальчик первым, а Люся еще полежал, помечтал, полюбовался, как вырос, как поокреп, плечи вон налились. Утром, думал, не встанет, да и не встал: не дали. Люся смирился со счастьем своим нечаянным, и перестал думать, как оно будет потом. Там поглядим.

⇐ Предыдущая 1 23