ЭТО ХЯРМЯ! 1 страница

Глава VI

ЭТО ХЯРМЯ!

Дуэли на ножах в Финляндии и Скандинавии

В 1939–1940 годах в советском журнале «Знамя» были опубликованы мемуары известного российского и советского военного деятеля, дипломата и писателя Алексея Алексеевича Игнатьева. В воспоминаниях, вышедших под названием «50 лет в строю», комбриг Игнатьев, как и подобает идеологически выдержанному советскому офицеру, клеймил кровавый царский режим, безжалостно обошедшийся с братским народом Финляндии. Среди основных злодейств, приписываемых им русскому самодержавию, были следующие бесчеловечные деяния: «Расформировать финляндские войска – им доверять нельзя, – лишить финнов права служить в русской армии и даже запретить мирному населению носить традиционные финские ножи – вот была политика «мудрых» царских правителей, оскорбивших национальное чувство этого трудового народа, если не навсегда, то надолго», – гневно писал Игнатьев[945].

Расформирование финских войск и запрет на службу в российской армии оставим на совести самодержца всея Руси. Но для чего понадобилось отнимать у миролюбивых и дружелюбных финских крестьян ножи? Воображение услужливо рисует нам картину, как усатые царские жандармы, глумливо щерясь, отбирали у растерянных жителей Суоми ножи‑ пуукко, чтобы им неповадно было откраивать детям хлебушек и вырезать немудрёные поделки из дерева. Итак, проникшись праведным гневом комбрига Игнатьева, обратимся к истории финнов и их ножей.

Финляндия. Страна озёр, лесов, снега, заводной финской полечки, ещё недавно гремевшей со всех экранов, и забавных персонажей фильмов «За спичками» и Особенности национальной рыбалки». Но ещё не так давно эти идиллические пасторальные места являлись ареной кровавых событий, вошедших в историю страны как «Hajyjen kausi» – «Время плохих людей», или, как чаще называют эту мрачную эпоху, «Puukkojunkkarikausi» – «Эра ножевых бойцов».

Эпицентром этого явления стала область Похьянмаа, или Южная Остроготния. Запад её омывают волны Ботнического залива, на востоке Похьянмаа граничит с Карелией, а на севере с Лапландией. Начиная с XII столетия Южная Остроботния входила в состав Шведского королевства. Её воинственные жители регулярно совершали набеги на соседних карелов, которые проводили ответные вылазки. Эти кровавые конфликты, уносившие сотни жизней с обеих сторон, были прекращены в 1595 году Тявзинским мирным договором, по которому вся Остроботния переходила под шведскую юрисдикцию. В 1809 году, после победы России в русско‑ шведской войне, Остроботния как часть Великого княжества Финляндского вошла в состав Российской империи.

В настоящее время Финляндия занимает одно из первых мест в Европе по количеству тяжких преступлений на душу населения и демонстрирует крайне высокий уровень убийств[946]. Похоже, что начало этой мрачной тенденции было заложено ещё двести лет назад, когда в одном из округов страны – в Южной Остроботнии, количество убийств неожиданно начало расти с головокружительной скоростью. Эта эпоха и прославилась в истории Финляндии как – Puukkojunkkarikausi) – Эра поножовщиков.

Эра поножовщиков продлилась более ста лет, с конца XVIII и до конца XIX столетия. За это время более двух тысяч жителей Южной Остроботнии пало под ножами земляков. Это немало, учитывая, что на переломе XVIII и XIX столетий население региона составляло всего восемьдесят тысяч человек[947]. Этот период чем‑ то напоминает эпоху Дикого Запада в Америке. Эпические подвиги поножовщиков Похьянмаа были запечатлены в устной традиции, и народные легенды пересказывали и воспевали подвиги самых известных бойцов на ножах. В конце XIX века эти сюжеты перекочевали в литературные произведения, а затем в пьесы и фильмы. Научные же работы практически не уделяли внимания эпохе пууккоюнкари. В результате это привело к тому, что история Эры поножовщиков долгие годы была покрыта туманом фольклора и мифов.

Большинство исследователей, изучавших этот феномен, сходятся во мнении, что на появление культуры ножевых бойцов оказали влияние три основных фактора: высокий уровень потребления алкоголя, суровый нрав местных жителей и недостаточное внимание, уделяемое воспитанию детей. Губернатор провинции Вааса Херман Варнхьелм в своём отчёте о состоянии провинции на 1824 год писал: «Характер здешних людей достаточно вспыльчив и независим, и поэтому с простыми людьми должно обращаться весьма справедливо, но не забывая при этом о строгой дисциплине»[948].

В этом же отчёт? губернатор упоминает о росте пьянства среди мужчин провинции и о низкой дисциплине у молодёжи. В 1802 году Хенрик Вегелиус. пастор из Вёро, описывал свою паству следующим образом: «В большинстве своём люди тут благонравны, хотя и несколько высокомерны и грубоваты и не позволяют оскорблять себя. Хотя в основном они простодушны, честны и искренни в речах своих, надёжны и верны в дружбе, но по сути, они всё же остаются дикими, грубыми и предаются пьянству и дракам»[949].

В 1800 году полицмейстер местечка Илмайоки Саломон Хандлес, характеризуя жителей Похьянмаа, отметил, что они горды, склонны к пьянству и любят пускать пыль в глаза[950]. Все позднейшие свидетельства выглядят подобным образом. В 1851 году некий Бекман описывал подчинённый ему приход Яласъярви. В своём отчёте он упомянул, что жителей Остроботнии от их более спокойных и смиренных соседей из Хяме отличают мужество и неукротимый дух. Также он отметил, что эти качества вкупе с их высокой практической смёткой, трудолюбием и усердием придают им некую особую, внутреннюю гордость, характерную именно для жителей этого региона. Далее Бекман упомянул, что природная вспыльчивость остроботнийцев часто подогревается крепкими спиртными напитками, в результате чего они становятся агрессивными и затевают драки, которые редко обходятся без кровопролития[951]. Губернатор провинции Херман Варнхьелм в своём отчёте подчеркивал разницу между жителями восточных провинций и их братьями из Остроботнии. Он утверждал, что, поскольку первые из них беднее, а почва их менее плодородна, то и люди там по своей природе медлительней, а также менее трудолюбивы и прилежны.

Рис. 1. Мальчики Хярмя. Harman aukeilta. Самули Паулахарью, 1932 г.

В 1815 году Карл Кристиан Бёкер, глава сельского консультативного общества Финляндии, описывая нрав остроботнийцев, отмечал, что они предприимчивы и «твёрдо стоят на земле». Он считал, что отличие остроботнийцев от других финнов было обусловлено не столько более развитой промышленностью, сколько их энергичностью и гордостью. Точность этого наблюдения мог засвидетельствовать любой человек, побывавший в этом регионе. И сам Бёкер, и многие другие исследователи считали, что эти качества жителей Похьянмаа связаны не с генетикой и не какими‑ либо присущими лишь им уникальными этническими характеристиками, а были приобретены в процессе исторического развития. Одним из главных факторов, повлиявших на формирование характера остроботнийцев, несомненно, являлось смолокурение. Бёкер писал, что первая, и основная, предпосылка к предприимчивости и трудолюбию жителей Похьянмаа заключается в том, что в течение почти двух столетий основным источником существования остроботнийцев являлись смолокурни. Другим, не менее важным фактором, по мнению Бёкера стала война, «которая со времён крестьянского восстания 1596–1597 годов, известного как Дубинная война, и до «Великого гнева» во время Северной войны в начале XVIII века подвергла эту землю жестоким испытаниям и закалила людей». Также он считал, что «флегматичный нрав» народов Центральной Финляндии – результат того, что их основным источником дохода являлась обработка земли подсечно‑ огневым способом, что позволяло им бездельничать всю зиму[952].

Но в один прекрасный день смолокуры Похьянмаа столкнулись с непреодолимой даже для их несгибаемого характера проблемой – истощением природных ресурсов. Как следствие, это вызвало жёсткую конкуренцию и борьбу за обладание жалкими остатками источников существования. Бёкер писал, что за обладание делянками в общем лесу шла самая настоящая война, в которой лучшие участки захватывали самые дерзкие. Часто появлялись сообщения о кровавых стычках между смолокурами. В этот период насилие приобрело реальную товарную стоимость не только для участников этих стычек, но и для работодателей, а искусные бойцы стали пользоваться всеобщим уважением[953].

Не менее весомый вклад в появление культуры ножевых бойцов внёс и алкоголь. Я уже упоминал, что губернатор Вархьелм, пастор Вегелиус и многие другие авторы отмечали склонность жителей Похьянмаа к пьянству. Если учитывать тот факт, что причиной агрессии у финнов нередко являлась психосоциальная напряжённость, нам будет проще понять и второй после поножовщины приписываемый финнам порок – пьянство. Финская манера питья, как и у многих других северных народов, и сегодня в первую очередь характеризуется желанием выпить как можно больше и напиться максимально быстро. Отношение к пьянству в финском обществе, как и в России, традиционно снисходительное. «Даже сегодня в Финляндии смертельно пьяный человек не осуждается общественным мнением, – писала Мерия Силанпаа в «Helsingin Sanomat» от 17 февраля 1996 года – Большая часть людей в нашей культуре и сейчас считает беспробудное пьянство приемлемой формой поведения». Пьянство помогало финнам в формировании социальных связей, а физическая агрессия давала выход накопившемуся чувству тревоги и ощущению неполноценности[954].

Государственный инспектор Карл Фредрик Стирвалд в своём описании Лай‑ хиа отмечал: «Винные лавки преимущественно содержат девицы, поскольку, согласно порочной традиции, распространённой в этих местах, юноши и молодые мужчины субботними вечерами обходят деревни для знакомства с ними. Подобные визиты называются «рииустелу» – ухаживание, и обычай сей всё ещё в силе, несмотря на строжайший запрет, наложенный губернатором. В подобных случаях девицы (девушки с ферм) обеспечивают алкоголем юношей, которые во время прогулок от деревни к деревне напиваются и буянят. Таким образом, пристрастившись к пьянству, юноши становятся ещё более распущенными, чем старые пьянчуги. И нет никакого способа избежать этого, ибо родители их закрывают на пьянство глаза»[955].

Другой причиной распространения пьянства, с точки зрения Стирвалда, стало то, что городские жители принимали селян в так называемых «фермерских» постоялых дворах, где те пили при каждом посещении города. Горожане, чтобы поддерживать с крестьянами, снабжавшими их смолой, хорошие отношения и чтобы те постоянно пребывали в благостном состоянии духа, наливали им столько спиртного, сколько душа пожелает. В результате крестьяне напивались до бесчувствия.

Разумеется, свой вклад в развитие деревенского насилия, как и повсюду в Европе, сыграли танцы. Молодёжные банды запасались алкоголем и направлялись на поиски танцев, где обычно начинались драки, в конечном счёте приводившие к поножовщинам. В конце концов это инициировало кампанию, направленную на бескомпромиссную борьбу с танцами. Тем, кто посещал танцы или разрешал проводить их в своём доме, так же как аккомпанировавшим на танцах музыкантам, грозили штрафы, часть которых шла доносчику. Но несмотря на запреты, популярность танцев только росла. В XVIII столетии среди народных инструментов появилась скрипка, из‑ за границы были привезены менуэт, полька, мазурка и шотландский танец. Гарантия роста популярности танцев и в будущем была обусловлена тем, что это был прекрасный повод для торговли алкоголем, и, как следствие, вскоре алкоголь стал неотъемлемой частью танцев. Из запретов, направленных на борьбу с танцами, мы можем заключить, что хулиганство на танцевальных вечерах стало обычным явлением в 1780‑ 90х годах.

О борьбе с танцами также свидетельствует постановление, принятое по рекомендации Окружного суда Умайоки и утверждённое губернатором провинции Карлом Фредриком Краббе 24 мая 1799 года. Постановление инициировал полицмейстер Фредрик Йохан Бергстром, который пожаловался в окружной суд, что молодёжь Илмайоки «всё более поддаётся искушению участвовать в сборищах по воскресеньям, чтобы пить, плясать и предаваться другим пагубным и греховным порокам». Окружной суд рассмотрел эту жалобу и выдал следующий вердикт: «Каждый, кто позволяет устраивать танцы в его доме и кто играет музыку на танцах, должен быть оштрафован на двадцать пять риксталеров, если это произойдёт после десяти часов вечера в день, предшествующий празднику, или до четырёх часов в день, наступивший после праздника. Любой человек, кем бы он ни был, участвующий в подобных сборищах без оправдательной причины, приговаривается к штрафу в два риксталера»[956]. Половина этого штрафа поступала осведомителю, а другая половина шла в пользу бедняков прихода.

Некоторые исследователи считают, что корни культуры пууккоюнкари надо искать в семейных традициях, передающихся из поколения в поколение. Они убеждены, что это было обусловлено совокупностью факторов, включающих не только алкоголь, но и полное пренебрежение семьёй и воспитанием детей. Нехватка работы вызвала безразличное отношение к детям даже в тех семьях, для которых ранее подобное поведение было нехарактерно. Только этим можно объяснить тот странный факт, что с середины XVIII столетия крестьяне всё меньше и меньше интересовались образованием своих детей. В записках современников мы часто встречаем упоминания о том, что конфликты между детьми и родителями были наиболее распространены именно в Южной Остроботнии.

Выражение «puukkojunkkari» – «бойцы на ножах» впервые упоминается в датированной 1780 годом «Хронике» пастора Захариса Сигнауса из прихода Мянтюхарью, расположенного на юго‑ востоке Финляндии. В этой работе Сигнаус отмечал, что жителей Мянтюхарью называли «puuckojunckarit», так как они имели обыкновение грабить и убивать путешественников, проезжавших через их приход. Скорее всего речь шла о мародёрах и бандитах из бывших вояк, грабивших и убивавших во время Северной войны русских солдат, а впоследствии и любого первого встречного, оказавшегося у них на пути. Несмотря на установившийся мир, некоторые из них, как это часто бывает в подобных случаях, не смогли или не захотели вернуться к нормальной жизни и, чтобы заработать на кусок хлеба, решили заняться разбоем. Таким образом, изначально термин «ножевые бойцы» использовался для обозначения грабителей с большой дороги из бывших солдат, убивавших своих жертв с помощью ножей[957].

Надо отметить, что финское слово «рииккощпккап» вряд ли могло появиться в простонародной среде, так как оно не относится к местному диалекту – сами местные крестьяне использовали выражение «Hajyjen kausi» – «время плохих людей». Также существуют убедительные свидетельства из Юлихярмя и Алахярмя – двух приходов, наиболее пострадавших от поножовщин, что предводители ножевых бойцов были не бедными крестьянами, как это можно было предположить, а богатыми владельцами ферм. Вероятно, фермеры были склонны отождествлять себя с дворянами, с которыми они в некотором смысле конкурировали и с чьих усадеб копировали образцы для своих домов.

Таким образом, впервые выражение «puukkojunkari», вероятней всего, начало использоваться высшими сословиями региона[958].

Существует немало источников начала 1790‑ х годов, рассказывающих о разгуле разбойничьих ватаг на глухих трактах между Остроботнией и Сатакунта. В самом начале периода русского владычества и особенно вскоре после войны 1808–1809 годов ситуация заметно ухудшилась. 30 июля 1815 года бывший солдат, а ныне ученик кузнеца по имени Йохан Лундгрен путешествовал в поисках работы из Лапфьярда в Кристинестад в компании старого нищего из Лапуа по кличке Пелле‑ Марти. Лундгрен родился в Швеции, но остался жить в Финляндии после того, как в 1811 году был освобождён из русского лагеря для военнопленных. В приходе Иярпес из леса к ним навстречу вышел мужчина с подвешенным к поясу ножом в ножнах. Некоторое время он болтал с ними, затем набросился на Лундгрена, повалил его на землю и, выхватив нож, потребовал отдать ему все деньги. Но Лундгрену удалось вырвать оружие у разбойника, после чего он зашвырнул нож в лес, подобрал валявшийся на земле кол и избил им нападавшего до смерти[959].

В результате подобных инцидентов нож в распространённых представлениях в первую очередь связывали с лесными разбойниками. Изначально термин «ножевой боец», вероятно, использовался для обозначения лесных бандитов из Лапфьярда, считавшегося разбойничьим гнездом, а позже распространился и на всех остальных вооружённых ножами головорезов. В те годы словосочетание «ножевой боец» несло уничижительную окраску. Люди с ножами были заклеймены тем же позорным эпитетом, что и кровожадные разбойники, бродившие по лесам. Из чего следует, что отношение общества к людям, дравшимся на ножах, было крайне враждебным.

Так почему же «puukkojunkari» предпочитали носить с собой именно ножи? Прежде чем начать рассуждать о глобальных факторах, способствовавших распространению этого оружия, необходимо иметь чёткое представление о том кто, когда, где и для чего его использовал. Вероятней всего, поединки на ножах начали распространяться из прибрежных районов, возможно, из крупных городов, и изначально встречались преимущественно в шведскоговорящих областях. В период с 1789 по 1807 год только два из десяти случаев применения ножа имели место за пределами шведскоговорящих областей – в Алавусе и Каухаве. Но даже в прецеденте, имевшем место в Алавусе, преступник носил шведское имя Иигрен, а так как дело происходило на постоялом дворе, не исключено, что он был приезжим. К сожалению, оригинал этого судебного дела отсутствует, поэтому остаются только догадки и предположения.

С течением времени случаи применения ножа продолжают распространяться с запада на восток, и увеличивается территория, где использование ножей в драках уже стало обыденностью. Хотя из 38 убийств совершённых с помощью ножа 20 были совершены в шведскоговорящих областях и только 18 – в финскоговорящих районах Южной Остроботнии, этот баланс быстро менялся. В конце рассматриваемого периода уровень насилия в финскоговорящих областях был уже значительно выше, чем в шведскоговорящих частях страны, даже в пропорциональном отношении к количеству населения[960].

Рис. 2. Молодые люди из Хярмя. Harman aukeilta. Самули Паулахарью, 1932 г.

Чтобы понять, почему поножовщины превалировали именно в шведскоговорящих областях Похьянмаа, нам придётся рассмотреть ситуацию не только в районах Финляндии с преобладанием шведского населения, но и в самой Швеции. Известный финский историк, профессор Петри Каронен писал, что щепетильность шведов в вопросах чести отчётливо прослеживается в конфликтах, которые можно классифицировать как «простонародные дуэли». Типичным для таких случаев являлся вызов на бой путём апеллирования к чести противника. Примером подобной дуэли чести можно назвать поединок, состоявшийся в 1556 году в Стокгольме и закончившийся смертью одного из участников. По словам многочисленных очевидцев этого инцидента, парикмахер по имени Якоб ворвался в дом, где находилась большая компания солдат. Войдя в помещение, он выхватил кинжал и вызвал троих солдат выйти и драться с ним. Предложение парикмахера не вызвало у вояк особого энтузиазма, и они предложили ему перенести дуэль на следующий день. В конце концов парикмахер начал задирать некоего Якоба Сканинга, который пытался его успокоить. «Никто не хочет со мной сразиться, и поэтому это придётся сделать тебе», – заявил Якоб. Так как солдаты сочли поединок с парикмахером ниже своего достоинства, ему пришлось искусственно спровоцировать конфликт со случайным человеком, чтобы сохранить лицо[961].

К середине XIX столетия народные дуэли на ножах достигли в Швеции такой популярности, что в 1860 году перед театром в Гётеборге была установлена скульптурная композиция работы Йохана Петера Молина под названием «Baltesspannarna», изображающая поединок на ножах двух мужчин, связанных поясами. Сидя по сюжетам бронзовых барельефов и цитатам из Эдды на постаменте памятника, причиной поединка послужило соперничество из‑ за женщины. Тела двух бойцов переплелись в смертельной схватке, на их лицах написана свирепость и решительность гладиаторов, для которых отступление невозможно, а их напряжённые мускулы выглядят столь естественно, что каждый, кто смотрит на эту скульптурную композицию, ожидает, что эти бронзовые бойцы вот‑ вот оживут[962].

Англичанин Гораций Уилрайт писал в 1865 году: «К чести шведов хочу заметить, что нож быстро выходит из моды благодаря суровым законам против поножовщин. Но ситуация стала меняться лишь в последние годы. Когда же я впервые приехал в Швецию, то в Гётеборге увидел человека с лицом, распоротым от уголка рта до уха, и друзья сказали мне, что трудно найти тут приличного джентльмена без трёх‑ четырёх шрамов от ножа на лице. Ножи, используемые для подобных недостойных деяний, имеют короткий клинок, и ими не наносят колющих ударов, а лишь полосуют лицо. Однако в старые времена «Balt spannare» двоих дуэлянтов, раздетых до пояса и вооружённых ножами, связывали вместе ремнём, чтобы лишить их возможности уклоняться от оружия, и подобные бои редко заканчивались без того, чтобы один или оба не падали мёртвыми от полученных ран»[963].

Мальте‑ Брюн в 1831 году писал, что также и в некоторых горных районах Норвегии, типа Валдерса, хотя мужчины всё ещё носят старинные скандинавские костюмы, но уже отказались от древнего обычая поединков на ножах, когда бойцов связывали вместе поясом[964]. А в 1861 году о подобных поединках упоминал Генри Чешир. Он также отмечал, что в некоторых частях страны, особенно всё в том же пресловутом Валдерсе и прилегающих к нему районах, женщины всегда носили с собой лоскуты и бинты для перевязки раненых. Когда между двумя мужчинами происходила ссора, оба доставали ножи – «taellekniv» и втыкали в ближайший стол или дверь. Насколько остриё ножа входило в дерево, настолько и позволялось всаживать его в тело соперника[965]. Также и на барельефе с постамента Baltesspannarna один из соперников, держа нож в руке, пальцем указывает противнику, на какую глубину можно вгонять клинок в тело.

После этого оба дуэлянта тщательно заматывали клинки своих «kniv's», оставляя открытой часть острия, которую было разрешено использовать в бою, затем их связывали вместе поясами, и начиналась кровавая резня. Подобные поединки могли продолжаться довольно долго, и нередко для обоих дуэлянтов всё заканчивалось жуткими увечьями. Когда у бойцов не оставалось сил продолжать бой, их разнимали, а жёны и возлюбленные перевязывали им раны. Нередко эти варварские дуэли заканчивались смертью. Но вскоре правительство установило тяжёлое наказание в виде каторжных работ для тех, кто был замечен за участием в подобных развлечениях, и дуэли пошли на убыль. Несколько старинных дуэльных поясов в качестве курьёза хранятся в Музее скандинавских древностей в Осло – бывшей Христиании[966]. Свидетельство о «Balt spannare» нам оставил и Сэмюэль Прайм. Он описал пояса и ножи для дуэлей из музея Христиании и обычай втыкать оружие в дерево, а затем обматывать клинки ножей полосками кожи. Прайм также отметил, что в результате у одних ножей остриё было длиннее, у других короче, – в зависимости от того, насколько глубоко входил клинок[967].

Любопытную разновидность «поясных» дуэлей описал в 1835 году французский писатель Жан‑ Жак Ампер, сын знаменитого физика, в своей работе «Очерки Севера», являющейся путевыми заметками из поездки по Северной Пруссии, Норвегии и Швеции: «Но временами норвежские мужики внезапно извлекаются из обыкновенного своего спокойствия взрывами дикого веселья, гневом или пьянством. Часто от этого происходят кровопролитные битвы. Оружие их составляет нож, который всегда в ножнах висит у их пояса. Но если верить тому, что мне рассказывали, они даже в бешенстве поединка сохраняют врождённое своё хладнокровие. Говорят, что перед началом битвы они бросают ножи свои в стол и что честь и законы поединка запрещают им вонзать оружие в тело противника далее того, как оно вонзилось в дерево. У этих мужиков есть ещё другой род дуэли. Каждый из сражающихся держит в правой руке один из этих страшных ножей, а левой схватывает изо всей силы за правый кулак своего противника и, таким образом отклоняя удары своего неприятеля, старается сам поразить его. Этот род поединка, походящий несколько на борьбу, приличен горцам, у которых главные качества суть сила и проворство»[968].

В 1855 году некий евангелистский миссионер сетовал, что шведские крестьяне, вместо того чтобы проводить время в молитвах, пьют и дерутся на ножах. Также он упомянул некоего крестьянина по имени Эрик Нарин, которого двадцать два раза штрафовали за участие в поединках на ножах[969].

Полагаю, что традиция подобных поединков могла быть отголоском древнего обычая «божьего суда» у викингов. В сагах неоднократно встречаются упоминания о том, как двое соперников для решения спорного вопроса удалялись на остров, где вместе связывались ремнём и бились до тех пор, пока один из них не падал мёртвым.

Но вернёмся в Похьянмаа. Популярность ножа в этом региона росла пропорционально количеству совершённых убийств. В первую очередь это было обусловлено тем, что нож идеально подходил на роль смертоносного орудия. Кроме этого, он служил в качестве эффективного инструмента для реванша, позволяя стороне, проигрывающей бой на других видах оружия, достойно выйти из положения, а возможно, даже выиграть поединок, поскольку, как показывает практика, ножевое ранение мгновенно выводило противника из строя. Вскоре благодаря распространению ножей физические данные стали играть в сельской преступности все менее важную роль и уступили место психологическим факторам. Теперь благодаря наличию ножа даже мужчина хрупкого телосложения мог легко построить бойцовскую карьеру, что до этого было под силу только людям крупным и физически развитым. Нож был незаменим там, где использование крупногабаритного и громоздкого оружия было затруднено или невозможно – например, в ограниченном пространстве или в гуще толпы. В стеснённых условиях это небольшое, но эффективное оружие однозначно доказало своё превосходство[970].

Одна из версий среди факторов, способствовавших росту популярности ножей, рассматривает самооборону и растущую необходимость защищаться в опасных ситуациях. Определённый вес этой гипотезе придают свидетельства очевидцев. Так, Йонас Фред, крестьянин из Корсхольма, банда которого потерпела поражение в драке на дрынах, вспоминал в 1803 году: «У меня в кармане не было ничего, чем можно было бы защититься». При этом Фред имел в виду, что у него с собой не было ножа. После того как Якоб Гьерс, фермер из Эвиярви, и Йохан Нордлинг, батрак из Вёро, подверглись нападению, они попросили у приятелей ножи, чтобы защищаться в конфликтной ситуации. В 1814 году после драки в деревне Рекипелдо некий Маттс Муркайс, заявил, что когда снова соберётся в Рекипелдо, то захватит с собой нож. Анти Кескинен, фермер из Юлихярма, грозился в 1821 году: «Отныне я буду сражаться ножом и проткну им спины, как жареным селёдкам»[971].

Рис. 3. Кадр из фильма Похьялайсия, 1925 г.

Хотя надо сказать, что доказательная сила этих свидетельств снижена тем фактом, что трое из тех, кто давал показания – Фред, Гьерс и Муркайс, в описываемых конфликтах фактически являлись нападавшей стороной. Да и двое других – Нордлинг и Кескинен, скорее провоцировали конфликт, чем защищались. В этом случае ножи одновременно являлись как оружием нападения, так и средством защиты.

Но существуют веские аргументы, свидетельствующие против версии самообороны. Так, например, если бы и в самом деле речь шла только о сдерживающем психологическом эффекте такого опасного оружия, как нож, то можно было бы предположить, что его должны были носить на поясе открыто, чтобы он сразу был заметен. Но этого не происходило – в ранний период Эры ножевых бойцов владельцы ножей прятали своё оружие в карманах.

В 1793 году во время кабацкой ссоры в Алавусе батрак Эркки Нигрен выхватил нож из кармана. В карманах прятали ножи солдат Рудольф Далстрем в 1799 году и Мате Фагерхолм, батрак из Ларсмо, в 1801‑ м. Ни один из свидетелей ни до, ни после драки не заметил ножа у моряка из Якобштата Андерса Бйорка, который в 1797 году зарезал батрака Даниела Стена. И Абрахам Хага, арендатор из Вёро, упоминался в связи с тем, что в 1803 году прятал орудие убийства – нож под одеждой. В 1811 году в драке на танцах в Лайхиа сын фермера Яакко Силланпаа спрятал нож в рукаве. В 1817 году фермерский сын Антти Варсавиита гулял со складным ножом в кармане. В 1824 году Матти Низула, арендатор из Куортане, отправился на танцы с ножом, спрятанным в жилетном кармане. В прецеденте, имевшем место в 1820 году, печально известный фермерский сын Матти Сааренпаа, к которому мы ещё вернёмся, достал орудие убийства из нагрудного кармана. Яаако Рахцкка, батрак из Каухайоки, и другой батрак, уроженец Мунсалы, живущий в Вааса, – Мате Винстром также носили свои ножи в карманах жилета. В 1819 году Андерс Хеллман, моряк из Солфа, отправляясь на свадьбу, положил нож в карман со словами: «Может, понадобится». Как следует из материалов уголовного дела, нож ему таки понадобился[972].

Рис. 4. Пууккоюнкари Юсси Канкаханпяйн. Harman aukeilta. Самули Паулахарью, 1932 г.

⇐ Предыдущая 28 29 30 31 323334 35 36 37 Следующая ⇒