|
|||
Встреча третьяПисьмо мое, конечно, не содействовало улучшению наших отношений с Мейерхольдом. Произошел разрыв. Когда я бывал на его спектаклях и когда они производили на меня сильное впечатление, я к нему не заходил, а если мы встречались где-нибудь в общественных местах, то ограничивались официальным поклоном. И вот только в 1938 году… Впрочем, до этого был еще один неожиданный для меня телефонный разговор, кажется, в самом начале тридцатых годов. Подняв трубку, я услышал молодой, очень вкрадчивый и корректный мужской голос: — Товарищ Файко?.. С вами сейчас будет говорить Всеволод Эмильевич. Я даже как-то сразу не сообразил, что Всеволод Эмильевич — это и есть Мейерхольд, настолько я был далек от возможности какой-либо беседы с ним. Раздался знакомый мягкий, рокочущий тембр мейерхольдовского голоса: {211} — Вы удивлены, что я вам звоню? — Признаться… да. — Ну, когда кончите удивляться, тогда скажите… — Я вас слушаю, Всеволод Эмильевич. — Вы очень заняты? — Когда? Сейчас? — Ну, не сегодня вечером. Я вас в гости звать не собираюсь. Я имею в виду вообще, в данное время. Я коротко ответил, что делаю и над чем работаю. — Связаны с каким-либо театром? Впрочем, что я спрашиваю. Ясно и без того. Вот что, Файко!.. Не тряхнуть ли нам стариной? — То есть, Всеволод Эмильевич? — У меня тут родилась одна идейка. Понимаете, замысел спектакля. И материал, мне кажется, как раз в вашем духе. Как вы на это смотрите? Чего же вы молчите? Алло!.. Вы здесь? — Да. Я… Дело в том, что так, сразу… — Но вы же ничем не рискуете. И вы еще даже не знаете, о чем идет речь. — В голосе Мейерхольда звучали сердитые нотки. — Позвоните ко мне, когда освободитесь. Дней через десять. Ладно? Прощайте! Я мог позвонить гораздо раньше, но почему-то все раздумывал и откладывал. Неужели уж так сильна была травма?.. Так и не позвонил. Потом жалел об этом. Очень. И вот лет через шесть или семь, весной 1938 года, произошла наша последняя встреча. Мимолетная, короткая, на ходу… Я шел по Брюсовскому переулку в сторону улицы Герцена, о чем-то сосредоточенно думая, не глядя по сторонам. И вдруг услышал голос: — Файко!.. Я поднял голову и увидел Мейерхольда, который сидел в открытой машине на заднем сиденье, без шляпы, помолодевший, тщательно, даже элегантно одетый. Он улыбался мне, дожидаясь, когда я подойду. {212} — О чем вы думали сейчас, когда шли? — Ну, Всеволод Эмильевич, это ведь, знаете, так вдруг не скажешь… — Да. Особенно после такого перерыва. — Я вам тогда не позвонил, Всеволод Эмильевич, потому что… — Э!.. Все это в прошлом… Театр Мейерхольда к тому времени был закрыт, и спектакли в нем прекратились. — А сейчас вы бы ко мне позвонили? Впрочем, не буду задавать каверзных вопросов. Скажите лучше, что делаете? Я рассказал в двух словах о своих работах и, между прочим, о том, что написал оперное либретто. — Ну что ж, этим и Скриб шалил. А? Вы — драматург, у вас это может получиться. Я вот тоже занялся оперой. Константин Сергеевич вошел в мое положение и поручил мне «Риголетто». А? Наступила пауза. — Знаете, Файко, а ведь я складываю паруса. То есть, по сути дела, уже сложил. А? Понимаете? Я посмотрел в его смеющиеся, печальные глаза, и сердце у меня сжалось. Вдруг Мейерхольд, взглянув куда-то поверх моей головы, быстро протянул мне руку, так же быстро ее отдернул и откинулся в угол Сиденья. — Прощайте! Лихом не поминайте. Хорошо? Ну, идите, идите… Я оглянулся. От подъезда дома по асфальтированной дорожке шла к машине Зинаида Николаевна. Медленно двинулся я вниз по Брюсовскому переулку. Мне очень хотелось обернуться и еще разок посмотреть на Всеволода Эмильевича Мейерхольда, но я почему-то себя удерживал. И шел, шел, не оборачиваясь, и у меня ломило затылок.
|
|||
|