Подполье Краснодара 4 страница

— Ну, какая же беда, Андрейка?

— Да как же не беда? Максим здесь каждую камышинку знает. Приведет он проклятых, и перебьют они вас…

— Значит, в гости к нам собрались, — задумчиво говорит Карпов. — Что же, будем принимать «дорогих» гостей. А вы не тревожьтесь. Спасибо, что пришли! Бегите домой и скажите ребятам, чтобы во все глаза смотрели за немцами. Чуть что — опять к нам. Ну, ребятишки, будьте здоровы…

На рассвете, когда над степью уже плыли розовые облака, залитые солнцем, а над водой еще висели клочья утреннего тумана, в камыши широкой дугой вошли немцы и полицейские.

Впереди шагал Максим — высокий сумрачный мужчина со смуглым лицом и короткой черной бородой.

Он недавно приехал в эти края, ни с кем не дружил, ходил насупленный, молчаливый, злой. Был хорошим кузнецом и страстным охотником. Исходил с ружьем все окрестные лиманы, знал здесь каждую тростинку. Но и после удачной охоты возвращался он домой таким же сумрачным, хмурым, молчаливым, и ни разу не видели станичники улыбки на лице у этого нелюдима.

Когда немцы заняли хутора, многим стало ясно, что Максим лютой, звериной ненавистью ненавидел Советскую власть. И в первый раз улыбнулся Максим, когда стоял он перед виселицей и смотрел, как качается на перекладине тело молодой казачки-комсомолки. Вскоре в станице узнали, что в прошлом Максим был крупным кулаком.

И вот теперь он вел немцев к тому заветному островку, где укрепились партизаны. Он хорошо знал этот островок, несколько дней назад он прополз по камышам и видел, как в шалаш на островке входили люди с карабинами…

Максим вел немцев так, чтобы отрезать партизанам все тропинки отступления. Он хотел взять их в кольцо. [259]

Немцы шли по камышам, таща за собой легкие лодки. Хлюпала вода под ногами. Шуршал сухой камыш. И лиманы оживали.

Один за другим поднялись гуси. Пролетели белые цапли, рыжие чепуры, кряквы. Последней поднялась выпь.

Заслышав шаги людей, она присела и, вытянув вверх туловище, шею, голову и клюв в одну линию, стала похожа на сухой пучок камыша. Но люди подходили все ближе и ближе — и выпь поднялась. Она летела бесшумным полетом, все время взмахивая крыльями. Отлетев далеко в сторону, опустилась до самых верхушек камышей, внезапно сложила крылья, камнем упала вниз. И над камышами пронесся ее встревоженный крик, похожий на карканье…

Немцы подошли к островку — их отделяла от него лишь узкая полоска воды. Берега густо заросли камышом. Только в одном месте желтела песчаная отмель…

Максим посоветовал немцам разделиться на две группы: первая должна была высадиться на отмели, вторая — обогнуть островок.

Немцы спустили на воду лодки. Первая группа осторожно, держа автоматы наготове, вышла на песок.

Островок молчал…

Страшно было идти в глубь островка: немцев пугала тишина и тревожные крики выпи в камышах. Группа автоматчиков, низко пригибаясь к земле, кралась дальше. С ними шел Максим.

За бугорком показался шалаш. Немцы залегли. Они лежали десять, пятнадцать, двадцать минут — никого. Только выпь кричала в камышах…

Первым поднялся ефрейтор — здоровый детина с Железным крестом на груди.

Осторожно отодвинув сплетенную из камыша дверь, он вошел в шалаш.

Шалаш пуст. Но совсем недавно здесь были люди: на столе лежали нарезанные помидоры, куски сала, хлеб и стояла бутылка из-под водки — она наполовину пуста.

В шалаш вошел Максим с автоматчиком. Под лавкой автоматчик увидел плетеную корзину. Из корзины заманчиво торчали красные сургучные головки водочных бутылок. Судя по всему, автоматчик нагнулся и дернул корзину. Оглушительный взрыв прогремел над лиманом. Он разметал шалаш, разорвал на части ефрейтора, Максима, автоматчика…[260]

Одновременно взлетела на воздух песчаная отмель, где пристали немецкие лодки. И, как эхо, прогремели взрывы на другом конце островка: это взорвалась на минах вторая группа немцев и полицейских.

Уцелевшие немцы метались на берегу. Они бросились к лодкам. Но камыши ожили. Из них полетели гранаты и затрещали карабины.

Ни один немец и полицейский не ушел живым с островка.

И снова тишина опустилась над лиманом. Даже выпь не кричит: испугалась грохота мин и улетела далеко-далеко. Только у самого берега серебрится поверхность воды: это всплыла оглушенная взрывами рыба…

* * *

У фашистов поистине какой-то квадратный ум: во всех случаях один и тот же примитивный штамп. И почти всегда можно предугадать их поведение…

…Еще до рассвета наша снайперская группа залегла метрах в трехстах пятидесяти от дзотов, недавно сооруженных немцами для прикрытия подступов к горе Ламбина.

Моросил дождь. С веток падали крупные капли. По небу ползли низкие свинцовые тучи. Холодно…

Все лежим неподвижно. Дзоты — как на ладони. В окуляр снайперской винтовки отчетливо видна даже трава на брустверах.

Партизаны лежат уже добрый час — немцы не показываются.

Но вот, чуть приподняв голову, из-за куста высовывается немецкий часовой. Он внимательно смотрит в нашу сторону. Цель идеальная — снять его ничего не стоит. Но наши молчат. Уж очень нестоящая дичь.

Ждем еще минут двадцать.

Около бугорка, где расположен дзот, чуть правее его выступа, из-за кустов маскировки на какую-то секунду появляется офицерская каска.

Выстрел. Каска резко дергается назад: офицер убит.

К нему бросается несколько солдат.

Гремят выстрелы — солдаты падают.

Мы уже знаем, что будет дальше: немецкие наблюдатели обнаружат нас, вступят в бой фашистские минометы. Быстро меняем позиции. В кустах, где мы только что сидели, уже рвутся мины. [261]

Через несколько минут — снова тишина. Мы терпеливо ждем.

Проходит не меньше часа, прежде чем наши пулеметчики, сидящие на деревьях, увидели, как из двух крайних дзотов, по команде, вытянувшись цепочкой, идут с котелками за обедом десятка два солдат. Впереди — широкоплечий рыжий фельдфебель.

Две длинные пулеметные очереди сливаются в одну. Немцы падают — они уже никогда больше не будут обедать.

Мы уходим в горы. На сегодня «охота» кончена. Завтра повторится то же, с некоторыми вариациями…

Но такая снайперская охота дает малоощутимые результаты. Два десятка убитых немцев не решают дела: фашисты ведут методическое наступление на предгорья и подбираются к многогорью Ламбина.

Мы с Кириченко решили провести более крупную операцию. Николай Ефимович уже давно носится с идеей блокады дзотов.

Ночью Кириченко со своими минерами незаметно проскальзывает мимо немецких секретов, пробирается в тыл дзотов и «колдует» там почти до рассвета.

Наши снайперы занимают позиции…

Все начинается, как обычно: мы снимаем двух офицеров, немцы постреливают из минометов.

Но нам надо обязательно вывести фрицев из себя.

Разбиваемся на две группы. Первая группа снайперов снимает одного за другим немецких наблюдателей на переднем крае, вторая бьет по амбразурам дзотов.

Немцы начинают нервничать. Они не видят, что делается на переднем крае: их наблюдатели сняты, и они решают отвести минометы за дзоты и оттуда навесным огнем бить по кустам, по деревьям, по камням, где сидят наши стрелки.

С превеликой осторожностью они вытаскивают свои минометы за дзоты, в тыл своих укреплений, и под защитой тяжелых пулеметов выбирают новые позиции.

Но тут начинают действовать «сюрпризы» Николая Ефимовича. Гремят взрывы: это взлетают на воздух немецкие минометчики в тылу своих дзотов.

Немцы растерялись. На переднем крае нет их наблюдателей. Наши подползают к дзотам и швыряют в них гранаты.

Фашисты в панике выскакивают наружу и рвутся на новых минах Кириченко. [262]

Но тут неожиданно начинают бить немецкие фланговые пулеметы. Их не достанешь винтовкой, к ним и не подползешь — они слишком далеко.

Гранатометчики прижаты к земле. Дзоты оживают. Наши попали в ловушку. Спасти может только миномет Кузнецова. Но Леонид Антонович исчез. Только что был здесь — и как в воду канул.

А фашистские пулеметы продолжают бить длинными очередями. Особенно неистовствует тот, что спрятан за острым выступом скалы: его-то нам уж никак не достать.

Вырваться из западни не удастся…

Вдруг сверху, из густых кустов можжевельника, с воем вылетает мина. И тотчас же смолкает немецкий пулемет за скалой.

Снова воют мины — и замолкает второй пулемет.

Минометчик без промаха бьет из можжевеловых кустов. Фашистские пулеметы молчат. Наши вырываются из огненного кольца.

Немцы пришли в себя. Уже заговорили их шестиствольные минометы. В бой вступает артиллерия.

Против этого мы бессильны. Скрываясь в кустах, прячась в глубоких ериках, мы уходим в горы.

— Вы на меня не сердитесь, — говорит догнавший меня Леонид Антонович, — но только с моей старой позиции я бы не достал пулемет за скалой. А из можжевельника он передо мной как на ладошке стоял. Я его через скалы и накрыл миной!..

Мы уже давно вышли из зоны обстрела, а сзади все еще гремит артиллерия, и снаряды дробят скалы и в щепы разбивают столетние дубы…

* * *

Наконец-то в двадцатых числах декабря была получена первая весточка от Мусьяченко: приехал Иван Дмитриевич Понжайло и подробно рассказал об охоте за особым поездом…

До Сорочинских хуторов гвардейцы шли пять суток в дождь, снег, грязь, холод.

Мусьяченко на хуторах действительно оказался своим человеком: лет пять назад он работал тут с картографической партией, излазил вдоль и поперек все горушки, и у него здесь остались друзья. Правда, предварительно их пришлось как следует проверить… [263]

Вышли на разведку.

От Сорочинских хуторов до железной дороги по прямой не больше десяти километров. Но пришлось прошагать добрых двадцать: обходили хутора, отдельные домики, даже поляны.

Для удара по особому поезду Мусьяченко наметил участок дороги между Ильской и Холмской, у разъезда Хабль.

Место было удачное: здесь шоссе лежит всего лишь в километре от дороги. Но железнодорожное полотно проходит по открытой степи, и подобраться к нему чертовски трудно.

Пробирались по Кипящей Щели и Гнилой балке. Днем лежали в кустах на мокрой земле, ночью двигались, как черепахи.

Разведка велась двумя группами. Первая направилась к железной дороге, а Ветлугин с Янукевичем вели наблюдения за мостом между Гнилой и Широкой балками.

Наблюдали двое суток.

Результаты оказались безрадостные. Немцы зорко охраняли этот участок. На разъезде Хабль находилась усиленная охрана. Около моста — он в полутора километрах от разъезда — большой пост в составе шести, а ночью и восьми часовых. Кроме этого обычные посты на железной дороге через каждые сто метров. И наконец, группа обходчиков.

Словом, охрана была поставлена на совесть. И все же однажды ночью Ветлугин подполз под самый мост, чтобы разведать все досконально.

Когда они получили мою записку, что выход поезда ожидается со дня на день, Мусьяченко послал Понжайло в Ильскую. Особый поезд уже стоял на путях.

Иван Дмитриевич вернулся к вечеру. И в эту же ночь гвардейцы вышли на диверсию.

Мусьяченко и Мария Янукевич подобрались к постам немцев со стороны Ильской, чтобы прикрыть отход минеров в случае провала. Понжайло с Сафроновым вышли влево к разъезду Хабль — ко второму посту. Ветлугин с Литвиновым подползли к насыпи, чтобы рывком выскочить к верхней части моста. Янукевич и Слащев спустились в балку, поближе к устоям.

Подход прошел блестяще. Но дальше было хуже…

Небо затянули тучи. Лил дождь. Поднялся холодный ветер.

Только в четвертом часу утра немцы на посту у моста пошли погреться. [264]

Ветлугин с Литвиновым выскочили к мосту. Литвинов снял с себя мокрую стеганку, разостлал ее около шпалы и, быстро работая финским ножом, выгреб яму. Ветлугин положил в нее свою мину, выверил расстояние между нею и башмаком рельса, осторожно засыпал землей и тщательно замаскировал. А в это время Янукевич и Слащев привязали пакеты с толом к устоям моста, соединили их с миной Ветлугина детонирующими шнурами и запрятали их в балках, под самым настилом.

Все было закончено в пятнадцать минут.

Ветлугин подал сигнал отхода.

Отходя от моста, Ветлугин и Литвинов разделились. Они взяли с собой прикрытие по два человека и пробрались один выше, другой ниже моста на четыреста метров. Здесь они заложили дополнительные мины с расчетом на замедление с повторным взрывом.

Собрались на горке. Мокрые, усталые, продрогшие, уселись на поваленное дерево и стали ждать.

Наконец, когда совсем рассвело, со стороны Ильской показался поезд. Это был тот самый особый эшелон, за которым шла охота.

Он шел быстро, притормаживая на крутом уклоне. Въехал на мост. Раздался взрыв. В воздух полетели обломки моста и паровоза. Вагоны валились с кручи вниз. Они образовали бесформенную груду, заполнившую обрыв, через который был переброшен мост.

И вдруг в пламени и дыму начались взрывы: это рвались снаряды в вагонах.

— Я много видел взрывов на своем веку, — рассказывал Понжайло, — но то, что было на мосту, у разъезда Хабль, я видел впервые. И едва ли увижу еще раз: казалось, весь поезд был начинен снарядами…

Партизаны продолжали ждать. Около моста бегали перепуганные часовые: они знали — их ждет расстрел, и без толку стреляли по кустам.

Через полчаса — сначала из Ильской, а затем из Холмской — показались вспомогательные поезда. Почти одновременно они взорвались на минах Ветлугина и Литвинова.

Гвардейцы отошли, заминировав шоссе. Издали слышали несколько взрывов: надо думать, взорвались машины…

Первая операция удалась. Гвардейцы стали готовиться ко второй… [265]

* * *

Старший минер третьего взвода Георгий Карпович Власов руководил нашим филиалом на хуторе Яблоновский. В его распоряжении были три наших бойца и два партизана отряда «Грозный», уроженцы хутора — братья Иван и Петр.

На попечении Власова — мост через Кубань у Яблоновки.

Партизаны Власова взорвали этот мост. Немцы пытались его восстановить. На строительной площадке суетилось несколько человек. Но работа у них не клеилась. И тогда против хутора немцы перебросили через Кубань временный мост на плаву: баржи на якорях, скрепленные стальными канатами.

Этот свой наплавной мост немцы берегли как зеницу ока. И все же перебить стальные канаты было бы не так уж трудно. Но я строго-настрого приказал Власову терпеливо ждать и готовиться: мост должен быть взорван, когда наша армия начнет наступление и когда вывод из строя моста даже на сутки будет равносилен для немцев катастрофе.

* * *

В эти дни мы получили подробное донесение от командира нашего филиала в Стефановке.

Мост, переброшенный немцами через Кубань против этого хутора, такой же, как у Яблоновки, только сортом похуже: и баржи поменьше, и движение по нему идет только в одну сторону. Но немцы его охраняют, пожалуй, еще зорче, чем у Яблоновки. Прежде всего со стороны Ново-Марьинской построены земляные укрепления с тяжелыми пулеметами. Кусты между Стефановкой и мостом начисто вырублены с немецкой аккуратностью. Словом, над этим мостиком придется повозиться!..

Рыбаки хутора встретили наших минеров очень радушно — они вместе ездили на рыбную ловлю. Налаживались и другие связи: наши стали подпаивать немецкого старосту.

У стефановцев задача та же, что и у яблоновцев: тщательно подготовить диверсию и ждать сигнала.

* * *

В последних числах декабря от наших гвардейцев пришел нарочный и принес интересные вести.

Мусьяченко передвинул всю группу к Абинской и решил провести вторую диверсию на ветке, как только немцы откроют по ней движение. Это дерзко, но правильно. [266]

Агентурная разведка сообщила Мусьяченко, что на станцию Холмская по восстановленному пути прибыл первый поезд. Судя по всему, немцы придумали какой-то новый способ охраны поездов. Что это за способ, разведке установить не удалось…

К полотну подползли Янукевич, Ветлугин, Мусьяченко. Они пролежали под дождем сутки — поезда не было. Но зато они обнаружили много нового и неожиданного.

Прежде всего, кроме расстановки обычных постов через каждые сто метров и групп обходчиков немцы придумали хитрую штуку: оголили башмаки рельсов, чтобы нельзя было подложить под них мину. Затем время от времени по дороге пускали бронедрезину, проверяя посты, обходчиков и железнодорожный путь. И наконец, в том месте, где полотно близко подходило к шоссе, все подходы к дороге были заминированы и ограждены колючей проволокой. Немецкие часовые без предварительного оклика стреляли в каждого, кто приближался к проволоке.

Но самое интересное разведчики увидели позже. Неожиданно со стороны Холмской взвились дымовые ракеты и послышались автоматные очереди. Немцы на дороге заволновались, забегали. Прогремела бронедрезина. На шоссе показались автомашины. Они привезли автоматчиков. Сплошной цепью, по два на каждые тридцать — сорок метров, они встали по обе стороны железнодорожного пути…

Только тогда из Холмской тронулся тяжелый поезд. Он шел медленно, делая не больше трех — пяти километров в час.

Вид поезда был необычен: впереди двигались три платформы, доверху груженные камнем, за ними два пульмана, бронированные и вооруженные не только тяжелыми пулеметами, но даже пушкой, и только после этого паровоз и обычные вагоны.

Но и этого мало!

По обеим сторонам паровоза, по бровке полотна, ехали мотоциклисты с пулеметами, а на подножках вагонов висели автоматчики, облепив поезд, как мухи мед.

Наши гвардейцы приуныли. И было от чего!..

Прежде всего при такой охране невероятно трудно подобраться к полотну. А затем — наши обычные мины мгновенного действия при таком движении поезда были непригодны: они взорвут лишь первые платформы с камнем (надо думать, их вес был равен весу паровоза, на который рассчитывались наши мины). При той скорости, с которой идет поезд, пожалуй, [267] даже паровоз не сойдет с рельсов. Вагоны же наверняка останутся целы.

Словом, немцы как будто нас перехитрили…

Когда наши ползли обратно, Ветлугин неожиданно хлопнул себя по лбу. Мусьяченко понял, что Геронтий Николаевич придумал что-то.

Так оно и было. Геронтий Николаевич тотчас же засел за расчеты. Ругался, что «обстановка для научной работы недостаточно подходящая»: он сидел под кустом, шел дождь, было холодно, бумага подмокла, руки коченели.

Часа через два расчеты были закончены. Ветлугину помогали Литвинов и Янукевич.

С нарочным Геронтий Николаевич прислал чертежи и расчет, адресованные Еременко. В прилагаемой записке было сказано:

«Степан Сергеевич, проверьте мои выкладки. Если ошибок нет, введите изучение новой мины в учебный план нашей минной школы. Уверен, что мы возьмем эту штуку на вооружение. Надеюсь, что мне удастся весь поезд поднять на воздух. Не задержите ответом.

Ваш Ветлугин».

Мы с Еременко внимательно проверили расчет Ветлугина. Это был остроумный проект новой мины замедленного действия.

Еременко был в восторге: он обещал немедленно познакомить наших «студентов» с новым изобретением.

Я еще раз перечитал короткую записку Геронтия Николаевича, присланную на мое имя. В конце размашистым почерком стояло: «Честное слово, хорошо быть инженером! »

Прошло три дня, и к нам снова пришел нарочный от Мусьяченко. Он принес две короткие записки.

Первая была адресована мне:

«Операция № 2 прошла удачно: весь поезд целиком поднят на воздух. Подробности расскажет нарочный.

Мусьяченко».

Вторая записка — от Геронтия Николаевича к Еременко:

«Степан Сергеевич! Схема и расчет сегодня проверены: в основном — подходяще. Прошу изменить только две детали.

Чертеж прилагаю.

Ветлугин». [268]

Нарочный рассказал:

— Проползти через все немецкие заграждения и подобраться к полотну помогли непроглядная ночь и дождь. Холодный дождь лил как из ведра. Дул пронизывающий ветер. Выбрали подходящий момент, когда часовые ушли обсохнуть, и заминировали полотно шестью новыми минами по схеме Ветлугина так, чтобы все шесть мин взорвались одновременно. Отползли в кусты и стали ждать. Дождь хлестал по-прежнему. Выпили спирту. Но было все так же холодно. На рассвете показался поезд: впереди платформы с камнем, бронированные пульманы, паровоз и добрых четыре десятка вагонов. На бровках мотоциклисты, на ступеньках вагонов автоматчики. Поезд медленно вошел на заминированный участок — и весь целиком поднялся на воздух. Все, что было на полотне, как ветром сдуло! В насыпи зияло шесть огромных отверстий…

Группа Мусьяченко ушла на новые операции…

* * *

От товарища Поздняка в эти дни был получен приказ снова сорвать перевозки по железной дороге. У меня в лагере буквально ни одного опытного минера — все на операциях.

Позвал к себе Кириченко.

— Николай Ефимович, выберите двух минеров, — сказал я ему, — пусть слабеньких, дайте им в помощь трех человек из другого взвода, быстренько их поднатаскайте, объясните что к чему и отправьте на диверсию. Это вразрез всем нашим заповедям, но ничего не поделаешь.

У Кириченко глаза разгорелись.

— Батя, отправьте меня: я быстро слетаю и завтра ночью буду обратно!

— Забудьте об этом думать, Николай Ефимович, — сказал я. — Идет минная война, и вы здесь нужнее. Одним словом, когда группа будет готова, пришлите ее ко мне.

Кириченко ушел мрачнее тучи.

Уже на следующий день я беседовал с группой, подобранной Кириченко. Партизаны обещали постараться сделать так, как их учил Николай Ефимович. Но, к сожалению, Кириченко их мало чему успел обучить. У них не было практики. И они боялись провалить серьезную операцию.

Они были правы. Решил завтра на рассвете повести их сам. А Николай Ефимович должен все-таки остаться…

Рано утром собрался вести группу и случайно обнаружил, [269] что Кириченко пропал. Обыскали Планческую, Крепостную, запросили заставы — никаких следов.

Отправили на поиски разведчиков. Они облазили весь передний край, обшарили «нейтральную зону», побывали даже у немцев, но нигде ни малейших следов Кириченко.

В голову лезли самые несуразные мысли: уж не выкрали ли немцы Николая Ефимовича, как когда-то украли нашего Лусту!..

Поиски Кириченко продолжались и на следующий день.

Немцы подбирались к нашему переднему краю. Каким-то чудом им удалось разминировать заминированную нами тропу, и группа немецких автоматчиков угрожала нашим столбовым дорогам.

Как не хватало нам Кириченко! И куда он запропастился?..

Нежданно-негаданно он явился сам.

Грязный с головы до пят, Кириченко вошел ко мне на командный пункт. Молча снял рюкзак, поставил в угол автомат и посмотрел на меня виноватыми глазами.

— Товарищ командир отряда, приказ штаба куста мною выполнен: поезд с немцами вчера ночью взорван. Я не мог вернуться в ту же ночь: грязь по колено, да к тому же немцы за мной так охотились, что, право же, я сам удивляюсь, что живым вырвался… Вы не подумайте, Батя, что самовольство мое от упрямства или от каприза какого-нибудь дурацкого. Я просто решил, что вам самому рисковать незачем. А мне ведь это больше с руки…

Николай Ефимович нерешительно переминался с ноги на ногу.

— Если вы не очень сердитесь, Батя, прикажите выдать мне двойную порцию спирта: продрог очень…

Я так обрадовался, что Николай Ефимович жив, что расцеловал его, велел выдать тройную порцию спирта и позабыл поругать.

Только потом спохватился: поступок Кириченко нетерпим — это прямое и грубое нарушение дисциплины. Пришлось наложить на Николая Ефимовича строгое взыскание.

Этот случай очень огорчил меня и даже на какое-то время испортил мне бодрое и деловое настроение. Но в тот же день мы узнали приятную новость: Карпов опять отличился в своих камышах.

Все началось с того, что Карпов поздно вечером пробрался в родной хутор. [270]

Его встретила взволнованная дочь.

— Папка, а я к тебе бежать собралась! На хутора пришли немецкие машины и привезли ящики. Я пошла посмотреть и слышала, как полицейские говорили: «Это вареники для партизан».

Карпов решил проверить. Ночью он подобрался к машинам. Ярко светила луна. На машинах лежали мины.

— Вот что, дочурка. Беги сейчас к пионерам и зови в хату. Если кого не успеешь позвать — не беда. Но только чтобы все пастушата были.

Задами, огородами, бесшумно перелезая через плетни, ребятишки собрались в хате Карпова.

— Дело, ребята, серьезное. Немцы привезли мины. Надо полагать, хотят заминировать все тропинки, что идут через камыши к нам, в лиман. Они думают запереть нас в мышеловку, чтобы нам осталось или взорваться на минах, или сидеть на островке и умирать с голоду. Конечно, мы можем сегодня уйти. Но партизанам не пристало отступать. И я прошу вашей помощи, ребята. Предупреждаю, это нелегко будет сделать. Если догадаются немцы, если поймают вас, — убьют. Но надо сделать так, чтобы не поймали. И это можно сделать. Вся надежда на пастухов. Но одним пастухам не справиться — вы все должны помочь им.

И Карпов рассказал свой план.

Ребята разошлись еще затемно. В эту ночь они не спали.

День выдался солнечный. Как всегда, беззвучно кивали пушистыми головками камыши. Но там, где проходили тропки из хуторов в глубь лимана, время от времени испуганно взлетали птицы…

Все это видел Карпов. Только бы ребята не подвели!..

Но ребята не подвели. Вечером кружной тропинкой, известной только Карпову и его дочке, пастушата пригнали в лиман бычков и яловых коров, принадлежавших немцам и полицейским.

Ночь прошла спокойно.

Наутро развели скот по дорожкам и отпустили с привязи.

Коровы и бычки постояли, подумали и побрели домой.

Через несколько минут начались взрывы. Вверх взлетали столбы дыма, грязи.

Вечером по разминированным коровами тропкам прошла [271] группа Карпова. Она заложила мины на мосту, что был переброшен через болото на дороге из Краснодара к Мианцеровским хуторам, заминировала высокую греблю и противоположный берег болота: Карпов ждал карательной экспедиции из Краснодара.

Он не ошибся: утром вереница машин с немецкими автоматчиками показалась на шоссе.

Головные машины взорвались на гребле. Хвост колонны устремился на мост и взлетел на воздух.

После обеда подошли новые машины из Краснодара. Автоматчики по доскам перебрались через болото. Но лишь только они начали взбираться на высокий противоположный берег, как снова загремели взрывы.

Немцы отступили. Карпов победил…

* * *

От товарища Поздняка получен приказ снова прервать железнодорожное движение на участке Ильская — разъезд Хабль и минировать мосты на шоссе.

Как назло, у меня в лагере почти не осталось опытных минеров, все на операциях. С трудом сколотил группу: командир — Веребей, старший минер — Еременко, минеры — Луста, Малых, Кузменко, Коновиченко.

Приказ штаба куста давал очень сжатые сроки. Как следует подготовиться к операциям не удалось.

Группа вышла после обеда.

* * *

Ельников сообщил: к реке, выше того места, где спрятаны понтоны шестнадцати немецких мостов, с превеликой осторожностью свозятся толстые бревна. Наши сбивают из них плоты и готовят гнезда для взрывчатки.

План Ельникова прост: когда мосты будут наведены, он пустит вниз по реке свои плоты со взрывчаткой, они ударятся о мосты и взорвут их.

План неплохой. Но надо иметь про запас еще хотя бы одну возможность взрыва на случай провала. Но что? Ума не приложу.

Но скоро нам стало известно, что подпольщики в Краснодаре придумали остроумный дубляж к плотам Ельникова: в нужный момент будет сорван с причала дебаркадер или тяжелая баржа с заложенной взрывчаткой и спущена вниз по течению. [272]

* * *

Наша минная школа на Планческой выпустила шестидесятого воспитанника.

Слащев отметил этот своеобразный юбилей тем, что закатил пир.

Тридцать первого декабря, в последний день старого года, Причина принес, наконец, весть, которую мы давно ждали: Северо-Кавказская армия перешла в наступление — взят Моздок!

Наступает новый, 1943 год. Что принесет он нам с собою?

Новые испытания? Победу?.. До победы еще далеко, а испытаний мы не боимся. Никакие испытания не сломят нас в нашей борьбе, в нашем стремлении приблизить день победы!..

* * *

В первый же день нового года я рассказал Николаю Ефимовичу Кириченко о немцах, пробравшихся через заминированную тропу. Он вначале очень расстроился, а потом неожиданно рассмеялся:

— Нет, Батя, это хорошо! Это просто замечательно! Я им такую мышеловку устрою, что не только немец, а и полевая мышь из нее живой не выйдет!..

Кириченко ушел из лагеря. На всякий случай я послал с ним группу прикрытия.

На рассвете он вернулся. Он шел впереди всех, держа на перевязи окровавленную левую руку.

Волнуясь, доложил, что при установке последней мины взорвался новый взрыватель и оторвал три пальца на левой руке.

Немедленно на линейке я отправил его к Елене Ивановне на медпункт.

Через час решил выехать туда сам.

Пришло известие, что немцы все-таки прорвались на Мианцеровские хутора. Они застали пустые хаты: все, кто мог двигаться, ушли в камыши.

Фашисты подожгли крайние дома и бросили в огонь двух дряхлых стариков.

Карпов поклялся отомстить.

Вернулись разведчики с Плавстроевской перемычки, которую рвал Мельников. Мост был искорежен на совесть. Вместе с мостом взорвался танк. С него немцы сняли броневые листы: [273] очевидно, себе на дзоты. Движение на Новороссийск в этом месте было прервано…

Так начался новый год: борьба продолжается!..

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒