Глава пятая

Поезд проехал еще совсем чуть-чуть, а свечка этого чувака уже погасла. После того как он немного покашлял, мне показалось, что он задремал. Мы ехали в темноте, рельсы стучали, а вагон болтало из стороны в сторону. Наконец Ванда положила рыло мне на колени и отправилась ко сну. Но я еще немалое время бодрствовал, думая о том, какого черта я вечно попадаю в такие истории. Казалось, все, к чему я прикасаюсь, обращается прямиком в говно. В самом что ни на есть буквальном смысле.

На следующее утро из дверей вагона стал просачиваться слабый свет, а чувак в углу снова зашевелился и закашлял.

— Эй, — говорит он, — почему бы тебе немного не приоткрыть двери, чтобы мы тут хоть самую малость свежим воздухом подышали?

Я подошел к дверям и примерно на фут их раздвинул. Мы проезжали дома и какие-то вшивые на вид здания. Все было серое и холодное, не считая скудных рождественских украшений на дверях.

— Куда мы направляемся? — спросил я.

— Я так прикидываю, что в Вашингтон, округ Колумбия, — отвечает чувак.

— Черт, я там бывал, — говорю.

— Честно?

— Угу, давным-давно. Я ездил на встречу с президентом.

— Президентом чего?

— Соединенных Штатов.

— Там что, какой-то парад был?

— Не-е, никакого парада там не было. Я к нему домой заходил.

— Ну да, и могу поручиться, что эта свинья тоже там рядом летала.

— Чего? Ванда не летает.

— Сам знаю, — говорит он.

Я повернулся на него посмотреть и вижу в глазах чувака что-то чертовски знакомое, хотя его физиономия сплошь в черной бороде, а на голове у него шляпа, какие обычно бродяги носят.

— Скажи, — говорю, — как тебя хотя бы зовут?

— А тебе что за дело?

— Да просто ты мне одного знакомого напоминаешь, только и всего.

— Да? И кого же?

— Одного армейского кореша. Во Вьетнаме.

— А ты еще раз свою фамилию не скажешь?

— Гамп.

— В самом деле? В свое время я знал одного Гампа. А зовут тебя как?

— Форрест.

— Ох ты едрена вошь! — говорит чувак и закрывает лицо ладонями. — Я должен был догадаться!

— А ты-то, черт возьми, кто такой? — спрашиваю.

— Проклятье, Форрест, ты что, меня не узнаешь?

Я подполз по соломе поближе к его лицу.

— Ну-у…

— Похоже, не узнаешь. Мне следовало этого ожидать. В последнее время я малость опустился, — говорит он в перерывах между кашлем.

— Лейтенант Ден! — заорал я и схватил его за плечи. Но когда я заглянул ему в глаза, они были просто ужасные, молочно-белые, как будто он был слепой или типа того.

— Лейтенант Ден… что с тобой приключилось? — говорю. — Твои глаза…

— Я теперь почти ослеп, Форрест.

— Но почему?

— Тут уйма всего, — говорит он.

Я приглядываюсь получше: вид у него просто жуткий. Лейтенант Ден тощий как жердь и одет в лохмотья. Культи на месте его ног такие жалкие, а с зубами совсем труба.

— Знаешь, по-моему, вся эта дрянь из Вьетнама теперь меня достает, — говорит он. — Мне ведь не только ноги оторвало — по груди и животу тоже пришлось. Я так прикидываю, через какое-то время это дело меня настигло. Слушай, а что это за запах? Он от тебя? Ты как будто говном воняешь!

— Угу, я знаю, — говорю. — Это длинная история.

Когда лейтенант Ден снова закашлялся, я положил его на солому и отошел подальше по вагону, думая, что он от моей вони кашляет. Я просто не мог поверить! Он смотрелся как призрак, и я подивился тому, как он до такого печального вида дошел, особенно со всеми теми деньгами от нашего креветочного бизнеса. Тут я решил, что об этом лучше спросить попозже. Скоро он перестал кашлять и снова задремал, а я пристроился рядом с Вандой, думая о том, что же теперь с нами будет.

Где-то через час-другой поезд стал тормозить. Лейтенант Ден снова принялся кашлять, и я прикинул, что он проснулся.

— Короче, Форрест, — говорит он, — мы должны выбраться отсюда раньше, чем поезд совсем остановится. Иначе машинисты вызовут полицию и нас в тюрягу посадят.

Я посмотрел в просвет между дверей. Мы как раз заезжали на огроменную сортировочную станцию, где была уйма ржавых товарных и служебных вагонов, а также прочего дерьма. Еще холодный ветер нагнал туда целые груды мусора.

— Это станция «Юнион», — говорит Ден. — Ее специально для нас переделали.

Как раз в этот момент поезд совсем останавливается, а потом начинает медленно двигаться назад.

— Порядок, Форрест, теперь наш шанс, — говорит Ден. — Открывай двери и давай отсюда сматываться.

Я растолкал двери по сторонам и выпрыгнул наружу. Старина Ванда стояла, высунув рыло из вагона. Я подбежал к ней, ухватил за ухо и стащил вниз. Плюхнувшись на землю, она громко хрюкнула. Потом я подбежал туда, где сидел Ден, сразу за дверью вагона, поднял его за подмышки и как можно аккуратнее сгустил вниз. Он тащил с собой свои искусственные ноги, дьявольски обшарпанные и грязные.

— Давайте-ка проползем вон под тем грузовым вон туда, пока машинисты не явились и нас за жопу не взяли, — говорит Ден.

Так мы и сделали. Наконец-то мы прибыли в столицу нашего государства.

Там был жуткий колотун, а ветер буквально хлестал нас. В воздухе кружились маленькие снежинки.

— Вот что, Форрест. Страшно не хочется тебе этого говорить, но, по-моему, тебе следует помыться, прежде чем мы выйдем и на люди покажемся, — говорит Ден. — Вон там я вижу охрененную грязную луну, если ты понимаешь, о чем я.

В общем, пока Ден пристегивал свои искусственные ноги, я подошел к грязной луже, снял всю одежду и попытался смыть с себя как можно больше свиного говна. Это было очень непросто, потому как большая его часть к тому времени засохла, особенно у меня в волосах, но худо-бедно я справился, а потом выстирал одежду и снова ее напялил. Сказать правду, это было не самое приятное переживание в моей жизни. Когда я закончил, Ванда заняла мое место в грязной луже, как я понимаю, не желая допускать, чтобы кто-то превзошел ее в этом занятии.

— Давайте дойдем до вокзала, — говорит Ден. — Там, по крайней мере, тепло, и вы сможете обсохнуть.

— А как насчет Ванды? — спрашиваю.

— Я уже об этом подумал, — говорит он. — Вот что мы сделаем.

Пока я принимал ванну Ден нашел кусок старой веревки, а когда ванну закончила принимать Ванда, он обвязал веревку вокруг ее шеи как привязь. Он также нашел где-то длинную палку. Держа Ванду на привязи, Ден пошел позади нее, постукивая по земле своей палкой — и будь я проклят, если он не выглядел как натуральный слепой! Или по крайней мере типа того.

— Посмотрим, как это сработает, — говорит он. — Все разговоры оставь мне.

Так мы вошли в здание вокзала на станции «Юнион», где было полно всякого разного шикарного на вид народа. Почти все пялились прямо на нас.

Я посмотрел на густую скамью, и там лежал номер «Вашингтон Пост», весь мятый и грязный. Кто-то развернул его на внутренней странице, где ясно читался заголовок: «ИДИОТ ВЫЗЫВАЕТ ВРЕДОНОСНЫЙ ВЗРЫВ В ЗАПАДНОЙ ВИРГИНИИ». Я не смог удержаться и прочел всю статью:

Давнишний сенатор от Западной Виргинии Роберт Берд сказал, что он «повидал в своей жизни говна», но ничто не могло сравниться с тем унизительным переживанием, которое он испытал вчера в маленькой шахтерской деревушке Коатвиль.

Берд, неколебимый сторонник малого и большого бизнеса в своем родном штате, стоял на помосте с микрофоном, где находились и другие светила, включая представителей армии США и федерального Управления по охране окружающей среды, когда жуткий взрыв метана разнесся по всему городку, покрывая всех и вся неприглядной патиной из свиного навоза.

Взрыв, судя по всему, произошел после того, как официально признанный идиот, позднее идентифицированный как Форрест Гамп, не смог должным образом отрегулировать концевой клапан на электростанции, построенной на государственные субсидии, чтобы конвертировать свиной навоз в энергию.

Шеф полиции Харли Смазер описывает всю сцену следующим образом: «Гм, едва ли я смогу все это описать. Короче, там на помосте стояли все эти важные люди. А после того как это случилось, никто из них даже слова сказать не мог. Я так прикидываю, они были слишком потрясены или что-то в таком духе. Затем дамы, те начали вопить и материться, а мужчины, те начали вроде как вздрагивать и бормотать. Выглядели все совсем как Тварь Болотная из того сериала, что по телевизору показывают. Через какое-то время они, должно быть, прикинули, кто преступник — этот самый Гамп, как я понимаю, — и организовали своего рода добровольную народную дружину, чтобы его изловить.

Мы довольно долго его преследовали, пока он не забрался в болото под названием Грязевое Дно. Очевидно, с ним был сообщник, такой большой и жирный тип, замаскированный под свинью или под что-то типа того. Здесь ходит такая легенда, что нельзя заходить в болото Грязевое Дно по ночам. Кто бы туда ни забрался».

— У тебя есть деньги? — спросил Ден.

— Долларов десять-пятнадцать, — говорю. — А у тебя?

— Двадцать восемь центов.

— Тогда мы можем раздобыть себе чего-то на завтрак, — говорю.

— Черт, — говорит Ден. — Мне до смерти охота, чтобы у нас на устричный бар хватило. Блин, чего бы я только сейчас не отдал за дюжину устриц на половинке раковины. И чтобы их подали на колотом льду, а рядом стояла такая небольшая хрустальная чаша — с лимонами, хреном, острой перечной и острой соевой приправами.

— Ну, — говорю, — это, я думаю, мы раздобыть сможем. — Вообще-то я знал, что наличности при мне не так много, но что за черт. Я помнил, как старина лейтенант Ден еще во Вьетнаме вечно болтал о том, как он обожает сырых устриц. Я прикинул: ему сейчас так паршиво, так почему бы и нет?

А старина Ден, тот так возбудился, что готов был лопнуть. Его искусственные ноги громко застучали, когда мы пошли по коридорам.

— Любые устрицы, — говорит он. — Неважно какие. Даже старые добрые устрицы из Чесапикского залива сгодятся. Черт, лично я предпочитаю тихоокеанские — солененькие из Пьюджет-Саунда или те, что в штате Орегон разводят. Или, раз уж на то пошло, с побережья Мексиканского залива, откуда ты родом — устрицы из Бон-Секура или Херон-Бэй. Или те, что в Апалачиколе, штат Флорида, — у них там обычно дьявольски неясные моллюски!

Ден вроде как обращался к самому себе, и я думаю, рот его уже был полон слюны, когда мы пошли по мраморному полу охрененного вестибюля туда, где, согласно указателям, находился ресторан с устричным баром. Но не успели мы туда войти, как к нам подходит полицейский и приказывает остановиться.

— Что это вы, клоуны, здесь забыли? — спрашивает он.

— Позавтракать хотим, — говорит Ден.

— В самом деле? — говорит полицейский. — А эта свинья что здесь делает? Тоже позавтракать зашла?

— Это лицензированная свинья-поводырь, — говорит Ден. — Вы что, не видите, что я слепой?

Полицейский долго и пристально смотрит Дену в лицо, а потом говорит:

— На вид вы вроде как и правда слепой, но свинью на станцию «Юнион» мы пустить не можем. Это против правил.

— Говорю вам, это свинья-поводырь, — говорит Ден. — Это абсолютно законно.

— Ну да, — бухтит полицейский, — о собаках-поводырях я слышал. Но такой вещи, как свинья-поводырь, не существует.

— Ну да, — говорит Ден. — Понимаете, я живое доказательство того, что такая вещь существует — правда, Ванда? — Он протягивает руку и хлопает Ванду по голове, а та испускает громкое хрюканье.

— Это вы так говорите, — отвечает полицейский, — а я никогда ни о чем таком не слышал. И между прочим, думаю, вам лучше показать мне ваши водительские права. Вид у вас, парни, вроде как подозрительный.

— Водительские права! — вопит Ден. — Интересно, кто выдаст слепому водительские права?

Полицейский, с минуту подумав, тычет большим пальцем в меня и говорит:

— Ладно, с тобой, может, все в порядке — но как насчет него?

— Насчет него! — орет Ден. — Так он же официально признанный идиот. Вы бы хотели, чтобы он по всему городу на машине разъезжал?

— Ну хорошо, а почему он такой мокрый?

— Потому что он идиот. Он там на станции в большую грязную луну плюхнулся. Чем вы тут вообще занимаетесь, когда у вас там такие грязные лужи? Черт побери, я думаю, он должен подать на вас в суд или еще как-то потребовать возмещения ущерба.

Теперь полицейский чешет у себя в затылке, и я догадываюсь, что он прикидывает, как бы ему выйти из этой ситуации, не выставляя себя дураком.

— Ну да, может, оно и так, — говорит он, — но если он идиот, что он тогда здесь делает? Пожалуй, нам следует посадить его под замок или типа того.

При этих словах Ванда испускает еще одно громкое хрюканье, а потом ссыт прямо на чудесный мраморный пол.

— Ну вот вы и достукались! — орет полицейский. — Мне плевать, о чем вы тут болтаете! Теперь вы, обормоты, пойдете со мной куда следует!

Он хватает нас с Деном за воротники и тащит к дверям. В сумятице Ден роняет привязь Ванды, и когда полицейский оборачивается посмотреть, где там она, у него на физиономии появляется какое-то странное выражение. Ванда стоит ярдах в двадцати позади, глядя на легавого прищуренными желтыми глазками, и угрожающе бьет копытом по мраморному полу. При этом она испускает не то хрюканье, не то фырканье, способное заглушить любой оркестр. Затем, без всякого объявления войны, она бросается к нам по вестибюлю. Но не к Дену и не ко мне. Мы с ним точно знаем, на кого она нацелилась, и полицейский тоже.

— Ах ты боже мой! Ах ты боже мой! — орет он, стартуя на полном газу. Я позволяю Ванде еще секунду-другую за ним гнаться, а потом отзываю ее назад. Когда мы последний раз видели этого служителя закона, он несся прямиком к памятнику Вашингтону. Ден снова подбирает конец привязи, и мы выходим из дверей вокзала на станции «Юнион», причем Ден усиленно стучит по асфальту своей палкой.

— Порой человеку приходится постоять за свои права, — говорит он.

Я спрашиваю Дена, что мы будем делать дальше, и он говорит, что нам надо добраться до парка Лафайета, что напротив Белого дома. По его словам, это самый славный участок общественной собственности в городе, а также главное место, где народу вроде нас позволяют встать лагерем и заняться своими делами.

— Нам только понадобится транспарант, — говорит Ден. — Тогда мы станем законными протестующими, и никто нас уже оттуда не выгонит. Мы сможем жить там столько, сколько захотим.

— А какой транспарант?

— Да без разницы. Главное, чтобы он был против того, за что стоит президент.

— А за что он стоит? — спрашиваю.

— Ну, мы что-нибудь такое придумаем.

Так мы и сделали. Я нашел охрененный кусок картона, потом мы купили за двадцать пять центов толстый фломастер, и Ден сказал мне, что написать на транспаранте.

— Ветераны Вьетнама против войны, — говорит он.

— Но война-то уже закончилась.

— Для нас — нет.

— Да, но уже десять лет, как…

— Насри на это, Форрест. Мы просто скажем, что все это время здесь были.

В общем, добрались мы до парка Лафайета, что напротив Белого дома. Там были всевозможные протестующие, а также бродяги и нищие. У всех имелись транспаранты, некоторые ходили по улице и орали, а многие поставили в парке небольшие палаточки или соорудили домики из картона, чтобы там жить. В самом центре там был фонтан, откуда народ брал воду, и два-три раза в день все скидывались и посылали кого-нибудь купить дешевые бутерброды и суп.

Мы с Деном решили обосноваться в углу парка, и кто-то сказал нам, где здесь магазин электроприборов. Мы сходили туда, прихватили пару коробок от холодильников, и они стали нашими домами. Один из чуваков порадовался тому, что наступила зима. Он сказал, что когда начинает теплеть, парковые службы непременно в самой середине ночи врубают систему дождевальных установок, чтобы всех оттуда выкурить. Парк Лафайета теперь вроде как изменился с тех пор, как я последний раз здесь был — или по крайней мере изменился дом президента. Теперь вокруг него стоит железная ограда с бетонными столбами через каждые несколько футов, и там взад-вперед расхаживает вооруженная охрана. Похоже, президент больше ни с кем не хочет видеться.

Мы с Деном взялись клянчить деньги у прохожих, но не слишком много народу откликалось. К концу дня у нас набралось всего три бакса. Я начал беспокоиться за Дена. Он без конца кашлял, сделался жутко тощим и все такое прочее. Тут я вспомнил, что когда мы возвращались домой из Вьетнама, он отправился в госпиталь Уолтера Рида, и там его подлечили.

— Нет, Форрест, я даже слышать об этом месте не хочу. Они уже один раз меня подлечили, и посмотри, куда меня это завело.

— Но, Ден, — говорю я, — тебе совсем ни к чему страдать. Ты еще молодой человек.

— Молодой человек, черт побери! Я ходячий труп — ты что, идиот, этого не видишь?

Я пытался его уговорить, но без толку. Он наотрез отказывался возвращаться в госпиталь Уолтера Рида. Ту ночь мы провели в коробках, и в парке Лафайета было чертовски тихо и темно. Сперва мы хотели найти коробку для Ванды, но затем я решил, что ей лучше спать с Деном, потому как она могла его согреть.

— Слушай, Форрест, — какое-то время спустя говорит Ден. — Я знаю, ты думаешь, что я стырил все деньги из креветочного бизнеса. Верно?

— Не знаю, Ден. То есть, мне так другие люди говорили.

— Короче, я этого не делал. Когда я оттуда свалил, там уже нечего было тырить.

— А как насчет отъезда в большом лимузине с девушкой? — спрашиваю. Я просто должен был его об этом спросить.

— Это все ерунда. Просто у меня в банке оставались какие-то последние деньги. И я прикинул — да что за черт? Если я намерен совсем разориться, я вполне могу сделать это стильно.

— Но что же тогда случилось, Ден? То есть, у нас в том бизнесе была чертова уйма денег. Кому они достались?

— Триблу, — говорит он.

— Мистеру Триблу?

— Ну да. Этот сукин сын с ними сбежал. Вернее, именно он должен был это сделать, потому как кроме него этого сделать никто не мог. У него были все счета и тому подобное, и после того, как твоя мама умерла, он всем заправлял. В один прекрасный день он говорит всем, что на этой неделе на зарплату денег не хватит, но что, мол, потерпите немного, и деньги найдутся. А на следующей неделе этот сукин сын свалил!

— Поверить не могу. Мистер Трибл был кристально честным человеком.

— Ага — как шахматист. Прикидываю, ты мог так считать. А лично я думаю, что он проходимец. Знаешь, Форрест, хороший ты парень, но главная твоя беда в том, что ты всем доверяешь. Ты не думаешь, что есть люди, которые при первой же удачной возможности тебя надуют. Они всего один раз на тебя смотрят и говорят: «Лох». А твоя большая тупая задница не понимает различия. Ты доверяешь каждому, как будто он твой друг. Но мир не таков, Форрест. Уйма людей вовсе тебе не друзья. Они просто смотрят на тебя, как банкир смотрит на того, у кого он хочет взять кредит: «Как бы мне обуть эту деревенщину? » Вот как все бывает, Форрест. Вот как все бывает.

Затем Ден снова начинает кашлять и наконец засыпает. Я высовываю голову из коробки от холодильника и вижу, что небо расчистилось, но оно холодное и неподвижное. Все звезды сияют, и я уже собираюсь заснуть, как вдруг теплая мгла будто бы наползает на меня сверху, и в этой мгле — лицо Дженни. Она вроде как улыбается и на меня смотрит!

— Ну что, классно ты в этот раз просрался?

— Угу. Похоже, что классно.

— Все уже было у тебя в руках, верно? А потом ты так разволновался насчет церемонии, что забыл отпустить клапан — и вот что получилось.

— Я знаю.

— А как насчет малыша Форреста? Как он к этому отнесется?

— Не знаю.

— Могу себе представить, — говорит Дженни, — что он будет не на шутку разочарован. Ведь это с самого начала была его идея.

— Угу.

— Так ты не думаешь, что должен ему рассказать? В конце концов, он собирался приехать туда и провести с тобой Рождество, верно?

— Как раз это я собирался сделать завтра. Пока что у меня просто не было времени.

— Да, думаю, тебе лучше это сделать.

Я понял, что она вроде как злится, да у меня и у самого настроение было не очень.

— Да, скажу тебе, вот было зрелище, когда ты бежал по тем полям, весь в свином говне, а за тобой гналась толпа, и все свиньи тоже.

— Угу, так, наверно, и было. Но знаешь, я вроде как прикидывал, что ты сможешь мне помочь… Понимаешь, о чем я?

— Пойми, Форрест, — говорит она, — не моя очередь была о тебе заботиться.

А затем мгла будто бы растворилась, и я снова смотрел в небо. Большое серебристое облако проплывало на фоне звезд, и последнее, что я помню, это громкое хрюканье Ванды из их с Деном коробки от холодильника.

На следующее утро я встал пораньше, нашел телефон-автомат и набрал номер миссис Каррен. Малыш Форрест уже ушел в школу, но я рассказал ей обо всем, что случилось. Ее все это вроде как смутило, и тогда я сказал, что сегодня вечером еще раз позвоню.

Когда я вернулся в парк Лафайета, то увидел, что лейтенант Ден ввязался спор с каким-то мужиком в форме морского пехотинца. Я не мог слышать, о чем они говорят, но сразу понял, что это спор, и нешуточный, потому как лейтенант Ден показывал мужику средний палец, а тот показывал ему средний палец в ответ. Когда я добрался до наших коробок, Ден видит меня и говорит мужику:

— …а если тебе это не по вкусу, то вот мой дружбан Форрест. Щас он тебе жопу надерет!

Морской пехотинец поворачивается, оглядывает меня с ног до головы, и внезапно на его физиономию наползает такая улыбка, как будто ему только насильно кусок говна скормили. Тут я замечаю, что передние зубы у него частоколом, что он офицер, а в руке у него портфель.

— Я полковник Оливер Норт, — говорит он, — а ты кто такой, что собираешься мне жопу надрать?

— Меня зовут Форрест Гамп, и я понятия не имею, за что вам надо надрать жопу. Но если лейтенант Ден говорит, что жопу вам надрать надо, мне этого достаточно.

Полковник Норт вроде как прикидывает мой рост, а затем у него на физиономии появляется такое выражение, как будто у него в голове лампочка перегорела. Весь он буквально отполирован от ботинок до фуражки, а на форме у него дюжина рядов нашивок.

— Гамп? Послушай, а ты не тот Гамп, что получил почетную медаль от Конгресса за войну во Вьетнаме?

— Это он самый, — говорит Ден. И Ванда, которая по-прежнему сидит внутри коробки, будто бы в подтверждение хрюкает.

— А это еще что за дьявольщина была? — интересуется полковник Норт.

— Это Ванда, — говорю я.

— У вас что, парни, в той коробке девушка? — спрашивает полковник.

— Ванда — свинья, — объясняю.

— Не сомневаюсь, раз она с двумя такими дезертирами тут ошивается. Почему это вы против войны?

— Потому что проще быть против того, чего не существует, дубина, — отвечает Ден.

Полковник Норт секунду-другую скребет идеально выбритый подбородок, затем кивает.

— Кажется, я понимаю, в чем тут суть. Но послушай, Гамп, чего ради такой парень, как ты, удостоенный почетной медали от Конгресса, околачивается здесь и ведет себя как последний бич?

Я начал было рассказывать ему про свиноферму и все такое прочее, но тут же прикинул, что это может прозвучать самую малость странно, а потому просто сказал:

— Я ввязался в деловую авантюру, а она провалилась.

— Проклятье, тебе следовало оставаться в армии, — говорит полковник. — Я хочу сказать, ведь ты великий герой войны. Ты должен иметь хоть немного здравого смысла.

А затем в глазах у полковника мелькает что-то по-настоящему странное. Он добрую минуту щурится в сторону Белого дома, а когда снова поворачивается к нам, то говорит:

— Послушай, Гамп, такой парень, как ты, очень бы мне пригодился. Я тут занимаюсь одним делом, в котором твои таланты могли бы стать очень полезны. У тебя есть время перейти на другую сторону улицы и меня выслушать?

Я посмотрел на Дена, но он только кивнул. Мы с полковником тоже кивнули друг другу и перешли на другую сторону улицы.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒