|
|||
Глава XXVIII
Армия нуждалась в отдыхе, и для этого было выделено два дня. Утром, четырнадцатого, я писал под диктовку Жанны в маленькой комнатке, которой она иногда пользовалась для своих частных занятий, когда хотела избавиться от слишком назойливых официальных посетителей. В комнату вошла Катерина Буше. Усевшись, она сказала: – Жанна, дорогая, я не помешала? Мне хотелось бы поговорить с тобой. – О нет, нисколько. Наоборот, я даже рада. О чем же ты хочешь говорить? – Вот о чем. Вчера я всю ночь не могла заснуть. Ты слишком рискуешь собой, дорогая! Паладин рассказал мне, как ты спасла жизнь герцогу, заставив его уйти из‑ под обстрела. – Ну, и что же? Разве я неправильно поступила? – Ты поступила правильно. Но ведь ты и сама была там. Это ужасно! Кому нужна такая бессмысленная отвага! – Почему же бессмысленная? Мне ничто не угрожало. – Как ты можешь так говорить, когда на тебя со всех сторон сыпались эти смертоносные штуки? Весело рассмеявшись, Жанна попыталась перевести разговор на другую тему, но Катерина не отступала. – Ты подвергалась смертельной опасности. Разве можно стоять на виду? А потом ты повела войска в атаку. Жанна, не искушай провидение. Дай мне слово, что больше не будешь ходить в атаку, а если это уж так необходимо, пусть идут другие. Я трепещу от страха. Обещай мне, что ты будешь беречь себя. Обещаешь? Ее просьба осталась без ответа. Огорченная Катерина некоторое время сидела молча, а потом спросила: – Жанна, дорогая, скажи, ты всегда будешь солдатом? Боже, как надоели эти войны! Воюем, воюем… Когда же конец? Сверкнув глазами, Жанна промолвила: – Самое трудное в этой кампании будет завершено в ближайшие четыре дня, потом все пойдет легче, без особого кровопролития. Да, через четыре дня Франция одержит такую же победу, как и под Орлеаном. Это будет второй важный шаг на пути к свободе. Катерина вздрогнула, и я тоже. Как зачарованная, она уставилась на Жанну, повторяя про себя: «Четыре дня, четыре дня». Наконец, тихо, с благоговением спросила: – Жанна, скажи мне, откуда ты это знаешь? Я чувствую – ты действительно знаешь. – Да, – ответила Жанна задумчиво. – Да, я знаю. Я нанесу два удара. А на исходе четвертого дня еще один удар. – Она замолкла. Удивленные, мы сидели окаменей. С минуту Жанна смотрела на пол и беззвучно шевелила губами, потом чуть внятно произнесла: – И от этого удара английская власть во Франции так пошатнется, что им не восстановить ее и через тысячу лет. Мурашки пробежали у меня по спине. Мне стало жутко. Я видел: она опять была в экстазе, как некогда на лугу в Домреми, когда предсказывала деревенским ребятам их судьбы в войне, а затем забыла о своем предсказании. Я видел: она была вне себя. Но Катерина, ничего не подозревая, радостно воскликнула: – О, я верю, верю! Как я счастлива! Ты вернешься к нам и проживешь с нами всю жизнь. Ты будешь в почете. Мы будем тебя так любить, так любить!.. Лицо Жанны передернулось судорогой, и отрешенно, скорбным голосом она промолвила: – Не пройдет и двух лет, как я умру мучительной смертью. Я вскочил с места и предостерегающе поднял руку. Только поэтому Катерина и не вскрикнула, хотя я хорошо видел, что она готова была закричать от ужаса. Я шепотом попросил ее выйти из комнаты и никому не говорить о случившемся. Я сказал, что Жанна заснула и бредит во сне. Катерина шепотом ответила: – О, как я рада, что это только бред! Ее слова прозвучали как пророчество. И она вышла. Как пророчество! Да, это было пророчеством – я‑ то знал. Я сел и горестно заплакал, предчувствуя, что нам суждено ее потерять. Очнувшись, Жанна вздрогнула, осмотрелась и, увидев меня в слезах, вскочила со стула и бросилась ко мне, полная жалости и сострадания. Положив руку мне на голову, она проговорила: – Бедный мой мальчик! Что с тобой? Ну, подними голову и скажи мне. Я вынужден был ей солгать. Хотя это и претило мне, но иного выхода у меня не было. Я схватил со стола какое‑ то старое письмо, написанное бог знает кем и бог знает о чем, и сказал, что оно только что получено от отца Фронта, который сообщает, что наше Волшебное дерево срубил какой‑ то негодяй и что… Я не закончил. Она выхватила у меня письмо и принялась тщательно его рассматривать, вертя перед глазами и так и этак. Крупные слезы катились по ее щекам, и, громко всхлипывая, она проговорила: – Какая жестокость, какая жестокость! Почему люди так бессердечны? Нет больше нашего милого Волшебного Бурлемонского бука! Как мы, дети, любили его! Покажи мне то место, где это написано. И я, продолжая лгать, показал ей наугад мнимые роковые слова на мнимой роковой странице. А она, глядя на них сквозь слезы, говорила, что это противные, гадкие слова, написанные противными, гадкими буквами. В это время чей‑ то громкий голос в коридоре возвестил: – Гонец от его величества к ее превосходительству главнокомандующему французской армией с донесением!
|
|||
|