Часть вторая 3 страница

– Матушка Ибтихаж сказала, что ты прибыл по велению асуров.

Знаток сфер смотрел не на меня, а куда‑ то вбок; при этом говорил торопливо, глотая окончания слов и нервно улыбаясь.

– Да, достопочтенный, – ответил я со вздохом. – Зовут меня Лазар, мы можем присесть где‑ нибудь и поговорить?

– Ты пришел один? – он быстро оглянулся.

– Я не сделаю тебе ничего дурного, Даорак. Не бойся! – я вымученно улыбнулся. – Мне нужно только, чтобы ты рассказал о мирах Колеса и о природе Глаза.

– А зачем? – Даорак вдруг хихикнул. – Если ты прожил столько лет и до сих пор ведать не ведаешь о Колесе и Глазе, значит, ты – неприкасаемый, нижайший из низких. А такие в небо не глядят. И асуры прислали тебя, простака, ко мне шутки ради! Как я сразу не догадался!

Я вспомнил, как истово дрались двое неприкасаемых за навоз, а маджаи смотрели со стороны, усмехались в бороды и не торопились вмешиваться. Действительно, некоторым в этом мире не до небесных сфер. Я же решил не огорошивать юного астронома рисковыми откровениями – дескать, явился я из иного мира, в котором планеты отделены друг от друга миллионами миль вакуума, а люди живут лишь на одной. И нет там ни дыхания Брахмы, ни Глаза, ни асуров с их диковинными мироходами.

– У меня же мучительно болят зубы, – продолжил Даорак, – я не имею сил открывать рот по желанию каждого незваного гостя.

– За что тебя так? – спросил я, проведя пальцем по своей щеке.

– Чего‑ чего? – он передернул худыми плечами, снова захихикал. – Пустынный шаках решил притвориться смиренным бактром?

– Будь мужчиной! – проворчал я, используя интонации Сандро Урии. – Давай поговорим о деле, я все равно так просто не уйду!

– Как? Ты разве не слыхал о Лжеце из Джавдата, якобы последователе брахмомерзкого учения Ахава? – на Даорака словно ушат холодной воды опрокинули. Он принялся наматывать бороду на палец. – Откуда ты прибыл, Лазар, не знающий о Колесе и Глазе? – пробормотал, посмеиваясь. – Когда‑ то я мог говорить о небесных сферах, не замечая времени и голода. Но меня обезобразили и лишили здоровья. Теперь я трижды калека, и выступать паяцем по желанию каждого неприкасаемого – слишком много чести будет! Но если ты ничего не слыхал о Лжеце из Джавдата, это полностью меняет дело! Я ведь – одна из небесных сфер Целлиона, и обо мне полагается знать всякому живущему здесь!

– Так не будем тянуть шакаха за хвост! Вечер близится, Глаз зрит!

– Глаз зрит, но не туда да не тогда, – парировал Даорак незнакомой мне до сих пор прибауткой. – Пойдем вон на ту скамью, назвавшийся Лазаром! – указательный палец недоразвитой ручки показал на задрапированный густой тенью закуток в глубине двора.

– Так тебе неизвестно, чем я знаменит на Целлионе? – переспросил калека, когда мы уселись.

А ведь его распирало! Ненормальный малый, с него станется. Неужели он учудил что‑ то гадкое?

Даорак потер здоровой рукой колено.

– Ничего серьезного, просто разминка для ума, – заговорил он. – И зубы уже почти не болят. Но как мне рассказать о том замечательном дне, когда ты несведущ, как капуста? – он сунул нижнюю часть бороды в рот, послюнявил волосы. – А зачем тебя прислали асуры? Чтоб посмеяться над больным человекам, верно?

Я слез со скамьи, подобрал в пыли осколок красного кирпича. Даорак с присвистом вздохнул и отпрянул, поджав недоразвитую ручку. Решил, наверное, что я собрался проломить ему голову. Жалкий, чокнутый, испуганный насмерть молокосос!

– Вот, – я положил обломок на скамью. – Нарисуй мне Глаз и Колесо. Так будет понятнее.

– Прямо здесь? – он тряхнул обслюнявленной бородой.

– Конечно!

Даорак присел рядом со мной. Сначала он нарисовал короткую черточку, потом, мурлыча что‑ то под нос, начертил четыре окружности.

– Черточка – это Глаз, – понял я. – Он же является осью, на которое надето Колесо. А окружности – орбиты.

Меня разбирало любопытство, а Даорак продолжал орудовать осколком. На ближайшей к Глазу орбите он нарисовал один кружок, на второй – два на противоположных сторонах окружности; на третьей отметил целых три, расположив равносторонним треугольником. Четвертую орбиту он почему‑ то оставил без планет.

Это было очень четкое, даже какое‑ то механистическое мироустройство. И абсолютно не соотносимое с моими знаниями физики и астрономии.

– Пиренна, – сказал Даорак, указывая на ближайший к Глазу кружочек. – Ее сейчас нет на небе, зимой же она засияет, как маяк. Это – Лифостратон и Синфеон, – знаток сфер по очереди прикоснулся к кружкам на второй орбите. – Дальше: Карабелла, Арракан и Вишал.

– А Целлион? Забыл? – не удержал язык за зубами я.

– Темнота, – отрезал Даорак. – Целлион, Бхаскар и Амала – спутницы Вишала, – он вытянул руку вверх и указал на циклон, загадка которого не давала мне покоя весь день… не считая тех минут, когда приходилось стрелять и убегать.

– Это – что? Газовый гигант? – ахнул я.

– Вишал – это уплотнение в дыхании Брахмы.

– Уплотнение?

– Сверхтяжелое уплотнение, вокруг которого обращаются три мира‑ сестры.

– Круто, – не удержался я. – А что же находится вот здесь? – я прикоснулся носком сандалии к четвертой орбите.

Даорак на мгновение задумался. Борода вновь намоталась на палец.

– Я понял! Тебя действительно послали асуры, – заявил знаток сфер. – Они хотят испытать меня… Если и это испытание я выдержу с честью, меня заберут из Джавдата на мироход, на котором больше никто не будет бить и унижать калеку и книгочея.

Я пожал плечами, ломать комедию не хотелось.

– Вынужден разочаровать тебя, друг мой, я пришел по совету, а не по велению асуров.

– Ладно‑ ладно! – Даорак вскинул руки. – Я все равно расскажу тебе. Четвертый круг – это граница мира, за ней лишь тьма, населенная чудовищами…

Все ясно, межзвездное пространство имеет здесь дурную репутацию. Глаз всматривается в бездну, бездна всматривается в Глаз.

– О чудовищах я уже что‑ то слышал, – сказал я, припоминая беседу с посвященным. – Лучше скажи‑ ка мне, что такое Глаз?

Даорак растерялся.

– Глаз? А чем может быть Глаз? Глаз и есть Глаз. Глаз Брахмы, если тебе угодно. Он зрит на нас! – знаток сфер захихикал.

– Погоди! – я отобрал у горе‑ астронома кирпичный осколок и сделал центральную отметку на схеме мироустройства глубже. – То, что мы видим, – это столб из разогретой пыли и газа. Внутри него находится небесное тело, которое и отвечает за светопреставление.

Я хотел сказать «звезда», но не было – не было! – такого слова в языке, на котором говорили народы, населяющие миры Колеса.

– Ты действительно так думаешь? – Даорак прыснул. – Тогда ты безумен, как и я. А может – даже больше. Как жаль, что тебя не было в тот замечательный день, когда меня привязали к скаковому бактру и протащили по проспекту под свист и улюлюканье толпы.

– Уверяю, это зрелище не доставило бы мне удовольствие, – ответил я. – Скажи, за что они так?

– Я же говорю, то была лишь разминка для ума! Никакого прикладного назначения! – Даорак перечеркнул схему мироздания крест‑ накрест. – Я написал трактат, в котором описывалось Колесо, не овеянное дыханием Брахмы.

«Мир без газовой среды! – мысленно воскликнул я. – Этот мальчишка попытался описать обычный космос! »

– Миры в моем представлении были холодны и безжизненны, – проговорил Даорак, вновь наматывая бороду на палец. – И ничто не могло удержаться на их поверхности, все улетало в бездну, потому что отсутствовало давление от дыхания Брахмы, благодаря которому камень, брошенный вверх, падает обратно на землю.

«Похоже, что о гравитации здесь не знают, – подумал я. – Подменили одно понятие другим и радехоньки. Но теперь понятно, почему посвященный отправил меня к Даораку. Этот сбрендивший мальчишка – один из тех, кто допускает существование миров, «не овеянных дыханием Брахмы».

– Я прочитал отрывки из трактата блаженствующей толпе во время празднества Первоступления, думал, развлеку почтенных горожан! – Даорак сунул руку под халат и поскреб живот. – Как же! Горожане повеселились!

– Это сделали по приказу жрецов?

А что я еще мог предположить? Служители культа, как всегда, быстро нашли способ заткнуть рот дерзнувшему высказываться о том, что вселенная может быть устроена не так, как все привыкли считать.

– Что ты! Брамины Целлиона кротки и ласковы! – Даорак часто‑ часто заморгал уцелевшим глазом. – Но многие не любят слышать о том, что черное – это белое, а белое – это черное. Тем более – из уст калеки, неспособного выполнять свои обязанности по касте.

– А из какой ты касты? – тут же спросил я.

– А! – Даорак склонил голову набок и почесал ухо недоразвитой ручонкой. – Кшатр! Но меня изгнали вместе с матушкой Ибтихаж. Я давно живу под башней, мне нравится зажигать огни, и я…

– А если я тебя скажу, что ты был отчасти прав? Что существуют миры, не овеянные дыханием Брахмы? И таких – большинство! Колесо – одно во Вселенной, и я не могу даже представить условия, благодаря которым газовая среда – дыхание вашего Брахмы – сохранило бы нынешнюю плотность и газовый состав.

– Ты определенно и глуп и безумен! – рассмеялся Даорак. – Мне, конечно, лестно, что ты проникся моей идеей, но каждый знает, что кроме Колеса и Глаза нет ничего.

– Ты ошибаешься, дружище. Существует бесконечное множество иных миров… – начал я менторским тоном, но знаток сфер меня прервал.

– Каждый знает, что мы живем внутри черепа Брахмы! – воскликнул он, начиная потихоньку трястись всем телом. – Вне его тверди нет ничего! Тьма, хаос и их чудовищные порождения!

– Стой‑ стой! – пришла моя очередь поднимать голос. – Ты хочешь сказать, что ваш мир умещен внутри чьей‑ то черепной коробки?

И смех, и грех. Мы сидели на корточках и рисовали на пыли круги и черточки, словно два древних философа, которые взялись спорить об истинной форме Мира. И доводы были соответствующими! Позаимствованными из эпохи камня и меди!

– Брахма выдумал миры Колеса, и мы существуем лишь в его голове, – подтвердил Даорак, недобро поблескивая уцелевшим глазом.

– Нет, ты постой!

Пришла моя очередь смеяться; наверное, это было не очень вежливо, ведь кто я такой? Чужак, пришелец. Но не смог я удержаться: этот малый зарезал меня без ножа.

– И Глаз Брахмы – он находится внутри черепа Брахмы? И смотрит внутрь?

– Внутрь, потому что снаружи нет ничего, кроме тьмы и…

– Ну да, – я отмахнулся. – И дыхание Брахмы – оно тоже внутри черепа?

– Конечно… – от изумления Даорак перестал трястись. – Где же ему еще быть? От рассеивания его оберегают стенки черепа Брахмы.

Теперь я по‑ иному поглядел на местное мироустройство.

– Постой, друг, еще раз. Вот эта граница, – я ткнул пальцем в перечеркнутую схему, указал на самую большую окружность, внутри которой находился и Глаз, и орбиты с планетами. – Она – что? Твердая?

– Твердая, – сказал Даорак. – О чем я и толкую битый час.

Глава 5

Ночью на Целлионе было светло, как на Земле сразу после заката. Сияли далекие и близкие планеты – миры Колеса, мерцало небо, точно гигантская газовая трубка.

Ни одной звезды. Мир, замкнутый внутри черепа Брахмы… Местная наука и мифология переплелись столь тесно, что истину уже не вынешь на поверхность, щелкнув пальцами. Придется рыть землю. И, быть может, не на провинциальном Целлионе, а во внутреннем пространстве – на Синфеоне.

Я брел вдоль проспекта. Идти, в общем‑ то, было некуда. Переутомление давало о себе знать, я терялся в собственных мыслях, а проезжающие мимо экипажи расплывались в серые полосы без начала и конца.

Потом вдруг стало светло, как днем. Я оказался в центре яркого круга. То включились мощные электрические лампы, установленные на верхнем этаже ближайшей «узорчатой башни». Вскоре огни засияли вдоль проспекта. Я поглядел на небо и увидел тускло серебрящуюся громаду идущего на посадку мирохода. Понятно, – если глядеть на Джавдат сверху, огни «узорчатых башен» сливаются в линию, по которой ориентируются асуры. Наверное, таких маяков натыкано по всей планете.

Среди черных безжизненных скал… В песках вдоль берега единственного мелкого моря, именуемого здесь Океаном Небесных Слез… Среди кремниевых пустынь, где живут аборигены, которые уродуют себе лица…

Я вдруг отчетливо представил себе и пустыню, и клинообразные скалы, и конусы палаток из грубо выделанной кожи, и самих аборигенов – кочевников, свирепых налетчиков и каннибалов. Представил так, будто все это было мне знакомо чуть ли не с рождения.

Каменистая пустошь – ровная, как столешница. Посреди нее – ряд одинаковых башен, в тени одной из них – тела смотрителей. Последний уцелевший стоит на коленях и глядит на меня. «Пощади, Шакаджи…» – бормочет он разбитыми губами. Естественно, я не собираюсь марать об него руки. Я подаю знак одному из своих бойцов – целлионскому аборигену с отрезанным носом. Тот коротко взмахивает тяжелым ятаганом. «Шакаджи‑ и‑ и! » – кричит смотритель…

Мне снится Сита.

Снится так и эдак. Снится, как родная жена не снилась. Просто не пойму, что со мной происходит. Я преисполнен похоти, как подросток. И мне запредельно хорошо.

– …а еще есть Самех, ему постоянно нужны люди, – слышу я женский голос. – Но Самех крут нравом, он паршивый командир и платит гроши. Все от него бегут, как только появляется куда, ну, ты меня понимаешь, Лазар.

Открываю глаза.

Убогая комнатка. Стены побелены известью, кое‑ где штукатурка осыпалась, виднеются стыки известняковых блоков. Дверь, рядом столик, заставленный разноцветными склянками, над столиком – овальное зеркало. Накинуты на зеркало бусы из стекла и меди. Окно закрыто ставнями, коптит потолок керосиновая лампа, прикрученная к стене.

Я лежу на кровати, по плечи укрытый залатанной простыней. Кровать узка, ко мне прижимается незнакомая женщина. Моя одежда лежит ворохом на комоде, придавленная пистолетом. Из‑ за двери доносятся взрывы хохота и пьяные голоса.

– Так что там насчет Самеха? – спрашиваю по инерции, как будто продолжаю давно начатый разговор. Мне становится чертовски неудобно, я покрываюсь гусиной кожей, но вида не подаю.

– Уходит днем. Вернее, уйдет, если ему удастся восполнить потери. Слышала, в последний раз его сильно пощипали птиценогие.

У этой женщины длинные каштановые волосы и несвежее лицо. Тело горячо и крепко, как у девушки, хотя эта пора для нее давно прошла. Она не прочь поговорить… сколько же я ей заплатил? Выложил, что осталось? Похоже на то…

– В пустыне нынче опасно, как никогда, – говорит она. – Зачем тебе понадобилось Исчадие именно сейчас? Пережди один оборот, все уладится, тогда и пойдешь. В Джавдате можно отыскать работу. В порту и на рынке всегда нужны грузчики.

– Я должен идти, – отвечаю, особенно не задумываясь.

– Так припекло, да? – спрашивает она. – Только не ври, что ты паломник или из тех, кто охоч до туманных пророчеств.

– Просто… – я сосредотачиваюсь, и правильный ответ сам собой слетает с языка. – Просто все оплачено, дорогуша.

– А‑ а‑ а… – тянет она. – Раз все оплачено, то стоит рискнуть. Надеюсь, это чудовище помирит тебя с самим собой.

Она откидывает простыню, выскальзывает из постели. Я гляжу на нее, поддавшись этой простой магии. Под левой грудью у незнакомки – застарелый шрам от огнестрельного ранения. Женщина подхватывает с пола розовый пеньюар, накидывает на плечи.

– Твое время вышло, Рыжик, одевайся, – говорит она. – Если вернешься живым в Джавдат, то сам знаешь, где найти Сластену Адель.

Одеваться – так одеваться. Я жутко хочу спать, я чувствую себя куда более усталым, чем во время прогулки по проспекту Узорчатых Башен. Сластена Адель уже у зеркала; она лохматит волосы, затем подхватывает деревянный гребешок и принимается расчесываться. Сквозь пеньюар просвечивает стройная фигурка.

…Я спрятал пистолет под халатом. Этот жест уже вошел в привычку. Видимо, матерею постепенно.

– Счастливо оставаться, дорогуша. Спасибо за все.

– Удачи, Лазар, – Сластена отвернулась от зеркала, взглянула на меня. – Заходи в гости.

Я поднял щеколду, отворил дверь. Пьяные голоса и смех стали во много крат громче. Я больше ничего не говорил, просто вышел и двинул по деревянной лестнице вниз. Прошел под овальной аркой, расписанной замысловатым орнаментом, и оказался в душном зале, где ели и пили. Кто‑ то набивал брюхо, сидя на табурете за столом, кто‑ то – устроившись на тахте, кто‑ то – на циновке рядом с кальяном. К слову, накурено было так, что у меня защипало глаза.

– Эй, Лазар! – обратился ко мне, как к старому знакомцу, половой. – Выглядишь, будто загнанный бактр! Завтрак готов, сейчас принесу во‑ он туда! – он указал на стол у входа. За ним спал, уткнувшись лицом в скрещенные руки, какой‑ то тип.

Я уселся напротив умаянного, ожидая, чего там наобещал половой. Очень мило, что этот Шакаджи, который неуклонно сводит меня с ума непредсказуемыми проявлениями, позаботился о моем пищеварении. Кстати, я совершенно не понимал, сколько времени провел сомнамбулой, и сейчас связь с реальностью ощущал особенно нечетко. Выглянув в окно, я увидел все те же сумрачные двухэтажки и неоновое небо.

Вскоре подошел половой. На столе появилось блюдо жареных ребрышек, яичница из пяти яиц, какой‑ то сумасшедший салат, уже знакомые мне моченые ягоды, лаваш и кофе.

Я моментально взбодрился. Принялся за ребрышки, одновременно загребая вилкой яичницу. Выяснилось, что я голоден, как хромоногий шаках, который не в силах догнать добычу. Все было вкусно, все радовало глаз… но тут спящий что‑ то промычал, вытянул грязную руку и положил ее прямо в яичницу. И, само собой, продолжил спать.

Я глядел, как растекаются желтки между его волосатыми пальцами, ощущая ненормальное желание вонзить вилку в эту наглую лапу, а потом, когда тип проснется, усыпить его вновь, приложив лбом об столешницу.

Мне опять удалось взять себя в руки. Но кто знает, сколько еще я смогу укрощать одолевающего меня зверя.

Я отщипнул кусочек лаваша, бросил в рот, залпом выпил горячий кофе. Взял спящего за волосы, приподнял голову, чтобы полюбоваться его одухотворенной лицом.

Какие люди! Слава Глазу, Шакаджи все‑ таки не пришил этого засранца!

Остальное получилось как‑ то само собой. Большим пальцем я задрал спящему веко; на меня выпятился расчерченный нитями капилляров белок. Засранец снова что‑ то промычал, попытался откинуть мою руку, но лишь перевернул плошку с моченой ягодой. Из‑ под века вынырнул зрачок, сфокусировался на моем лице… и расширился, насколько это было возможно, от прилива ужаса вселенского масштаба.

Бандит моментально проснулся; уселся, как статуя: бледный и неестественный. То ли сквозь землю мечтает провалиться, то ли готовится имитировать сердечный приступ.

– На выход… – приказал я с напускной ленцой.

Засранец подчинился рефлекторно, только опустились уголки растрескавшихся губ да предательски задергался глаз.

Мы вышли на улицу. Я посмотрел туда‑ сюда. Маджаев поблизости не было: удобный райончик облюбовал Шакаджи! Запустил руку под халат, нащупал рукоять трофейного пистолета. Кивком указал бандиту на темный переулок, откуда несло нечистотами. Тот вновь поступил, как вышколенный пес. Шаг‑ другой, и вот нас уже никто не видит, кроме крыс и вечного шторма Вишала.

– Говори! – я вынул пистолет и щелкнул скобой предохранителя.

– Мы верны тебе, повелитель! – чуть запинаясь от волнения, проговорил бандит.

– Кто – мы? – продолжал наседать я.

– Налетчики Рыбоглазого, Базарные, Угловые, – принялся перечислять мой невольный собеседник. – Стоит лишь тебе дать знак…

– И что?

– Мы пойдем за тобой, как в Лихолетье!

Что‑ то подобное я подозревал… Вот незадача! Здесь, под Взором, когда‑ то тоже были времена упадка и бандитского беспредела, прозванные впоследствии Лихолетьем. Сандро Урия обзавелся состоянием в период первичного накопления капитала, когда воровали все, кто мог, а потом стал важной шишкой во внутреннем пространстве – на аристократичном Синфеоне.

Все было настолько само собой разумеющимся, что мне даже не пришлось задумываться.

– За мной следят? – спросил я.

– Не могу знать, повелитель! – бандит прижал руки к сердцу. – Прошу помиловать!

Наверное, следят. Пытаются, во всяком случае. Всяким Рыбоглазым не по душе, что самый большой босс – старый хозяин, который давно самоустранился и больше не взаимодействует с преступным миром явно, – прибыл на Целлион и слоняется инкогнито: что‑ то замышляет, старый бурдюк!

Я вдруг вспомнил безносого аборигена из видения, что посетило меня на проспекте Узорчатых Башен. Чем Глаз не шутит? Может, мне верна пара‑ тройка злобных и вечно голодных племен пустынников? Не то чтобы мне очень этого хотелось, но распределение сил представлять нужно четко.

– Где безносые? – спросил я.

Бандит замотал головой.

– Прости, повелитель! Давно о них не слыхать, наверное, ушли из пустыни за Дальние Скалы.

– Почему? – прорычал я.

– Сжальтесь! Откуда мне, ничтожному, знать? Наверное, потому, что орда птиценогих двинула на Пещерный Остров.

О птиценогих я слышал от Сластены Адель. Знать бы, что это за чертовщина такая…

– Что птиценогие забыли на Пещерном Острове?

– Короля браминов, ясное дело! Исчадие – их божество!

– И оно в руках… у нас… – проговорил я. Нелегко далось мне это «нас», я словно расписался в принадлежности к газовому космосу. Лазар – предатель Мира…

Нет, это Мир предал меня! Мир заигрался в войнушку! Нас с Джинной, остальных ребят бросили на Старшей Сестре умирать. И больше, чем другим, досталось мне! Мне даже испустить дух спокойно не позволили! Носись теперь по здешнему бездорожью, собирай мозаику кусочек за кусочком.

От ярости я заскрежетал зубами.

– Да, у арраканцев… – подтвердил бандит, отступая. – Но я не виноват! Прошу помиловать!

Арраканцы… Шумные и предприимчивые арраканцы пленили целлионское божество, установили приемные дни и часы, тарифы и скидки. И да не иссякнет поток паломников со всего Колеса! Все дороги на Целлионе ведут к королю браминов! К чудовищу, не человеку…

Не просто так Бакхи вез бесчувственного Сандро Урию к королю браминов на какое‑ то уже оплаченное камлание. Не просто так советовали Лазару просить помощи у короля браминов… Посвященный советовал и Даорак. Да и сам Шакаджи выспрашивал, с каким караваном лучше добраться до Пещерного Острова, где арраканцы держат плененное божество.

Не божество, конечно, – не будем уподобляться необразованным туземцам, живущим и в ус не дующим внутри… гм… черепа Брахмы. Не божество, но что‑ то экстраординарное и уникальное. Бакхи, Даорак и посвященный – еще те советчики, но Шакаджи я подсознательно… доверял, что ли? Однозначно – и боялся, и доверял. Шакаджи – бешеный шаках, но не самоубийца.

– Птиценогие могут напасть на Джавдат? – спросил я.

– Я не могу знать…

– Отвечай!

– Нет, повелитель! – бандит мотнул головой. – Они не нападут на Джавдат, потому что боятся бомб, которые сбросят на них с боевых виман…

– А Пещерный Остров? Не охраняют?

– Охраняют, повелитель. Но здесь – порт, много кшатров, маджаев, асуров и их машин, Джавдат никогда не одолеть дикарям. А Пещерный Остров окружен со всех сторон пустыней…

– Понятно…

Я хотел задать еще пару вопросов, но тут услышал, как по брусчатке зашуршали шины. Какой‑ то автомобиль – явно большой и почти бесшумный – остановился перед крыльцом трактира.

Мой собеседник еще ничего не успел понять, а я уже искал путь отступления. Но – увы! – выход из ловушки, в которую я завел себя сам, был только один. Вокруг возвышались высокие кирпичные стены, на них мне не взобраться. Я сурово взглянул на бандита: проклятый до сих пор не подозревал, что его использовали вместо живца. Тот же расценил мой взгляд по‑ своему.

– Повелитель, не убивай меня! – взмолился он, стуча зубами. – Повелитель, прошу!

Вот какой ужас, оказывается, я мог нагонять на людей… А Сластена Адель называла меня ласково – Рыжик.

– Пошел вон! – проскрипел я.

Повторять дважды не было смысла, бандит ринулся прочь из переулка, обдав меня запахом перегара и застарелого пота. Тут же щелкнула тетива, засранец обиженно булькнул и завалился на бок. Тяжелый арбалетный болт прошил ему горло навылет и, срикошетив от кирпичной стены, упал к моим ногам. Я прыгнул за ржавую бочку, заваленную доверху гнилью, – больше укрыться было негде. Прыснули в стороны, истошно пища, крысы.

В следующую секунду в переулке стало светло, как днем. Два ярчайших фонаря, прикрепленные к арбалетам, ударили лучами света вглубь кирпичного аппендикса.

Я повалился в мусор, выбросил из‑ за бочки руку с пистолетом, выглянул на долю секунды и тут же врезал очередью над самой землей.

Луч одного фонаря зашарил по стенам, а затем беспомощно ушел вверх. Снова щелкнула тетива, и набитая объедками бочка загудела, принимая удар на себя.

Второй фонарь тоже куда‑ то делся. Неужели стрелок отступил? Жди теперь пару ручных гранат или бутылку с зажигательной смесью!

Я затравленно огляделся.

Стены! Хоть ногтями врезайся в кирпич!

На улице зазвучали негромкие голоса.

«Он? Точно? Разглядел… Быстр! »

– Чего палишь‑ то? – обратились ко мне с напускным весельем. – Или хочешь, чтоб все маджаи Джавдата съехались на эту улицу?

«Рыбоглазый! » – стучало в моей голове. Лишь одного главаря назвал мне убиенный засранец! И на том спасибо! Рыбоглазый! Один шанс на миллион!

– Глаз зрит, Рыбоглазый! – отозвался я. – Какой гнусный голос! Заходи, брат, поговорить надо.

«Он? Ну, точно! Он! » – раздавались взволнованные голоса.

А я даже не знал, остался ли в магазине хоть один патрон…

– Ладно, Шакаджи! – Рыбоглазый рассмеялся. – Давай поговорим, я захожу. Не стреляй, брат!

Вдохнул‑ выдохнул, встал, расправил плечи, поднял пистолет обеими руками.

Естественно, Рыбоглазый не решился на тет‑ а‑ тет. Низенький, худощавый, но с сильно отвислым пивным брюшком, больше похожим на разросшуюся опухоль, он уставился на меня круглыми, окантованными складчатыми веками глазищами. Одет главарь был в белые штаны и белую же безрукавку. По обе стороны от него стояли два бойца в щегольских халатах. Один целил в меня из арбалета, второй – из револьвера с глушителем. На земле лежал, скрючившись, третий боец – это его, выходит, я срубил очередью…

– Вах‑ вах! И точно – он! – Рыбоглазый ощерился, показав железные зубы. – А люди болтают, что тебя в ахавиты побрили!

– Давно не виделись, Рыбоглазый! – сымпровизировал я.

– Хыч! Что, дорогой? Ты хочешь сказать, что прежние времена возвращаются? – спросил он, продолжая ухмыляться.

Я поглядел им в глаза. Всем по очереди.

– Шаках ты паршивый, Рыбоглазый, – прогудел с сожалением. – Ничего так и не уяснил. Те времена никуда от нас не уходили. Вы двое! – рявкнул я на бойцов. – Взять его!

Круглые глаза Рыбоглазого увеличились в диаметре.

– Стреляйте! – просипел он. – Ну же!

Не выстрелят! Я уже четко это осознавал. Шакаджи держал в лапах ниточки, управляющие обеими живыми куклами.

Бойцы опустили оружие. Сначала один, а потом и второй положили ручищи на холку своего главаря. Вернее, бывшего главаря.

Теперь все трое были в моих руках. Я медленно подошел к Рыбоглазому.

– Шакаджи на Целлионе нет, – сказал я. – Сюда приехал Лазар – скромный паломник и искатель истины. Лазару нет дела до Шакаджи и его окружения, это понятно?

– Да, повелитель! – пробурчал Рыбоглазый, принимая мои правила игры.

– Шакаджи просил передать, что ты остаешься главарем налетчиков Джавдата, – стволом пистолета я приподнял Рыбоглазому подбородок. – Но если ты вздумаешь перейти Лазару дорогу…

– Я все понял, повелитель! – отозвался Рыбоглазый. – Прости, повелитель! Но Псица… Это Малати Псица попросила позаботиться о тебе…

– Не перебивай, старая крыса! – я еще сильнее задрал главарю голову. – Если перейдешь Лазару дорогу, то тебя протащат за скаковым бактром по проспекту Узорчатых Башен. Толпа будет смотреть на твои потроха и безмолвствовать, упиваясь тем, что самого лютого налетчика настигла заслуженная кара.

На этот раз Рыбоглазый промолчал, меленько затряс башкой и захлопал глазищами. Значит, я снова смог надавить на нужную точку.

– Бойцам своим в ноги кланяйся, – проговорил я, подводя итог, – потому что жизнь тебе спасли. Ослушайся они, я бы тебя в первую очередь нафаршировал свинцом.

Рыбоглазый покосился на пистолет у своего подбородка. Снова меленько закивал.

– Проваливайте! – бросил я, отступая в тень. – Настанет час, и я вас призову. Пока вы мне нужны, как бактру – блохи. Чтоб духу вашего не было!

Через минуту автомобиль с бандитами «отчалил». Труп неудачливого стрелка они забрали с собой, на брусчатке осталась лишь лужа крови – широкая, как море. Я тоже решил убраться с места преступления подальше. Тем более что над крышами показался верхний край Глаза и стало совсем светло.

Я прошел неспешным шагом пару кварталов, и каждую секунду мне чудилось, что люди специально не спешат открывать ставни. Что они затаили дыхание и ждут, когда пузатое и рыжеволосое чудовище уберется подальше от их жилищ.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 Следующая ⇒