Франц Финжгар 13 страница

Кровь кипела в жилах Феодоры, когда она возвращалась от мужа.

" Недолго теперь придется владеть тебе роскошными домами, Эпафродит. На твоем шелке будет нежиться Феодора, и драгоценную ткань будет топтать моя нога, а ты отправишься в каземат, на камни, на голую землю, чтоб до конца своих горько сожалеть о том, что посмеялся над императрицей! "

А в доме Эпафродита три человеческих сердца упивались счастьем: Ирина, оправившись от страха, вдохновенно толковала Истоку о Христе, спасающем праведников и наказующем грешников. Очарованный, сидел возле нее Исток. Ее речи звучали для него пеньем соловья, в ее горящем взгляде он видел свою прекрасную родину, куда он мечтал, вернувшись скоро, принести счастье. Отогревалась и холодная душа торговца Эпафродита; он вдруг почувствовал всю пустоту своего существования, казавшегося ему теперь скучным и ничтожным. Вечер его жизни был уже на пороге, а он до сих пор не ведал ласки, ничья рука не прикасалась с нежностью к его усталому, пылающему лбу. Он, Эпафродит, может устлать пол золотом, может погрузиться с головою в шелк. Но ведь ни золото, ни шелк не греют. Он лишен того, что дает человеческой жизни сладость, утешение, цель в борьбе, ‑ он лишен искренне любящего сердца. И Эпафродит решил защитить этих птенцов, дать им то, чего сам он уже не мог испытать, что для него было потерянным раем.

Вечером Истоку пришлось проститься; надо было идти проверять караулы. Он обещал дать знать о себе, когда возвратится из казарм и покончит с делами в Пентапирге, обещал не задерживаться и во дворце, чтобы подольше побыть с Ириной.

Эпафродит проводил его до ворот.

‑ Надень прочный доспех, Исток, припояшь самый острый меч, берегись подозрительных теней, ‑ предупреждал он. ‑ Говорю это потому, что не верю твоему золотому орлу.

Исток последовал его совету. Но уходил он беззаботно. Он был убежден, что среди солдат не найдется ни одного, кто поднял бы на него оружие. Нападения он не боялся ‑ надеялся на своего скакуна и еще больше на свой меч.

Когда совсем стемнело, Ирина заснула; Эпафродит запретил шуметь в доме, а сам зашагал по перистилю, обдумывая план побега.

Темная, темная ночь накрыла Константинополь. Тонкой нитью светился фонтан в перистиле, совсем неприметный сейчас, кабы не журчание воды. Вдруг перед Эпафродитом возникла фигура евнуха Спиридиона.

Грек испугался и обрадовался одновременно.

‑ Веди меня, господин, в свою самую укромную комнату, речь идет о жизни, о жизни!

Они проворно скрылись за толстыми занавесями в тесной комнатке.

‑ Говори, Спиридион! С чем пришел?

‑ С новостями, Эпафродит! Только помни, сегодня ночью я рискую своей головой! И все‑ таки я пришел, потому что почитаю тебя как второго императора!

‑ Не виляй! Говори прямо!

‑ Утром будет объявлен новый закон, двор уже знает о нем и даже готовится к пиру, потому что его придумала императрица. Великое пиршество в ее честь состоится во дворце!

‑ А о чем этот новый закон?

‑ Шелк становится монополией с завтрашнего дня, господин! А у тебя есть шелк, я уверен ‑ есть. Теперь ты знаешь все, но моя голова... если я потеряю ее...

Ни один мускул не дрогнул на лице Эпафродита.

‑ Спасибо за весть. Пользы мне от нее немного, шелк мой почти целиком распродан, а корабль с новой партией еще в море. Но я все равно награжу тебя. Погоди!

Когда он возвратился, рука евнуха дрогнула под тяжестью кошелька со статерами и номисмами.

‑ Твоя весть того не стоит. Но возьми это и дальнейшем сообщай мне обо всем, что узнаешь об Ирине и об Истоке. За это я благодарю тебя.

Евнух принялся клясться всеми святыми, что он готов обмануть самое августу, чтоб только услужить Эпафродиту. Крепко прижав кошель к груди, он, согнувшись, с опаской проскользнул через перистиль и закутался в темную, поношенную одежду бедного раба, чтоб не вызвать подозрений роскошным костюмом.

" Итак, теперь ты целишься в меня, продажная тварь! Монополия на шелк означает смерть Эпафродита, у которого этого добра много. И тебе захотелось понежить свое утомленное развратом тело на тонкой индийской ткани. Что ж, сразимся! Я принимаю бой, как ты того хочешь! Возможно, ты одолеешь меня! Но морские волны поглотят шелк прежде, чем хоть один лоскут попадет в твои руки. Ты не получишь его! "

Эпафродит расхаживал по мозаичному полу, что‑ то бормотал про себя, проклиная Феодору, пока в его голове не созрел четкий план, который он собирался осуществить этой же ночью, дабы царские соглядатаи не смогли обнаружить у него ни единого лоскутка шелка.

Раб возвестил, что кто‑ то снова желает говорить с ним. Недовольным тоном грек велел пригласить его. Маленькая фигурка в одежде рабыни проскользнула между белыми колоннами. Темнота не помешала Эпафродиту узнать ее.

‑ Чего ты хочешь? ‑ обеспокоенно спросил он.

‑ Я Кирила!

Рабыня встала перед ним на колени и сложила на груди руки.

‑ Что случилось? Или уже заговорили об Ирине?

‑ До сих пор никто не спрашивал! Но сегодня собирается весь двор, и августа особо пригласила Ирину. Как мне сохранить тайну?

‑ Никто не может заставить больную идти на пир!

‑ А если императрица пошлет кого‑ нибудь в комнату? Или придет сама?

‑ Запри дверь, сядь возле и говори, что входить никому нельзя. Ирина нуждается в покое.

‑ Я так и сделаю, господин, но боюсь, они войдут силой.

‑ Тогда сразу же беги сюда. А сейчас ступай, и поскорее!

Когда она ушла, по‑ прежнему закутавшись в свою одежду, Эпафродит нервно зашагал по перистилю.

‑ Началось. Спектакль осложняется. Если мне хоть на секунду изменит разум, мы погибли!

Он позвал Мельхиора.

‑ Иди в ткацкую, останови станки и разбери их. Весь шелк несите на барку; выбери самых сильных рабов и самых надежных матросов. К полуночи склады должны быть пусты и барка должна отчалить. На острове Хиосе ждите дальнейших распоряжений; их привезет быстроходный парусник. Возьми с собой побольше оружия, ты пойдешь на барке; отчаливайте тихо, без сигналов. Ступай!

Мельхиор остолбенел, и Эпафродиту пришлось еще раз все сначала повторить ему.

Сотни рук мгновенно принялись за дело, тихо, без шума исчезал шелк из складов, тяжкие свертки утопали в чреве большого корабля.

Эпафродит пошел проверить выписки из счетов; он вычеркнул весь шелк и составил купчую на два оставшихся корабля, исключая быстроходный парусник, на все свое имущество и на все то, что намеревался продать. Цены он поставил небольшие; просмотрев еще раз документ, он отложил его в сторону и загадочно ухмыльнулся.

Близилась полночь, Исток ненадолго вернулся домой, чтоб хоть немного побыть с Ириной. В полночь он должен был снова идти во дворец.

Прощаясь, он поцеловал Ирину, она крепко обняла его и зарыдала.

‑ Не горюй! Я вернусь, прежде чем займется утро.

‑ Я боюсь за тебя, Исток! Страшное предчувствие мучает меня. С тобой случится беда! Бежим!

В этот момент вошел Эпафродит. Он слышал, как она сказала: " Бежим".

‑ Пока нельзя, дети мои, нельзя еще бежать. Доверьтесь мне! Даже если вас упрячут на дно Пропонтиды, Эпафродит спасет вас!

Исток спешил, вслед ему устремились заплаканные глаза Ирины, полные страха и тоски. Исток с мольбой смотрел на Эпафродита, словно хотел сказать: " Защищай, береги и утешай мою голубку! "

Драгоценные занавеси бесшумно и легко сомкнулись над входом в сказочную комнату, где лежала Ирина. Ее тоскливые взгляды были прикованы к занавесям, ее думы летели вслед за Истоком в Большой дворец. Она чувствовала себя утомленной; впечатления минувшей ночи и дня были настолько сильны, настолько полны смертельного ужаса и благословенной радости, страха и упований, что скоро ее утомленная голова опустилась на шелковые подушки. Тяжелые веки сомкнулись, фиолетовый огонек драгоценного светильника усыпил девушку, над нею распростерся свод тихой, ясной ночи, рука скользнула вдоль тела. На губах ее заиграла улыбка: ей снилось грядущее счастье.

Тяжело было на душу у Эпафродита. Его маленькие глаза горели, со лба ни на секунду не исчезли острые глубокие морщины, сходившиеся над седыми бровями, словно раскрытые крылья сторожевого орла.

Провожая до ворот Истока, он снова и снова озабоченно твердил:

‑ Берегись подозрительных теней! Держи руку все время на рукояти меча. Феодора в союзе с самим сатаной. Поверь мне, Исток! Весь город толкует об этом!

Когда раб запер ворота, Эпафродит удалился в дом, обмотал голову теплым шерстяным платком, укутался в серый плащ из верблюжьей шерсти, кликнул шестерых рабов; ровно в полночь он вышел в сад и направился к оливковой роще. Бесшумно, без плеска опустились весла на воду, лодка молнией скользнула по водной глади. На руле сидел сам Эпафродит. Нос челна, украшенный Посейдоном с трезубцем, смотрел в глубь Пропонтиды, туда, где огромным черным пятном выделялся парусник.

‑ Стоп! ‑ отрывистым шепотом приказал Эпафродит. Шесть весел зарылось в воду, лодка вздрогнула и почти мгновенно замерла на месте. Вскоре она стукнулась о борт большого корабля. С ловкостью опытного морехода взобрался старый купец по спущенной к самой воде лестнице. Наверху его поджидал Мельхиор. Протянув руку хозяину, он помог ему взобраться на палубу.

‑ Готово?

‑ Да, господин!

‑ Никаких несчастий?

‑ Один из рабов вывихнул ногу!

‑ Пустяки. Гребцы на веслах?

‑ Ждут сигнала опустить их на воду.

‑ Паруса не поднимали?

‑ Еще нет, господин!

‑ Хорошо. Вот письмо к купцу Тимофею на Хиосе. Продай шелк по любой цене, продай корабль и рабов. Парусника не ожидай, как я тебе сказал. Покончишь с делами, садись на корабль и отправляйся в Афины. Где мой дом, ты знаешь. Там жди меня. Береги деньги! Можешь оставить восьмерых самых крепких и самых надежных рабов, чтоб доставить деньги в Афины. Понял?

‑ Да, господин! ‑ преданно подтвердил Мельхиор и низко поклонился. Одного, правда, он не мог понять: что случилось с Эпафродитом. " Продай по любой цене", ‑ сказал он. Чтобы он, Эпафродит, продавал по любой цене? Нет, это не умещалось в голове Мельхиора. Если бы он не видел в глазах хозяина холодной, трезвой решимости, если б на лице его не было спокойствия и уверенности, Мельхиор подумал бы, что тот сошел с ума.

‑ Счастливого вам и благополучного пути! Дует мягкий восточный ветер. Можете сразу ставить паруса! Пусть благословение Христа усмирит бури!

Эпафродит поднял руку, как бы благословляя корабль и скрытое в его темном чреве богатство. Лишь на одно мгновенье его будто пронзила молния, словно он отрывал от своего сердца самое дорогое в жизни. Но лишь на одно мгновенье. Пламя ненависти к Феодоре, пылкое желание победить ее, вырвать у нее из рук добычу победили страсть, которую он питал к каждому статеру столь заботливо созданного богатства. Он проворно перелез через борт, тень скользнула по лестнице, и в один миг в морской ночи исчезли очертания лодки Эпафродита.

Вскоре до него донесся глухой удар молотка, давшего сигнал гребцам: весла на воду! Темная громада ожила, и корабль двинулся. С берега в последний раз проводил его взглядом Эпафродит, в последний раз защемило сердце и... большая часть его богатства скрылась в морской дали. Возвратившись домой, он и не подумал об отдыхе. Он хорошо знал, что промедление для него смерти подобно. Он написал письмо еврею Абиатару, известному молодому купцу, прося его немедленно прийти к нему. Письмо это он отправил с Нумидой, послав одновременно носилки с тяжелыми темными занавесками.

В ожидании Абиатара грек прилег на воздушные шелковые подушки, и его тщедушное тело утонуло в мягком ложе. Мерцал светильник. Языки пламени, рожденные чистейшим маслом, тянулись высоко вверх и перегибались через края позолоченных чаш в форме граната. Хмуро и тревожно глядел Эпафродит на потолок. Сухими пальцами он барабанил себя по лбу, хладнокровно вынашивая планы отмщения. Когда он сталкивался с запутанным узлом и остроумным решением рассекал его, подобно тому как меч Александра рассекал узел фригийского царя Гордия, на губах его мелькала довольная улыбка.

Услышав тихие шаги и узнав Абиатара, Эпафродит не встал, чтобы встретить его.

‑ Мир тебе, Эпафродит! ‑ приветствовал его удивленный Абиатар.

‑ Мир Христов да пребудет и с тобой, Абиатар!

‑ Ты призываешь меня в полночь, сам же лежишь, словно всласть поел и ждешь друга, чтоб перекинуться в кости!

Если мы бросим кости, Абиатар, я предсказываю, что в выигрыше будешь ты!

Эпафродит поднялся.

‑ Присаживайся и сразу начнем!

‑ Клянусь Моисеем, я не понимаю тебя!

‑ Скоро поймешь и без Моисея и без талмуда, если только ты не оставил свой разум у прекрасной Сарры!

‑ Ты в хорошем настроении, Эпафродит! Я не обижаюсь!

‑ Послушай! Время идет!

Он повернул песочные часы.

‑ Заступает вторая полуночная стража. Я спешу! Ты молод, Абиатар, решителен, и я часто удивлялся таланту, с которым ты совершаешь сделки. Поэтому я уважаю тебя, поэтому‑ то и призвал тебя. Согласен ли ты купить у меня дом, пристань, сад, ‑ короче, все, кроме меня самого. Я слишком старый товар, и тебе ни к чему!

Абиатар меньше бы изумился, услышь он, что Феодора уходит спасаться в пустынь. Желание Эпафродита продать лучший торговый дом в Константинополе было непостижимо.

‑ Не шути со мной, Эпафродит! Я работал до полуночи, устал, и мне жаль ночи и отдыха.

‑ Не трать попусту слова! Отвечай!

‑ Согласен!

‑ Вот купчая с ценами до мельчайших деталей. Прочти и подпиши, если ты согласен. Если нет, скажи сразу, я продам другому!

Бледное лицо гостя вспыхнуло, когда грек развернул перед ним большой свиток. Он углубился в цифры, глаза его взволнованно перебегали со строки на строку. Эпафродит не обращал на него внимания. Он погрузился в созерцание тонкой песчаной струйки в часах.

‑ Подписываю! ‑ оживился Абиатар, прочитав свиток. ‑ Но что с шелком? У тебя его немало, а в купчей ничего не указано.

‑ Под моей крышей нет ни клочка. Все продано.

‑ О‑ о‑ о! ‑ поразился Абиатар.

‑ Ну, хорошо, подписывай. Но прежде поклянись мне предками, иерусалимскими храмами, могилой и прахом Авраамовым, что не обмолвишься ни словечком, пока я не исчезну.

‑ Говоришь загадками, Эпафродит.

‑ Клянись!

‑ Клянусь!

‑ Теперь подписывай! Но дату купчей, которую я не поставил, отодвинем на год назад!

Снова удивился Абиатар.

‑ Торопись, или я продам другому!

Абиатар расписался и поставил дату, которую просил Эпафродит. Тот, в свою очередь, поставил подпись, свернул свиток и отложил его в сторону. Потом вынул чистый папирус, положил его перед евреем и стал диктовать:

" Эпафродиту, пресветлому господину. Поскольку я намерен занять дом, который купил у тебя год назад, пожалуйста, прими меры, чтоб я мог через месяц поселиться в нем. Абиатар".

‑ Готово. Твое письмо я спячу вместе с купчей. Когда ты получишь ее, отсчитывай деньги ‑ и на следующее утро дом будет пуст. Но помни, ты поклялся молчать! Иди!

Абиатар оторопело стоял, ему хотелось еще что‑ то сказать, но грек махнул рукой, и он распрощался.

Сев в носилки, Абиатар потирал руки от радости, что отныне будет первым купцом в Константинополе. Но тут же он, правда, задумывался и с опаской бормотал про себя:

‑ Тайны, какие‑ то тайны!

Эпафродит тоже радовался. Повернувшись в сторону дворца, он поднял сухую руку и произнес:

‑ Приходи, августа, приходи за шелком! Возбуди против меня иск, чтоб забрать дом и мое золото! Понравились тебе мои сады, порезвиться в них захотелось. Ха, вероломная! Ты думала, что вы, самодержцы, забрали у нас, греков, и мудрость нашу! Есть еще кое‑ что в наших седых головах, хватит, чтоб разорвать твои сети, как паутину, проклятая!

Эпафродит разгорячился, его глаза полыхали огнем, он быстро скользил по гладкой мозаике.

" Я многим пожертвовал, ‑ думал он, ‑ тысячи золотых монет канули в море, я выбросил их, как гнилые плоды. Но у меня достаточно денег, чтобы прожить спокойно и без забот до самой старости, чтобы возлежать на коврах более прекрасных, чем у августы, чтобы услаждать взгляд более драгоценными произведениями искусства, чем те, что есть в Большом дворце. Да я пожертвовал бы и этим, я спал бы на голых досках, только бы умереть с уверенностью, что злобная змея побеждена. Я спас от нее шелка, сохранил дом, теперь речь идет об Ирине и Истоке, и, конечно, обо мне самом. Для побега нужны хорошие кони, славинам понадобится оружие. За одну ночь мне этого не достать. Восемь дней, лишь восемь дней надо мне от судьбы, а потом я лягу и скажу: " Конец! Пусть приходит великий день, и вечная осень накроет меня. Теперь приходи! Эпафродит с радостью приветствует тебя! "

Пока он обдумывал детали побега, на море засверкали первые лучи зари. Вдруг он услыхал во дворе какой‑ то шум.

‑ Исток вернулся!

Грек вышел навстречу юноше в перистиль, думая переговорить с ним о лошадях и оружии, которыми следует снабдить всех, кто вместе с ним пойдет через Гем.

Ступив на мраморный пол под тонкими коринфскими колоннами, он услыхал посреди двора громкий смех. Толпа рабов сгрудилась вокруг кого‑ то и весело хохотала. Сквозь смех слышались струны, хриплый голос пел озорную песнь.

Эпафродит разгневался. В такие минуты, когда решается его участь, рабы орут и веселятся. Быстрыми шагами он подошел к ним.

‑ Псы! ‑ раздался его крик.

Люди склонились в ужасе, колени у всех подогнулись.

‑ Прости, господин, прости, смилуйся над нами! ‑ в один голос умоляли они.

Над коленопреклоненной толпой в сером сумраке утра поднялась расплывчатая фигура в длинной одежде.

‑ Эпафродит, светлый господин, Радован приветствует тебя!

Мрачное лицо купца прояснилось, когда он увидал пошатывающегося Радована. Он ласково поздоровался с ним.

‑ Откуда ты, старик? Ни свет ни заря уже во дворе?

‑ Не понять тебе певца, ты почиваешь на своей постели и ужинать за своим столом; не понять тебе его. Осколком звезды падает он на землю. То на севере, то на юге. Вот что такое певец, господин!

‑ Почему ты не пришел вечером? Ведь сейчас стража не должна была отпирать ворота?

‑ Я пришел бы вечером, господин, наверняка бы пришел. Но изнемог от ужасной жажды. И тогда нашлись добрые люди и сказали мне: садись и пей с нами, сыграй и спой. И я сел и пил, играл и пел, так что у меня пальцы заболели, и струны расстроились, и горло мое потрескалось, как подошва на утомленной ноге. И тогда я сказал: хватит с тебя, Радован! Поднялся я от стола, ушел и прислонился к твоим воротам. Не стучал я в них, не барабанил, клянусь богами, я не делал этого. Но пришли твои люди, с носилками пришли, и Нумида узнал меня, окликнул, открыл ворота и привел меня во двор. Хорошие у тебя слуги, господин, прости их!

Грек махнул рукой, испуганные рабы встали.

‑ А сейчас я иду прямо к своему сыну Истоку. Важные у меня вести для него.

‑ Истока нет дома. Он в карауле.

‑ Его нет дома! Нечего сказать, хороший сын, отец приходит, а его нет дома! ‑ устало проговорил Радован.

‑ Ты утомлен, Радован, тебе не грех отдохнуть. Нумида, проводи господина в его комнату. Когда ты проснешься, твой сын будет сидеть возле тебя.

‑ Быть по сему. Мудры твои слова. Отдых сейчас мне кстати. Пока я ездил на твоих золотых ‑ хорошо ездилось, лучше быть не может. Да назад идти тяжеленько пришлось!

Радован оперся на Нумиду и пошатнулся.

‑ Крепче держи меня! Глаза у меня слабые! Погоди! Еще кое‑ что надо. Эпафродит, господин мой, ясный господин! ‑ вопил Радован вслед Эпафродиту, исчезнувшему под аркой.

‑ Чего ты хочешь, отец?

‑ Прикажи дать мне глоток вина! В кабаке было очень скверное. Твое лучше. Я хвалил его повсюду.

‑ Только скажи Нумиде, он твой раб!

‑ Спасибо, господин, спасибо!

Тяжело опираясь на раба, Радован заковылял по двору.

Ирина проснулась. Светильник давно догорел, с моря наплывал белый день. Она быстро встала, мягкие локоны рассыпались по лицу. Она убрала их со лба. Разочарованно оглядела комнату.

Нет, нет Истока! А ведь ей казалось, будто он всю ночь сидел возле нее, будто она разговаривала с ним, будто он рассказывал ей забавные истории о жизни славинов. По безбрежным лугам ходили они за стадами овец, отдыхали в темных лесах. На ветках под солнцем свободы пели свободные птицы. Исток был могуч и уважаем, она ‑ любима и почитаема. А теперь его нет! Он обещал вернуться, рано вернуться. Солнце уже играет с волнами, а его все нет.

Ирина испугалась. Страшные предчувствия сжали сердце. А вдруг Асбад... Феодора... Во дворце Исток был в полночь. Если они собирались ее погубить, если для этой цели наняли разбойников, то почему бы не найти их и для Истока? Он сильный, он герой. Он спас ее, но спасется ли сам? Если он пал в бою, он пал за нее...

Затрепетало нежное сердце девушки, задрожала она всем телом, по щекам побежали слезы, она зарыдала и в отчаянии упала на подушку.

Всхлипывая, Ирина шептала молитвы, умоляя Христа спасти, сохранить его, смилостивиться над ней...

Постепенно она успокоилась. Вытерла глаза.

" Зря это, я глупая, ‑ раздумывала она. ‑ Чего я плачу? Он ведь уже приходил. Я душой почувствовала это во сне. Тихонько приподнял полог, посмотрел на меня и ушел. Не разбудил меня, пожалел, добрый. И сейчас он придет; скоро дрогнет занавес, огненные глаза устремятся на меня. Я подожду его. Наши взгляды встретятся. И он прочтет в моих глазах, как я ждала его, как тосковала по нему и боялась за него. Я расскажу ему, как я плакала, а он засмеется, погладит меня по голове, поцелует в глаза. И скажет: " Соловушка мой, чего ты боишься? "

И в самом деле шевельнулись тяжелые портьеры у входа. Ирина задрожала от счастья. Пришел мой Исток!

Но вместо Истока она увидела маленькие глазки Эпафродита.

‑ С добрым утром, светлейшая госпожа!

Низко, дворцовым поклоном поклонился ей старик.

‑ Приветствую тебя, добрый господин! Где Исток?

‑ Уехал в казарму; высокий чин принес ему много забот и дел. Он скоро вернется.

‑ Но ведь он уже был здесь? Я во сне чувствовала, что был.

Грек, не задумываясь даже на секунду, солгал, чтоб не испугать девушку.

‑ Конечно, был. Как может улететь голубь, не попрощавшись с голубкой?

‑ Ах, а я думала, что его не было, что с ним случилась беда во дворце!

‑ Любовь видит ночь там, где сияет ясный день!

‑ Какая я глупая! ‑ Ирина закрыла лицо руками и весело рассмеялась.

‑ Прошу тебя, светлейшая, не покидай комнату. Эпафродит ‑ твой самый заботливый слуга. Ты ни в чем не потерпишь нужды, дочь моя. Но наружу, милое дитя, нельзя выходить. В Константинополе все видит, все доносит, глухие стены и те слышат!

Эпафродит торопливо поклонился, занавеси сомкнулись, и его голова исчезла.

Пройдя второй и третий зал, он остановился в зале Меркурия, где стояло много прекрасных статуй работы античных мастеров. Старик подошел к статуе Афины, хлопнул себя по лбу и произнес:

‑ В тебе, Паллада, воплощена мудрость моего народа, но или разум мой стоит не больше черного муравья в траве, или опасения мои не напрасны и сегодня ночью что‑ то случилось с Истоком. Да обрушатся проклятия ада на императрицу, если она дерзнула...

Он быстро повернулся к выходу ‑ ему чудилось, будто мраморные статуи согласно закивали головами:

‑ Верно говоришь, случилось...

Он так подробно и четко продумал и разработал план, что, казалось, ни малейшей детали в нем уже невозможно изменить. И вдруг удар, взмах мечом и все нити оборваны, все уничтожено.

Это представлялось настолько невероятным, настолько невозможным, что он заново принялся все обдумывать и перебирать в голове.

" Нет, невозможно, никак невозможно! Она не настолько дерзка. Во дворце был пир, вакханалия и оргия в садах длилась за полночь, ночь была теплой. Исток пришел туда до полуночи. Он хорошо вооружен. Какой бы грохот стоял, если б на него напали. Нет, нет, Эпафродит! Думай трезво и мудро! "

Он чувствовал, что нервы его утомлены. Бессонная ночь, столько важных решений, умственное напряжение ‑ он просто переутомился и поэтому, подобно влюбленным, видит ночь там, где светит ясный день.

Надо отдохнуть.

Утренняя прохлада в саду среди цветов быстро успокоила Эпафродита. Шаг его снова стал легким и плавным, как бывало, когда в этом саду он обдумывал свои дерзкие начинания. Каждый миг возникали новые мысли, каждый жест возвещал: " Вперед! Вперед! Все или ничего! Жизнь или смерть! "

Раздумывая таким образом, он подошел к жилищу Истока, остановился, взмахнул рукой и твердо решил:

" Нет, невозможно! Я ошибся, Паллада! Она не настолько дерзка! "

И, словно освободившись от тяжкого груза, вздохнул облегченно и повернулся к дому, чтоб взглянуть на Радована. Надо было обо всем рассказать старику, предупредить его, чтоб он не проболтался за чашей. Неосторожный певец мог погубить их.

Радован проснулся и лежал на мягкой перине, заложив руки под голову. Он смотрел в потолок и не шевельнулся даже, услыхав шаги.

‑ Нумида! ‑ голос его был хриплым, он закашлялся и повторил: Нумида! Почему ты забываешь о том, что приказал тебе вечером господин? Почему? " Нумида ‑ твой раб", ‑ сказал он. А тебя и близко нет. И я, Радован, отец Истока, которого славят по всем кабакам, я, который спас жизнь Эпафродита, лежу здесь, голодный и алчущий. Эх, Нумида, Нумида!

Торговец улыбался, стоя у дверей. Ведь Нумида все утро покорно ждал за дверью, пока его призовет Радован.

‑ Хлыстом его, Радован!

Певец встрепенулся и оробел, увидев Эпафродита.

‑ Прости, господин, не обессудь! Я думал, это Нумида. Старый человек бестолков и болтает бог весть что.

Он встал и низко склонился перед греком.

‑ Садись, старик! Расскажи, что делается на свете. Нумида сейчас принесет завтрак.

‑ Не к спеху, он, господин! Человек рад покуражиться, когда так вот разболтается, как я у тебя. С тех пор как я ушел, ни разу не было случая приказать: Нумида, дай поесть, Нумида, пить хочу. Ни разу! Сам проси, сам ищи, сам заботься, чтоб хоть как‑ то брюхо набить. Посмотри, как я похудел!

‑ У Эпафродита отъешься!

‑ Неплохо бы, да только не выйдет. Не успею, Господин!

‑ Почему не успеешь?

‑ А, да ты же не знаешь, зачем я вернулся! Я думал прийти летом, а пришлось сразу назад поспешить.

‑ Лучше б ты здесь остался. Зачем ты ушел?

‑ Спроси богов, зачем бродит по свету певец, спроси, может, они тебе скажут. Да ведь не скажут, даже боги твои не скажут! Певец должен ходить, он не знает покоя; боги гонят его, а зачем ‑ не говорят. Только присядешь и наешься, а в сердце стучит: " Иди! " И идешь.

‑ Зачем же ты тогда вернулся?

‑ Я наперед знал, что вернусь. И сказал об этом Истоку еще до ухода. Но где он, почему его нет возле отца? Хорош сынок. Отец страдает, а ему хоть бы что.

‑ Служба, почетная служба, старик! Управда так его возвысил, что весь Константинополь диву дается. У него сейчас хлопот полон рот.

‑ Знаю, уже слышал в кабаке. Так ведь и полагается. Сын да не осрами отца своего! А теперь я скажу тебе, зачем я пришел: сын должен немедленно этой же ночью бежать отсюда и вернуться домой.

‑ Это невозможно!

‑ Необходимо! За Дунаем воцарился ужас. Этот песий сын Тунюш, на каждом волоске которого сидит по три дьявола, этот коровий хвост посеял войну между славинами и антами. Представь себе, между славинами и антами, между братьями! Кровь льется, голосят женщины, грады пылают, овцы бродят без пастухов, их дерут волки. Вот я и пришел за сыном, потому что струна родила меч, и раз уж он научился воевать, пусть поможет славинам погасить войну, задушить гунна, который науськивает и подстрекает, пусть подвесит его за пятки на дуб и установит мир между братьями. Видишь, для чего я пришел, и он должен пойти со мной!

‑ Горе и позор братьям, поднявшим друг на друга оружие!

‑ Не было бы горя, не было бы и позора, если б этот пес не мутил воду. И почему, черт возьми, Исток тогда не зарезал его? Я рожден не для битв, а для струн. Но с сыном и я на старости лет пойду в бой!

‑ Хорошо, старик, пойдешь, только немного погодя. Я открою тебе великую тайну. Но если ты промолвишь словечко об этом, все боги на тебя ополчатся и принесут погибель и сыну и тебе самому.

Радован приложил руку к сердцу и торжественно произнес:

‑ Рта не раскрою, Святовитом клянусь, не раскрою, господин!

‑ Твой сын любит Ирину...

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒