Теодор Еске‑Хоинский 6 страница

– Кто вошел сейчас к императрице?

– Госпожа Актея, – отвечал раб.

Нерон быстро вбежал по лестнице, но перед дверью остановился и, поколебавшись с минуту, свернул в боковой коридор.

Актея прошла за служанкой в комнату, которую когда‑ то занимала сама. Поппея предпочла ее всем остальным комнатам дворца. Она покоилась на ложе из слоновой кости, где прежде возлежала Актея; ноги ее были прикрыты пурпурным шелковым покрывалом, которое Нерон подарил некогда гречанке. Зоркие глаза Актеи узнали в вышитой мантии, накинутой на плечи. Поппеи, ту самую мантию, которую она носила в прежние годы, а в драгоценностях, украшавших ее руки, шею и грудь, многие из тех, что она оставила во дворце.

Поппея встретила ее ленивой усмешкой, но в глазах ее блеснуло злобное удовольствие при виде побежденной соперницы. Она предложила ей сесть на низенькую табуретку подле ложа и воскликнула, прежде чем Актея успела подавить чувства гнева и стыда, сдавившие ее грудь:

– Бедняжка! Какое на тебе платье! Возьми этот рубин и купи мантию, чтобы прикрыть свои лохмотья.

Она сняла с пальца кольцо и протянула его Актее.

Грубая насмешка должна была бы оскорбить Актею, но вместо того подействовала как целебный бальзам на ее истерзанное сердце. Она почувствовала, насколько она счастливее раззолоченной развратницы, лежавшей перед нею.

Она улыбнулась:

– Я пришла сюда помочь, а не просить помощи.

Ее спокойствие задело императрицу, и ее голос задрожал от гнева. Однако она продолжила:

– Как поседели твои волосы, а я слыхала от Цезаря, что когда‑ то они были прекрасны. Как ты думаешь, сделаются и мои такими же, когда я буду твоих лет?

И она тряхнула своими пышными темными кудрями.

Поппея была на десять лет старше Актеи, и Актея знала это.

– Когда ты достигнешь моих лет, – сорвалось с ее губ, – твои волосы, наверно, будут так же седы, как мои.

Окинув величественным взглядом худенькую, изможденную девушку, Поппея произнесла:

– Чего ты хочешь от меня?

– Я ничего не хочу от тебя, – ответила Актея.

– В таком случае, когда будешь уходить, пошли ко мне служанку; я хочу одеваться, чтобы идти в цирк.

– Не ходи в цирк сегодня! – воскликнула Актея. – И если ты любишь Цезаря, скажи ему, чтобы он остался во дворце.

– Что это значит? – воскликнула Поппея, быстро приподнявшись и устремив на нее беспокойный взгляд. – Почему Цезарь должен остаться?

– Потому что ему угрожает опасность! Я слышала, что несколько римлян‑ сенаторов, солдат и рабов сговорились убить сегодня Цезаря на ступенях цирка.

– Ты говоришь, что Пизон и Флавий хотят убить его сегодня? – воскликнула Поппея.

– Пизон? Флавий? – повторила Актея.

Краска залила лицо Поппеи, но серые глаза ее упорно смотрели в глаза Актеи.

– Да, – повторила она, – разве ты не сказала, что Пизон и Флавий сговорились убить Цезаря сегодня?

– Я ничего не говорила о них, – сказала Актея.

– Говорила, девушка, и теперь говоришь! – гневно воскликнула Поппея. – Иначе откуда бы я узнала об этом?

– Ты все знаешь, – отвечала Актея, вставая, – ты все знаешь!

Поппея была прекрасная актриса. Приподнявшись на ложе, она отвечала с великолепным жестом:

– Да, я знаю все! – И с презрительной улыбкой прибавила: – Неужели ты думаешь, что римский император нуждается в предостережениях рабыни, пока Поппея Сабина заботится о его безопасности?

– Ты спасешь его, ты предупредишь его! – торопливо сказала Актея.

– Когда Цезарь будет нуждаться в услугах рабыни, я пошлю за тобой, – усмехнулась Поппея.

Актея повернулась и хотела уйти, но императрица остановила ее.

– Сядь, – сказала она, – и расскажи мне, как ты узнала планы этих людей.

Актея вкратце рассказала ей обо всем, что слышала в комнате Эпихариды.

Поппея слушала молча, а потом сказала:

– Рассказала ты кому‑ нибудь об этом?

– Никому, кроме тебя.

– В таком случае ступай домой и сохрани все в тайне. Быть может, Цезарь сам отблагодарит тебя сегодня же.

– Нет, нет, – воскликнула Актея, – я не нуждаюсь в благодарности! Я не желаю от него никакой благодарности.

– Как хочешь, – нетерпеливо отвечала Поппея. – Во всяком случае, иди и сохрани все в тайне.

Когда девушка вышла из комнаты, Поппея кликнула служанку и сказала ей:

– Ступай и позови ко мне немедленно центуриона Тита.

Она сидела спиной к занавеске, отделявшей ее комнату от маленькой передней, и не заметила, что чья‑ то рука высунулась из‑ за занавески, как бы желая ее отдернуть, но тотчас же исчезла.

XXVIII

Получив приглашение Поппеи, Тит с нескрываемым отвращением последовал за девушкой. Уже не в первый раз императрица посылала за ним; не проходило дня, чтобы она не испытала над ним свое искусство обольщения. Равнодушие солдата оскорбляло ее честолюбие. Она повергла Цезаря к своим ногам, заняла место Актеи и все‑ таки была недовольна и оскорблена тем, что центурион преторианской гвардии не поддавался ее чарам.

Когда Тит вошел в комнату, Поппея по‑ прежнему покоилась на ложе из слоновой кости. Тит не обладал пылким воображением и бросил на нее взгляд холодного отвращения. Уже не первый раз видел он, как ее туг ника нечаянно соскальзывала с белого плеча или случайно открывала часть груди, но всегда оставался к этому равнодушным.

Его холодный взгляд смутил ее, и она сказала насмешливым, но не совсем естественным тоном:

– Я послала за тобой, непобедимый стоик, чтобы просить у тебя… Ты не догадываешься, что?

– Нет, – сухо отвечал Тит.

– Если бы поцелуй, ты бы отказал?

– Да.

– А между тем, – воскликнула она печальным то‑: ном, – мои губы оказались достойными императора. Но я старею и становлюсь безобразной, и грубый центурион может безнаказанно оскорблять меня.

Она заплакала, но осторожно, чтобы не повредить своей красоте и не смыть пудру, покрывавшую щеки;

– Ты посылала за мной, госпожа, – сказал он нетерпеливо. – Чего ты требуешь?

Поппея отвечала таким вызывающим взглядом, что солдат покраснел. Она заметила это и расхохоталась.

– Садись здесь, – пригласила она, подвигаясь на ложе, но Тит отказался. – Воин, – воскликнула она, – ты можешь смеяться надо мной, но обязан повиноваться. Я императрица и приказываю тебе сесть рядом со мною.

Тит исполнил ее приказание с отвращением, которого не старался скрыть. Она взяла его за руку.

– Ах, Тит, счастлива та женщина, которая приобретет такого смелого и верного любовника.

Говоря это, она подвинулась к нему и положила голову на его плечо.

– Я пришел сюда, госпожа, за твоими приказаниями. Сообщи мне их, и я уйду.

– Приказаниями! – сказала Поппея. – У меня нет никаких приказаний для тебя. Ведь если бы я приказала тебе любить меня хоть вполовину так, как ты любил еврейку, ты бы не послушался. Я не отдавала твоей возлюбленной на съедение зверям, – продолжала она. – Я солгала, сказав это. Это дело Цезаря. Он задолжал еврею и расквитался с ним этим способом.

– Ты обманываешь, – сказал Тит, Он хотел встать, но она схватила его за руку;

– Ты крепко любил ее, если решился биться за нее с дикими зверями и притом на глазах всего Рима. Не знаю, любил ли меня кто‑ нибудь так сильно. Я думаю, что Цезарь ревнив. Если бы он увидел нас в этой позе, – она обвила рукой его шею, – то, вероятно, убил бы тебя.

Тит оттолкнул ее руку и сказал:

– Я воин и друг Цезаря.

– Ты друг Цезаря? – повторила она. – Я не думала, что у Цезаря может быть хоть один друг в целом мире.

Тит твердо взглянул на нее и повторил:

– Я друг. Цезаря и не хочу быть игрушкой его жены.

– Хороша игрушка шести футов ростом. Ты годишься в воины, но не в любовники. Какова скромность! Воображать, что императрица мечтает о такой игрушке.

Тит, чувствуя себя не в силах скрыть свое смущение, хотел выйти из комнаты, а Поппея, откинувшись на ложе, провожала его насмешливым хохотом. Но она еще не собиралась отпустить его.

– Поди сюда, нежный, простодушный юноша, – воскликнула она. – Поди сюда, мне нужно тебе сказать два слова. Если бы сегодня ночью Поппея Сабина предложила тебе императорский венец, согласился ли бы ты вознаградить ее хоть одним поцелуем.

– Ты смеешься надо мной, госпожа, – отвечал он.

– Я не смеюсь над тобой, Тит, – возразила она. – Но куда ты собираешься идти?

– В цирк с Цезарем.

С минуту Поппея молча смотрела на него, потом воскликнула серьезным тоном:

– Обещай мне не ходить сегодня в цирк.

– Я не могу этого обещать, – отвечал он.

– Обещай, обещай, – повторила она настойчиво, – и, может быть, сегодня же вечером я буду в состоянии потребовать от тебя поцелуя, о котором говорила.

Он подумал, что она забавляется, и вышел из комнаты со словами:

– Я воин Цезаря и повинуюсь ему.

Бешенство мелькнуло на лице Поппеи подобно черной тени; она ударила кулаком по ложу. Она по‑ прежнему сидела спиной к соседней комнате и вновь не заметила, что занавеска зашевелилась.

Выйдя на лестницу, Тит наткнулся на Нерона. Император был бледен, углы его рта подергивались, и глаза светились недобрым светом. Молодой центурион хорошо знавший его, заметил эти признаки, предвещавшие – припадок бешенства.

Тем не менее он был более чем обыкновенно спокоен и ласков.

– А, мой центурион! – воскликнул он, когда Тит почти наткнулся на него.

Эти слова прозвучали точно эхо и только увеличили смущение Тита. По‑ видимому, Нерон не заметил этого и, положив руку на плечо центуриона, пошел с ним в коридор.

– Ты был у императрицы? – спросил он.

Центурион кивнул.

– Вы, вероятно, говорили о беспорядках во дворце? Какие‑ то негодяи забрались ночью в большую беседку озера. Поппея велела тебе исследовать это дело?

Тит молчал.

– Или, быть может, – продолжал Нерон, – она говорила о моей безопасности, просила тебя охранять меня на пути в цирк?

– Императрица говорила о цирке, – пробормотал Тит.

Нерон лукаво, но ласково взглянул на него и неожиданно спросил:

– Как ты думаешь, любит меня римский народ?

Тит уклонился от прямого ответа, но довольно неловко.

– Я воин, – сказал он, – и мало знаю о народе.

– Наивный малый, – засмеялся Нерон, – вот Сенека, так тот бы ответил: «Любовь черни в глазах мудреца то же, что ветер, который бывает теплым, когда дует с юга, и холодным, когда дует с востока». Или: «Тот, кто заслужил одобрение собственной совести, не обращает внимания на одобрение других».

Тит благоразумно промолчал.

Минуту спустя Нерон воскликнул тем же насмешливым тоном:

– А все‑ таки сказать, что у Цезаря нет ни единого друга в целом мире, – это слишком!

Несмотря на свое самообладание, Тит вздрогнул, и Нерон, опиравшийся на его плечо, не мог не заметить этого… Он пробормотал что‑ то в ответ, а император продолжал:

– Ты, например, друг и воин Цезаря.

Тит ничего не ответил, а Нерон продолжал холодным тоном:

– …Друг и воин Цезаря, и ни предложение императорской власти сегодня вечером, ни поцелуй царицы любви не могли поколебать твою преданность.

Тит собрался с духом и спросил:

– Ты слышал…

– Боги, – перебил император, – нетрудно слышать и даже видеть сквозь шелковую занавеску.

По‑ видимому, изумление молодого человека крайне забавляло Нерона.

– Я не видел и не слышал ничего, что могло бы поколебать доверие Цезаря к его другу. Неужели ты не понимаешь, что это была шутка? Поппея очень тщеславна и всегда говорит, что в Риме нет человека, который бы мог устоять перед нею. Я предложил ей этот опыт над тобой. Поппея отлично разыграла свою роль и получила тяжелый удар, да, тяжелый удар, – повторил он почти свирепо, – Однако она хорошо играет, и ее шутки можно принять иногда всерьез. Для меня было немалым испытанием видеть, как она обнимала твою шею, но ведь мы с тобой философы, а?

Тит не знал, правду ли говорит император или нет, потому что в его голосе звучали сквозь дикую веселость угрожающие ноты. Но Тит чувствовал, что расположение Нерона к нему не поколебалось; что же касается Поппеи, то он был очень доволен, что она и ее супруг сведут счеты между собой.

– Если бы я был убит по дороге в цирк, – сказал Нерон, очевидно, намекая на что‑ то, – как ты думаешь, кто был бы выбран римским императором?

Тит отвечал, что не знает этого.

– Может быть, ты сам поселился бы в Золотом доме и наследовал любовь Поппеи Сабины, – продолжал император, пристально глядя на него.

– Цезарь шутит, – спокойно отвечал молодой человек.

– Ну, так Сенека?

– Сенека скорее согласится прожить неделю среди своих книг, в обществе Паулины, чем пятьдесят лет во дворце правителем мира.

– Твоя правда, – пробормотал Нерон. – Сенеке приятнее было бы написать оду, достойную Горация, чем завоевать Галлию. Но что ты скажешь о Кае Пизоне?

– Пизон – император! – с изумлением воскликнул Тит. – В тот день, когда в Риме воцарится такой предатель и бездельник, как Пизон, слава и могущество Рима погибнут.

– Верно, мой добрый друг! – воскликнул Нерон. – Итак, Пизон не будет императором. Рим смеется надо мной, потому что я артист. Однако же я не дурак; я слышу шутки, вижу улыбки и гримасы тех, которые аплодируют мне и венчают меня лаврами. Но в моем сердце есть капля крови Юлия, а в моей голове частица мудрости Сенеки, и я не позволю одурачить себя какому‑ нибудь Пизону.

Лицо Тита выражало полнейшее недоумение.

– Как! – воскликнул Нерон с горьким смехом. – Ты ничего не знаешь об этом? Итак, кроме меня, в Риме есть еще человек, не участвующий в заговоре. Кай Пизон и Субрий Флавий, один из ваших преторианских трибунов, намерены произвести переворот сегодня. Когда я буду подниматься по ступеням цирка, один из заговорщиков бросится передо мной на колени и повалит меня, а Флавий пронзит меня Мечом, а ваш достойный начальник, Фений Руф, предложит войскам провозгласить императором Пизона. Милый план, не правда ли? Теперь слушай: возьми отряд моих телохранителей, арестуй и приведи сюда Флавия и женщину, которую зовут Эпихарида, из дома по Фламиниевой дороге, знаешь? Не теряй времени, и мы еще поспеем в цирк.

– А Пизон? – спросил Тит.

– Пизон? О, я пошлю за ним Руфа.

Заметив удивление центуриона, он прибавил:

– Поверь мне, я знаю этого достойного воина. Он будет нам очень полезен.

Тит поспешил исполнить его приказание, а император пошел к Поппее. Она лежала в той же позе, что и раньше; и, увидев его, воскликнула с кокетливым нетерпением:

– Наконец‑ то ты пришел? Я дожидаюсь тебя больше часа.

Нерон обнял ее и прижал к груди с почти безумной страстью.

– О, Поппея, Поппея! – воскликнул он. – Довольно! Довольно!

– Медведь! – сказала она, когда он выпустил ее. – Посмотри, ты разорвал мою накидку. Теперь я ношу этот пурпур по праву сана, но когда‑ то носила его по праву красоты.

Она напомнила ему о банкете у Отона, когда она дразнила его своим пурпурным платьем.

– Теперь, царица любви, – заметил он, – ты носишь этот пурпур как по праву красоты, так и по праву сана.

– О, – сказала она, – ты просто льстец; скажи мне разве я не становлюсь старой и безобразной?

Он отвечал ей поцелуем.

Поппея засмеялась своим загадочным, бархатным смехом:

– Ты очень ласков сегодня, Цезарь, очень ласков с бедной старухой!

Она была года на два или на три старше его и в полном расцвете красоты; но ей нравилось иногда напускать на себя материнский вид, который очень забавлял Нерона.

– Я всегда ласков с тобой, Поппея, – сказал он почти грустно.

Лицо Поппеи приняло торжествующее выражение; она ничего не отвечала и молча играла веером. Нерон тоже молчал; он сидел рядом с ней и, взяв ее руку, открывал и закрывал ее пальцы, целуя их розовые ногти.

Поппея неожиданно засмеялась:

– Ты точно мальчик, в первый раз влюбившийся.

– Позволь мне всегда оставаться таким, Поппея, – сказал он.

– Нет! – отвечала она резко. – Вот и сегодня ты проленился целое утро, а ведь тебе нужно идти в цирк.

– Ты пойдешь со мной? – спросил он.

Поппея встала и лениво потянулась.

– Нет, – сказала она, – мне лень да и спать хочется; шум цирка расстроит меня. Ты должен идти один, Цезарь.

– Так лучше я останусь с тобой, царица любви.

– Полно! – сказала она. – Народ ожидает тебя, и Спицилл готовится убить своего противника.

Она смотрела в зеркало и не замечала, что его лицо искажалось страшными судорогами.

– Так мне нельзя остаться с тобой?

– Нет! – ответила она шутливо.

– Нет?

– Нет!

Глаза Нерона расширились, вены на лбу вздулись, рот открылся; он задыхался и дрожал всем телом, Она с улыбкой взглянула на него, увидела его лицо и вскрикнула от ужаса.

Демон, боровшийся в нем с любовью, одолел его.

– Гнусная тварь! – прохрипел он и, схватив ее, ее, носившую в своей утробе его нерожденного ребенка, ударил о стену и бросил бесчувственную на мраморный пол.

XXIX

Во дворце царило страшное смятение.

Поппея лежала, стеная, на ложе, куда принесли ее служанки; доктора толпились вокруг нее, покачивая головами и пожимая плечами.

Нерон в припадке бешенства метался по коридорам, и рабы разбегались при его приближении, как овцы перед бешеной собакой. Префект Тигеллин, секретарь Эпафродит и начальник преторианцев Фений Руф всю ночь пьянствовали во дворце. Утром они были разбужены шумом, но беззаботные и пьяные, снова принялись за кубки, и комната огласилась их криками и песнями.

Заговор был расстроен прежде, чем Тит успел вернуться с арестованными. Один сановник, игравший важную роль в заговоре, имел неосторожность довериться своему вольноотпущеннику, некоему Милиху. Милих, убежденный, что предприятие кончится неудачей, решился извлечь возможно большую пользу из своих сведений. Узнав в последнюю минуту о намерении заговорщиков убить Нерона в цирке, он опрометью бросился во дворец.

К счастью для него, бешенство Нерона к этому временя почти испарилось само собой. Однако когда вольноотпущенник очутился с глазу на глаз с неистовым императором, он готов был отдать все свое богатство, чтобы очутиться по‑ прежнему в доме своего патрона. Но отступать было поздно, и Милих, бросившись к ногам Нерона, воскликнул, что он явился спасти жизнь Цезаря.

Нерон овладел собой настолько, что мог понять его слова. Приказав ему встать и идти за ним, он отправился в комнату, где обыкновенно занимался делами, и немедленно послал за своими ближайшими советниками – Тигеллином, Эпафродитом и Руфом.

Когда Тит, исполнив свое поручение, вернулся во дворец, Милих, рассказал ему о заговоре во всех подробностях. Центурион вошел в комнату и увидел Нерона; глаза его горели и руки дрожали после недавнего припадка, однако он был спокоен и серьезен. Тигеллин и Эпафродит, оба пьяные, смотрели на Милиха с комической важностью и сбивали его с толку глупыми вопросами, которые, видимо, раздражали Нерона. Фений Руф сидел бледный от ужаса.

Нерон по сообщению доносчика составил себе довольно ясное представление о характере и распространении заговора.

– Это нужно исследовать, – сказал он и прибавил, обращаясь к Титу, – введи сюда женщину.

Минуту спустя Эпихарида стояла перед своими судьями.

Она была не молода и не хороша, но на всей ее фигуре лежала печать достоинства, которое поразило Тита и произвело довольно благоприятное впечатление на Нерона. Но она была женщина, и, по мнению римлян, если женщина не хотела говорить, ей можно было развязать язык пыткой.

Нерон спросил, какие причины заставили ее присоединиться к заговору.

– У меня была дочь, Цезарь, – отвечала она, – звери растерзали ее на арене; был сын – и его тело сгорело вместо факела в твоем саду. Они были христиане и пошли к Христу, но не за них я хотела тебя убить.

– Так за что же? – спросил император.

– Чтобы ты не мог уничтожить божественную истину на земле.

– Разве твой Бог не в силах сам позаботиться о своей истине? – спросил он.

Эпихарида молчала.

Нерон потребовал, чтобы она назвала имена заговорщиков, но она упорно отказывалась. Тогда он велел позвать палачей, а Тит украдкой вышел из комнаты.

Он находил естественным, что упрямую отпущенницу подвергают пытке. Но вид страдающей женщины всегда напоминал ему о бледном лице на залитой кровью арене, и это воспоминание ножом вонзалось в его сердце.

Прошло два часа, а ужасающая тишина в комнате не нарушалась. Тит сидел за дверями, готовый заткнуть себе уши при первом крике, но ни единого звука не было слышно, и, когда император позвал его, истерзанное тело женщины лежало на полу, и на лице ее застыла спокойная улыбка. Нерон в коротких словах сообщил Титу, что Эпихарида вынесла самые ужасные пытки, не вымолвив ни слова, и наконец лишилась сознания.

Он велел отправить ее в Мамертинскую тюрьму, а на следующий день снова представить для пыток.

На другое утро, когда половина знатных римлян спешила выдать друг друга, дрожа за свою шкуру, вольноотпущенница была принесена во дворец на носилках, потому что истерзанные члены не позволяли ей идти. По дороге она успела обвязать вокруг шеи свой пояс, а другой конец его прикрепить к балдахину над своей головой, и, когда носильщики достигли Золотого дома, в носилках лежал изуродованный труп.

Так умерла Эпихарида, претерпев ужасные пытки и согласившись лучше оскорбить небо самоубийством, чем спасти жизнь изменой.

Когда ее тело вынесли из комнаты, Нерон приказал привести Субрия Флавия.

Милих уверял, что Флавий был главной пружиной заговора и даже двух заговоров, потому что он подговорил центурионов тотчас же после убийства Нерона убить и Пизона и провозгласить императором Сенеку. Нерон не знал, впутывать ли ему в это дело своего старого учителя, так как был уверен, что тот не имел никакого понятия о заговоре, но в то же время сознавал, что Сенека был для него единственным опасным соперником. Убить Нерона мог всякий, но только Сенека был способен управлять миром.

Пока он размышлял об этом, вошел Флавий, погруженный в свои размышления. Нерон не заметил вопросительного взгляда, который трибун бросил на Фения Руфа. Лицо преторианца приняло выражение жалкой нерешительности. Но Тит заметил взгляд трибуна и увидел, что его рука сжимала что‑ то под туникой, пока он ждал знака от Руфа. К удивлению императора, Тит бросился на Флавия, схватил его за руку, дернул ее, и обнаженный кинжал упал на пол. Нерон бросил одобрительный взгляд на Тита, а Субрий Флавий пожал плечами и пробормотал:

– Могло бы случиться иное.

Действительно, если бы Руф не замедлил, кинжал трибуна погрузился бы в тело императора. Но Тит успел остановить его руку.

Мужество всегда нравилось Нерону, даже когда он был пьян или раздражен. Он сказал трибуну:

– Ты хотел убить меня, Флавий?

– Да, я хотел это сделать, если бы…

Он остановился, а Фений Руф, выхватив меч, воскликнул:

– Изменник! Негодяй! Он хотел убить Цезаря.

Пьяный преторианец, размахивая мечом, приблизился к Флавию, который смотрел на него с холодным презрением.

Но Нерон сделал знак Титу, и тот оттолкнул Руфа.

Император засмеялся и сказал:

– Спрячь свой меч, достойный Руф, теперь я в нем не нуждаюсь. – И, обратившись к трибуну, прибавил – От тебя, Флавий, я не стану требовать, чтобы ты выдал своих друзей.

Краска залила лицо воина. Он гордо выпрямился и в первый раз поклонился императору.

– Скажи же мне, – продолжал Нерон, – за что ты ненавидишь меня? Чем я оскорбил тебя?

– Ты оскорбил весь римский народ, – отвечал трибун. – Ты осквернил престол Юлия, Августа и Тиверия. Пока ты был правителем римлян, я верно служил тебе, но когда ты сделался правителем развратниц и наездников, я решился оказать услугу Риму, убив тебя.

– Ты храбрый малый, – сказал Нерон, – но ты должен умереть.

Трибун снова поклонился.

Нерон испытывал один из тех порывов, которые доказывали, что в нем сохранилась еще капля величия его предков.

– Я желал бы, – сказал он, – чтобы мои друзья были такие люди, как ты, тогда, может быть, я был бы лучше и мир счастливее, но судьба решила иначе, и я принужден довольствоваться достойным Руфом и добродетельным Тигеллином. Я не могу пощадить тебя, Флавий, так как это значило бы произвести смуту в народе. Но я рад выразить тебе свое уважение. Ради блага Рима ты хотел убить меня; ради блага Рима я осуждаю тебя на смерть.

Он встал со своего кресла и, протянув руку Флавию, которую тот пожал, вышел из комнаты в сопровождении стражи.

Тигеллин и Руф разразились аплодисментами.

– Великий! Божественный Цезарь! Великодушный император!

Нерон сдержал их восторг.

– Теперь не время для комплиментов, – сказал он, – заговор еще не подавлен. Руф, я знаю твою преданность. Пизон, которого хотели провозгласить сегодня императором, еще на свободе; возьми солдат и арестуй его.

Через полчаса Нерон в сопровождении Тита отправился в цирк; он спокойно поднялся по лестнице, приветствуемый кликами толпы, и почти весь день любовался играми.

Он был прав, говоря, что заговор еще не подавлен. Заговор был сильнее, чем думал Нерон, и если бы предводителем был решительный человек, он мог бы еще удасться.

Рано утром весть об измене достигла Пизона, и кучка заговорщиков толпилась в доме сенатора. Мнения разделились. Одни советовали бежать в Галлию, где, по слухам, готовился к восстанию пропретор Виндекс; другие говорили, что они должны умереть вместе; третьи – что лучше всего отдаться на милость Цезаря; иные подумывали об измене; немногие смельчаки советовали Пизону попытать счастья во что бы то ни стало. Они убеждали, что преторианцы готовы к восстанию и охотно провозгласят его императором.

Это был мудрый совет. Если бы Пизон послушался, то, по всей вероятности, победа осталась бы за ним. Но в эту минуту вся его решимость исчезла. Он не знал, кого слушать, на что решиться, и, пока обсуждался вопрос жизни и смерти, заботился о том, как лучше надеть тогу и какими духами надушить голову.

Время шло, и заговорщики один за другим оставляли своего беспомощного вождя, пока наконец остались только храбрейшие.

В последний раз они попытались пробудить его мужество. Но Пизон разразился истерическими слезами и объявил, что он решился на самоубийство.

Тогда и они ушли. Оставшись один, Пизон потребовал таблички и написал завещание, в котором осыпал Нерона самыми льстивыми похвалами и отказывал ему все свое состояние.

Когда час спустя Фений Руф вломился в его дом, жизнь Пизона уже отлетела, а кровь струилась из открытых вен.

Теперь заговор действительно был подавлен.

Всю ночь Руф свирепствовал в городе, убивая и арестовывая правых и виноватых.

На следующее утро он стоял перед Нероном и с довольной улыбкой повествовал о своих трудах.

– Ты много потрудился, достойный Руф, – сказал император, – теперь я хочу наградить тебя.

Руф отвесил низкий поклон.

– Ты уничтожил без остатка опаснейший заговор, и за эту услугу я даю тебе пятьсот тысяч сестерций…

Руф снова поклонился.

– Чтобы твоя вдова и сироты ни в чем не нуждались! – прогремел император.

Лицо Руфа покрылось смертельной бледностью.

– Поглядите на него! – воскликнул Нерон. – Этот жалкий трус, предавший казни несчастных, которые доверились ему, сам был одним из главных участников заговора. Он недостоин жить; возьмите его и избавьте от него мир.

Почти потерявшего сознание Руфа потащили к Эсквилинским воротам, где сильный удар меча разом положил конец его слезам, крикам и мольбам.

В этот день Рода, служанка Поппеи, сообщила Нерону, что ее госпожа умирает.

Нерон никогда не помнил того, что делал в припадке бешенства. Так и теперь, он чувствовал раздражение против Поппеи, но сам не знал, почему разговор, подслушанный им, и последовавшая затем ужасная сцена совершенно изгладились из памяти.

Известие, принесенное Родой, сразу уничтожило его глухую злобу.

– Поппея! Поппея! – воскликнул он. – Царица любви, моя жена умирает! Неужели есть в небесах боги, мстящие за грехи людей! Скажи мне, девушка, что же случилось с императрицей?

Испуганная служанка не смогла вымолвить ни слова. Нерон взглянул на ее бледное лицо и бросился к Поппее.

Отдернув занавеску в дверях, он увидел Поппею на ложе; лицо ее уже подернулось тусклой бледностью, глаза были закрыты, пальцы бессильно цеплялись за покрывало; слышны были ее слабые стоны.

Ошеломленный Нерон остановился. Смутное воспоминание мелькнуло в его уме. Он схватился за голову, и кровь, прихлынувшая к его лицу, чуть не задушила его. Он хотел повернуться и бежать, но ноги отказывались повиноваться ему; ему всюду мерещилось лицо умирающей женщины, и стон вырвался из его груди.

Поппея открыла глаза и увидела его.

– Цезарь! – пробормотала она.

Он сделал несколько шагов – и остановился, дрожа всем телом; шагнул еще раз – и опять остановился.

– Цезарь! – снова простонала она, и Нерон бросился на колени перед ее ложем.

Несмотря на агонию, искажавшую ее лицо, оно сохранило горделивое выражение. Она лежала молча, пока он рыдал, пряча лицо в пурпуровом покрывале. Наконец его; припадок утих, и она сказала, положив ему руку на плечо:

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 13 141516 17 Следующая ⇒