Пролог. Глава 1. Олаф и Армена

Пролог

Олаф невзлюбил семнадцатое ноября ещё в молодости, и этот год исключением не стал. И дело было не только в том, что сегодня была среда, а среду в Управу Блюстителей прибывала проверка из Внутреннего Ведомства, и нужно было подготовить недельную сводку. И даже не в том, что завтра начинался Фелис Таргал - праздник длиною в неделю в ознаменование победы Меледора над степными кочевниками в двадцать шестом году. По причине этого мероприятия спиртное во всех окрестных кабаках и пивных стремительно росло в цене. Нет, все это были мелочи в сравнении с тем, какая ужасная беда нависла над отставным гвардии капитаном Олафом Тенкорроном, а ныне - сантрумским следователем особого отдела. Сегодня Олафу исполнялось сорок три...

Возраста он не боялся. Напротив, он с облегчением обнаружил на исходе четвёртого десятилетия первые седые волосы в своей густой бороде. Будто с ними, наконец, он стал выглядеть достаточно представительно для своего внутреннего я. Но вот к чему никак не мог привыкнуть следователь, так это к повышенному вниманию к собственной персоне. Весь день напролет он вынужден был пожимать руки осыпающим его поздравлениями людям, многие из которых были ему незнакомы. Всюду в Управе его встречали радостными окликами и пожеланиями крепкого здравия и прочей лабуды, которую принято, согласно этикету, желать сослуживцам. Эту паршивую традицию Олаф не переносил на дух, поэтому, когда его, вдруг, выдернули из душного кабинета Начальника Управы в середине проверки, немало озадачив при этом пузатого чиновника из Ведомства, он был несказанно этому рад. В коридоре его поджидал командир оперативного отряда Беррил Натори и молодой жандарм Рэтчет.

По настроению коллег Олаф догадался, что улыбка, игравшая на его раскрасневшемся от духоты лице, была неуместна. Стряслось что-то серьезное.

- Что такое? Там проверка в разгаре, - мотнул головой на дубовую дверь следователь.

- Обойдутся и без тебя, ты нужнее в другом месте, - с этими словами командир протянул следователю белый платок с вышитыми на нем инициалами «А. В. ». У Олафа внутри все похолодело.

- Соседка нашла ее сегодня утром на заднем дворе, - продолжал беспристрастно Беррил. – Я не очень-то хотел привлекать тебя к расследованию, но она оставила кое-что. Кое-что для тебя, Олаф.

Следователь, казалось, не расслышал последней фразы. Он вмиг посерел и отстраненно уставился куда-то вдаль. Столь незначительными теперь казались неудобства минувшего утра, теперь он по ним почти-что скучал. Рэтчет, положил руку товарищу на плечо, и тот, вздрогнув, удивлённо моргнул и вернулся в реальность

- Что оставила?

- Увидишь на месте, - был ответ.

***

Армена Валсар проживала в самом центре Сантрума. Здесь узенькими улочками стояли вплотную друг к дружке имения самых обеспеченных жителей столицы. Большинство из них возвращалось к зиме в город из своих вилл и поместий, когда в них становилось слишком скучно. В городе было чем заняться: балы, творческие вечера, театр, - Сантрум мог удовлетворить любой каприз. Обитало все это общество в тесной коммуне обособленно от прочих сантрумцев. В этом маленьком мирке все знали друг друга, и, конечно, смерть Армены вызвала переполох среди соседей. Ладно бы смерть – убийство! Жесткое, хладнокровное и хорошо спланированное, ведь у госпожи Валсар было на зарплате полдюжины охранников, которые редко покидали пределы ее имения после смерти мужа. Это не помогло – кто бы ни имел зуб на Армену, об охране он знал. Все шестеро были на момент преступления в доме, но никто не слышал ни звука.

Распростертое на холодной земле в бежевом платье тело видно было издалека. Армене принадлежал скромный особняк в конце Тенистой Аллеи с небольшим прудом у кромки которого ее и увидел Олаф. Бледная, словно мраморное изваяние, и поразительно неподвижная, не такой ее привык видеть следователь. Было в ее траурном облике нечто прекрасное, словно смерть забрав Армену к себе, запечатлела напоследок ее неземную красоту, придав телу простую естественную позу, будто женщина просто прилегла отдохнуть. Но нет - не сон смежил ее веки, она ушла навек, и следователю не хватило дороги от Управы, чтобы свыкнуться с этой новостью.

- Как же так, - недоуменно пробормотал он под нос, присев на корточки подле покойницы. Подхватив с земли прядь ее золотистых волос, следователь не двигался почти минуту. Только спина его вздымалась в такт сбивчивому дыханию.

- Жизнь не скупится не испытания, - сочувствующе проронил капитан, - Мне очень жаль.

Олаф пропустил мимо ушей соболезнования Беррила, все еще погруженный в глубокие раздумья. Когда же он поднялся на лице его отразилось выражение мрачной решимости.

- Вы сказали, она оставила что-то для меня. - Капитан в ответ молча протянул товарищу вчетверо сложенный листок бумаги. Осторожно развернув его, следователь пробежался по тексту глазами, и брови его в удивлении взмыли ко лбу. Армена предвидела свою смерть, об этом свидетельствовал аккуратный ровный почерк. Это была не предсмертная записка, но прощальное письмо. - Вы это читали? – Посмотрел Олаф на коллег. Те в ответ кивнули.

- Поэтому мы тебя и выдернули, - подал голос Ретчет. – Странно все это. Если не сказать – страшно.

Несмотря на скорбное свое состояние, Олаф Тенкоррон сохранил способность рассуждать трезво. Он знал - скоро его накроет боль утраты, и он насладится ею сполна, ну а пока нужно было все обдумать. В послании от Армены всплыло имя, которое он не слышал уже несколько лет. Это походило на дурной сон, события в котором переплетались, накладывались друг на друга, не подчиняясь законам логики. Он был мертв, давно мертв, в этом Олаф был абсолютно уверен. В конце концов, он же сам присутствовал при вскрытии! События те минули давно, но ошибки быть не могло – Армена обвиняла в своей смерти покойного мужа... Следователь перечитал письмо ещё раз:

«Дорогой мой и верный Олаф,

Если это письмо застало тебя, значит - меня нет в живых. Ах, как же много нам следовало сказать друг другу, сколь многое нужно было сделать. Однако судьба, видимо, распорядилась иначе. Не печалься, ибо смерть моя была единственным логическим завершением того пути, на который я вступила. Истина явится тебе не сразу, но по мере того, как ты будешь приближаться к ней, ты узнаёшь обо мне многое из того, что я постыдно скрывала. Не суди меня прежде времени, я полагаюсь на твоё благоразумие и верю в тебя, ибо, в конце концов, ты поймёшь почему все произошло именно так. Пока же знай, в моей смерти повинен никто иной как мой супруг Гауст Валсар. Это может показаться невозможным, но это так. Берись за дело не раздумывая, и не предавайся скорби. Если кто и сможет распутать этот клубок, то только Ты.

Вечно твоя Армена»

- Как это возможно? – Подался вперед Рэтчет, но Беррил тут же оттащил его назад. Обернувшись, помощник следователя взглянул на Олафа - по красному лицу отставного военачальника текли слезы. Сам он не замечал их и смотрел куда-то вдаль, погруженный в глубокие раздумья. И хотя сознание анкиллирца все еще не могло охватить лавину обрушившегося на него горя целиком, тело среагировало быстрее. Плечи воина судорожно затряслись, руки стиснулись в кулаки, дыхание участилось.

- Она хотела, чтобы я занялся ее... делом, - Олаф не мог заставить себя произнести слово «убийство». - Мне нужна будет помощь, - обратился он к капитану, смахнув слёзы.

- Рэтчет поможет, - кивнул Беррил. - И я тоже, чем смогу. Завтра приходи в Управление, других дел тебе давать не буду, пока не закончишь с этим. Вдобавок барон Скулер все равно мне проходу не даст, пока мы не поймём, в чем тут дело. - Скулер был главой местной коммуны, всполошённой страшными известиями, и пообещал всеми способами разобраться в случившемся. Под способами подразумевались, конечно, следователи Управления, с начальством которых барон состоял в дружественных отношениях.

- Ступай-ка ты домой, Олаф. Отоспись, приведи мысли в порядок, мы о ней позаботимся, - посмотрел капитан в сторону тела.

Олаф отрешенно кивнул, мельком взглянул на подругу ещё раз, и заскрежетав зубами, покинул скорбное место, не попрощавшись. Корить его было неуместно - всем в Управе были известны чувства следователя к покойнице.

Ноги несли анкиллирца в сторону дома. Он довольствовался малым - лет пять назад приобрёл крохотную квартирку неподалёку от Рынка Бенелесар, да так и остался в ней. Жил он один, гостей не водил, а круг его общения в основном замыкался на людях, так или иначе связанных с работой. Не считая Рэтчета и капитана, никого Олаф Тенкоррон не мог назвать другом, остальные так - приятели. Правда, был ещё Бертрим Морн, закадычный товарищ времён военной службы, но он отбыл на северные рубежи и давно уже не писал. Олаф Тенкоррон предпочитал уединение, считая подавляющее большинство окружения безынтересным и мелочным. Годы службы научили его быть с людьми обходительней, но все же он комфортнее чувствовал себя в одиночестве.

Каблуки сапог звонко отбивали такт по брусчатке, и вскоре следователь очутился перед домом. Поразмыслив немного, он свернул на соседнюю улицу и скрылся в «Серой Мыши», крохотной пивной, заправлял в которой знакомый Олафа, долговязый Минс Беллами.

Пивная встретила его ароматом копчённого на вертеле мяса, перегаром и густым табачным дымом. То, что надо, чтобы напиться до беспамятства и забыться сном без сновидений. Иначе эту ночь, он провести был не в состоянии, Олаф это прекрасно понимал. Он запретил себе думать о ней, думать о завтрашнем дне. Весь его мир сжался до темного зала кабака.

Завидев следователя, Минс приветливо улыбнулся ему, но, обратив внимание на бледное лицо знакомого, быстро распорядился, чтобы гостю освободили место за барной стойкой. Такова была натура Минса, он с завидной точностью определял настроение посетителей и их нужды, к тому же он был в долгу перед Олафом, который однажды спас его шею от виселицы. Следователь был известен своим пристрастием к спиртному и нередко напивался в «Мыши» до чертиков. Минс закрывал на это глаза, более того, он вместе с помощниками всегда отводил, к слову, отнюдь нелегкого Олафа домой, благо - тот был неподалёку.

Следователь пил до глубокой ночи, пил в одиночестве и молчании, бездумно уставившись на плясавший в камине огонь. Когда закончилась бутылка, он заказал вторую, затем третью. Лишь, когда взор его помутился, а в кончиках пальцев проснулось приятное покалывание, Олаф сбавил темп.

Глубоко за полночь к анкиллирцу подсел какой-то неотесанный мужлан, из ремесленного квартал, судя по резкому запаху пота. Он, по всей видимости, принял следователя за военного и стал громко восхвалять славные победы меледорской армии, то и дело икая. Олаф молчал, пропуска слова пьянчуги мимо ушей. Много разного говорили об анкиллирских войсках, подчиняющихся напрямую Сенату, больше плохого чем хорошего. Вот и теперь, пьяница, за дружелюбным тоном которого угадывалась язвительная насмешка, прославлял анкиллирскую армию, с особой ожесточённостью подавившую несколько бунтов в центральных землях минувшим летом. Он совсем не замечал того, что собеседник не обращал на него никакого внимания, все распаляясь. В любом другом заведении столицы за подобные высказывания можно было угодить на ночь за решетку, но в «Серой Мыши» контингент ошивался под стать. Всюду слышались одобрительные выкрики гостей. Обстановка накалялась.

Олафу, по большому счету, было плевать. Он много лет прослужил в армии, и понимал, что пьяница по-своему прав. Может в другой ситуации он и вступил бы с ним в полемику, но не сегодня. Сегодня он пил чтобы забыться. И вдруг... Хрясь! Следователь получил звонкую пощечину и удивленно проморгался.

- Ну что, будешь слушать, что я тебе тут говорю, или твоя офицерская рожа, слишком важная, чтобы снизойти до разговора с простым человеком!? - Пьяница свирепо уставился на Олафа, покрасневшими глазами. Он был не в себе.

- Если ты ударишь меня ещё раз, я сломаю тебе руку. - Голос следователя, бесстрастный и холодный, прорезал тишину, повисшую в зале. Олаф даже не повернулся в сторону обидчика. Он продолжил пить, будто его и не было вовсе. Незнакомец нервно хмыкнул, взгляд его пал на трактирщика, который многозначительно покачал головой. Впрочем, пьяница намека не понял. Сплюнув на пол, он с размаху засадил следователю по лицу ещё раз и разразился криком:

- Слушай, когда с тобой разговаривают! Ты, шавка сенатская!

Несколько посетителей тут же повскакивали с мест и заторопились к выходу. Они знали Олафа достаточно хорошо, чтобы сказать наверняка, что произойдёт дальше. Минс закатил глаза, быстро убрал со стойки большой кухонный нож и все рюмки. В последнее время припадки следователя обходились ему слишком дорого.

Олаф поднялся во весь рост. Он был на голову выше надоедливого работяги и шире в плечах. Пьяница заметно струхнул, но воспалённое чувство гордости не позволило ему пойти на попятную. Он с вызовом смотрел на великана, судорожно сжав кулаки.

Олаф сохранял спокойствие даже теперь. По крайней мере, так могло показаться со стороны. Его боль притупилась, умалилась после четвёртой бутылки вина, но на смену ей пришло раздражение, граничащее с гневом. Он злился на Армену. Да, он знал, эта злоба не имела под собой оснований, но ничего не мог с собой поделать. Как посмела она предать его? Как могла так просто расстаться с жизнью, зная, как много она для него значила!? Клокотавшему в сердце следователя гневу нужен был выход. И повод нашёлся. В какой-то мере он даже обрадовался появлению этого невменяемого. Ведь пьяница мог зайти в любой другой кабак в округе, но сама судьба привела его к Олафу.

Работяга не стал медлить, он размахнулся и силой засадил следователю в нос! Однако цели удар не достиг. Кулак нападавшего обхватила громадная пятерня, а затем раздался неприятный хруст, и пьяница завопил что было мочи, припав на колено.

- Я же сказал, - спокойно произнёс Олаф, после чего поднял надоедливого болтуна за грудки и швырнул через соседний стол. Поднялся страшный грохот! Несчастный перевернулся в воздухе, опрокинув посуду, и упал на пол, больно ударившись затылком. Все в зале уставили свои взоры на великана. Многие были настроены крайне недружелюбно, прочими же овладело нездоровое любопытство.

- Гнида! - Прошипел один из посетителей, подскочив к Олафу, и пнул его с ноги в живот. Следователь согнулся пополам от боли, но, когда поднял побагровевшее от злости лицо, обидчик понял, что совершил ошибку. Увесистый кулак врезался ему в скулу, и мужчина растянулся на полу без чувств. После секундного замешательства на великана кинулась целая толпа!

Олаф ревел словно зверь. Он поддался горю и утратил над собой всяческий контроль. Это было раненное измученно существо, отчаянно сражающееся за свою жизнь. В этот миг не было в голове следователя мыслей об ушедшей подруге, об убийстве, остался только гнев, низменное дикое чувство, которым упивался следователь. Он расшвыривал ошалевших посетителей " Мыши", словно те были соломенными. Недюжинная сила, которой был наделен Олаф смолоду, выплеснулась наружу, и не было в полумраке трактира никого, кто мог бы сдержать ее в одиночку. И все же, друзей у пьяного заводилы, заварившего всю эту кашу, оказалось много. Сам он, к слову, пришел в себя вскоре после начала потасовки, и тихонько постанывая, отполз в сторону. Раздался грохот - то следователя опрокинули на стол, который под его солидным весом не выдержал и сломался! Тут уж разгорячившиеся работяги накинулись на поверженного великана всей гурьбой. Они лупили его по бокам ногами, рвали разметанные волосы, а кто-то даже рискнул куснуть следователя за руку. Заметно выдохшийся Олаф уже не мог отбиваться, и лишь негромко охал от боли и досады из-под груды человеческих тел.

Вдруг, перекрывая гомон голосов, заголосил свисток! Все разом замолчали и повернули головы к выходу. С дубинкой наголо, обводя свору презрительным взглядом, в дверях трактира стоял Рэтчет. Значок Управы поблескивал в отсветах пламени, многие тут знали его слишком хорошо.

- Я скажу это только раз, - процедил Рэтчет, - Пошли вон отсюда, сейчас же!

Дважды просить пьянчуг не пришлось. Следователи Особого Отдела славились особой жестокостью к устроителям различного рода беспорядков. Рэтчет, к тому же, потеряв из-за пристрастия к крепкому алкоголю отца, испытывал особую ненависть к ему подобным. Впрочем, работягами это было невдомек. Куда больший ужас внушала им весьма реальная возможность скоротать ночь в камерах дознания, где-нибудь в сыром подвале Управы Блюстителей, где компанию им составят неразговорчивый охранник и все те же дубинки. Народ валом повалил из " Мыши". Среди участников сабантуя невредимыми на улицу вышли немногие. Кого-то несли на руках товарищи. Когда в зале стало посвободнее, Рэтчет присел на корточки и потряс за плечо бесчувственного Олафа.

- Господин Тенкоррон, как вы? - Ответом ему послужило нечленораздельное мычание, пьяного вдрызг следователя. Олаф с трудом поднялся на ноги, пошатнулся и оперся о стойку. Помотав головой, он взглянул на Рэтчета заплывшими глазами.

- Т-ты?

- Я, я. Пойдем те ка отсюда. Вам поспать надо.

И тут Олаф Тенкоррон расплакался. Глубокие рыдание сотрясали его могучую грудь, когда он, точно младенец, уткнулся лбом в плечо товарища, который от неожиданности не знал, что ему делать. Минс, с сожалением оглядев устроенную следователем разруху, подошел к опешившему Рэтчету, и взвалил тяжелую лапищу Тенкоррона себе на плечо:

- Давай на улицу, пока он мне тут еще чего-нибудь не разнес. Чего у него стряслось?

- Подругу убили, близкую, - нахмурился молодой помощник следователя, и вдвоем они не без труда вывели товарища прочь из трактира.

Когда они доволокли тяжелое тело Олафа Тенкоррона до его квартиры, которая, как назло, находилась на третьем этаж, и плюхнули его на скрипучую кровать, оба основательно взмокли и тряслись от усталости. Минс порылся в шкафу следователя, вытащил из него графин водки и две стопки.

- Я при исполнении, - покачал головой Рэтчет. Беллами хмыкнул, выдернул зубами пробку и налил себе до краев. Опрокинул жгучее пойло, поморщился и уселся в старенькое потертое кресло.

- Часто он у тебя так? - Кивнул на спящего Рэтчет.

- Чаще, чем хотелось бы, но он мне жизнь спас, так что я особо не жалуюсь. Ты-то как узнал, что он сюда придет?

- Говорю же, горе у него. Беррил приставил посмотреть ночку за ним. Как бы дел не наворотил.

- А это что- по-твоему!? - Изумился Минс, указав рукой на трактир, который виднелся из окна.

— Ну это, так, пустяки, - улыбнулся Рэтчет. - Ты его на работе не видел. Бывает так зверствует, что мне страшно становится.

Олаф ничего этого не слышал. Сон умалил страдания и высушил слезы. Но ему предстояло испытать новую волну боли поутру. Боли от осознания свершившегося, от понимания простого факта - спасительное забвение ночи, не изменило хода вещей, а смерть Армены была так же реальна, как и это неумолимое, неизбежное утро... Но это потом... а пока за окном стояла сантрумская ночь, унося следователя в омут воспоминаний.

Глава 1. Олаф и Армена

Ласковый летний вечер обволакивал уставший от зноя город прохладой и полумраком. Жители его высыпали из домов под свет уличных фонарей, и вскоре волнующееся море людских тел заполонило собой центральную площадь. Они жадно вдыхали свежий воздух, с наслаждением впитывали кожей бодрящий ветерок, что нагонял с востока долгожданные тучи. А следом за ними, расправив крылья, плавно надвигалась ночь. Два долгих месяца столица томилась в ожидании дождя, и теперь, когда близость его ощущалась столь явственно, настроение у всех было приподнятым.

Впрочем, Олаф Тенкоррон не разделял всеобщего веселья. С самого утра он морально готовился к предстоящему испытанию и к вечеру до такой степени извел себя, что капитан Мэлрикс вынужден был насильно влить в него стакан бренди, будучи не в силах более выносить постоянные причитания своего протеже.

- Странный ты человек, Олаф. Это всего лишь бал, в конце концов. А теперь перестань раздражать меня и поправь галстук, - бросил он молодому человеку, когда бричка свернула на подъездную аллею к летней резиденции барона Локвуда.

Олаф не любил подобных мероприятий. Он происходил из знатного старинного рода выдающихся политических деятелей, однако избрал стезю военного и куда проще переносил ежедневную муштру и строгий распорядок дня, чем общество этих напыщенных самовлюбленных людей, которые, сколько он себя помнил, были частными гостями в родительском доме. Мать Олафа —Валерия Тенкоррон, была главным судьей в Управе Блюстителей, и ее окружение в основном состояло из старого дворянства, влиятельного, но такого же бесполезного для общества, как бородавка на теле. Демократии не нужны были эти брюзжащие мужи, похваляющиеся своей богатой родословной и незначительными свершениями далеких предков. Олафу куда сильнее импонировали молодые деятельные люди, которые не боялись перемен. В штате Валерии таких, к его удовольствию, было немало. Однако же, он никак не мог взять в толк, отчего матушка его так яро старается поддерживать дружеские отношения с утратившими всяческое доверие народа баронами, лордами и им подобными. Она не уставала твердить ему – старое дворянство - кости земли, оно нужно стране не в меньшей степени, чем молодые политики и предприниматели, за которыми Олаф видел будущее. Поэтому, когда барон Реджинальд Локвуд устроил прием в честь совершеннолетия своей племянницы Армены, Валерия настояла на том, чтобы он непременно присутствовал на нем.

В парадной было полно пестро одетых людей. Гомон их возбужденных голосов и дурманящая смесь духов, которыми в ту пору активно начали пользоваться дамы высшего общества, захлестнули молодого лейтенанта с головой. Натянув на себя снисходительную улыбку, он приветствовал разнообразных и зачастую неприятных людей, знакомых ему с детства. Когда с этим ритуалом было покончено, лейтенант уселся на софе в углу парадной в надежде как можно дольше оставаться незамеченным, что с его солидными габаритами было не так-то просто. Капитан Мэлрикс, напротив, предпочел остаться в гуще событий. Он подходил этому обществу куда больше.

После приветственной речи барона, толстопузого лысого человечка, который предстал перед публикой в ярком красном камзоле и вызывающе фиолетовых брюках, гости проследовали во внушительных размеров бальную залу, где уже занимали свои места музыканты, а официанты заканчивали последние приготовления. Затем началось празднество.

Олаф сразу взял курс на барную стойку, и не отошел от нее, пока не опрокинул в себя два бокала красного вина приятно разлившегося теплом по венам. Приободрившись, лейтенант даже пригласил двух девиц на танец, но лишь убедившись, что Мэлрикс видит его, и этот его жест будет отмечен. Одна оказалась дочерью лорда Амбрекса, влиятельного человека в Сенате, другой была троюродная кузина Олафа по линии матери. Фигуры незамысловатого танца молодой человек знал хорошо, он двигался машинально, пропуская мимо ушей болтовню пустоголовых созданий, единственной приятной чертой которых была очаровательная внешность, дарованная молодостью, и которую, Олаф знал это, старость отберет безжалостно и безвозвратно. В каком-то смысле ему было даже жаль этих людей. Они жили в своем мире, мире умирающей знати, в мире, состоявшем сплошь из подобных вечеров, бесцельных поездок в роскошных каретах и браков по расчёту. Армия же приоткрыла ему другую сторону жизни, буйную, неудержимую и полную развлечений, которые эти бездушные существа и вообразить себе не могли.

Армена Локвуд появилась в зале как раз, когда Олаф решил передохнуть и с удобством устроился в глубоком кожаном кресле. Как и все гости, он повернул голову в сторону вошедшей. О, что это было прелестное создание - маленькая изящная фигурка, золотистые локоны и сверкающая белизной улыбка, которой юная именинница одаривала гостей. «Очередная куколка, только и всего», - промелькнуло у лейтенанта в голове, и в этот миг взгляд Армены скользнул по его лицу... Олаф напрягся. В нем угадывалось нечто, чего он прежде не замечал на подобных вечерах, но в то же время подозрительно знакомое. Скука? Или, быть может, даже, толика презрения? Где-то он уже это видел. Ах, ну да, конечно, в зеркале! Лейтенант смутился. Всего лишь краткий миг, мимолетный взгляд разделил вечер на «до» и «после». Но вот, взгляд этот скользнул дальше, а на лице именинницы вновь появилась улыбка, до боли похожа на ту, какую он был вынужден носить на подобных приемах.

Олаф удивленно моргнул, возможно ли это? Она, вдруг, показалась ему такой «настоящей» на фоне этой безликой пестрой толпы. Апатия исчезла без следа, лейтенант даже не заметил, как это произошло. Он поднялся и направился к толпе, в надежде еще раз поймать на себе этот взгляд. С удивлением он отметил, что сердце его при этой мысли учащенно забилось. Смешно даже.

Но к Армене было не так-то просто подобраться. Стоило ей спуститься с анфилады в зал, как ее тут же облепили сверкающие мундирами кавалеры, принявшись наперебой одаривать ее затасканными комплиментами, которые Олаф слышал уже много раз. Поведение этой грубой толпы почему-то его ужасно взбесило. Они видели фасад, красивую картинку, он же, как ему чудилось, в один краткий миг узрел родственную душу. Музыка заиграла вновь. Лейтенанту не удалось пригласить ее ни на первый танец, ни на несколько других. Очередь из претендентов росла ежеминутно, а он все никак не мог побороть своего отвращения к этим людям, на которых он раньше не обращал никакого внимания, и которые стали, внезапно, его конкурентами. Их взгляды пересеклись еще раз, когда Олаф отчаявшись добраться до именинницы, вышел на балкон проветриться. Через оконное стекло она наблюдала за ним, и теперь во взгляде ее помимо равнодушия к балу в ее честь примешалось нечто очень похожее на любопытство. А дальше все произошло само собой. Вопреки ожиданиями следующего претендента, молодого гвардии капитана Виинсента Поулза, с которым Олаф служил в одной части, Армена, прихватив с барной стойки рюмку коньяка, что, конечно же, вызвало немалое удивление у многих гостей, прошествовала на балкон и облокотилась на мраморные перилла подле лейтенанта.

- Вы так и не пригласили меня на танец, - в притворной обиде надула губы девушка, - взглянув на Олафа. И вновь взор этот устремленный из глубины двух бездонных голубых глаз, поразил лейтенанта в самое сердце и отозвался приятной ноющей болью в груди.

- Мне кажется, у Вас и без меня, не было отбоя от ухажеров. Лейтенант Олаф Тенкоррон, к вашим услугам. - С достоинством поклонился молодой человек.

- Я знаю, кто вы, - сухо ответила именинница. Дядя много рассказывал о вашей матери. А Вы, значит, тоже записались в мои ухажеры?

Лейтенант нахмурился. И как он мог так опростоволоситься? Проклиная свой бескостный язык, он покраснел до корней волос, чем вызвал легкую усмешку на лице собеседницы, и сдавленно произнес:

- Я имел в виду, недостатка во внимании Вы, кажется, не испытывали, госпожа Локвуд. Что до меня, я не большой любитель танцев. – Такой ответ, казалось, несколько огорчил Армену и она, залпом опрокинув рюмку, вызвав тем самым у Олафа неподдельное уважение, поморщившись, заявила:

- Я тоже все это не люблю, признаться честно. По мне куда веселее было бы провести это время в седле на охоте, чем здесь в окружении этих пустоголовых болванов! Но дядя настоял на этом приеме, а мне не хотелось огорчать его.

Лейтенант застыл не в силах поверить в услышанное. Да кто же она такая? Вопрос этот сорвался с языка прежде, чем он успел осмыслить его.

- Кто я такая? - Рассмеялась именинница, - Я Армена Локвуд, дочь Азриэла Локвуда и лучший охотник во всем Стрелини. - Стрелини называлась земля к западу от столицы, теперь Олафу стало понятно, отчего прежде он никогда не встречал это диво. – Я поступила в академию весной и теперь буду жить здесь.

- Позвольте, Вы сказали охотник? – Помотал головой лейтенант. Что-то я прежде не встречал ни одной дамы вашего положения, которая увлекалась бы охотой, - голос его выражал абсолютное восхищение. Он и сам был большим любителем поохотиться, но, конечно же, считал это занятие исключительно мужским.

- У Вас будет отличная возможность убедиться в этом, - подмигнула девушка, - в выходные дядя устаивает пикник в парке, а после охоту в Бенском лесу. Если не струсите, я Вас приглашаю господин Тенкоррон.

- Пари? – Предложил Олаф, напрочь позабыв о том, где они находились. Но в этот момент миг их беседа была прервана. В проеме балконной двери показался высокий молодой человек приятной наружности. Он приветливо кивнул лейтенанту, а затем обратился к имениннице:

- Мисс Локвуд, вы, помнится, обещали мне танец.

- Ах да, господин Валсар, как грубо с моей стороны, улыбнулась Армена, улыбка эта, такая же, как и та, которой он одарила его самого, больно кольнула Олафа, мигом вернув его с небес на землю. Поспешив за красавцем Валсаром, девушка обернулась и кинула на прощание погрустневшему лейтенанту:

- Пари! Жду Вас в субботу к десяти утра Олаф. Как жаль, что Вы не любите танцевать!

Остаток вечера лейтенант пребывал в мрачном расположении духа. Даже изрядно выпивший и раскрасневшийся капитан Мэлрикс, подсев к нему с парочкой свежих анекдотов, не смог исправить положение дел, и вскоре Олаф покинул прием, не замеченный никем. Он все пытался пересечься взглядом с Арменой, но та была слишком увлечена танцами, и, будто, вовсе позабыла о нем.

В субботу к десяти часам Олаф появился у Локвудов. Впервые в жизни мысль о посещении этого человека отозвалась в его сердце радостным волнением. Армена, радостно поприветствовала его и выбрала в качестве своего кавалера на весь день, громогласно объявив об этом всем собравшимся, среди которых было немало гостей с бала. К своему глубочайшему удовлетворению Олаф словил на себе множество завистливых взглядов со стороны молодых людей более знатных, чем он сам. Весь пикник напролет они вдвоем гуляли по парку. Никого прочего к себе Армена Локувуд не подпускала.

Она разительно отличалась от сверстниц из высшего общества столицы. В ней не было черствости и этого приевшегося выражения снисходительности на лице, присущем городским девицам. Еще на балу Олаф убедился в том, что она презирала светскую жизнь не меньше его самого. В ее глазах плясал озорной огонек, а на языке вертелись выражения отнюдь не свойственные леди. Ее видение мира так походило на его собственное, что лейтенанту показалось, будто он знал Армену всю свою жизнь. О, каким смехом заливалась она, когда он пускался в пространные рассуждения о бесполезном пережитке прошлого в лице старого дворянства. Сколь дерзкими были ее упреки в адрес этого застывшего, отказывающегося принимать перемены, мира. Когда они возвращались на поляну, где гости готовились к охоте, Олаф подал девушке руку, чтобы помочь ей взобраться на пригорок и с наслаждением ощутил в своей ладони ее тонкие податливые пальчики. Они добрались до конюшен, но Армена так и не отпустила ее, а в глазах ее светилось счастье.

На охоте девушка без труда доказала свое мастерство и Олаф вынужден был признать свое поражение. Проигрыш, в общем-то, не сильно расстроил лейтенанта, ведь в качестве утешительного приза победительница позволила ему поцеловать ее в щеку. От прикосновения к гладкой атласной коже, по телу его, будто, пробежал электрический ток, а дурманящий аромат волос взбудоражил все его естество. Само собой, жест этот не остался незамеченным среди гостей, многие из которых посчитали подобное поведение Армены, по крайней мере, вульгарным. Впрочем, ее это не волновало ни капли. Олаф с уверенностью мог заявить, что его общество она предпочтет любому из них.

В тот вечер лейтенант долго не мог заснуть, как и во многие вечера после, когда им удавалось свидеться. Не было ни единого дня, когда бы он не думал об Армене, о ее нежных маленьких ручках, алых, словно спелая вишня, губах и чарующем голосе. Незаметно для него в душе Олафа зародилось нежное чувство, столь необычное и подкупающее своей новизной. Ему случалось ухаживать за дамами в прошлом, но ни одна из них не будоражила так его сердце. Лейтенант не обращал внимания на снисходительные взгляды, которые на него бросали отец с матерью, усмешки сослуживцев, всякий раз, когда он заводил речь о молодой госпоже Локвуд, все это казалось ему несущественным. Олаф Тенкоррон стал частым гостем в доме барона. Сам до конца не понимая, как это произошло, он стал часть общества, которое долгое время презирал. Теперь, даже компания родственников Армены, столь чуждых и непонятных прежде, стала ему почти что приятна. Ведь они были частью ее мира, а значит – и его тоже. Три долгих летних месяца лейтенант пребывал в мире доселе неизведанном, радостном, волнующем и, вместе с тем, пугающим.

Как-то раз на исходе августа, во время очередного визита к Локвудам, Армена соизволила прогуляться в парке после ужина и попросила лейтенанта составить ей компанию. Выходя на аллею, он не заметил, с каким загадочным видом взглянула на него спутница, но даже обрати он на это внимание, догадаться, что она замышляла, он бы все равно не сумел. Вдвоем они бродили по извилистым тропинка среди сгущающихся сумерек, а после под светом двух лун, воцарившихся на усеянном звездами небе, присели отдохнуть у фонтана, вдали от окон поместья, куда в последнее время предпочитала уводить своего друга девушка. Всякий раз, находясь здесь, лейтенант представлял, будто весь прочий мир переставал для него существовать, и не было никого кроме них двоих, этой скамейки и журчания воды. Армена, взглянула исподлобья на лейтенанта и грустно вздохнула:

- Я, кажется, наскучила Вам.

- От чего же, Вы могли подумать такое, госпожа Локвуд! – Воскликнул Олаф, немало уязвленный подобным замечанием.

- Я не помню, когда Вы в последний раз брали меня за руку, - девушка нарочито не обращала на кавалера внимания и разглаживала подол платья, отвернувшись в сторону. Не прошло и мгновения, как она тут же ощутила на своей ладони, жар его прикосновения. Улыбка озарила ее личико, но на лейтенанта она так и не взглянула.

- Армена, - с трудом выдавил из себя Олаф, - я давно уже собирался духом сказать Вам кое-что, да все никак не мог решиться в страхе, что это может положить конец нашему с Вами общению. – Уловка сработала, дыхание молодого человека было сбивчивым и частым. Хитро повернувшись к лейтенанту, который так и не понял, что попался на крюк, девушка прищурилась:

- Что же, такого важного вы хотите мне сказать?

Олафу потребовалась почти минута, чтобы заговорить, но даже будь у него все время мира, он все равно не смог бы избавиться от трепетного волнения, охватившего его. Сжав покрепче ладонь Армены в своей руке, он проникновенно взглянул в ее глаза, и в этот миг улыбка сползла с лица девушки. О да, она, несомненно, завладела им безвозвратно, но отчего же тогда у нее перехватило дыхание под пристальным взором этих внимательных и ласковых глаз? Сейчас, как никогда, она ощутила свою беспомощность и наслаждалась ею.

- Вы стали так дороги мне, Армена, за эти месяцы, - начал лейтенант. – Мир, прежде казавшийся мне серым и безынтересным, вдруг, заиграл новыми красками, а причина - Вы. Я не могу ни есть, ни спать, я все время думаю о Вас, моя дорогая. – Прошептал Олаф, наклонившись к девушке. Теперь его лицо было всего в каких-то нескольких дюймах от нее, она захлопала ресницами, стараясь совладать с волнением. – Я люблю Вас Армена, люблю так сильно, что мне и в голову не приходило, что можно так просто согреть без остатка. Я весь Ваш и стану тем, кем Вы велите мне стать, - непривычные слова слетали с языка, заставив лейтенанта залиться краской. Покраснела и Армена. – Изволите, и стану для Вас верным другом, но, если и Вы испытываете ко мне это чувство, прошу, дайте мне знать, ибо я не в силах скрывать его больше!

- Ах, Олаф, мой милый славный Олаф, - задыхаясь от волнения, прошептала она, подавшись вперед. Губы их почти соприкоснулись, глаза неотрывно следили друг за другом. – Да, я люблю Вас мой дорогой, мой хороший и верный Олаф. С тех самых пор, как мы увиделись на балу в начале лета, я не могла позабыть Вас! Вы моя родная душа, - улыбнулась она и ощутила, как рука лейтенанта крепче сжала ее ладонь. Время переставало существовать для них двоих, они не могли отвести взгляда друг от друга, а губы их все приближались и приближались, пока, наконец, не слились в ликующем поцелуе. Поначалу он был нежен, но с каждым мигом пламя страсти разгоралось в нем все сильнее, и молодые растворились в нем всецело, став единым целым. Когда же Олаф отстранился от любимого лица, он увидел, что Армена дрожит всем телом, а на глазах ее блестят, словно две звезды, слезы. Не в силах совладать с любовью, которая с победоносным ревом вырвалась наружу, расплескиваясь вокруг и заливая ночь ярким светом, он сжал ее в своих крепких объятиях, ощутив на груди своей бешенную скачку ее сердца. В ту ночь Олаф Тенкоррон был счастлив как никогда прежде в своей жизни.

В середине сентябре батальон Олафа отбывал в гарнизон Боувелл по распоряжению командования. Юные охваченные новым чувством влюбленные бродили рука об руку по Бенскому Лесу дни напролет, старясь насладиться каждым мигом перед расставанием. За первым поцелуем последовал второй и третий и еще множество, и каждый казался слаще предыдущего. Не было в мире силы, что смогла бы разрушить идиллию, царившую в душе молодого лейтенанта.

Впервые перспектива вернуться в армию его не радовала. В прежней своей жизни Олаф без промедления покинул бы опостылевший город и помчался бы навстречу братьям по оружию, оставив позади всех этих недалеких и пустых людей, которые, увы, составляли его общество. Но теперь, окрыленный своей любовью, он даже к этим людям сделался добрее. Нет, они не выросли в его глазах, просто теперь он знал, что был не одинок в этом мире, он знал, что есть человек, разделяющий его взгляды на жизнь, и это приносило ему радость не меньшую, чем его чувства к Армене. Она была не только его любимой, но и верным другом, с которым ему не нужно было притворяться кем-то другим.

Расставание их было преисполнено нежных ласк и искренних слов любви. Последнее объятие, последние прикосновение к вишневым губам, и вот, он уже в распоряжении части, готовится отбывать. Никогда прежде сослуживцы не видели Олафа в столь приподнятом настроении.

Служба шла легко и непринужденно. Недели плыли одна за другой, по субботам он получал от Армены письма в конвертах, пахнущих ее духами. Каждая строчка, каждая аккуратно выведенная буковка вызывала в его сердце трепет и наслаждение. В ответ он писал, что любит ее с каждым днем все крепче, и что любовь, а также надежда на скорое возвращение придает ему сил. В ноябре Армена сообщила, что вынуждена отбыть в Стрелини к отцу по делам, но непременно вернется к праздникам в столицу, когда служба его в гарнизоне окончится.

Ни разу с такой радостью не возвращался Олаф в город. Он, не щадя гнал лошадь дни напролет, отсчитывая минуты до встречи со своей возлюбленной. Но когда он прибыл к дому барона Локвуда, ему сообщили, что леди Армена задерживается в Стрелини и вернется лишь на следующий день. Опечаленный известиями Олаф направился домой и до вечера не проронил ни слова. Смутное чувство необъяснимой тревоги завладело им безо всякой причины, и он силился разгадать ее истоки. За ужином он расспрашивал родителей о Локвудах и те отвечали сдержанно и неохотно, то и дело обмениваясь многозначительными взглядами, в которых угадывалась грусть. Олаф, поглощенный раздумьями, не замечал этих взглядов и лег спать с мыслью о том, что он зря накручивает себя, и завтра, когда он вновь увидит любимое лицо, все его страхи и сомнения развеются без следа.

Утром первым делом, Олаф направился к Локувудам. Армена встретила его на полпути к поместью, оказалось, она и сама спешила на встречу с ним. Лик ее возродил вчерашние страхи в сердце молодого лейтенанта. Было что-то новое во взгляде любимой, что-то пугающее. Он заключил ее в своих объятиях, и на долю мгновения ему показалась, что она ответила на них неохотно, словно против воли. Впрочем, мигом позже, она с такой силой сдавила ему с шею своими руками и так жадно припала к его губам, что он тут же забылся, позволив себе раствориться в поцелуе. Нежно, но настойчиво девушка отодвинула от себя лейтенанта и прошептала:

- Я так соскучилась по тебе, мой хороший. – В голосе ее слышалось облегчение, но оно не скрыло тоски, снедавшей ее.

- Что случилось, любимая? – Олаф нежно поднял ее подбородок одной рукой, а второй прижал к себе за талию.

- Папа, - прошептала Армена дрожащими губами и разрыдалась, уткнувшись носом в его грудь. Она трепетала в его руках словно птенец, и сквозь всхлипывания, он разобрал, - Его не стало два дня назад.

Барона Азриэля, брата Реджинальда хоронили в конце недели на семейном кладбище в поместье Локвудов. Похоронный кортеж с его телом и многочисленными родственниками преставившегося прибыл к пятнице, и за всю неделю Олафу не удавалось остаться с Арменой наедине, даром, что он, почитай, переехал в поместье и всячески помогал с организацией похорон. Армена облачилась в траур, который ей, согласно нелепым законам, предстояло носить в течение года или вплоть до свадьбы, если таковая случится. Черная вуаль скрывала ее посеревшее лицо, лишенное радости и всю неделю она бесшумным призраком бродила по дому, вызывая у родственников жалость вперемешку с чувством неловкости. Реджинальд Локвуд сделался крайне мил к Олафу в эту нелегкую пору. Только в присутствии лейтенанта Армена могла есть, а засыпала отныне лишь в его объятиях на софе в кабинете. Она словно стала ребенком беспомощным и напуганным, и компания Олафа скрашивала ее пребывание в доме, обуянном горем.

После похорон Валерия Тенкоррон предложила Армене перебраться к ним на пару недель, чтобы отдохнуть от мрачной атмосферы, царившей у Локвудов. Олаф был несказанно рад подобному решению, но девушка отказала в приглашении, заявив, что предпочитает разделить боль утраты с родными. Всю следующую неделю их встречи с лейтенантом были недолгими и невеселыми. Они гуляли по сбросившему листву лесу, и разговоры их, прежде разгоравшиеся с легкостью, не складывались. Что-то томило Армену, что-то помимо смерти ее родителя, но лейтенант не мог понять, что именно. Если разговоров стало меньше, то ласки, наоборот, обрушились на него с новой силой. Никогда прежде она не целовала его так ревностно, словно дикая кошка, никогда не млела так в его объятиях. Было в этом нечто пугающее, чего Олаф не мог не заметить. Каждый поцелуй был долгим, как в последний раз перед отбытием в гарнизон, и каждый раз Армена с большой неохотой отрывалась от его губ.

В один декабрьский полдень молодые прохаживались вдоль пруда, неспешно, безмолвно, как и всегда в последнее время. Это молчание с каждым разом все сильнее раздражало лейтенанта, но он списывал его на боль утраты и не торопился разговорить возлюбленную. Внезапно Армена остановилась:

- Нам надо поговорить. – Голос ее заставил Олафа похолодеть.

- Да, конечно, - смущенно ответил он, коснувшись пальцами ее руки. Нахмурившись, девушка отдернула руку, а затем, увидев, боль на лице лейтенанта, тут же схватила ее обратно:

- Ты ведь знаешь, что я люблю тебя больше жизни, да?

- Да, конечно, - тепло улыбнулся Олаф, - поразившись тому, какой печалью были преисполнены ее слова.

- Отец перед смертью взял с меня слово, любимый. – С трудом заговорила девушка, опустив взор. То, что она произнесла дальше, поразило его в самое сердце. – Его хороший друг Бемос Валсар давно имел с ним уговор, но он сообщил мне о нем лишь на смертном одре.

Валсар, Валсар, где он уже слышал эту фамилию, - напрягся Олаф. Вдруг, его осенило - Валсаром звали молодого кавалера на балу, где они познакомились! Как гром среди ясного неба это откровение снизошло на него, выбив почву из-под ног. Голова его заходила ходуном, а сердце сковал неописуемый ужас от того, что он готов был услышать следом.

- Я отдана другому, - всего три слова сорвались с ее губ, но они оказались сильнее, чем мог вообразить лейтенант. Он отступил на шаг, удивленно моргнул, все еще не в силах переварить услышанное, а после горестно взглянул на свою Армену. «Свою ли? » Промелькнула мысль в его сознании, и грудь его заходила от беззвучного гнева.

- Прости меня, - одними губами прошептала девушка, слезы градом катились из ее глаз и падали на сырую почву.

- Но к-как? – Воскликнул лейтенант. – Ведь мы же с тобой одно целое! Ты мне говорила об этом столько раз.

- Я знаю, родной мой, мой брак с Гаустом это лишь договор, но отец не в силах был его отменить, даже, когда я умоляла его об этом и рассказала о тебе.

- Не в силах отменить!? – Перешел на крик Олаф, напрочь позабыв о правилах приличия. Несколько прохожих оглянулись на него, но он не заметил.

- Отец сказал, что очень многим обязан Бемосу. Таково было условие, - грустно пробормотала Армена.

Буря эмоций разразилась в душе лейтенанта. Он гневно выкрикивал оскорбления в адрес всего семейства Валсаров, метался по берегу, не в силах поверить в происходящее. О, как можно было отказаться от всего, что они говорили друг другу! Она воплощение его самых сокровенных желаний, стала в одночасье источником его величайшей боли. Нет, к такому разговору он не был готов.

- Олаф! – Крикнула девушка, и лейтенант мигом успокоился. – Пойми, я люблю тебя, и только тебя. Но, я связана своим словом отцу, связана эти нелепым долгом. Я не знаю, что за дела у него были с Бемосом, но я выйду за Гауста Валсара. Таков он, наш мир, - прослезилась Армена, - не зря мы с тобой его так ненавидим.

Они расстались под сенью ив, склонивших над ними свои голые ветви. Он целовал ее страстно и самозабвенно, заклинал сбежать с ним из города, оставить позади прошлую жизнь, но она оказалась неумолима. Да ее несгибаемый характер, вот, за что она так любил свою Армену, а теперь она уходит от него, уходит навсегда. Она дала ему целовать себя, позволяя ему творить с ней, все что ему вздумается, но не целуя в ответ. Та же боль, что испытывал ее несчастный лейтенант поселилась и в ее сердце, и вздумай он ударить ее в порыве ненависти она не держала бы на него зла. Но разве мог он причинить ей какой-либо вред. Даже обуреваемый горем, он понимал, что она не отступится от своего решения, понимал, что у нее не было выбора. Последнее объятие, последний поцелуй, и нежное касание рук на прощание, и он остался один.

Свадьбу сыграли в середине марта. Гауст Валсар был очень обеспеченным человеком и не стал затягивать с приготовлениями. Он был хорош собой, умен и задорен. В Армене этого человека привлекала помимо ее красоты смекалка и характер, но он не испытывал к ней никаких чувств, и сложно было сказать, способен ли он был любить вовсе. Конверт с приглашением, пахнущий духами, просунули под дверь, но Олаф кинул его в камин, даже не открыв. Он не видел ее два месяца, всецело отдавшись самобичеванию.

Олаф пристрастился к алкоголю. Он пил, не просыхая неделями, а в день свадьбы, покинул дом рано утром и не вернулся ночевать. Отец нашел его, валяющимся без сознания в каком-то грязном переулке на следующее утро. Родные и близкие сторонились лейтенанта, но не потому, что им было стыдно, а потому что прекрасно понимали, он должен был справиться с этим горем. И бой этот он должен был принять сам.

Чету Валсаров он видел лишь раз с тех пор. Они проезжали по мостовой в роскошной карете, и грохот колес гулко отдавался в больной голове лейтенанта. Вот она едет Армена, его Армена. О как часто они надсмехались над подобными парочками, колесившими по улицам столицы. А теперь она даже не узнала его, грязного, заросшего в заляпанном грязью сюртуке. Но с мрачным удовлетворением он убедился, что брак не принес ей ни счастья, ни душевного спокойствия. Взор ее, когда-то горящий живым огнем, утратил его. Олаф не мог найти в себе сил злиться на Армену. Сколько он не прокручивал в голове их последний диалог, лишь один человек представлялся в нем злодеем – Гауст Валсар. Его лейтенант ненавидел люто. Однако же, будучи военным, даже в столь плачевном душеном здравии он понимал, что, если он и убьет Валсара на дуэли, его тут же уволят из армии, а на его семью ляжет позор. Армену это не вернет. Он был связан, связан долгом так же, как его любимая, укатившая вниз по улице.

В апреле капитан Мэлрикс вывез Олафа в лес на охоту. В последние месяцы командир всерьез беспокоился о товарище, глядя как тот не щадит своего здоровья в кабаках и уличных драках. Олаф никогда не отличался спокойным нравом, но после расставания с Арменой он дал волю своему гневу. Лейтенант был велик и могуч, и, разгорячившись от спиртного, устраивал настоящие дебоши в части и кабаках по всему городу. Пришлось отправить его в отпуск, начальство не могло вечно закрывать на это глаза. Когда же и это не помогло, Мэлрикс стал все чаще наведываться к Тенкорронам домой и забирать с собой своего изрядно поправившегося и неухоженного протеже.

- Надо бы тебе привести себя в порядок, - нахмурился капитан, глядя как Олаф неуверенно держится в седле. Погоревали и будет.

- Отстань, - промычал в ответ лейтенант и приложился к фляге, прихваченной из дома.

- Да чтоб тебя! – В сердцах воскликнул Мэлрикс. Он-то думал, что проверил все карманы товарища. Выхватив почти опустевшую фляжку у него из рук, капитан, что было мочи, запустил ее подальше в кусты.

- Какого лешего! – Взревел лейтенант, но, словив на себе грозный взгляд командира, тут же успокоился. Олаф был вдвое крупнее Мэлрикса, но никогда бы не позволил себе поднять на него руку из-за чувства глубокого уважения.

- Давай ка, поезжай. Погонишь ее прямо на меня, я тебя буду ждать у прогалины, - фыркнул капитан и припустил коня вдоль опушки.

По весне в Бенском лесу уродилось небывало доселе число поросят. Горделивые мамаши-кабанихи выгуливали приплод в чаще, промышляя пропитание. За поросятами они с капитаном сюда и приехали. Подобная охота была интересна еще и тем, что считалась весьма опасной, ведь самка кабана с остервенелой ожесточенностью защищала свое потомство ото всяческих посягательств. Мэлрикс посчитал, что это будет прекрасный повод для его товарища выплеснуть гнев подальше от ни в чем не повинных горожан.

Лейтенант пришпорил коня и поскакал. Он наткнулся на самку в глубоком овраге. Это была крупная особь, которая сосредоточенно вынюхивала что-то у корней большого дуба. Подле нее носились пятеро полосатых поросят, все еще не сменивших окрас. То, что надо. Дунув в сигнальный рожок, Олаф пришпорил коня и помчался на стаю. Поросята протяжно завизжали, мамаша мигом вскинула голову и яростно взревела, а затем принялась подгонять выводок прочь из оврага, как раз в сторону прогалины, где поджидал Мэлрикс.

- Хей! Хей! – Кричал Олаф, нещадно подгоняя лошадь. Азарт погони сделал свое дело, он вновь был собой, и на краткий миг даже позабыл о своей печали.

Охота была у Олафа в крови. Его отец прибыл в столицу с дипломатической миссией много лет назад и, в конце концов, женился на Валерии Тенкоррон. Сам он был с далекого севера и происходил из древнего рода охотников, и этому ремеслу обучал сына с самого детства. Теперь же в его наследнике проснулось дремавшее родство с предками, мигом обратив лейтенанта в свирепого первобытного воина.

В пылу погони Олаф потерял над лошадью контроль. Алкоголь все-таки сделал свое дело. Не сумев удержаться в седле, лейтенант на полном ходу шлепнулся оземь и сдавленно охнул. Раздался неприятный хруст. С Трудом поднявшись на ноги, он оказался лицом к лицу с рассвирепевшей самкой кабана. Правая рука его безвольной плетью болталась вдоль туловища, а в глазах потемнело от боли. Кабаниха нервно рыла копытом землю, а за ней тряслись в кустах поросята. Яростно взвизгнув, животное кинулось на мужчину! Оружия под рукой не оказалось, лошадь не сразу сбавила ход и была уже далеко. Рассчитывать на то, что зверь уйдет, тоже не приходилось. Собравшись духом, Олаф приготовился... В самый последний миг, он отпрыгнул в сторону, и кабан на полном ходу пролетел мимо, врезавшись в старый дуб. Олаф развернулся преисполненный решимости.

- Ну, давай образина, смелей! – Яростно хохотал он. Ему подумалось, что именно этой встречи он так жаждал все эти месяцы! Погибнуть в схватке с диким зверем виделось ему не самой дурной перспективой теперь, когда она вдоволь настрадался от утраченной любви. Но где-то в глубине его сознания ширилась другая мысль. Нет! Он не сдастся, не даст своей боли одолеть себя! В конце концов, он Олаф Тенкоррон, сын юга и севера, потомок могучих воителей и великих людей. Нет, пусть это боль, позорная, постыдная боль уползет прочь и оставит его, наконец, в покое. Он устал от ненависти к себе, к Валсару к этому прогнившему миру, где до сих пор не умерли варварские обычаи, отнявшие у него любимую! Он будет бороться!

Кабан набирал скорость. Олаф врос в землю словно изваяние. В этот миг вся его ненависть, вся его боль словно воплотились в этом животном, что подобно пушечному ядру неслось на него.

Вдруг, с края оврага раздался чистый голос сигнального рожка. Вслед за ним на кабаниху на полном ходу влетел ослепительный всадник, пригвоздив зверя к земле тяжелым копьем. Самка дернулась разок-другой и затихла. Вмиг улетучилась и злоба лейтенанта. Он просто стоял там, пошатываясь на ногах от усталости, и взирал на подскочившего к нему незнакомца, в глазах которого читалось волнение.

- Вы не ранены друг мой? – Услышал он голос. – О, вы безоружны, воистину я подоспел вовремя. Услышал рожок, думал это мои друзья.

Сознание лейтенанта помутилось, звуки слились в неразборчивый гомон в голове, зрение затуманилось. Он машинально пожал протянутую руку и шатающейся походкой добрел до ствола поваленного дерева. Усевшись на него, Олаф оглядел своего спасителя и замер. Это был Гауст Валсар. Тут усталость и травма плеча взяли свое и, свалившись на землю, лейтенант потерял сознание.

Очнулся он на мягкой перине в до боли знакомом доме. У его кровати сидела Армена, с обожанием смотревшая на него своими бездонными голубыми глазами.

- Здравствуй, хороший мой, - ласково прошептала она, и прежде, чем Олаф успел сказать хоть слово, поцеловала его в лоб, а затем поправила подушку.

- Как я здесь оказался? – Нахмурился лейтенант, все еще слабо веря в происходящее. События минувшего дня путались в голове.

- Гауст и капитан Мэлрикс привезли тебя два часа назад. У тебя было вывихнуто плечо и ты, похоже, сильно ударился головой. Армена не стала упоминать того, что Олаф был чертовски пьян.

Гауст. Лейтенант рывком сел в постели и поморщился, комната поплыла у него перед глазами. Первым порывом его было уйти отсюда, уйти как можно дальше, и, конечно же, по возможности засадить по роже этому наглому мерзавцу, который посмел не только отнять у него возлюбленную, но и лишить его чести, спася от смерти. Но почему-то Олаф этого не сделал.

Злоба испарилась, стоило вспомнить участливое выражение на лице Гауста. Нет, мерзавцем он не был. В течение последних месяцев он так упивался своей ненавистью к этому человеку, что упустил из виду тот факт, что он совершенно не знал его.

- Все хорошо, - погладила его Армена по голове, и от этого прикосновения, давно забытого, Олаф вздрогнул.

- Он молодец, - нашел в себе силы произнести он, когда женщина убрала руку. – Я был неправ на его счет. А как же ты, то есть я имею в виду...

- Не волнуйся, родной. Он ничего не знает, и никогда не узнает, клянусь.

Олаф откинулся на подушку и забылся сном. Последнее, что он увидел, были слезы в глазах Армены, последнее, что ощутил перед спасительные объятьями беспамятства, нежное почти невесомое прикосновение вишневых губ к своим губам.

На следующее утро Олаф покинул имение Локвудов. Гауст пригласил его на чай в любое удобное время, и лейтенант сконфуженно ответил, что подумает. В этом жизнерадостном и светлом человека оказалось больше близкого ему по духу, чем он хотел бы признать. Где-то в глубине души сидела ревность, она скалилась и шипела, но он вспомнил вчерашний поцелуй и понял, наконец, что никогда Армена не перестанет любить его. И в этом он нашел утешение, а душа его, наконец, обрела покой. На прощание она сунула ему в карман свой браслет на память, но так чтобы никто не видел. Этот жест лишний раз убедил его в правильности его догадки.

Следующей зимой Олаф Тенкоррон явился к Локвудам на прием. Он танцевал весь вечер напролет с прекрасной хозяйкой дома, ибо только ему Гауст доверил столь ответственное поручение. Они прошлись по парку втроем, затем, поцеловав супругу в щеку, Гауст вверил ее лейтенанту, с которым они за год стали хорошими друзьями и направился в дом проверить гостей.

- Что ж, вот мы снова здесь, - оглядел сумрачный парк Олаф, когда они остались одни. - Мог ли я два года назад представить, что все так обернется.

- Никто не мог, мой хороший, - прошептала Армена. Она положила голову на плечо лейтенанту, и пальцы их сплелись вместе. В этом жесте не осталось ничего от той страсти, что обуревала их долгое время, осталась, лишь, чистая любовь и светлая память об ушедших днях. Быть может, когда-нибудь старые порядки этого мира рухнут, и такие как они не станут более их жертвами. А пока... Пока что Олаф знал, куда бы не завела его дорога он будет нести в своем сердце эту любовь до скончания дней.

12 3 Следующая ⇒