Ночные животные 15

Тони Гастингс был не в форме. Он пытался понять, что это был за звонок прошлой ночью в три часа. Голос сказал:

— Это Тони Гастингс, так?

— Кто это?

— Никто. Мне просто хотелось услышать ваш голос.

Его избегали. Он случайно кое-что услышал. Джек Эплби в своем кабинете: «Это затянулось». В буфете, Мира Лопес: «Ему кажется, что он заслуживает особого обращения». Его друзья обнаружили, насколько их желание видеть его у себя зависело от обходительности и обаяния его жены. Он знал, что они думают. Без нее он черная пустота. Студенты насмехались над ним за его спиной. Девушки отводили глаза и следили за ним, готовые, недолго думая, вчинить ему иск. Он посмотрел слово «пария»: низкорожденный индиец в тюрбане, сидящий на цепи в загоне рядом с козлом изгой в лохмотьях на берегу.

Его осуждали, но в лицо ничего не говорили. Как легко он оправился. Эта вечеринка с шарадами у Малков. Как он держится, смурной и нелюдимый, словно сам Бог его выделил. Вас ничего не удивило в его истории? Почему он не сопротивлялся?

Был уже март. Он накричал на студента в своем кабинете.

— Я вас предупреждал в начале семестра. Хотите подать жалобу — подавайте.

Студент был спортсмен. На нем была футболка с номером «24». У него были большие злые глаза и продольная лысина. Маленький подбородок. Он вышагал из кабинета со словами: «Еще поговорим», и вошла Луиза Джермейн отдать работы, которые для него проверяла. Она, наверное, что-то слышала, а может, и нет. Она спросила:

— Мистер Гастингс, у вас все в порядке?

Он что-то ответил, и она сказала:

— Я знаю, каково вам. Вам кто-нибудь помогает?

— В смысле — мозгоправ? Никто не знает, каково мне, и советы аспирантки мне не нужны.

Ах, она просила прощения, но Тони Гастингс, не такой сердитый, как его голос, ее отослал. Потом ему стало стыдно. Лицедей. Бедная Луиза Джермейн, возможно, последняя его ученица, которой он по душе. Хорош гусь. Он бросился ее искать.

Нашел в кофейне.

— Я хотел извиниться, — сказал он. — Я поступил глупо.

— Все в порядке, мистер Гастингс.

Высокая девушка, ее распущенные пшеничного цвета волосы, улыбка облегчения. Она сказала:

— Знайте, пожалуйста: если я могу хоть что-нибудь сделать… Мы с вами.

Взгляд ее глаз, синих, как море, молил, чтобы Тони его осмыслил. Он пустился в долгий неспешный разговор за кофе. Позволил себе поговорить о Лоре. Он заметил, что ее лицо стекленеет, но продолжал говорить. Она сказала:

— Спасибо, что рассказали. Я вам очень признательна.

Он сказал:

— Расскажите о себе.

Она говорила о братьях и сестрах, он не уследил, сосредоточиться у него не слишком получалось. Он спросил, почему она пошла в аспирантуру. Она ответила.

Ее планы показались ему наивными и глупыми, и он сказал:

— А что вы будете делать, когда мир взлетит на воздух?

Она посмотрела него ошеломленно:

— Вы имеете в виду бомбу?

— Бомбу. Это. Дождь. Выгорание.

Она растерялась.

— Может, он и не взлетит.

Ха! Тони Гастингс покачал головой, причмокнул губами, откинулся на стуле и рассказал ей. Он рассказал о белых миротворческих ракетах с будущим мира в обшивке, о боеголовках с городом в каждой и запрограммированном возмездии, когда люди погибнут. Он рассказал об ударной волне, сминающей тела, как асфальтовый каток. Он сказал слова «упреждающий удар» и «время доставки». Рассказал, что за ударной волной следует огонь, потом радиоактивные осадки — на тех, кого огонь не достигнет — потом тяжелые сплошные облака, и сказал «ядерная зима» и «черный пепел».

— Думаете, этого не будет?

Она сказала:

— Холодная война кончилась.

Он почувствовал холодный высокомерный гнев.

— Вы так думаете, да? Остальной мир наступает. Арабы, пакистанцы. Третий мир. Всем достанется. Думаете, им не на что жаловаться?

Она сказала:

— Я больше обеспокоена парниковым эффектом.

Но она была недостаточно обеспокоена. Он наставил на нее палец:

— Мир погибает. Болезни вступили в последнюю стадию, начались предсмертные судороги.

Она сказала:

— Любой может погибнуть завтра от несчастного случая.

Он напал:

— Привычное знание о том, что другие тебя переживут, — это не то же самое, что знание о том, что человечество умирает и все, чем каждый жил, сходит на нет.

Мягкий цивилизованный Тони Гастингс: бранчливый, вздорный, брюзгливый. Легко вскипающий. Иногда он вскипал на целый день. Утренняя газета за завтраком, изобилующая безобразиями, колонками, письмами, глупостями, предрассудками. Как-то апрельским утром он увидел, что соседский мальчик срезает дорогу через его сад за домом мистера Гуссерля. Он побежал за ним.

— Эй, ты!

Мальчишка остановился.

— Я думал, тут можно пройти.

— Надо спрашивать разрешения. Спрашивай разрешения.

— Разрешите, мистер?

Да пусть идет. Сад был бурый, из веток вылупливалась новая зелень. Наступали сорняки. Они были на марше, и скоро на марше будет миссис Хэпгуд — телефонные звонки и претензии. Кто-то забыл положить в его ящик записку о собрании преподавателей. Секретарше, спокойно: «Я просто хочу знать, кто за это отвечает». Извещения раскладывала Рут. «Я вас пропустила? — спросила она. — Вы уверены, что оно там нигде не затерялось? » Держи себя в руках и возвращайся к себе в кабинет.

В его лобовое стекло ударил софтбольный мяч. Тормоза взвизгнули. Он открыл дверь, выскочил и выхватил мяч из канавы, пока не подоспели ребята.

— Черт возьми, так убить можно.

— Дайте нам наш мяч, пожалуйста.

Он захлопнул дверь и запер ее, вспоминая. Пятеро ребят собрались вокруг и пытались задержать его, встав перед машиной; они барабанили по капоту, упрашивали и стращали.

— Это наш мяч, мистер.

Он завел машину, попробовал двинуться вперед. Что его останавливало? Если это вопрос насилия, то он может их просто переехать. Насилие с их стороны зависело от его миролюбия. Он чуть-чуть продвинулся, потеснив их. Какое они имеют право считать его законопослушным — или злоупотреблять этим? Все отошли, кроме одного, с бледным лицом, который уперся в капот и по шагу отступал под натиском машины. Его лицо ярилось так же, как ярился Тони, губы были стиснуты, глаза пылали. Потом уступил и он, крикнул «сукин сын! » и стукнул по окну, когда Тони с ревом проезжал. Уносясь в следующий квартал, Тони посмотрел в зеркало. Их мяч. Жди сегодня новых звонков. Он опустил окно и выбросил его. Ребята в зеркале погнались за мячом, обегая припаркованные машины.

Успокойся, Тони, полегче. Дом был церковью, где он молил свои призраки излечить его душу. Священнодействие. Он положил книги на стол и пошел к полке в гостиной, где держал альбом с фотографиями. Молитвенник. Он откинулся в кресле и закрыл глаза. Живая картина. Она сидит на диване, он — в кресле, Хелен — на полу, опираясь на кофейный столик, и говорит:

— Правда? Не шутишь?

Урок библейской истории.

— Потом я стала думать, как так получается, что я каждый день разговариваю с ним, когда мы выходим с занятий, и вдруг поняла, что он меня дожидается, и взбудоражилась.

Хелен смеется.

— Вы как дети.

— Мы и были дети.

Предание:

— Твой отец — положительнейший из людей. Это кое-чего да стоит.

Хвала папе.

История. Исследовательский дух, хихиканье.

— Понимаете, о чем я? Совершенно невозможно представить вас влюбленными.

— Твой папа по-своему очень любящий человек. Тайна. Вопрос, который Хелен хотела задать, но на который не хотела знать ответа, — она никогда его не задавала, потому что не отвечать на него было таким же ответом, как ответить.

Обряд. В апреле год назад на велосипедах после обеда. Признаки наступления лета — бутоны, новые птицы. Дочь указывает путь, каждый вечер меняя маршрут, другие повороты в других кварталах. Папа едет последним, охраняет остальных на тихих улицах, ухо востро, когда мимо проезжает машина, напрягается, когда они выезжают на главную улицу между припаркованными и едущими машинами. Когда они возвращаются домой, уже темно. Теперь — мир, все опасности остались позади.

Положительнейший из людей, по-своему любящий, покупая кофе в кофейне, помахал Луизе Джермейн, сидевшей за столиком со студентом по имени Фрэнк Готорн. Этот Готорн ему не нравился, ему было неприятно видеть ее с ним, он подумал, как бы ей об этом сказать. У Фрэнка Готорна было сальное лицо и грязная борода, волосы спутанные и лохматые, глаза как у зверя в кустах, губы торчали из бороды, как лезущие из открытой раны внутренности. Он вспомнил о Готорновом деле со списыванием, замятом, чтобы не портить ему характеристику. И о случае с голубями: двое парней с бейсбольным мячом на склоне под окном кабинета Тони, тут же Готорн.

— Дай сюда, — кг говорит Готорн и с размаху швыряет мяч в стаю голубей, в кого бы попал — убил бы или покалечил.

Какая-то девушка возмущается:

— Не надо. Они мне нравятся.

— Они грязнее крыс, — говорит Готорн, добродетельный убийца.

В кофейне Тони Гастингс подумал, как бы предостеречь Луизу.

При следующей встрече он спросил об этом Франческу. Она улыбнулась.

— Чего ради? Если он гнида, она сама это поймет.

— Ты хочешь сказать, это не мое дело.

— Если только у тебя нет другого дела, о котором ты не говоришь.

Это было за ланчем. Он сказал:

— Я в последнее время раздражительный.

— Я заметила. Сделай одолжение, — сказала она. — Не связывайся с аспиранткой. Не нужно тебе это.

— А что мне нужно?

Какое-то время она на него смотрела. Взгляд стал долгим, это что-то означало. Серьезная, без улыбки, говорила голубыми глазами. Миг — и всё, она уже снова улыбалось своей обычной улыбкой частичного подразумевания, взвешенного соучастия. Он подумал: я что-то упустил. Мне только что сказали, а теперь поздно.

Но он регулярно ходил с нею на ланч в Преподавательский клуб. Ее взгляд, напоминающий и добрый. Он подумал: она мой единственный друг. Она помнила его прежним. Она знала, что он не хочет быть таким, как сейчас. Он смотрел на нее и думал: милая, красивая. И сказал:

— Сегодня четверг.

— И что?

— Ты днем свободна.

— Ну и?

Спагетти наматывались на ее вилку, она не смотрела ему в глаза. Подскок.

— Я могу тебя куда-нибудь свозить?

Рот подставился под спагетти, она стерла томатный соус со своего изящного рта.

— Куда?

— Куда угодно.

— Хорошо.

Ну вот. Они поехали на смотровую площадку над рекой, где были слышны грузовики под обрывом. Любовались видом возле другой машины с парой, любовавшейся видом, и он испытал паровое давление желания, подобного которому не испытывал девять месяцев, даже той ночью в Нью-Йорке.

Он поговорил о парниковом эффекте и глобальном потеплении, о наступающей пустыне под раковым солнцем. Понял, что заболтался. Что ей скучно. Он подумал: я больше не славный человек, и влечение ушло.

Он повез ее домой, думая, пригласит ли она его зайти, но она не пригласила. Она поблагодарила его за вечер, и он не увидел волшебства в ее обыденных глазах. Она пошла к дому, и навстречу ей вышла маленькая девочка.

Он рванул с места так, что завизжали колеса. Резко остановился на светофоре, потом устремился на перекресток. Он что-то чувствовал, что — не знал. Выехал на магистраль, обошел машину впереди, шмыгнул с одной полосы на другую и обратно. Загудел на машину посередине и погонял ее, пока та его не пропустила.

Когда наваждение прошло, он поехал домой и отдохнул в гостиной. Что это было? Лора так и не отпускает его? Кажется, тут другое. Как будто ему нужно совершить некий ритуал, чтобы вернуть Тони Тони. Он вообразил первобытного бога, кровожадное мужское начало.

Над этим образом он рассмеялся, но в смехе не было чувства, и через секунду пришла твердая убежденность в том, что ни за одной его мыслью нет никакого чувства. Он увидел все свое нынешнее поведение на экране, где свет выявлял пустоту. Его дикая езда час назад, демонстрация с целью скрыть то, чего в нем нет. Откровение ширилось, оно охватило прошлое, вплоть до самой катастрофы, и все там было подлог или подделка. Фальшивые, разыгранные чувства. Это его напугало — но не сама пустота, а что будет, если кто-нибудь проведает. Он подумал: об этом никто не должен знать. Это тайна. Ранним вечером в своем доме он поискал свою душу и увидел только белое безразличие под рассчитанными демонстрациями скорби, а когда они надоедали, то раздражения и гнева. Он признавал данные ему скорбью привилегии. Того же, что он всех одурачил, никто не знал. Он был искусственный человек, сфабрикованный из жестов.

Он ходил по дому совершенно свободным. Смутная злоба привела его к столу, где он напечатал такое послание Бобби Андесу:

Хочу сказать, что уже не сомневаюсь — тот, кого я не опознал, был Турок. Надеюсь, что вы не оставляете розыск этих людей. Я обещаю содействовать всяким возможным образом, так как я решительнее, чем когда-либо, настроен привлечь их к ответственности.

На следующей странице стоит: «Часть третья». Хорошо. Перемена, с нее уже хватит. Сьюзен Морроу думает, ждет ли Эдвард комплимента за вылезающие из бороды внутренности. А место с парией в тюрбане и козлом-изгоем он, возможно, забыл поправить.

Сколько она еще успеет сегодня прочесть? Она заглядывает вперед, прикидывает. Сейчас мы где-то на полпути, завтра должны закончить. Передохни.

— Рози, в кровать!

Голосок сверху:

— Я в кровати, мама.

Джефри хочет на улицу. Она открывает дверь, выпускает его. Не положено, но уже поздно, никто не узнает. Поосторожнее там, мистер. Она идет на кухню. Перекусить? Колы? На кухне холодно, на улице падает температура. Из кабинета слышатся голоса комедийного телешоу, никто не смотрит, кто-то оставил на весь вечер.

От чтения и от жизни у нее ощущение прибитости. Она думает: всегда ли она борется с книгой, прежде чем сдаться ей? Ее бросает туда-сюда — от сочувствия Тони к остервенению. Если бы только не надо было потом говорить с Эдвардом. Если, по-твоему, Тони сходит с ума — или превращается в урода, — надо точно знать, что Тони на самом деле не Эдвард.

Теперь он Тони-искусственный-человек. Тут у нее есть вопросы. В общем, Сьюзен скептически относится к словам вроде «пустой» или «поверхностный». Она вот пустая или полная? Чтоб она знала! Но ей не хочется, чтобы кто-то решал за нее. Если Эдвард выносит Тони приговор устами самого Тони, то это снова высший судия Эдвард. Когда он судит, она противится. Но когда-нибудь она это перечитает во второй раз, не столь пристрастно, потом, когда досада ослабнет и все станет прошлым.

Так или иначе, часть третья. Что-то кончилось. Это третья из трех или третья из четырех? Если из трех — соната: А, В, А. Что это может значить? Назад в лес? Если из четырех — симфония? Экспозиция, траурный марш, скерцо, развязка. У нас есть преступление, жертва, реакция и пока что безуспешный поиск убийц. Она думает, она думает: погибнет Тони Гастингс или спасется? Неудачный хороший конец все испортит, но вообразить, каким может быть удачный, трудно.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒