С. Л. Франк. Смысл жизни 8 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 11Следующая ⇒

уход от жизни и отрыв от нее, то это будет чистым недоразумением, основанным

на непонимании подлинного существа дела.

Мы видели только что: духовная ориентировка на первооснове бытия и

утверждение себя в ней не " обессмысливает" для нас жизни, а, наоборот,

впервые открывает нам ту широту кругозора, при которой мы можем ее

осмыслить. Самоуглубление здесь, в области знания, есть не замыкание духа,

а, напротив, его расширение, освобождение его от всяческой узости,

обусловливающей его слепоту. Но то же соотношение господствует и в области

практической, в сфере действенной жизни. Мы уже видели, что искание смысла

жизни есть, собственно, борьба за него, творческое его утверждение через

свободное внутреннее делание.

Здесь нам остается отметить еще одну сторону дела. Мы уже говорили о

том, что " Бог есть любовь". Религиозное осмысление жизни, раскрытие своей

утвержденности в Боге и связанности с Ним есть по самому своему существу

раскрытие человеческой души, преодоление ее безнадежной в себезамкнутости в

эмпирической жизни. Истинная жизнь есть жизнь во всеобъемлющем всеединстве,

неустанное служение абсолютному целому; мы впервые подлинно обретаем себя и

свою жизнь, когда жертвуем собой и своей эмпирической отъединенностью и

замкнутостью и укрепляем все свое существо в ином - в Боге, как

первоисточнике всяческой жизни. Но тем самым мы глубочайшим, онтологическим

образом связываем себя со всем живущим на земле и прежде всего - с нашими

ближними и их судьбой. Известный образ Аввы Дорофея говорит, что люди, как

точки радиуса в круге: чем ближе к центру круга, тем ближе и друг к другу.

Заповедь: " Люби ближнего, как самого себя" не есть дополнительная заповедь,

извне, неведомо почему присоединенная к заповеди о безмерной, всеми силами

души и всеми помышлениями, любви к Богу. Она вытекает из последней, как ее

необходимое и естественное следствие. Дети единого Отца, если они

действительно сознают себя таковыми и в Отце видят единственную опору и

основу своей жизни, не могут не быть братьями, не любить друг друга. Ветвь

лозы, если она сознает, что она живет только соками, пробегающими по всей

лозе и идущими от ее общего корня, не может не ощутить исконного единства

своей жизни со всеми остальными ветвями. Любовь есть основа всей

человеческой жизни, само ее существо; и если человек в миру представляется

себе оторванным и замкнутым в себе куском бытия, который должен утверждать

себя за ever чужих жизней, то человек, нашедший свое подлинное существо в

мирообъемлющем единстве, сознает, что вне любви нет жизни и что он сам тем

более утверждает себя в своем подлинном существе, чем более он превозмогает

свою призрачную замкнутость и укрепляется в ином. Человеческая личность как

бы снаружи замкнута и отделена от других существ; изнутри же, в своих

глубинах, она сообщается со всеми ними, слита с ними в первичном единстве.

Поэтому, чем глубже человек уходит во внутрь, тем более он расширяется и

обретает естественную и необходимую связь со всеми остальными людьми, со

всей мировой жизнью в целом. Поэтому, также обычное противопоставление

самоуглубления общению поверхностно и основано на совершенном непонимании

структуры духовного мира, подлинной, невидимой чувственному взору структуры

бытия. Обыкновенно воображают, что люди тогда " общаются" между собой, когда

они вечно бегают, со многими встречаются, читают газеты и пишут в них, ходят

на митинги и выступают на них, и что, когда человек погружается " в самого

себя", он уходит от людей и теряет связь с ними. Это есть нелепая иллюзия.

Никогда человек не бывает столь замкнутым, одиноким, покинутым людьми и сам

забывшим их, как когда он весь разменивается на внешнее общение, на деловые

сношения, на жизнь на виду, " в обществе"; и никто не достигает такого

любовного внимания, такого чуткого понимания чужой жизни, такой широты

мирообъемлющей любви, как отшельник, молитвенно проникший, через последнее

самоуглубление, к первоисточнику мирообъемлющей вселенской жизни и

всечеловеческой Любви и живущий в нем, как в единственной стихии своего

собственного существа. Нерелигиозный человек может хоть до некоторой степени

приблизиться к пониманию этого соотношения, если приглядится к постоянному

соотношению между глубиной и широтой во всей сфере духовной культуры вообще:

гений -личность, углубленная в себя и идущая своим путем, предуказанным

собственными духовными глубинами - оказывается нужным и полезным всем,

понятным еще позднейшим поколениям и отдаленным народам, потому что из своих

глубин он извлекает общее для всех; а человек, живущий в суете непрерывного

внешнего общения с множеством людей, готовый во всем им подражать, быть,

" как все", и жить вместе со всеми, знающий только наружную поверхность

человеческой жизни, оказывается никчемным существом, никому не нужным и

вечно одиноким...

Из этого основного соотношения духовного бытия, по которому наибольшая

общность и солидарность находится в глубине, вытекает, что и подлинное,

творческое и плодотворное дело совершается тоже только в глубине и что

именно это глубокое, внутреннее делание есть общая работа, совершаемая

каждым не для себя одного, а для всех. Мы видели, в чем заключается это

настоящее, основное дело человека. Оно состоит в действенном утверждении

себя в Первоисточнике жизни, в творческом усилии влить себя в Него и Его в

себя, укрепиться в нем и тем действенно осуществить смысл жизни, приблизить

его к жизни и им разогнать тьму бессмыслия. Оно состоит в молитвенном

подвиге обращенности нашей души к Богу, в аскетическом подвиге борьбы с

мутью и слепотой наших чувственных страстей, нашей гордыни, нашего эгоизма,

в уничтожении своего, эмпирического существа для воскресения в Боге. Обычно

люди думают, что человек, творящий или пытающийся творить это дело, либо

вообще " ничего не делает", либо, во всяком случае, эгоистически занят только

своей собственной судьбой, своим личным спасением и равнодушен к людям и их

нуждам. И ему противопоставляют " общественного деятеля", занятого

устройством судьбы множества людей или воина, самоотверженно гибнущего за

благо родины, как людей, которые действуют, и притом действуют для общей

пользы, для блага других. Но все это рассуждение в корне ложно, обусловлено

совершенной слепотой, прикованностью сознания к обманчивой, поверхностной

видимости вещей.

Прежде всего, что есть подлинное, производительное дело? В области

материальной жизни наука о богатстве, политическая экономия, вводит различие

между " производительным" и " непроизводительным" трудом. Правда, там это

различие весьма относительное, ибо не только те, кто непосредственно

" производит" блага, но и те, кто занят их перевозкой, продажей или защитой

государственного порядка, словом, все, кто трудится и участвует в общем

устроении жизни, одинаково нужны и творят одинаково необходимое дело; и

все-таки это различие сохраняет какой-то серьезный смысл, и всем ясно, что

если все начнут " организовывать" хозяйство, распределять блага и никто не

будет их производить (как это было, напр., одно время, а отчасти и доселе

так остается в Советской России), то все будут умирать с голоду. Но в

области духовной жизни как будто совершенно утрачено представление о

производительном и непроизводительном труде; а здесь оно имеет существенное,

решающее значение. Для того, чтобы пропагандировать идеи, для того, чтобы

устраивать жизнь в согласии с ними, надо их иметь; для того, чтобы творить

добро людям или ради него бороться со злом, надо ведь иметь само добро.

Здесь совершенно ясно, что без производительного труда и накопления

невозможна жизнь, невозможно никакое проникновение благ в жизнь и

использование их. Кто же здесь производит и накопляет? Наши понятия о добре

так смутны, что мы думаем, что добро есть " отношение между людьми",

естественное качество нашего поведения, и не понимаем, что добро

субстанциально, что оно есть реальность, которую мы прежде всего должны

добывать, которым мы должны сами обладать, прежде чем начать

благодетельствовать им других людей. Но добывает и накопляет добро только

подвижник - и каждый из нас лишь в той мере, в какой он есть подвижник и

посвящает свои силы внутреннему подвигу. Поэтому молитвенный и аскетический

подвиг есть не " бесплодное занятие", ненужное для жизни и основанное на

забвении жизни - оно есть в духовной сфере единственное производительное

дело, единственное подлинное созидание или добывание того питания, без

которого все мы обречены на голодную смерть. Здесь - не праздная

созерцательность, здесь - тяжкий, " в поте лица", но и плодотворный труд,

здесь совершается накопление богатства; и это есть поэтому основное,

существенное дело каждого человека - то первое производительное дело, без

которого останавливаются и становятся бессмысленными все остальные

человеческие дела. Чтобы мельницы имели работу, чтобы булочники могли печь и

продавать хлеб, нужно, чтобы сеялось зерно, чтобы оно всходило, чтобы

колосилась рожь и наливалось в ней зерно; иначе мельницы остановятся или

будут вертеться пустыми, и нам придется питаться мякиной и лебедой. Но мы

без конца строим новые мельницы, которые с шумом машут по ветру крыльями, мы

хлопочем об открытии булочных, устраиваем в них порядок получения хлеба,

озабочены тем, чтобы никто при этом не обидел другого и забываем лишь о

мелочи - о том, чтобы сеять зерно, чтобы поливать ниву и взращивать хлеб!

Так социализм заботится о всечеловеческом благополучии, воюя с врагами

народа, митингуя, издавая декреты и организуя порядок жизни и при этом не

только не заботясь о произрастании хлеба, но тщательно истребляя его и

засоряя нивы плевелами; ведь этот хлеб насущный для него есть только

усыпляющий " опий", ведь взращивание добра есть пустое дело, которым от

безделья занимаются монахи и прочие дармоеды! Так в американском темпе жизни

миллионы людей в Америке и Европе суетятся, делают дела, стараются

обогатиться, и в итоге все сообща неутомимым трудом создают пустыню, в

которой изнемогают от зноя и погибают от духовной жажды. Так, в политической

лихорадке митинговые ораторы и газетчики так упорно и неистово проповедуют

справедливость и правду, что души и проповедников, и слушателей опустошаются

до конца, и никто уже не знает, для чего он живет, где правда и добро его

жизни. Все мы, нынешные люди, живем более или менее в таком сумасшедшем

обществе, которое существует только, как Россия в годы революции,

разбазариванием благ, которые когда-то, в тихих, невидимых мастерских

неприметно создали наши предшественники. А между тем, каждый из нас, какое

бььиное дело он ни делал, должен был бы часть своего времени затрачивать на

основное дело - на накопление внутри себя сил добра, без которых все

остальные дела становятся бессмысленными или вредными. Наши политики любят

из всего дела св. Сергия Радонежского с одобрением отмечать, что он

благословил рать Дмитрия Донского и дал ей двух монахов из своей обители;

они забывают, что этому предшествовали десятилетия упорного молитвенного и

аскетического труда, что этим трудом были добыты духовные богатства,

которыми питались в течение веков и доселе питаются русские люди, и что без

него, как указывает проницательный русский историк Ключевский, русские люди

никогда не имели бы сил подняться на борьбу с татарами. Мы рвемся воевать со

злом, организовывать нашу жизнь, делать настоящее, " практическое" дело; и мы

забываем, что для этого нужны прежде всего силы добра, которые нужно уметь

взрастить и накопить в себе. Религиозное, внутреннее делание, молитва,

аскетическая борьба с самим собой есть такой неприметный основной труд

человеческой жизни, закладывающий самый ее фундамент. Это есть основное,

первичное, единственное подлинное производительное человеческое дело. Как мы

видели, все человеческие стремления, в конечном счете, в последнем своем

существе, суть стремления к жизни, к полноте удовлетворенности, к обретению

света и прочности бытия. Но именно поэтому, все внешние человеческие дела,

все способы внешнего устроения и упорядочения жизни опираются на внутреннее

дело -- на осмысление жизни через духовное делание, через взращивание в себе

сил добра и правды, через действенное вживание человека в Первоисточник

жизни-Бога.

И далее: хотя каждый человек, чтобы жить как в физическом, так и в

духовном смысле, должен сам дышать и питаться и не может жить только за счет

чужого труда, но из этого не следует, как обычно думают, что невидимое,

молчаливое делание есть работа для себя одного, что в нем все люди разобщены

друг от друга и заняты каждый только своим эгоистическим делом. Напротив, мы

уже видели, что люди разобщены между собой на поверхности и связаны в своей

глубине и что поэтому всякое углубление есть тем самым расширение,

преодоление перегородок, отделяющих людей друг от друга. Наше отравленное

материализмом время совершенно утратило понятие о вселенской, космической

или, так сказать, магической силе молитв и духовного подвига. Нам нужны

смутные и рискованные чудеса оккультных явлений и спиритических сеансов,

чтобы поверить, как в " редкое исключение", что дух действует на расстоянии,

что сердца человеческие связаны между собою еще иным способом, чем через

действие звуков глотки одного человека на барабанную перепонку другого. В

действительности - опыт молитв и духовного подвига не только тысячекратно

подтверждает это на частных примерах, но и раскрывает сразу, как общее

соотношение - духовная сила всегда сверхъиндивидуальна, и ею всегда

устанавливается невидимая связь между людьми. Одинокий отшельник в своей

келье, в затворе, не видимый и неслышимый никем, творит дело, сразу

действующее на жизнь в целом и затрагивающее всех людей; он делает дело не

только более производительное, но и более общее, более захватывающее людей и

влияющее на них, чем самый умелый митинговый оратор или газетный писатель.

Конечно, каждый из нас, слабых и неумелых рядовых работников в области

духовного бытия, не может рассчитывать на такое действие своего внутреннего

делания; но, если мы свободны от самомнения, можем ли мы рассчитывать на

большие результаты и в области внешнего нашего вмешательства в жизни?

Принципиальное же соотношение остается здесь тем же самым; невозможное для

людей возможно для Бога, и никто наперед не знает, в какой мере он способен

помочь и другим людям своей молитвой, своим исканием правды, своей

внутренней борьбой с самим собой. Во всяком случае, это основное

человеческое дело действенного осмысления жизни, взращивания в себе сил

добра и правды есть не только одиночное дело каждого в отдельности; по

самому своему существу, по природе той области бытия, в которой оно

совершается, оно есть общее, соборное дело, в котором все люди связаны между

собой в Боге, и все - за каждого, и каждый - за всех.

Таково то великое, единственное дело, с помощью которого мы действенно

осуществляем смысл жизни и в силу которого в мире действительно совершается

нечто существенное именно возрождение самой внутренней его ткани, рассеяние

сил зла и наполнение мира силами добра. Это дело - подлинно метафизическое

дело - возможно вообще только потому, что оно совсем не есть простое

человеческое дело. Человеку здесь принадлежит только работа по уготовлению

почвы, произрастание же совершается самим Богом. Это есть метафизический,

Богочеловеческий процесс, в котором только соучаствует человек, и именно

потому в нем может осуществиться утверждение человеческой жизни на ее

подлинном смысле.

Отсюда становится понятной нелепость иллюзии, в которой мы пребываем,

когда мним, что в нашей внешней деятельности, в работе, протекающей во

времени и соучаствующей во временном изменении мира, мы можем осуществить

нечто абсолютное, достигнуть осуществления смысла жизни. Смысл жизни - в ее

утвержденности в вечном, он осуществляется, когда в нас и вокруг нас

проступает вечное начало, он требует погружения жизни в это вечное начало.

Лишь поскольку наша жизнь и наш труд соприкасаются с вечным, живут в нем,

проникаются им, мы можем рассчитывать вообще на достижение смысла жизни. Во

времени же все раздроблено и текуче; все, что рождается во времени, по слову

поэта, заслуживает и погибнуть во времени. Поскольку мы живем только во

времени, мы живем и только для времени, мы им поглощены, и оно безвозратно

уносит нас вместе со всем нашим делом. Мы живем в части, разъединенной с

целым, в отрывке, который не может не быть бессмысленным. Пусть мы, как

соучастники мира, обречены на эту жизнь во времени, пусть даже - как это

ниже уяснится - мы даже обязаны в ней соучаствовать, но в этой нашей работе

мы достигаем и при наибольшей удаче только относительных ценностей и ею

никак не можем " осмыслить" нашу жизнь. Все величайшие политические,

социальные и даже культурные перемены, в качестве только событий

исторической жизни, в составе одного лишь временного мира, не совершают той

метафизической, подземной работы, которая нам нужна; не приближают нас к

смыслу жизни - все равно, как все наши дела, даже важнейшие и нужнейшие,

совершаемые нами внутри вагона поезда, в котором мы едем, ни на шаг не

подвигают нас к цели, к которой мы движемся. Чтобы существенно изменить нашу

жизнь и исправить ее, мы должны усовершенствовать ее сразу, как целое; а во

времени она дана лишь по частям, и, живя во времени, мы живем лишь в малом,

преходящем ее отрывке. Работа же над жизнью, как целым, есть работа именно

духовная, деятельность соприкосновения с вечным, как сразу целиком данным.

Только эта подземная, невидимая миру работа приводит нас в соприкосновение с

теми недрами, в которых покоится чистое золото, подлинно нужное для жизни.

Единственное дело, осмысляющее жизнь и потому имеющее для человека

абсолютный смысл, есть, следовательно, не что иное, как действенное

соучастие в Богочеловечес-кой жизни. И мы понимаем слова Спасителя, на

вопрос: " Что нам делать? ", отвечавшего: " Вот дело Божие, чтобы вы веровали в

Того, Кого Он послал" (Ев. Иоанна 6. 29).

VIII. О ДУХОВНОМ И МИРСКОМ ДЕЛАНИИ

Но как же быть со всеми остальными человеческими делами, со всеми

интересами нашей эмпирической жизни, со всем тем, что отовсюду нас окружает

и заполняет нашу обычную жизнь? Осмысление жизни должно ли искупаться

отречением от всего земного, отказом от всего ее эмпирического содержания?

Любовь, семья, заботы о ежедневном пропитании, а также те блага, которые мы

обычно считаем объективно-ценными и которым посвящаем нашу жизнь, отдавая ее

на служение им-наука, искусство, справедливость в человеческих отношениях,

судьба родины - остаются ли по-прежнему они бессмысленными, суть ли они

иллюзии, блуждающие огоньки, погоня за которыми зря губит нашу жизнь и от

которых мы должны поэтому просто отвернуться и отказаться? Не искупается ли

в таком случае обретение смысла жизни ее ужасающим обеднением, и не слишком

ли это дорогая цена?

Так спрашивает нас наша непреодоленная языческая природа. И на это

прежде всего нужно ответить так. Кто не понимает, что " смысл жизни" есть

благо, превышающее все остальные человеческие блага, что подлинное его

обретение есть обретение сокровища, безмерно обогащающего человеческую душу,

более того, что оно есть единственное настоящее, а не мнимое и иллюзорное

благо и потому не может быть оплачено " слишком дорогой ценой", тот, значит,

просто еще не изведал настоящей жажды, и не для того пишутся эти слова. Чье

сердце не откликнется глубоким внутренним трепетом на слова Спасителя: " Кто

хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет ее ради Меня, тот

сбережет ее. Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого

погубить" (Ев. Луки 9. 24-25); кто сам не сознает, что Царство Небесное

подобно " сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от

радости о нем идет и продает все, что имеет, и покупает поле то", или же оно

подобно " купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную

жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее" (Ев. Матф 13. 44-46) -

тот еще не готов для искания смысла жизни и потому, очевидно, никогда не

может сговориться с теми, кто его ищет, а тем более не согласится на

условия, при которых его можно найти. Без жертвы и отречения нельзя вообще

найти смысла жизни или - что то же -подлинной жизни, таков, как мы уже

знаем, внутренний закон духовного бытия; а что тут не может быть слишком

большой жертвы, ясно для всякого, кто понимает, о чем идет здесь речь.

Раз навсегда и незыблемо стоит один итог наших размышлений: для того,

чтобы искать и найти абсолютное благо, надо прежде всего отказаться от того

заблуждения, которое в относительном и частном усматривает само абсолютное,

надо понять бессмысленность всего на свете вне связи с подлинно-абсолютным

благом. Как бы часто душа наша, колеблясь между двумя мирами, ни

возвращалась к более естественной и легкой для нее мысли, что в богатстве,

славе, земной любви или даже в сверхличных благах, таких, как счастие

человечества, благо родины, наука, искусство, заключено " настоящее",

" реальное" удовлетворение человеческой души, а все остальное есть туманная и

призрачная " метафизика", пробуждаясь, она снова понимает и, оставаясь

правдивой, не может не понимать, что все это - тлен, суета и что

единственное, что ей подлинно нужно, есть смысл жизни, заключенный в

подлинной, вечной, просветленной и успокоенной жизни. Относительное и

частное всегда останется только относительным и частным, всегда нужно только

для чего-то иного - абсолютного - и легко отдается или, по крайней, мере

должно отдаваться за него. Эта иерархия ценностей, этот примат цели над

средствами, основного над вторичным и производным должен быть незыблемо

утвержден в душе раз навсегда и огражден от опасностей затуманивания и

колебания, которому он подвергается всегда, когда нами овладевает страсть -

хотя бы самая чистая и возвышенная страсть. Жизнь осмысливается только

отречением от ее эмпирического содержания; твердую, подлинную опору для нее

мы находим лишь вне ее; лишь перешагнув за пределы мира, мы отыскиваем ту

вечную основу, на которой он утвержден. Пребывая в нем, мы им охвачены и

вместе с ним шатаемся и кружимся в бессмысленном вихре.

И все же таким чисто отрицательным выводом мы не можем ограничиться,

потому что он был бы односторонним. Ибо смысл жизни, раз найденный, через

отречение и жертву, в последней глубине бытия, вместе с тем осмысливает всю

жизнь. Царство Небесное, будучи подобно одной жемчужине, за которую охотно

отдается все остальное имущество, вместе с тем подобно закваске, которая

сквашивает " три меры муки", подобно горчичному зерну, которое вырастает в

огромное тенистое дерево. Выражаясь отвлеченно, мы можем сказать: абсолютное

отыскивается через противопоставление его относительному, оно-вне и выше

последнего; но оно не было бы абсолютным, если бы оно вместе с тем не

проникало все относительное и не охватывало его. Никакое земное человеческое

дело, никакой земной интерес не может осмыслить жизни, и в этом отношении

они все совершенно бессмысленны; но когда жизнь уже осмыслена иным началом -

своею последней глубиной, то она осмыслена всецело и, следовательно, все ее

содержание. В тьме нельзя отыскать свет, и свет противоположен тьме; но свет

освещает тьму. Было бы совершенно ложным, противоречащим христианскому

сознанию и подлинному строению бытия стремлением оторвать Бога от мира,

замкнуться в Боге и оградить себя от мира презрением к нему. Ибо Бог,

превосходя мир и будучи сверхмирным, сотворил этот мир и в нем явил Себя; в

Боговоплоще-нии Он Сам влил Свои силы в мир, и истина христианства, в

которой мы узнали истинное обретение смысла жизни, есть не учение о

трансцендентном и отрешенном от мира Боге, а учение о Боговоплощении и

Богочеловечестве, о нераздельном и неслиянном единстве Бога и человека, а

стало быть, и Бога, и мира (так как существо мира-в человеке). Вся

человеческая жизнь, просветленная своей связью с Богом и утвержденная через

нее, оправдана; вся она может совершаться " во славу Божию", светло и

осмысленно. Единственным условием этого является требование, чтобы человек

не служялмиру, " не любил мира и того, что в мире", как последних

самодовлеющих благ, а чтобы он рассматривал свою мирскую жизнь и весь мир,

как средство и орудие Божьего дела, чтобы он употреблял их на служение

абсолютному добру и подлинной жизни. Жизнь, как наслаждение, власть,

богатство, как упоенность миром и самим собой, есть бессмыслица; жизнь, как

служение, есть Богочеловеческое дело и, следовательно, всецело осмысленна. И

каждое мнимое человеческое благо - любовь к женщине, богатство, власть,

семья, родина - использованное, как служение, как путь к истинной жизни и

озаренное лучами " света тихого", теряет свою суетность, свою иллюзорность и

приобретает вечный, т. е. подлинный смысл. Христос благословил брак в Кане

Галил ейской, Он повелел платить дань Кесарю - под условием несмешения его с

Богом. Иоанн Креститель, наряду с абсолютным требованием - сотворить

достойные плоды покаяния, на вопрос " Что делать? " заповедал народу делиться

одеждой и пищей с неимущими, мытарям - не требовать более определенного им,

а воинам - никого не обижать, не клеветать, довольствоваться своим

жалованием (Ев. Луки 3. 8-14).

И все же здесь остается еще неясность. Сказано ведь: " Царство Мое не от

мира сего", " Не любите мира и того, что в мире". Служение Богу ведь и есть

отречение от мира, ибо нельзя сразу служить двум господам, Богу и мамоне.

Каким же образом возможно мирское служение, оправдание мирской жизни через

связь ее с Богом?

Человек по своей природе принадлежит к двум мирам - к Богу и к миру;

его сердце есть точка скрещения двух этих сил. Он не может служить этим двум

силам сразу и должен иметь только одного господина - Бога. Но Бог есть и

Творец мира, и через Бога и в Боге оправдан и мир. Кто может отречься

всецело от мира, от всего того в мире, что не согласуется с Богом и не

божественно, и идти прямо к Богу, тот поступает праведно, кратчайшим и

вернейшим, но и труднейшим путем обретает оправдание и смысл своей жизни.

Так идут к Богу отшельники и святые. Но кому это не дано, у того другое

предназначение: он вынужден идти к Богу и осуществлять смысл своей жизни

сразу двумя путями: пытаться по мере сил неуклонно идти прямо к Богу и

взращивать в себе Его силу и вместе с тем идти к Нему через переработку и

совершенствование мирских сил в себе и вокруг себя, через приспособление их

всех к служению Богу. Таков путь мирянина. И на этом пути необходимо и

правомерно возникает та двойственность, в силу которой отречение от мира

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 789 10 11 Следующая ⇒