С. Л. Франк. Смысл жизни 6 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 11Следующая ⇒

его. Мы похожи на тех близоруких и рассеянных людей, которые ищут потерянные

очки и не могут их найти, потому что очки сидят на их носу и ищущие в своих

поисках глядят через них. " Не иди во вне, - говорил тот же бл. Августин, -

иди во внутрь самого себя; и когда ты внутри обретешь себя ограниченным,

перешагни через самого себя! ". Стоит только отучиться от привычки считать

единственной реальностью то, что окружает нас извне, что мы видим и осязаем,

- и что нас толкает, мучает и кружит в неясном вихре, - и обратить внимание

на великую реальность нашего собственного бытия, нашего внутреннего мира,

чтобы удостовериться, что в мире все же не все бессмысленно и слепо, что в

нем, в лице нашего собственного томления и искания и в лице того света,

который мы ищем и, значит, смутно видим, действуют силы и начала иного

порядка именно те, которых мы ищем. Конечно, есть много как будто покинутых

Богом людей, которые во всю свою жизнь так и не могут об этом догадаться,

как не может младенец обратить умственный взор на самого себя и, плача и

радуясь, знать, что с ним происходит, видеть свою собственную реальность. Но

человеческая слепота и недогадливость, замкнутость человеческого взора

шорами, которые позволяют ему глядеть только вперед и не дают оглянуться, не

есть же опровержение реальности того, чего не видит этот взор. Эта

реальность с нами и в нас, каждый вздох нашей тоски, каждый порыв нашего

глубочайшего существа есть ее действие и, значит, свидетельство о ней, и

надо только научиться, как говорил Платон, " повернуть глаза души", чтобы

увидеть то, чем мы " живем, движемся и есмы".

И теперь мы можем объединить два, найденных нами, условия смысла жизни.

Мы видели через анализ самого нашего понимания " бессмысленности" жизни, что

в нем самом обнаруживается действие сущей Истины, как света знания. И мы

видели дальше, что в самом нашем искании, в самой неудовлетворенности

бессмысленностью жизни обнаруживается присутствие и действие начал,

противоположных этой бессмысленности. Оба эти момента не столь разнородны и

несвязны между собой, как это казалось с самого начала. Ибо в самом знании

бессмысленности жизни, в самом холодном теоретическом ее констатировании,

конечно, содержится бессознательно момент искания смысла, момент

неудовлетворенности - иначе мы не могли бы составить и теоретического

суждения, предполагающего оценку жизни с точки зрения искомого ее идеала. И,

с другой стороны, мы не могли бы ничего искать, ничем сознательно томиться,

если бы мы вообще не были сознательными существами, если бы мы не могли

знать и нашей нужды, и того, что нам нужно для ее утоления. Как бы часто

холодное суждение мысли ни расходилось на поверхности нашего сознания с

невысказанным, нам самим непонятны порывом нашего существа, - в последней

глубине они слиты между собой в неразрывном единстве. Мы хотим знать, чтобы

жить; а жить значит, с другой стороны, жить не слепоте и тьме, а в свете

знания. Мы ищем живого знания знающей, озаренной знанием жизни. Свет не

только освещает, но и согревает; а сила горения сама собой накаляет нас до

яркого света. Истинная жизнь, которой мы ищем и смутное биение которой в нас

мы ощущаем в самом этом искании, есть единство жизни и истины, жизнь, не

толью озаренная светом, но слитая с ним, " светлая жизнь". И последней

глубине нашего существа мы чувствуем, что свет знания и искомое нами высшее

благо жизни суть две стороны одного и того же начала. Сверхъэмпирическое,

абсолютное в нас мы сразу сознаем и как свет знания, и как вечное благо, как

то неизъяснимое высшее начало, которое русский язык обозначает непереводимым

и неисчерпаемым до конца словом " правда".

И именно это абсолютное, этот живой разум или разумная жизнь, эта

сущая, озаряющая и согревающая нас правда самоочевидно есть. Она есть

истинное бытие, непосредственно нам данное или, вернее, в нас

раскрывающееся; она достовернее всего остального на свете, ибо о всем, что

нам извне дано, можно спрашивать, есть ли оно или нет; об истинном же бытии

нельзя даже спрашивать, есть ли оно, ибо сам вопрос есть уже обнаружение

его, и утвердительный ответ здесь предшествует самому вопросу, как условие

его возможности. Где-то в глубине нашего собственного существа, далеко от

всего, что возможно в мире и чем мир живет и вместе с тем ближе всего

остального, в нас самих или на том пороге, который соединяет последние

глубины нашего " Я" с еще большими, последними глубинами бытия есть Правда,

есть истинное, абсолютное бытие; и оно бьется в нас и требует себе исхода и

обнаружения, хочет залить лучами своего света и тепла всю нашу жизнь и жизнь

всего мира, и именно это его биение, это непосредственное его обнаружение и

есть та неутоленная тоска по смыслу жизни, которая нас мучит. Мы уже не

одиноки в наших исканиях, и они не кажутся нам столь безнадежными, как

прежде.

VI. ОПРАВДАНИЕ ВЕРЫ

Но, конечно, и этого нам мало. То, что нам нужно до обретения подлинно

существенного смысла жизни, есть как мы знаем, во-первых, бытие Бога, как

абсолютной основы для силы добра, разума и вечности, как ручательства их

торжества над силами зла, бессмыслия и тленности, во-вторых, возможность для

меня лично, в моей слабой краткой жизни, приобщиться к Богу и заполнить свою

жизнь им. Но именно эти два желания как будто абсолютно неосуществимы, ибо

содержат в себе противоречие.

Бог есть единство всеблагости со всемогуществом. В Бога мы верим,

поскольку мы верим, что добро есть не только вообще сущее начало, подлинная

сверхмирная реальность, но и единственная истинная реальность, обладающая

поэтому полнотой всемогущества. Бессильный бог не есть Бог; и мы

поторопились выше назвать найденное нами сущее добро Богом. Не заключается

ли мучающая нас бессмысленность жизни именно в том, что лучи света и добра в

ней так слабы, что лишь смутно и издалека пробивают сквозь толщу тьмы и зла,

что они лишь еле мерещатся нам, а господствуют и властвуют в жизни

противоположные и начала. Пусть в бытии подлинно есть Правда; но она в нем

затеряна и бессильна, пленена враждебными силами и н каждом шагу одолевается

ими; мировая жизнь все-таки остается бессмысленной.

И тем более остается бессмысленной наша собственная жизнь. Каждый из

нас пленен мирскими силами зла и слепоты, вихри их захватывают нас извне и

мутят нас изнутри жизнь наша разбивается, унесенная потоком времени; и нас,

во всяком случае, нет того в себе утвержденного покоя, той светлой ясности,

той полноты бытия, которы нам нужны для смысла нашей жизни. И лишь смутно и

с величайшим трудом мы догадываемся о прикосновенности нас к иному началу -

к Правде; и эта Правда живет в нас слабой, бессильной, в тумане еле

мерцающей искоркой (Funklein - так именно называл божественное начало в нас

Мейстер Экхарт). А нам нужно, чтобы она заполнила нашу жизнь и всю ее в себе

растворила.

Оба условия оказываются неосуществленными. Более того, мы как будто

ясно видим их неосуществимость. Ибо если само бытие Правды мы могли

признать, несмотря на бессмысленность всей эмпирической жизни именно, как

особое начало, сверхмирное и сверхъэмпирическое, то ее всемогущество или ее

всеединство - вне нас и в нас - мы как будто явно не имеем права признать,

ибо оно противоречит бесспорному факту бессмысленности жизни.

Никакими логическими ухищрениями, никакими тончайшими рассуждениями

нельзя распутать это противоречие, честно и до конца убедительно его

преодолеть. И все же наше сердце его преодолевает, и в вере, в особом,

высшем акте " сердечного знания", мы ясно усматриваем самоочевидную

наличность условий смысла жизни - очевидность всемогущества Правды и полную,

совершенную утвержден-ность нас самих, всего нашего существа в ней. И эта

вера есть не просто " слепая" вера, не " credo quia absurdum"; с логической

парадоксальностью, с " невероятностью" она сочетает высшую, совершенную

достоверность и самоочевидность. И только по слабости нашей мы в жизни

постоянно теряем уже достигнутую самоочевидность и снова впадаем в сознание

ее " невероятности", в мучительные сомнения.

Когда мы с величайшей интенсивностью духовной воли вдумываемся или,

вернее, разумно вживаемся и вчувствы-ваемся в то высшее начало, которое явно

предстоит нам, как сущая Правда, то мы с совершенной очевидностью

убеждаемся, что Правда и подлинное Бытие есть одно и то же. Правда не только

просто есть; и она есть не только Правда. Она есть вместе с тем то, что мы

называем в последнем, глубочайшем смысле жизнью, бытием; она есть наша

абсолютно твердая единственная почва, и вне ее все висит в воздухе,

замирает; она есть то, противоположность чего есть небытие, смерть,

исчезновение. В ней все укрепляется приобретает прочность и полноту,

расцветает и дышет полной грудью; вне ее все засыхает, отмирает, бледнеет

вянет и задыхается. И хотя фактически, кроме нее, есть многое другое, - весь

эмпирический мир со всем множеством существ в нем, - но, поскольку мы мыслим

его действительно вне абсолютной правды, он становится тенью, призраком,

тьмой небытия, и мы перестаем понимать, как он может существовать. Что бы ни

говорил нам наш обыденный опыт, в глубине нашего существа живет высший

критерий истины, который ясно усматривает, что вне Бога нет ничего и что

только в Нем мы " живем, движемся и есмы".

С разных сторон мы можем подойти к этой самоочевидной, хотя и

таинственной истине, разными способами можем помочь себе утвердиться в ее

сознании. Здесь мы отметим те стороны, которые, хотя и являются

сверхрациональными, ближе всего поддаются рациональному выражению.

Мы видели, что в состав сущей Правды входит момент,. по которому она

есть свет знания, теоретическая истина или созерцание, раскрытие бытия. Но в

подлинном, последнем смысле быть - это и значит сознавать или знать;.

Совершенно бессознательное бытие не есть бытие; быть значит быть для себя,

быть себе раскрытым, быть самосознанием. Правда, мы видим вокруг себя

множество вещей и существ, которые мы называем бессознательными,

неодушевленными и даже мертвыми; и мы знаем, что наше тело обречено стать

такою " мертвой" вещью, и с содроганием ужаса сознаем, что это действительно

так. Все эти мертвые, неодушевленные существа и вещи существуют- они именно

существуют " для нас", потому что мы их знаем или сознаем, но они не

существуют для себя. Но хотя это так, мы не понимаем, как это, собственно,

возможно, и именно этот факт есть величайшая проблема философии. И,

основываясь на нашем собственном опыте, на понятии о бытии, которое мы имеем

в лице нашего собственного бытия (а, в последнем счете, откуда еще мы могли

бы почерпнуть понятие бытия? ), мы приходим к убеждению, что либо эти мертвые

вещи совсем не существуют в себе, а " существуют" только " для нас", т. е. как

представления нашего сознания и, значит, в подлинном смысле не существуют,

либо же - и таков окончательный вывод, ввиду неудовлетворительности первого

предположения - существуя в себе, они хоть в зачаточной, смутной,

потенциальной форме существуют и для себя, сознают себя, суть угасающие, еле

тлеющие искорки абсолютного Света. То, что есть, как-то (хотя бы зачаточно)

живет, а то, что живет, как-то (хотя бы тоже лишь зачаточно) одушевлено и

сознательно. В последней глубине бытия нет ничего, кроме света, и лишь на

поверхности бытия мы видим - в силу ли искаженности самого бытия или по

нашей недальновидности - слепоту и тьму. Но абсолютная тьма и абсолютная

темнота есть такая же бессмыслица, как абсолютное небытие; небытия именно и

нет, все, что есть, есть бытие; а потому все, что есть, есть бытие для себя,

свет знания, обнаружение сущей истины. И мы понимаем, что свет есть не

случайное начало, откуда-то взявшееся в мире и затерявшееся в нем, рискуя

ежемгновенно погаснуть, быть разрушенным тьмой. Мы постигаем, наоборот, что

свет есть начало и сущность всего, что свет и бытие есть одно и то же,

единственное истинно Сущее. " В начале было Слово, и Слово было у Бога, и

Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без

Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была

свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его" (Ев. Иоанна

1. 1-5).

Этот сверхмирный и объемлющий мир Свет есть вместе с тем вечное начало;

более того, он есть сама вечность. В лице всякой истины, хотя бы самой

эмпирической по своему содержанию и доступной самому ограниченному уму, мы

постигаем вечность и смотрим на мир из вечности. Ибо всякая истина, как

таковая, есть усмотрение вечного смысла, она навеки фиксирует хотя бы

единичное, мимолетно явление, она имеет силу раз навсегда. И поскольку мы

сознаем Свет как первооснову бытия и как единственное подлинное бытие, мы

тем самым познаем, что мы утверждены в вечности, что вечность со всех сторон

объемлет нас и что самый поток времени немыслим иначе как в лоне вечности и,

как говорил Платон, в качестве " подвижного образа вечности". И не только мы

ясно сознаем, что вечное есть, как могло бы не быть то, смысл чего есть

бытие раз навсегда, всеобъемлющая и в себе утвержденная полнота и

целокупность бытия, но мы сознаем, что вечность и бытие есть, собственно,

одно и то же. Ибо то, что не вечно, что возникает и исчезает, лишь переходит

из небытия в бытие и обратно - из бытия в небытие; оно то включается, то

исключается из бытия; и так как все временное в своей изменчивости в

сущности ежемгновенно частично погибает и возобновляется, то оно совсем не

есть, а только как 6ы скользит у порога бытия. И мы сами, в качестве

временных существ, только скользим по поверхности бытия; но, сознавая все и

себя самих в свете вечности - а иначе ничего нельзя сознавать -- мы вместе с

тем уже в лице этого сознания подлинно есмы, а поскольку мы не только нашей

мы мыслью приобщаемся к вечному свету, а стараемся жизненно впитать его в

себя, или, вернее, жизненно усмотреть наш исконную утвержденность в нем, мы

знаем, что это noдлинное, вечное бытие есть основа и последняя сущность

всего нашего существа. Откуда бы ни взялось невечное временное

существование, этот всеразрушающий и все поглощающий поток изменчивости, мы

ясно видим, что он есть не существо бытия и не положительная и

самостоятельная сила, а лишь умаленность, неполнота, ущербленность бытия и

что это дефективное бытие неспособно поглотить в себе и увлечь за собой

твердыню вечности, н почве которой оно само только и возможно. Бытие и

вечность, вечная жизнь есть просто одно и то же; вечность есть не что иное,

как целокупная, всеобъемлющая, сразу данная полнота бытия; и эта вечность

есть наше исконное достояние, она всегда как бы готова нас принять в свое

лоно и только от нас, от нашей духовной энергии и готовности к

самоуглублению зависит пойти ли на встречу ей или бежать от нее на ту

умаленную периферию, в ту " тьму кромешную", в которой все течет и ничто не

прочно.

Мы видели, далее, что Правда есть высшее благо, совершенство, полнота

удовлетворенности и что это благо, раз мы его усматриваем - без чего

невозможно было бы само его искание - необходимо есть. Но оно тоже не просто

" есть", в числе многого иного. Именно здесь то полное, адекватное знание,

которое мы назвали " сердечным знанием" или верой, ясно говорит нам, что

высшее добро или совершенство и бытие есть одно и то же, что на самом деле и

в последней глубине оно одно только истинно есть и его то мы разумеем, когда

говорим о бытии - о том истинном бытии, которое нам нужно и которого мы

ищем. Для отвлеченного или теоретического знания это есть наиболее трудное и

парадоксальное утверждение. Не видим ли мы, что многое, существующее на

свете, или, вернее, даже все на свете - несовершенно, дурно? Не видим ли мы

даже, что совершенство, напротив, неосуществимо в мире и есть только предмет

нашей мечты, нашего бессильного томления? Так, для холодного теоретического

знания реальность становится синонимом несовершенства, а совершенство ~

синонимом нереальности, только " идеалом", чем-то только воображаемым,

мечтаемым, бесплотным и призрачным. И конечно, поскольку под бытием мы будем

разуметь эмпирическое существование, реальность мировой природы, ближайшим

образом и непосредственно так оно и есть на самом деле. Но нам уже

открылось, что эмпирическое существование, как таковое, не только не

исчерпывает собой бытия, но совсем не принадлежит к нему, не есть истинное

бытие и что вместе с тем это истинное бытие самоочевидно есть. И когда мы

всем существом нашим вглядываемся и сознательно вживаемся в это истинное

бытие, мы знаем, что оно есть именно то, что мы зовем совершенством или

высшим благом.

Здесь мы должны вспомнить то, о чем мы говорили npи рассмотрении

условий возможности смысла жизни. Простое существование, как дление во

времении и вместе с тем как бессмысленная растрата сил жизни в погоне за ее

со хранением, конечно, не есть высшее благо, не есть абсслютная ценность, а

есть нечто, что осмысляется лишь через отдачу его на служение истинному

благу. Но, с другой стороны, это истинное благо, которого мы ищем, не есть

какая-то ценность с особым, ограниченным содержанием - будь то наслаждение

или власть, или даже нравственное добро. Ибо все это само требует

оправдания, в отношении всего этого опять встает неотвязный вопрос: " для

чего? " Мы же ищем такого блага, которое давало бы полноту непосредственной

удовлетворенности и о котором уже никто не мог бы спросить: " для чего оно? "

- и именно такое благо мы называем совершенством. А что значит: полнота

непосредственной удовлетворенности? Что значит, вообще, найти настоящее,

последнее удовлетворение? Мы уже видели это выше: это значит найти истинную

жизнь, обнаружение и осуществление жизни не как бедного содержанием,

текучего, краткого и потому бессмысленного отрывка, а как всеобъемлющей

полноты бытия. Мы стремимся к полной, прочной, безмерно богатой жизни или,

попросту говоря, мы стремимся обрести саму жизнь в противоположность ее

призрачному и обманчивому подобию. То сознание, которое в искаженно-смутной

форме и с лживым, обманчивым содержанием живет во всех наших порывах,

страстях и мечтах и образует последнюю, глубочайшую их движущую силу -

сознание: " Мы хотим жить, подлинно жить, а не только довольствоваться пустым

подобием жизни или бесплодной растратой ее сил", - это сознание и есть

существо искания смысла жизни; оно выражает наше основное и первичное

стремление. В этом смысле, как мы видели (гл. 3), верно утверждение: " Жизнь

для жизни нам дана". Нет блага выше самой жизни - но только подлинной жизни,

как осуществления и изживания, творческого раскрытия абсолютных глубин

нашего существа. Совершенство и жизнь одно и то же; а так как жизнь есть не

что иное, как внутренняя сущность бытия, как подлинное для себя бытие,

самоизживание и самораскрытие бытия, то совершенство и бытие есть одно и то

же.

Совершенство не может быть только " идеалом", его нет ни в чем, что не

есть, а только " должно быть". Какое же это совершенство - быть только

призраком, тенью, сном человеческой души? То, что мы разумеем под

совершенством и чего мы ищем, как единственного абсолютного блага, есть,

напротив, само бытие. Последняя, чаемая нами, абсолютная глубина бытия,

последняя его почва и высшее благо, совершенство, совершенная радость,

блаженство и светлый покой есть одно и то же. Этого дальше нельзя

разъяснить, этого никаким производным образом нельзя доказать, и для

эмпирического сознания это всегда есть парадокс или голословное утверждение;

для сердечного же знания это есть самоочевидная истина, не требующая

никакого доказательства и не допускающая его именно по своей очевидности.

Это есть простое описание того, чем живет наше сердце и что для него есть не

субъективное его " чувство" или " мечта", а самоочевидно раскрывающаяся

последняя глубина сущего. Последнее, абсолютное бытие есть блаженство и

совершенство; и наоборот: блаженство и совершенство есть последнее,

глубочайшее бытие, основа всего сущего - так воочию раскрывается перед нами

последняя тайна бытия. Лучший образец и символ этой тайны есть, как мы уже

говорили, любовь. Ибо любовь, истинная любовь и есть не что иное, как

радость жизни или жизнь, как полнота радости - внутреннее, неразрывное

единство жизненной полноты и интенсивности, удовлетворения. Жажда жизни и

бытия с радостью, блаженством, счастьем. И потому мы понимаем, что " Бог есть

любовь". " Любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога. Кто не любит, тот

не познал Бога, потому что Бог есть любовь" (Посл. Иоанна 4. 7. 8). " Бог есть

любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем" (Поел. Иоанна

4. 16).

В этом - существо религиозной веры. Это сознание тождества последних

глубин бытия с абсолютным совершенством, благостью и блаженством есть то

последнее проникновение в тайну бытия, которое спасает нас от ужас жизни. В

человеческой душе живут два основных, глубсчайших чувства, образующих как бы

последние два корня, которыми она соприкасается с абсолютным. Одно ecть

чувство ужаса и трепета перед глубиной и безмерность бытия, перед бездонной

бездной, со всех сторон нас окружающей и готовой ежемгновенно нас поглотить;

друго есть жажда совершенства, счастья, умиротворения, последнего светлого и

согревающего приюта для души. Душа наша раздирается противоположностью этих

двух чувств, она мечется, то охваченная паническим ужасом перед безмерностью

бытия, то привлеченная неизъяснимой сладостью мечты о спасении и упокоении.

В наших смутных слепых страстях, в бешенстве исступления, в оргийном

опьянении вином и половой страстью, взрывах ярости мы испытываем больное,

извращенное единство этих противоборствующих сил: сам ужас здесь дает

мимолетное наслаждение, само наслаждение наполняет сердце ужасом.

Есть упоение в бою

и бездны мрачной на краю.

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья.

Но нам даровано и искупление от этого мучительной противоборства

глубочайших сил нашего духа, от этого болезненно противоестественного их

смешения. Мы обретаем его тогда, когда энергией нашего духовного устремления

в последние глубины бытия и, вместе с тем, как незаслуженный дар свыше, мы

вдруг открываем, что эти два чувства только по слабости и слепоте своей

расходятся и противоборствуют между собой, а в последней своей основе суть

одно и то же чувство, усмотрение одного и того же абсолютного начала. Это

высшее, центральное и объединяющее чувство, вносящее мир и успокоение в нашу

душу, есть благоговение. Благоговение есть непосредственное единство страха

и любовной радости. В нем мы открываем, что безмерные глубины жизни несут

нашей душе не слепое и парализующее нас чувство безысходного ужаса, а

радостное сознание величия и неизъяснимой полноты бытия, и что радость,

счастье, покой, по которым мы томимся, суть не мечта, не бегство от бытия, а

первооснова самых неисповедимых глубин бытия. Благоговение есть " страх

Божий", страх, дарующий слезы умиления и радость совершенного покоя и

последнего приюта. Благоговение есть страх, преодоленный любовью и насквозь

пропитанный и преображенный ею. " В любви нет страха, но совершенная любовь

изгоняет страх; потому что в страхе есть мучение; боящийся же несовершенен в

любви" (Поел. Иоанна 4. 18).

В этом непосредственном чувстве благоговения, с неизъяснимой, но

совершенной очевидностью раскрывающем нам последнюю тайну бытия, как

единства бытия и совершенства, бытия и высшей радости, сразу даны нам те два

условия, которые нам нужны для осмысления нашей жизни. Ибо в нем, с одной

стороны и прежде всего, нам непосредственно открывается бытие Бога именно

как последней глубины, как единства всемогущества и всеблагости. Как бы

парадоксально ни было, для эмпирического сознания и перед лицом фактов

эмпирической жизни это убеждение, оно есть для нас реальный, опытно

удостоверенный и потому самоочевидный факт; и здесь, как и всюду, наше

неуменье примирить этот факт с другими фактами, наше недоумение, как связать

несовершенство и зло мировой жизни с реальностью всеблагого и всемогущего

Бога не может, ведь, опровергнуть самого факта, ибо он просто самоочевидно

есть, а только ставит перед нашей религиозной мыслью новые задачи; и, при

всей трудности разрешения, мы ясно знаем, что несовершенство мира есть ни

вина Бога, ни результат Его слабости, а имеет какой-то иной источник,

согласимый и со всемогуществом, со всеблагостью Божией.

С другой стороны, непосредственно вместе с этим удостоверением бытия

Бога нам удостоверяется и наша причастность к Нему. Его близость и

доступность нам и, следовательно, возможность для нас обретения полноты и

совершенства божественной жизни. Ибо Бог не только открывается нам, как

иное, высшее, безмерно превосходящее нас абсолютное начало; но вместе с тем

Он открывается нам, как источник и первая основа нашего собственного бытия.

Ведь мы непосредственно чувствуем, что мы лишь постольку живем и подлинно

существуем, поскольку есмы в Нем и Его силой. Он Сам есть наше бытие. Будучи

его творениями, творениями " из ничего", бессильными ничтожными созданиями,

ежемгновенно, без Его творческой силы, готовыми провалиться в бездну

небытия, мы вместе с тем сознаем себя " образом и подобием Бога", ибо Он Сам

светит не только нам, но и в нас, Его сила есть основа всего нашего бытия.

Более того, мы сознаем себя " сынами Божиими", мы сознаем Богочеловечество,

связь Бога с " человеком" (как сущей идеальной первоосновы всякого

эмпирического, тварного человека) в качестве основного, первичного факта

самого абсолютного бытия. Мы не можем отожествить себя с Богом, но мы не

можем и отделить себя от Бога и противопоставить себя Ему, ибо тогда мы в то

же мгновение исчезаем, обращаемся в ничто. И мы начинаем прозревать тайну

Боговочеловечения и Боговоплощения. Богу мало было сотворить мир и человека,

Ему надо было еще наполнить и пронизать Собою человека и мир. Его предвечное

Слово, свет и жизнь человеков, еще прежде создания мира предопределило то

полное, совершенное Свое откровение, которое явлено было в

Боговочеловечении. Мы только еле коснулись здесь этой тайны, и полнота ее

еще не раскрыта нам; но мы понимаем ее первичный, необходимый смысл. Мы

знаем, что будучи бессильными, тленными и порочными существами, ежемгновенно

угрожаемыми гибелью - гибелью физической и духовной - мы вместе с тем

потенциально вечны, потенциально всемогущи и приобщены к всеблагости вечной

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒