3. Катарина

Не могу сказать, что ночь прошла хорошо. Я порядком замёрз, во сне видел оживающие портреты и связанных некими злодеями юных девушек, отдаваемых на съедение диким зверям. Потому, наскоро приведя себя в надлежащий вид, я спустился в гостиную с мансардой, служащую одновременно зимним садом, задолго до назначенного часа.

Граф уже прибыл и ждал меня.

— Вы? Что ж, прекрасно. Путешествие прошло хорошо, — в своей обычной резкой манере он не спросил, а будто приказал, — пока фрау Берн возится с завтраком, обсудим подробности дела. О сути болезни вы знаете, остались сущие пустяки, несколько правил. Итак. Первое: вы сообщаете мне о результатах лечения или их отсутствии раз или два в неделю по предварительному сговору, ровно в полночь в восточном кабинете. Второе: после захода солнца открывать окна, двери или даже снимать замки и отпирать засовы запрещено. И третье — в доме не позволена игра на музыкальных инструментах и танцы. По крайней мере, без моего ведома. Вам ясно?

Оробевший, я кивнул.

— Ясно вам?! — повысил тон граф.

— Да, да, я понял.

К счастью, тут пробило девять: исполнительная фрау Берн принесла кофе, фрукты и издающий потрясающий аромат штрейзельный пирог, отвлёкшие внимание сурового хозяина. Облегченно вздохнув, я приступил было к трапезе, но краем глаза уловил смутную тень, отразившуюся в оконной раме, и обернулся.

И увидел Катарину.

Тогда, при первом знакомстве, она предстала передо мной в бархатном чёрном платье с пышными рукавами — сдержанном, но по-своему изысканном. Без каких-либо украшений, кроме потемневшего от времени креста на шее, бледная от недостатка свежего воздуха и с серьёзным, пронзительным взглядом, унаследованным от отца, девушка разительно отличалась от нескромных красавиц, коих пытались сосватать мне старшие родственники.

Коротко поздоровавшись, девица исчезла за ближайшей дверью. Вопреки моим ожиданиям, граф повёл себя как ни в чём не бывало: бросив, что дочь «всё равно ничего не ест», быстро расправился с завтраком и откланялся, сославшись на срочные дела и оставив меня в полном недоумении.

Всю первую неделю Катарина сторонилась разговоров, запираясь в комнате или ускоряя шаг при встрече. Хорошо понимая, что так дело не продвинется, я изучил её привычки и сумел застать в заброшенном саду за домом. Будучи девушкой вежливой, Катарина попыталась отделаться от меня, притворившись простушкой, но первой же репликой выдала недюжинный ум. Спешно «подцепив» тему (фройляйн изволила сравнить туманную погоду со сфумато), я продолжил беседу, предметом которой последовательно стало Возрождение, влияние религии на изобразительное искусство и, наконец, восточная философия. Увлёкшись, мы едва поспели в дом к заходу солнца.

Так мне удалось установить контакт с пациенткой. Мы встречались обыкновенно после ужина; граф устраивал его рано, в шесть, и мы располагали двумя или тремя часами неспешной прогулки. Во вторую или третью встречу я допустил ошибку, как бы невзначай спросив, отчего такое милое создание ограничивается чёрной или тёмно-серой одеждой. Катарина с каким-то беспокойством посмотрела на меня, но ответа не дала и ещё несколько дней вела себя скованно. Вероятно, размышлял я, выбор нарядов связан с неким затаённым страхом. Согласно разрабатываемой мною теории, некоторые болезни, не объяснимые только лишь телесными повреждениями, могли быть вызваны запретом, навязанным самим больным или окружающими, а так как дух человеческий не терпит насилия, оно выражается в виде фантомного недуга.

К тому времени я ещё не определил диагноз, но самолично испытал влияние губительной атмосферы поместья. Практически каждую ночь мне снилась женщина с портрета: оживая, она надевала карнавальную маску и манила меня, лишённого воли, вглубь картины. Мы попадали в сияющий зал. В широких окнах была видна луна, стояла, по-видимому, глубокая ночь, но гости и не думали скучать: смех, танцы, игры, музыка, всевозможные фантастические костюмы и яства превосходили всё, что я когда-либо знал. Там мы танцевали и веселились в окружении великолепно наряженных господ и дам, а когда мне казалось, что я готов упасть от усталости, некая сила вела меня к дальней двери зала. Там я становился свидетелем разговора, а потом ссоры: дама с портрета падала от ножа неведомого злодея, убийца, потрясённый содеянным, снимал маску…

И я просыпался от собственного крика, издаваемого в унисон с пронзительным кошачьим мяуканьем. Автора «сиренад», впрочем, я не поймал, как ни старался.

4. Ночные гости

Миновала половина отпущенного срока. Незаметно я нарушил собственное главное правило: не привязываться к пациенту. Тем не менее на Катарину наша душевная близость действовала явно благотворно, что только подтверждало гипотезу о вреде замкнутой атмосферы: девушка взяла за правило составлять мне компанию за завтраком и на долгих прогулках, а немая Ильза не «сообщала» более доступным ей языком жестов о ночных походах хозяйки.

В один из редких солнечных дней, последний перед долгим зимним мраком, я осмелился перевести разговор на тему болезни.

— Мне кажется, дорогая фройляйн, что вы пребываете в хорошем расположении духа. Почему же вы не хотели беседовать ранее?

— Мне жаль было заводить друга, чтобы вскоре оставить его.

Скорбная подоплёка ответа не на шутку встревожила меня. Мягко, но настойчиво я принялся добиваться разъяснений. В конце концов девушка согласилась поведать её секрет, но при условии, что я ничего не сообщу отцу. Встречу мы назначили через день. Графа я уведомил лишь о том, что намереваюсь проследить за сном подопечной, и поклялся не выходить за рамки врачебных методов.

Не могу сказать, что оставался равнодушен к предстоящему, но ради помощи юной фройляйн я был готов на всё. Спустя сутки я явился в комнату Катарины. Старинные часы в главной гостиной пробили полночь, и девушка начала свой рассказ. Её ожидаемо пугали сновидения.

— Иногда я не понимаю, где в точности нахожусь. Просыпаюсь в своей комнате, но вижу мать, за окном — невиданные пространства, всё не то, чем должно быть. При этом обыденные чувства сохранены: я в состоянии читать, связно разговаривать, трогать предметы, ощущать вкус и запах.

— Но что же страшного в ярких снах?

— Это не просто сны. Сперва оно происходило только ночью, но теперь… я регулярно теряюсь в пространстве, нет, не так — в реальности. Не хочу, но меня будто затягивает туда. Прогуливаясь по саду, я одновременно странствую по неведомым мирам, беседуя с отцом — разговариваю с невероятными существами не отсюда. Прихожу в чувство только натыкаясь на верёвки, что развесил отец. И то с трудом.

— То есть видения преследуют вас и при бодрствовании. Позвольте, а когда вы впервые погрузились в такое состояние?

Оказалось, сны у Катарины были яркими и в известной мере странными всегда, но выходить за рамки положенного времени стали вскоре после исчезновения матери. Графиню отчаялись найти: никаких следов побега или похищения. В ночь после фиктивных похорон Катарина, которой тогда не минуло ещё пятнадцати, пробудилась от скрежета по оконному стеклу. К её немалому изумлению, на широком карнизе примостилась чёрнобурая лисица, глядевшая на девочку чересчур смышлёно. В своей наивности и доброте она впустила зверя — и тот чудесным образом, суть которого я так и не постиг, провела Катарину в первый из невероятных миров. Там её встретила пропавшая мать, чрезвычайно обрадовавшаяся чаду и пообещавшая никогда её больше не покидать. С тех пор Катарина регулярно путешествовала по иным местам. И если лисица, пускай редкого окраса — вполне ожидаемый обитатель наших земель, то белый медведь и кажущаяся разумной мышь с чёрной шёрсткой откровенно фантастичны. Сейчас, призналась больная, она может проходить «туда» и сама, но призрачные звери являются немалым подспорьем.

За незаурядной историей прошла вся ночь. Пришедшая поутру служанка опасливо покосилась на меня, но удостоверилась в спокойствии барышни и жестами пригласила нас к завтраку. Я сообщил, что буду есть в одиночестве, ибо обязан многое обдумать. Итак, Катарина страдала от болезненно разыгравшегося воображения и носила траур по матери. Как я сразу не догадался, несчастный! Но отчего так долго? Сны напоминают ей о горе? А что символизируют животные?.. Полный сочувствия, я наконец решился изложить графу свои соображения.

Как обычно, он ждал меня в кабинете, расположившись в высоком кресле романского стиля. Не отвлекаясь на долгие вступления, я перешёл к делу. Без лишних деталей я описал тоскливую атмосферу, особенно заметную в том крыле, где проводит время барышня; изложил свои взгляды на нормы психофизического развития, важность социальных связей и новых впечатлений, правильную модель поведения. По мере того, как я говорил, взгляд слушающего становился все жестче. Когда же я заикнулся про пользу путешествий и музыкальных занятий, то был прерван резким окриком:

— Никакой музыки! Никаких прогулок! Вы с ума сошли, молодой человек?!

В этот раз я не сдался.

— Но она зачахнет здесь! Ваш долг отца — желать блага дочери!

— Пусть так! Все эти глупости только питают её больной разум, а с меня хватит безумцев! Пресекать сумасшествие — вот мой долг.

Граф фон Ерс устало опустился на кресло, которое только что чуть не опрокинул в приступе ярости. В свете ночной лампы его побагровевшее лицо выглядело устрашающе. Пока моё тело пребывало в оцепенении, разум прорабатывал полученные сведения. «Хватит безумцев». «Мой долг — пресекать…»

— У вас ещё две недели, юноша. Я не стану выдворять вас раньше положенного, если вы будете нормально вести себя. После — ищите лекарство или выметайтесь!

В расстроенных чувствах я вернулся в кабинет и не спал до трёх ночи. Признаться, помимо тяжёлого впечатления от разговора меня угнетала возможность снова увидеть жуткий карнавал и женщину с портрета — возможно, мать Катарины. Настало время для крайних мер: из потайного отделения сундука с немногочисленными вещами, что взял с собой, я выудил пузырёк с особым снотворным средством, которым любезно поделился Кристиан, узнав, куда я направляюсь. Я подозвал фрау Берн, попросил в случае чего дать лекарство Катарине и сам проглотил двойную дозу. «Уснешь, как убитый! », обещал друг — и оказался прав.

Наконец я спал без сновидений. Утром же узнал от фрау Берн, что Катарина едва не погибла, выбравшись в бессознательном состоянии на крышу. Ильза и фрау, боясь спугнуть беглянку, сперва пытались разбудить меня, но не преуспели, в конце концов с другом забрались следом и с трудом спустили барышню. В этот раз беда обошла стороной, но само происшествие говорило о возобновлении болезни. А значит, все мои старания были тщетными.

В злости на ситуацию, на эгоиста-графа и на самого себя, проспавшего потенциальную опасность, я разбил флакон со снотворным. Мгновенно раскаявшись в такой несдержанности, я начал подбирать осколки и разлетевшиеся пилюли — вдруг служанка забыла о совете, и они ещё могут помочь. По правде говоря, я сомневался в этом, но признать, что даже сильнейшее средство не помогает дорогой мне девушке, было бы слишком ужасно. Тут самом углу комнаты, под буфетом, вместо белой пилюли я обнаружил что-то чёрное — и шевелящееся.

Мышь! Надо же, здесь. Зверёк имел необычную шёрстку тёмного цвета, потому, видимо, я не заметил его ранее.

— Иди сюда, маленькая. Я не буду тебя обижать, а вот от слуг тебе лучше держаться подальше.

Мышь, однако, не проявила признаков испуга. Носом-пуговкой она подвинула ко мне какой-то предмет. Осторожно протянув руку, я нащупал металл и извлёк из-под буфета старинного вида ключ, весь в пыли и даже путине.

Забавная мышь уже убежала.

⇐ Предыдущая 123 Следующая ⇒