2. Имение

Как известно людям тонкой душевной организации, есть многое на свете, не поддающееся описанию сухим языком современной науки. Одно из подобных явлений я, чуть не ставший скептиком и материалистом, созерцал лично.

Во избежание заключения в приют для умалишённых я никому доселе не рассказывал, что на самом деле произошло в дома графа фон Ерса, где я провёл ноябрь 17** года. Теперь я опасаюсь перспектив куда более необычных, и только по этой причине решился изложить на бумаге мою историю.

Вы, уважаемый читатель, вправе посмеяться или обвинить меня в досужем фантазировании — как будет угодно. Скажу только, что постарался передать события с максимальной точностью. И да убережёт вас Бог пережить подобное.

1. Приём.

Злоключения начались с визита к бывшему товарищу по учёбе. В отличие от скромного рассказчика этой првести, он всегда любил, и любит по сию пору, светские развлечения, театр, охоту — словом, всё то, чем полагается заниматься юноше, только вступившему во взрослую жизнь. Поначалу я под различными предлогами избегал визита: внезапная кончина моего слуги, старика Альбрехта, подточила и без того слабые нервы ночного мечтателя. В своём затворничестве я привязался к нему, и выход в свет с его весельем и беззаботностью казался мне предательством памяти старого друга.

Однако молодой мой приятель — ради сохранения тайны личной жизни я назову его Кристиан — продолжал настаивать. Кроме того, на очередном приёме ожидали графа фон Ерса. Этот чудаковатый и как будто вечно сердитый, но несомненно начитанный и всеми уважаемый господин имел неоднозначную репутацию: супруга графа исчезла при невыясненных обстоятельствах (сам он ссылался на несчастный случай), а юная дочь Катарина страдала от неизвестной докторам болезни. Люди постарше, особенно имеющие романтический склад ума, сторонились обширных имений графа и общения с ним, но разве молодёжь каждой эпохи не считает себя умнее всего мира и не бросает с усмешкой вызов «старомодным суевериям»? Итак, десятки молодых людей съехались на бал Кристиана в надежде добиваться расположения завидной невесты, а сам устроитель, разумеется, рассчитывал воспользоваться своим положением и чинить им козни.

Другая причина поездки заключалась в том, что в указанное время я переживал сложный период философских исканий. Смерть слуги заметно ослабила влечение к жизни церковной, оставив в душе пустоту, а штудии в медицине, служившие попыткам разобраться с недугом Альбрехта, заполнили её цинизмом и разочарованием. Любимые с детства сочинения пылились в кабинете, немногочисленная родня отчаялась вывести меня из пропасти уныния; я уже начинал подумывать, а существует ли эта самая душа, или же человек суть иллюзия самого себя, обречённая на забвение? И не лучше ли покончить с этой болезненной иллюзией, пока ты ещё в силах осознавать её?..

Один только Кристиан, верный товарищ, сумел вытащить меня из дома, призвав отложить тягостные размышления и развеяться.

Праздник в честь двенадцатилетия его кузины оправдал все ожидания: сотня с лишним приглашённых, изысканные блюда и талантливые музыканты, со вкусом украшенные залы и новые забавы.

Опустошив три бокала, я заметно повеселел и с радостью присоединился к узкому кружку холостяков во главе с Кристианом, перемывавшим кости остальным приглашённым. Речь ожидаемо дошла до таинственного гостя.

— Мне говорили, его зовут Николай, и приехал он откуда-то из Восточной Европы… ах нет, из Санкт-Петербурга, вместе с супругой, инкогнито. Нелепое «фон Ерс» прибавил, ещё толком не зная языка.

— А что за толки о болезни дочери? — осторожно ввернул я.

— Да брось! — рассмеялся друг, — кто в светлом восемнадцатом веке верит в чертовщину и «душевные тайны»? Девочке пора подыскать мужа и узнать, для чего на самом деле предназначена спальня — сразу перестанет чахнуть!

Грубость в отношении юной дамы была мне неприятна, и я поспешил отойти, сделав вид, что очень голоден.

В библиотеке практически никого не было: публику занимала музыка и танцы. Я уже собрался было найти что-нибудь интересное и так пересидеть буйное празднество, как вдруг испытал необъяснимый приступ тревоги на уровне какого-то шестого чувства: холодный взгляд, будто пронизывающий насквозь, заставил меня обернуться.

Граф фон Ерс собственной персоной стоял в дверях библиотеки, не сводя с меня глаз. Седые волнистые волосы (парик он презирал), льдистые глаза и волевое лицо с заметным шрамом, сползавшим с носа на правую щёку, делали его похожим скорее на старца из легенд, чем на управляющего современным поместьем вдовца.

Подумав, что он ненароком подслушал беседу, я заговорил первым, отбросив формальные приличия.

— Поверьте, я не ищу внимания вашей дочери, что бы ни говорили приглашён…

— Вы интересны мне не как жених, — бросил граф, захлопнув дверь, — уж поверьте, я сумею распорядиться судьбой собственного дитя. Говорят, вы изучаете новое направление в медицине?

— Имею такую склонность. Но это лишь наброски, начальные исследования.

— Неважно. Что вы скажете на предложение провести месяц у меня в гостях на полном обеспечении в обмен на применение ваших «исследований»?

Я онемел. Конечно, меня предупреждали о суровом и резком нраве фон Ерса, но настолько прямого и поспешного предложения — ведь граф видел меня впервые — я никак не ожидал.

— Пройдёмте в сад. Голова кружится от этих криков, — пробормотал он, недобро покосившись на зал, где под фортепианный аккомпанемент пела виновница торжества.

Видимо, садовники Кристиана отличались некоторой ленью, ну или хозяин экономил масло: фонари погасли, и сад освещала только новая луна. Забыв о горестях — годы эскапизма с их романтизацией природы дали о себе знать — я с наслаждением вдохнул свежий ночной воздух и оглядел ближайшие цветочные заросли: к дому моего деда иногда прибегали лисы, ребёнком я обожал подкармливать их и с тех пор не оставлял надежды обзавестись новыми друзьями. Граф, как оказалось, всё это время наблюдал за мной, как будто бы даже с любопытством. Я извинился за рассеянность и спросил, почему же он заинтересовался моей скромной персоной.

— Вы, верно, слышали о здоровье Катарины?

— Да. Но, смею вас заверить, я не верю ни в как…

— Слухи не врут, — поджал губы фон Ерс, — и эти ваши новые исследования, я полагаю — последняя надежда исцелить её.

2. Имение

К дому графа, небольшому перестроенному замку Ф*, я прибыл поздно вечером.

В тот день великолепные, пусть и печальные пейзажи не занимали меня: все умственные усилия я направил на размышления о будущем лечении наследницы. Представьте моё положение: врач-дилетант, будто бы специализирующийся на душевных расстройствах и успевший помочь только жене пекаря, пристрастившейся к самобичеванию, да мальчишке-посыльному, панически боявшемуся темноты, должен добраться до сути поистине запутанного случая.

«Она днями отказывается от сна, а когда наконец засыпает, будит весь дом криками и плачем. При этом уверяет, что виной тому не кошмары».

Когда я поинтересовался, приставляли ли к постели девушки служанок, граф фыркнул от негодования: разумеется, такие попытки не раз предпринимались. Он сам дежурил у дверей её комнаты и не заметил ничего подозрительного.

«По уговорам верующих знакомых, я приглашал священника, но тот развел руками — что, впрочем, естественно».

Врачеватели всех видов тоже были бесполезны. Итак, думал я, по-видимому, мне придётся ночевать в покоях Катарины. Но как сделать это, не бросив тень на честь девушки и мою собственную? И если даже я найду причину недуга, хватит ли моих умений?..

Я полагал проблему весьма сложной — но мне суждено было столкнуться с вещами не менее поразительными.

Когда замок был уже хорошо виден, а я приготовился к концу путешествия, экипаж сильно дёрнулся и остановился, послышалось испуганное ржание. Бранясь, кучер слез с козел и с шумом и грохотом начал что-то отодвигать с дороги, и так размытой вечными дождями. Обернувшись и узрев меня, высунувшегося из окна, он прокричал:

— Снова Гретхен на капкан наткнулась, вы уж не обессудьте!

Я ответил, что нисколько не сержусь и беспокоюсь только, здорова ли лошадь.

— Да не бойтесь, они наученные — здорова…

Итак, это была первая странность, бросившаяся мне в глаза: в окружении замка графа были во множестве раскиданы и расставлены капканы, ловушки и пугала — при том, что охота, как я узнал в пути, была запрещена по просьбе Катарины, а в ловушках я не заметил ни одного зверя.

Вторую странность я обнаружил, лишь только открыл высокие двери парадного входа.

Граф отлучился по делам, а пожилая служанка, которой поручили встречу, не успела предупредить меня — и я полетел носом на каменный пол, сопровождаемый звоном и скрежетом. Как выяснилось, в дверях была натянула леска с колокольчиками — и таких лесок было немало перед окнами и во всех проходах.

Приведённый в порядок стараниями причитающей служанки, я отказался от ужина, мечтая только о тёплой постели.

Бывший замок оказался просторнее, чем казался на первый взгляд. Богатый и содержащийся в относительном порядке, в целом он производил впечатление чего-то тяжеловесного и унылого. Граф, человек старой закалки, отрицал недавно распространившийся «рюшечный» французский стиль (в модных салонах его называют «рококо») и отдавал предпочтение формам и тканям в духе позднего маньеризма прошлого поколения (мой младший брат-художник насмешливо величает его «барокко»). Массивные подсвечники, расставленные на комодах вековой давности или в закопчённых нишах, редкие помутневшие зеркала в резной широкой оправе, толстые ковры с мифологическими сюжетами — всё это, при несомненной эстетической ценности, отталкивало и даже пугало. Хотя, как я понимал, дело было в усталости.

Наконец моя проводница остановилась, склонилась над замочной скважиной и загремела ключами. Я вновь осмотрелся. В конце коридора, обитого живописными, но, на мой вкус, чересчур тёмными флаковыми обоями, висел немалых размеров портрет. Исполненный в светлых, воздушных тонах, он привлекал меня контрастом с окружающей мрачностью. Рискуя обжечься горячим воском, я заслонил свечу рукой, чтобы не повредить полотно, и поднёс к портрету.

С холста на меня смотрела женщина средних лет, но не утратившая красоту. С лёгкой улыбкой на устах, немного небрежной причёской и в кремовом с голубым платье-сак, она будто сошла прямиком с картин Ватто. Карие глаза и тёмные волосы красавицы приятно контрастировали с костюмом; на руках нежилась сиамская кошка. Я бы окончательно утвердился в авторстве вышеупомянутого мастера, если бы не едва заметная подпись неизвестными мне символами. Но что подпись: талант художника внушал трепет. Как заворожённый я уставился на портрет — и только оклик служанки прервал этот чудной «обмен взглядами».

Выяснив путь от предоставленной комнаты до утренней гостиной, я полюбопытствовал, когда мне следует приступать к своим обязанностям.

— Барышня в это время запирается у себя, так что вы будете представлены как раз за завтраком, когда вернётся хозяин, — пояснила служанка, представившаяся фрау Берн, и добавила: — Он просил извинить его за такой скромный приём. Нас всего трое на весь дом: я, старый Хенрик, что привёз вас, да моя помощница, немая Ильза. Я уже пожила и видела многое, Хенрик рос вместе с нашим хозяином, как его отец и дед, а молодые не хотят наниматься из страха. Ильза же всё равно ничего не расскажет.

12 3 Следующая ⇒