Глава XX. Глава XXI

Глава XX

В то время как на бизань-мачте «Корсара» развертывалась эта «игра», в других местах происходили сцены отчасти комического, отчасти трагического характера. Борьба между солдатами и матросами далеко еще не была окончена. Не один раз они обменивались оскорблениями и ударами.

Едва начались игры, как веселость покинула Корсара. Оживление его исчезло. Глаза не блестели уже шутливым огоньком и взгляд стал суровым и строгим. Было очевидно, что он погрузился в раздумье, которое часто посещало его. Корсар стал вдруг чуждым всему, происходившему вокруг.

Игры шли своим порядком. Вдруг среди шума послышался голос, выходивший как бы из океана.

— Кто окликает «Дельфина»? — спросил Уильдер, когда заметил, что этот голос не мог вывести командира из его задумчивости.

— Отец Нептун под вашим бимсом!

— Что желает морской бог?

— Он узнал, что некоторые иностранцы прибыли в его владения, и требует позволения явиться на борт, чтобы посмотреть их путевой журнал.

— Добро пожаловать! — ответил Уильдер.

Разговор окончился. Уильдер круто повернулся, словно ему была противна роль, которую он играл в этой комедии.

Скоро на палубе появился моряк атлетического сложения. Длинные пряди льна, с которых стекала морская вода, заменяли ему седые волосы; дикие травы, покрывавшие вокруг судна поверхность воды служили ему как бы плащом. В его руках находился сделанный из пики трезубец. Его окружала толпа нимф, одетых в такие же причудливые костюмы.

Уильдер должен был вступить с ним в разговор.

— Давно ли это прекрасное судно оставило землю?

— Около восьми дней.

— Я не буду спрашивать вас о порте, из которого вы вышли; я узнал на ваших якорях ньюпортский песок. У меня мало времени, чтобы рассматривать бумаги всех людей экипажа.

— Вы видите перед собою всех.

— Хорошо, хорошо. Кто эти дамы?

— Они обе уже были на море и, следовательно, могут избежать вашего допроса, — с живостью сказал Уильдер.

— Младшая достаточно прекрасна, чтобы родиться в моих владениях, — любезно ответил владыка морей, — но никто не может отказываться отвечать на вопрос, предложенный самим старым Нептуном. Итак, если это все равно вашей чести, я бы попросил эту особу лично ответить мне.

Не обращая ни малейшего внимания на гневный взгляд Уильдера, «представитель морских глубин» обратился непосредственно к Гертруде:

— Если, как говорят, прекрасная дама, вы уже видели море, то не скажете ли имя того корабля, на котором вы плавали?

Девушка изменилась в лице, но сейчас же овладела собою.

— Может-быть, это докажет вам, что я не новичок на море.

И ее рука опустила гинею в руку бога.

— Не могу понять, как я мог не узнать вас, но это объясняется обширностью и важностью моих занятий! — ответил моряк, кланяясь с грубой деликатностью и опуская в карман монету.

С этими словами он повернулся к гувернантке.

— А вы, сударыня, в первый раз в моих владениях?

— Ни первый, ни двадцатый. Я очень часто видела ваше величество.

— Старое знакомство! А под какою широтою мы в первый раз встретились?

— Кажется, под экватором, лет тридцать тому назад. Я была тогда на борту королевского корабля замечательной величины; он имел три палубы.

И бог получил еще одну гинею. Казалось, успех удвоил его жадность, и он намеревался попробовать, не удастся ли получить еще контрибуцию:

— Был флаг на этом судне?

— Да, на носу. Адмиральский.

— А не можете ли вы указать мне какую-нибудь подробность, одну из тех, которые легче запоминаются?

Веселость покинула гувернантку, и она глубоко задумалась. Ее взгляд устремился в пространство, когда она заговорила, как бы с трудом восстанавливая в памяти прошлое:

— Мне кажется, я вижу перед собою хитрое и лукавое лицо маленького шалуна восьми лет, сумевшего разрушить все хитрости мнимого Нептуна и сделать его посмешищем всего экипажа.

— Ему было всего восемь лет? — раздался близ нее сильный голос.

— Ему было восемь лет, но он был развитее своего возраста, — ответила мистрис Уиллис, вздрогнув, как бы внезапно пробужденная, и обернулась, чтобы взглянуть на Корсара.

— Хорошо, хорошо, — прервал Нептун, который больше не хотел продолжать разговора, в котором счел нужным принять участие командир. — Довольно, я посмотрю мой журнал.

С этими словами бог быстро прошел перед офицером и обратил свое внимание на солдат, которые столпились в одну кучу, чувствуя необходимость взаимной поддержки. Последовал шумный и длинный диспут. Затем слова противников стали сопровождаться враждебными жестами. Настала минута, когда внутренний мир корабля повис на волоске. Генерал счел нужным выступить на защиту дисциплины.

— Всякий, кто тронет хоть пальцем одного из моих людей, получит хороший удар, который научит его уважать мой отряд.

В эту минуту сильный удар, нанесенный сержантом богу, разбил ему нос и сразу доказал его земное происхождение…

Считая себя обязанным защищать свою честь, сильный моряк отвечал на удар ударом. Такой обмен вежливостей явился сигналом к нападению. Шум схватки привлек внимание Фида, который тотчас спустился вниз, оставив своего собеседника. Его примеру последовали все матросы. Через минуту было очевидно, что солдаты будут уничтожены благодаря подавляющему большинству противника. Матросы схватились за пики.

— Назад, все назад! — крикнул Уильдер, бросаясь в толпу с энергией, удвоившейся при мысли об опасности, которой подверглись бы женщины в случае падения дисциплины на судне. — Назад, если вы дорожите жизнью! А вы, сударь, хвастающийся тем, что вы — хороший солдат, прикажите вашим людям вернуться к своим обязанностям!

Генерал был слишком заинтересован сохранением порядка на судне, чтобы не откликнуться на призыв. Ему помогали второстепенные офицеры. Но они оказались не в силах остановить поток, так неожиданно выступивший из берегов. Ссора солдат с матросами каждую минуту могла обратиться в резню.

В течение этих нескольких минут человек, наиболее заинтересованный в поддержании дисциплины, казался странно равнодушным ко всему, что происходило вокруг. Скрестив на груди руки, устремив глаза на спокойное море, он стоял неподвижный, как мачта, к которой он прислонился. С давних пор привыкнув к шуму подобных сцен, он не придавал им большого значения.

Но другие офицеры были более энергичны. Уильдер уже заставил отступить самых смелых буянов. Воображая, что восстание усмирено, он схватил самого отчаянного из них, но двадцать рук мгновенно вырвали у него пленника.

— Кто этот человек, который строит из себя командира на «Дельфине»? — крикнул чей-то голос из толпы. — Как он попал на борт, и где он выучился своему ремеслу?

— Да, да, — раздался другой голос, — где этот купеческий корабль из Бристоля, который он должен был завлечь в наши сети и из-за которого мы потеряли лучшее время, стоя без дела на якоре?

Общий ропот поднялся среди матросов.

— В море интригана! В море его!

Но в эту минуту два человека одним прыжком оказались между Уильдером и его врагами. Одним ударом Фид свалил матроса. Негр последовал примеру товарища.

— Назад, негодяи! — кричал Фид, обрушивая страшные удары направо и налево. — Стыда у вас нет бросаться всем на одного! И на кого? На вашего офицера, такого офицера, какого вы никогда в жизни не видели!

— Уйдите, — закричал Уильдер, бросаясь между своими защитниками и врагами, — уйдите и оставьте меня одного с этими негодяями!

— В море! В море его и двух негодяев, которые его защищают! — кричали матросы. — Бросить их всех в море!

— Вы все будете молчать и смотреть, как на ваших глазах совершится ужасное злодейство? — вскричала мистрис Уиллис, бросаясь к Корсару и хватая его за плечо.

Он вздрогнул, как человек, внезапно пробужденный от глубокого сна, и пристально посмотрел на нее.

— Смотрите, — сказала она, указывая ему на бешеную толпу на палубе, — смотрите, они убивают вашего офицера, и нет никого, кто бы помог ему!

Покрывавшая лицо Корсара бледность исчезла, лишь только он взглянул на происходившую сцену. Он тотчас понял, что происходит, и его лицо вспыхнуло, словно вся кровь бросилась ему в голову. Он схватил висевшую на снасти веревку и одним прыжком очутился среди толпы. Толпа раздалась на обе стороны, и глубокое, мгновенное молчание сменило шумные крики. Жестом приказав молчать, Корсар начал говорить, и голос его был менее громок и угрожающ, чем обыкновенно, но вместе с тем ни один оттенок его не остался непонятым самыми отдаленными слушателями.

— Возмущение? — говорил он с выражением презрения и иронии. — Возмущение явное, открытое, наглое, жаждущее крови? Вы устали жить, бездельники? Есть ли среди вас кто-нибудь, кто пожелает подать первый пример? Пусть он скажет, пусть посмотрит мне в лицо или осмелится показать мне жестом, знаком, движением, что он существует.

Он замолчал, и очарование его присутствия было так глубоко, что среди всей толпы не нашлось ни одного человека, осмелившегося возражать. Видя, что ни один голос не прозвучал в ответ, что никто не сделал ни малейшего движения, что даже ни один взор не поднялся навстречу его взору, твердому и блестящему, Корсар продолжал:

— Эго хорошо. Рассудок вернулся слишком поздно, но, к счастью для всех вас, он все же вернулся. Назад! Слышите? Вы позорите палубу!

Матросы отшатнулись в обе стороны.

— Положите оружие на место! Будет время воспользоваться им, когда я сочту это нужным. А! Вы решились взять пики без позволения? Берегитесь, чтобы они не сожгли ваших рук!

Дюжина пик сразу упала на палубу.

— Есть ли барабанщик на этом корабле? Пусть он покажется!

Какое-то трепещущее существо, едва держась на ногах, явилось со своим инструментом.

— Ну, я посмотрю, командую ли я сбродом или дисциплинированными солдатами!

При первых звуках барабана толпа разделилась, и виновные молча удалились.

Во все это время Корсар не обнаружил ни гнева, ни нетерпения. Офицеры подошли к нему и отдали свой рапорт. Затем он подозвал Уильдера и потребовал объяснений.

Уильдер откровенно и без утайки рассказал ему все.

— Однажды они уже сделали на моем корабле живое применение евангельских слов: «первые да будут последними и последние — первыми». Я застал весь мой экипаж в разгаре попойки, в то время как офицеры были заперты в трюме.

— Я удивляюсь, как вы могли установить дисциплину.

— Я был среди них один и безоружный. Но мне довольно только места, чтобы поставить ногу и протянуть руку. Они меня хорошо узнали, и между нами редко бывают недоразумения.

Покинув своего лейтенанта, Корсар пошел на палубу и потребовал виновных. Когда они явились, он заговорил с ними; в голосе его звучало обычное спокойствие. Среди них нашелся только один, который, ободренный, быть-может, своими прежними заслугами, осмелился произнести несколько слов в свое оправдание.

— Что касается, ваша честь, лица, которое вы поставили…

— Я один могу судить об его заслугах! — резко прервал его командир. — Идите и приведите мне тех двух людей, которые так благородно бросились на помощь к своему офицеру против бунтовщиков!

Фид скоро явился в сопровождении негра.

— Вы с товарищем хорошо вели себя сегодня… Давно вы неразлучны?

— Да, ваша честь, уже двадцать четыре года, как мы втроем вместе: я, Гвинея и хозяин Гарри.

— А, вы двадцать четыре года с мистером Уильдером? — сказал Корсар и добавил: - Ваши услуги не будут забыты. Вот золото. Разделите его, как товарищи, и всегда надейтесь на мое покровительство.

Он протянул горсть золота негру. Сципион отшатнулся.

— Не обращайте внимания на манеры этого малого, — сказал Фид с величайшим хладнокровием, протягивая руку и опуская деньги в карман, — но я могу сказать за него, что он благодарит вашу честь.

Корсар, сделав им рукою знак удалиться, повернулся и увидел подходящего Уильдера. Корсар заговорил с ним о его друзьях, потом отдал ему распоряжение приказать бить отбой. После этого Корсар удалился с палубы.

Глава XXI

Море было спокойно. Океан раскинулся зеркальной гладью, хотя небольшой ветерок давал себя чувствовать, и подымавшиеся местами волны угрожали приближением отдаленной бури. С той поры, когда этот странный человек, так властно управлявший своим недисциплинированным экипажем, сошел с мостика, солнце уже успело зайти, а он все еще не появлялся. Сломив препятствие, он, казалось, не боялся повторения вспышки и считал свою власть упроченною. Эта самоуверенность не могла не оказать впечатления на экипаж. Виновные были обнаружены и получили заслуженное наказание. Этот человек всегда справлялся с сопротивлением и угадывал расставленные ему сети. Только ночью, когда уже была расставлена стража, Корсар показался на корме, погруженный в свои мысли. Кроме него, на палубе был только один человек — Уильдер, который вышел в свою очередь на офицерское дежурство.

В течение получаса Корсар и его лейтенант не обменялись ни одним словом. Оба, казалось, избегали друг друга и были заняты собственными мыслями. Наконец, Корсар вдруг остановился и долго молча смотрел на неподвижную фигуру, стоявшую на палубе.

— Мистер Уильдер, — сказал затем он, — на корме воздух и свежее, и лучше: не желаете ли перейти сюда?

Уильдер подошел, и некоторое время они молча прогуливались взад и вперед, нога в ногу, как всегда прогуливаются моряки.

— Да, у нас было сегодня беспокойное утро, — начал Корсар тихим голосом, раскрывая свои тайные мысли. — Приходилось ли вам когда-нибудь быть так близко на краю той пропасти, которую называют возмущением?

— Человек, против которого направлена пуля, рискует больше того, кто слышит только ее свист.

— А, так и вы кое-что уже испытали? Не беспокойтесь об этих безумных и о вражде, которую они могли проявить к вам: я знаю их самые тайные помыслы, и это вы скоро увидите.

— Признаюсь вам, что на вашем месте я считал бы свой путь усеянным тернием: несколько часов такого волнения могли предать ваш корабль в руки правительства, а вас…

— А меня — в руки палача? Почему же не вас? — живо спросил Корсар с невольным подозрением. — Но я видал достаточно опасностей и битв, и подобные вещи меня устрашить не могут. Вообще эти места нас не привлекают. Мы предпочитаем острова, принадлежащие испанцам: они менее опасны.

— Однако, вы выбрали эти воды именно теперь, когда победа над неприятелем дала возможность адмиралу сосредоточить все свои силы против вас.

— Да, и на это были у меня причины. Не всегда долг и чувство совмещаются. Может-быть, мне уже надоело охотиться за трусливыми гидальго^[24]. Может-быть, путь опасностей стал для меня более привлекательным.

— Признаюсь, у меня другие вкусы. Я не люблю неопределенности. При встрече с неприятелем я стараюсь не уступить ему в храбрости, но иметь под собою постоянно мину — я этого не понимаю.

— Непривычка только, и больше ничего! Опасность постоянно является опасностью. Под каким видом она явится — не все ли равно?

— А в мирное время?

— Мирное положение имеет свою прелесть только для таких людей, как вы, с мирным характером. Может-быть, вся суть моей жизни в сопротивлении. Но я даже люблю противный ветер.

— А при полном штиле?

— Спокойствие может доставить удовольствие людям спокойным, как вы, но там, где нет борьбы, нет опасностей, нет и успеха… Вы сейчас ничего не слышали?

— Кажется, канат упал в воду.

Корсар тотчас же бросился к борту, перегнулся через перила, стараясь разглядеть происходившее сквозь окружавший мрак. Легкий звук, означавший колебание каната, стал слышен Уильдеру, который тоже приблизился к борту. Потом показался силуэт взбиравшегося по канату человека. Вновь прибывший, увидев двух человек, остановился в недоумении, не зная, к кому обратиться.

— Это вы, Давид? — спросил тихо Корсар, призывая жестом Уильдера к вниманию. — Не заметил ли вас кто-нибудь?

— Не бойтесь, ваша милость, все крепко спят.

— Какие новости?

— Ваша милость может заставить их теперь делать все, что угодно, и ни один, даже самый отчаянный из них, не решится ослушаться.

— Вы уверены, что они вполне укрощены?

— В этом нет сомнения, хотя они остались все те же, и двое-трое из них, наверное, попрежнему хотели бы затеять интригу; но они трусят, а главное, не доверяют друг другу и боятся вступить на скользкий путь сопротивления вашей милости.

— Да, так вот каковы эти люди, — сказал Корсар, несколько повысив голос, чтобы его мог слышать Уильдер, — им недостает только одного, самого главного: честности, поэтому никто ни на кого положиться не может. А что они думают о моей мягкости? Не надо ли завтра применить меры наказания?

— Лучше, если бы все осталось так, как есть: все знают, что память у вас прекрасная, и что опасно искушать ваше терпение. Только баковой, вообще-то сердитый и хмурый, на этот раз еще сильнее хмурится, вспоминая о кулаке негра.

— Да, он беспокойный субъект, надо его удалить; впрочем, я об этом подумаю, — сказал Корсар, прекращая разговор. — А вы, если не ошибаюсь, чересчур переусердствовали и вызвали волнение и беспорядок. Смотрите, чтобы этого не повторялось, а то последствия окажутся для вас не очень приятными.

Давид удалился, и оба моряка продолжали попрежнему молча прогуливаться.

— Хорошие уши так же нужны на подобном корабле, как и мужественное сердце, — заметил Корсар.

— Да, наше положение опасно, — сказал Уильдер.

Корсар молча продолжал ходить по палубе и, наконец, произнес:

— Вы еще молоды, Уильдер; перед вами вся жизнь: подумайте о вашем решении. Пока вы еще ни в чем не преступили того, что люди называют законами. Скажите слово — и вы свободно сможете оставить этот корабль; земля недалеко: вон там, на горизонте, за этой светлой полосой.

— Отчего бы не воспользоваться случаем нам обоим? Если эта полная случайностей жизнь тяжела для меня, то она также нелегка и для вас. Если бы я мог надеяться… — Уильдер остановился.

— Что вы хотите сказать? — перебил Корсар. — Говорите откровенно, как другу.

— Вы говорите, что там земля. Для нас с вами не составит никакого затруднения спустить шлюпку и под прикрытием ночи достигнуть берега раньше, чем наше отсутствие будет замечено.

— А потом?

— Отправиться в Америку, удалиться в какое-либо уединенное место и зажить спокойно.

— Слишком труден переход от власти здесь к нищенству среди чужих.

— Но у вас есть золото, и раньше полночи мы можем покинуть этот корабль.

— Как, одни? Вы пошли бы на это?

— Нет, не совсем: было бы жестоко оставить двух женщин на произвол толпы.

— А разве благородно оставить тех матросов, которые нам доверились? Нет, Уильдер, я никогда не сделаю такой подлости. Пусть я вне закона, но никогда я не буду изменником и не отступлю от своего слова. Может-быть, когда-нибудь придет время, и они все разойдутся в разные стороны, но это будет по свободному соглашению. Знаете ли вы, что меня привлекло в среду людей в Бостоне, где мы с вами в первый раз встретились?

— Нет, не могу себе представить! — ответил Уильдер.

— Так слушайте, я вам расскажу. Один из наших товарищей попал в руки правосудия; надо было его спасти. Он мне не нравился, но, по-своему, он был честный человек. При помощи золота и хитрости мне удалось его освободить, и теперь он между нами. Таким путем, сопряженным с немалыми опасностями, я достиг своего влияния. Могу ли я погубить его одним поступком?

— Не смущайтесь мнением этих разбойников. Лучше заслужить уважение порядочных людей.

— Вы плохо знаете людей, если думаете, что можно достигнуть уважения неблаговидными поступками. Кроме того, я не считаю себя способным ужиться под королевским каблуком в колониях. Вот если бы один флаг был уже распущен, господин Уильдер, то никто больше не упоминал бы о Красном Корсаре. Я вырос на одном корабле, и сколько горького слышал я о своей родине! А один начальник позволил раз себе такое оскорбительное выражение, которое я не решаюсь вам повторить.

— Надеюсь, что вы сумели проучить нахала?

— Он никогда больше не повторял своих слов: он заплатил жизнью за свою дерзость.

— Вы убили его в честном поединке?

— Да, мы дрались по всем правилам чести. Но он был знатный англичанин. Гнев короля обрушился на меня и довел меня до крайности. Но довольно: это все, что я мог вам сказать. Покойной ночи!

И Корсар удалился.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒