Часть вторая 1 страница

Глава 2

Тася очнулась первой. Осторожно взяв у Люка письмо, она молча начала его читать. Люк продолжал сидеть, опустив голову. По лицу его ничего нельзя было понять.

Прочитав письмо, Тася с отвращением бросила его и презрительно воскликнула:

– Какая мелодраматическая чушь! Он изображает себя и Эмму в роли преследуемых роком несчастных любовников. А злодеем, их разлучившим, разумеется, выступаешь ты. Адам бросает ее по долгу чести и возлагает на тебя вину за их разлуку.

Люк поднял голову. Он был бледен, губы крепко сжаты.

– Кого же винить, кроме меня?

– Ты хотел как лучше.

Мгновенная защита жены вызвала теплый блеск в глазах Люка, но он устало покачал головой.

– Эмма права. Я должен был допустить возможность того, что Милбэнк на самом деле ее любит, но… ‑ Он оборвал фразу и нахмурился. ‑ Мы ведь с тобой оба знаем, что он просто паразит.

– Боюсь, это ясно всем, кроме Эммы.

– Неужели я должен был разрешить ему ухаживать за ней, зная, что он неизбежно причинит ей боль? Господи, не знаю, что делать с упрямыми дочерьми! В одном я не сомневаюсь: она слишком хороша для Милбэнка. Я не мог спокойно наблюдать, как он воспользуется ее неопытностью.

– Нет, разумеется, нет, ‑ мягко проговорила Тася, ‑ для этого ты слишком ее любишь. Да и Мэри никогда не захотела бы подобного мужа для своей дочурки.

Упоминание имени первой жены окончательно лишило Люка самообладания. Он со стоном отвернулся и уставился в огонь.

– Эмма столько лет была одинока после смерти Мэри… Мне надо было ради нее сразу жениться. Ей была необходима женская рука. Я должен был понять, каково ей расти без матери, а не думать только о себе.

– Ты ни в чем не виноват, ‑ настойчиво возразила Тася. ‑ И Эмма вовсе не испытывает ненависти к тебе.

Люк безрадостно засмеялся:

– Значит, она очень умело притворяется.

– Она сейчас очень расстроена и сердита. Ей больно, что Адам покинул ее, а ты ‑ самая подходящая и доступная мишень для упреков. Я поговорю с ней, когда она остынет. С ней все будет в порядке.

Тася взяла в ладони лицо мужа и повернула к себе, заставляя его посмотреть ей в глаза. Серо‑ голубые, обычно чуть холодноватые, сейчас они были полны любви и нежности.

– Возможно, ты прав, что Эмме нужна была мать, когда она подрастала, ‑ прошептала Тася. ‑ Но я рада, что ты не женился ни на ком другом. Я эгоистично радуюсь, что ты дождался меня.

Люк прислонился лбом к ее округлому плечу, черпая утешение в ее близости.

– Я тоже, ‑ приглушенно отозвался он.

Тася улыбнулась, поглаживая его черные волосы. Рука ее задержалась на серебристых нитях, поблескивающих на висках. Для всего остального мира Люк оставался сильным, уверенным в себе и непроницаемым. Только с ней он раскрывался, поверяя ей свои сомнения, чувства, сокровенные тайны сердца.

– Я люблю тебя, ‑ прошептала она ему на ухо и слегка коснулась мочки кончиком языка.

Люк нашел ее рот и жадно поцеловал, судорожно притянув к себе.

– Я благодарю Бога, пославшего мне тебя, ‑ произнес он, увлекая ее на ковер.

***

По окончании лондонского сезона все семейство Стоукхерстов со слугами и животными переехало в обширное загородное поместье. Расположенный на покатом холме над маленьким уютным городком, Саутгейт‑ Холл представлял собой живописное здание, возведенное на руинах старинного замка, вернее, норманнской крепости. Вычурные башенки особняка, узорчатый фасад, в рисунке которого великолепно сочетались кирпич и стекло, изумительно подошли бы для какой‑ нибудь волшебной сказки. Здесь семья рассчитывала несколько месяцев отдыхать от зловонной лондонской сырости, время от времени принимая друзей и родственников.

Эмма большую часть времени проводила в одиночестве. Она разъезжала верхом по зеленым лугам и лесам или работала в своем зверинце, разместившемся в четверти мили от Саутгейт‑ Холла. Бесконечные заботы о животных отвлекали ее от мыслей об Адаме. Днем она уставала до того, что все мышцы ныли от напряжения, зато ночью спала как убитая. Однако ее не покидало ощущение утраты. Она не могла смириться с тем, что ей больше никогда не быть с Адамом.

Самым плохим для нее временем дня был ужин. Эмма заталкивала в себя еду и торопилась выскочить из‑ за стола, не в силах выносить общество собственной семьи. Никогда еще она так не злилась на отца. Именно он был виновником каждой минуты, проведенной ею в одиночестве. Отец пытался подступиться к ней с извинениями, но она оставалась холодна и не прощала его. По мнению Эммы, сердечность доверительных отношений, существовавших между ними, была утрачена навсегда, не было никакой надежды их вернуть. Что‑ то в них непоправимо надломилось.

Казалось несущественным, что была доля правды в словах отца, будто Адаму хотелось завладеть ее приданым. Разумеется, деньги привлекали его. Адам этого и не скрывал. Но кроме того, он любил ее саму. Они бы прекрасно зажили вместе. Теперь все это ушло навсегда. Эмма убедила себя, что замуж не выйдет. Она не собиралась становиться женой какого‑ нибудь толстого пожилого вдовца или глуповатого зануды только ради того, чтобы называться замужней дамой.

Всякую ценность на брачном рынке она уже потеряла. Каждый сезон в свете появлялось множество девиц моложе и красивее ее. Именно они захватывали достойных внимания холостяков. Отец и Тася не видели в ней недостатков, очевидных для всех остальных. Они, казалось, не сознавали, что Адам был ее единственной надеждой на замужество.

– Эмма, а животные когда‑ нибудь женятся? ‑ спросил ее однажды шестилетний братик Уильям, наблюдая, как она чистит клетку шимпанзе.

Ее стареющая обитательница Клео запустила кожистые пальцы в черные волосенки Уильяма в бесплодных поисках насекомых. Дверь строения оставалась открытой, чтобы свежий ветерок выдувал едкий звериный запах.

Бросив работу, Эмма оперлась на грабли и улыбнулась ему:

– Нет, Уильям, вернее, не так, как люди. Но некоторые животные находят себе пару на всю жизнь. Например, волки. Или лебеди.

– А что значит " пара"?

– Это как твои отец и мать… Два существа, которые верны друг другу всю свою жизнь.

– А обезьяны тоже верны друг другу всю жизнь?

Оттолкнув ищущие пальцы Клео, Уильям заглянул в томные бархатисто‑ карие глаза шимпанзе. Та вытянула губы трубочкой и, вопросительно фыркнув, вновь потянулась к его волосам.

– Нет, ‑ сухо ответила Эмма, ‑ они не так разборчивы.

– А тигры?

– И тигры тоже.

– А люди сходятся на всю жизнь?

– Большинство, ‑ кивнула она. ‑ Когда им это удается.

– А когда им это не удается, они становятся старыми девами, как ты и Клео?

Эмма рассмеялась, стряхивая с одежды приставшие соломинки:

– Что‑ то вроде того.

Внезапно новый голос ворвался в их разговор:

– Твоя сестра слишком молода и прелестна, чтобы быть старой девой.

Эмма и Уильям разом обернулись и увидели на пороге в потоке слепящего света Николая Ангеловского. Окинув критическим взглядом шимпанзе, он добавил:

– Боюсь, не могу сказать того же о Клео. Клео взвизгнула и загукала, а Уильям бросился со всех ног к неожиданному посетителю. Эмма криво улыбнулась, подумав, что никто не может остаться равнодушным к тому покоряющему сочетанию тайны и обаяния, которое составляло характерную особенность Николая.

– Князь Николай! ‑ захлебнулся от восторга мальчуган. ‑ Здра‑ ствуй‑ ти!

– Здравствуйте, Уильям, ‑ отозвался Николай, присаживаясь на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с ребенком. Он улыбнулся, когда Уильям старательно повторил за ним приветствие. ‑ У тебя отличный выговор. Твоя мать хорошо тебя выучила. Только мальчик, в жилах которого течет русская кровь, может выговорить это так чисто.

– Во мне течет и кровь Стоукхерстов тоже, ‑ гордо откликнулся Уильям.

Николай через голову мальчика поглядел на Эмму.

– Да, мощное сочетание, не так ли?

Эмма с каменным лицом смотрела на него. Хотя у Николая давно вошло в привычку время от времени навещать Саутгейт‑ Холл, выпивать бесчисленное количество чашек китайского караванного чая и беглой скороговоркой обсуждать что‑ то по‑ русски с Тасей, он до этой минуты никогда не заглядывал в зверинец. Это был ее маленький личный мирок, в который никому не было доступа без особого приглашения.

– Что вам угодно, Николай? Он загадочно улыбнулся:

– Я до сих пор ни разу не видел твоего зверинца. Мне хотелось бы посмотреть.

– Я работаю, ‑ коротко ответила Эмма. ‑ Не сомневаюсь, что вы сумеете найти себе лучшее развлечение, чем наблюдать, как я кормлю зверей и выгребаю навоз.

– Не уверен.

Губы Эммы искривила усмешка.

– Оставайтесь, если хотите.

Она закончила выгребать грязную солому из клетки шимпанзе и разбросала в ней свежую. Затем махнула рукой Клео, чтобы та вернулась внутрь:

– Возвращайся, старушка. Заходи обратно ‑ Шимпанзе бурно затрясла головой и оскалилась. ‑ Да, да, понимаю. ‑ Эмма продолжала указывать на клетку. ‑ Мы поиграем позже, Клео. Позже.

Недовольно бормоча что‑ то себе под нос, обезьяна подобрала из маленькой кучки игрушек тряпичную куклу, и гибкое жилистое тело в мгновение ока взлетело по лесенке почти к потолку: проволочной клетки. Взобравшись наверх, она уселась на деревянном помосте и, насупившись, посмотрела вниз.

Эмма закрыла дверцу клетки и обернулась к брату:

– Уильям, тебе пора возвращаться домой.

– Можно, я останусь с Клео? ‑ молящим голоском произнес Уильям, не сводя жалобных глаз с шимпанзе.

– Ты же знаешь правило: без меня никаких посещений животных. Мы навестим ее позднее, ближе к вечеру.

– Ладно, Эмма.

Когда мальчик ушел, Эмма обернулась к Николаю. Он был в черных бриджах для верховой езды и белой рубашке, оттенявшей его смуглую кожу и золотистые волосы, которые сегодня выглядели скорее каштановыми. От легкой испарины его кожа поблескивала, словно он был статуей, отлитой из драгоценного металла. Густые ресницы, окаймлявшие его желтые глаза, сверкали, как нити света.

Впервые с того момента, как Адам отрекся от нее, Эмма ощутила, что в глубине души пробуждается какое‑ то иное чувство, кроме гнева и горечи, ‑ странная смесь волнения, растерянности и возбуждения. Осознав внезапно, что уставилась на него пристальным взглядом, она отвернулась и стала качать ручку насоса, пока не потекла ровная струя воды.

Николай шагнул вперед и взялся за ручку насоса:

– Позволь тебе помочь.

– Нет, ‑ поспешно проговорила она, локтем отталкивая его. ‑ Я справлюсь сама.

Николай пожал плечами и отступил назад, внимательно наблюдая, как она наполняет поилку. Мускулы Эммы напряженно ходили под мокрой от пота рубашкой. Узкие, облегающие брюки четко обрисовывали стройные ноги, бедра и ягодицы. На миг ему вспомнилось, как выглядела она на балу: легкое белое платье, туго зачесанные волосы. Он предпочитал видеть ее такой, как сегодня: сильной, ловкой, раскрасневшейся от работы. Она была необыкновенной… необычной! Никогда не приходилось ему встречать аристократки, которая бы работала физически, словно крестьянка. Почему она взялась сама ухаживать за животными, вместо того чтобы приказать это слугам?

– Не часто представляется мне возможность видеть женщину в брюках, ‑ сказал он. ‑ По правде говоря, это происходит впервые.

Эмма резко выпрямилась и бросила на него настороженный взгляд.

– Вы шокированы?

– Чтобы шокировать меня, понадобится нечто большее. ‑ Он окинул ее восхищенным взглядом. ‑ Ты напомнила мне строку Тютчева:

Люблю, когда лицо прекрасной Зефир лобзаньем пламенит…

Очевидно решив, что он насмехается над ней, Эмма яростно сверкнула глазами и отвернулась к поилке.

– Я не люблю стихов.

– Что же ты тогда читаешь?

– Ветеринарные журналы и газеты. ‑ Она с усилием подняла тяжелое ведро.

Николай машинально попытался ей помочь:

– Разреши…

– Я привыкла, ‑ угрюмо буркнула она. ‑ Отпустите.

Николай с усмешкой поднял руки, как бы сдаваясь:

– Ради Бога.

Эмма насупила густые рыжеватые брови и показала на стоящее рядом второе ведро:

– Если хотите помочь, берите это.

Николай подчинился и несколькими ловкими движениями закатал рукава. Ведро больше чем наполовину было наполнено свежими мясными обрезками. Их было, наверное, фунтов двенадцать. В нос ему ударил запах крови, и он помедлил, перед тем как поднять ведро.

– Брезгуете? ‑ язвительно осведомилась Эмма. ‑ Такая работа вам претит? Ниже вашего достоинства?

Николай ничего не ответил, хотя она была права. У него никогда в жизни не возникало необходимости или потребности заниматься подобным трудом. Физическую нагрузку мужчинам его круга доставляли верховая езда, охота, фехтование и кулачные бои.

Когда он наконец подхватил ведро и поднял его, запах крови усилился. Густой, сладковатый… Он замер, пальцы словно окостенели. Воспоминания нахлынули, захлестнули мозг. Мучительные, мрачные картины! … Он боролся с ними, пытаясь прогнать прочь, но они затопили его алым приливом.

***

Кровь сочится, течет по груди. Спину жжет от ударов плетей, грубая веревка впилась в запястья, пропахав глубокую борозду до мяса. Царский дознаватель Львов легкими перстами коснулся его лица, не давая каплям едкого соленого пота попасть в глаза. Хоть и славился Львов изощренностью в пытках, но, кажется, не получал от этого удовольствия.

– Может, хватит? ‑ тихо спросил он, ‑ Может, теперь признаетесь, ваша светлость?

– Я ничего не сделал, ‑ прохрипел Николай.

Это было ложью, и они оба прекрасно это понимали.

Он был убийцей. Он убил Савелия Щуровского, царского любимца и советчика. Однако, поскольку доказать это не удавалось, его обвинили в измене. Дни были бурными: реакционеры и реформаторы шли стенка на стенку, царю грозила опасность со всех сторон. Не требовалось никаких улик или доказательств для того, чтобы заключить человека в тюрьму на неопределенное время, достаточно было лишь подозрения.

Уже неделю Николая подвергали ежедневным допросам. Львов и его подручные пытали зверски, держа свою жертву между жизнью и смертью. Николай превратился в страдающее животное, ожидающее прихода минуты, когда муки окончатся и могила навсегда скроет в себе его тайны.

Львов вздохнул и повернулся к своим помощникам:

– Подайте снова кнут.

– Нет! ‑ вскричал Николай, содрогаясь всем изболевшимся обнаженным телом. Он больше не выдержит обжигающих ударов кнута, сдирающих мясо до кости под монотонное жужжание голоса допросчика: " Вы сочувствуете нигилистам? Вы согласны с политикой царя? " Ирония состояла в том, что он никогда не интересовался политикой. Его заботили только семья и принадлежащие ему земли. Львов взял с жаровни, полной горящих углей, раскаленную кочергу и поднес ее к самому лицу Николая:

– Может, вы, ваша светлость, предпочтете это кнуту?

От близости жаркого металла Николая затрясло крупной дрожью. Он кивнул, и голова его, упав на грудь, так и повисла. Слезы и пот бежали по лицу и капали с подбородка…

***

– В чем дело? ‑ спросила Эмма. Она посмотрела на его по локоть открытые руки, и лицо ее стало замкнутым. Глаза метнулись вверх, ловя его взгляд. ‑ А‑ а, ‑ негромко протянула она.

Николай напрягся. Обычно он держал рукава застегнутыми на запястьях. Странно, что он забыл спрятать руки от Эммы. Впрочем, они не должны были ее удивить. Она видела их раньше… еще ребенком.

Он медленно выдохнул и усилием воли заставил себя расслабиться.

– Что‑ то ты сегодня раздражительна, ‑ произнес он с деланной небрежностью. ‑ Я чем‑ то обидел тебя, кузина?

Поняв его желание поменять тему, Эмма двинулась дальше. К великому его облегчению, она не стала упоминать о шрамах, а дерзко заметила:

– Последнее время весь ваш мужской род меня раздражает.

– Из‑ за того, что лорд Милбэнк тебя бросил?

– Он меня не бросил, его прогнали прочь, и… ‑ Она внезапно обернулась, расплескав воду из ведра. ‑ А вы откуда знаете? О Боже, об этом уже говорят в Лондоне? Неужели сплетники уже прознали обо всем?

– Ходят слухи…

– Проклятие! ‑ Эмма покраснела. ‑ Ну, и пусть, мне все равно, что там говорят. Пусть сплетничают! ‑ Она сгорбилась, словно стараясь этим защитить себя. ‑ Знаете, Адам не виноват. Просто мой отец повел себя как современный Чингисхан. У Адама не оставалось никакого выбора, кроме как оставить меня и зажить своей жизнью.

– Милбэнк был слишком слабым для тебя.

– Вы ничего об этом не знаете.

– Если ты была ему нужна, он обязан был бороться за тебя.

– Адам для этого слишком цивилизованный человек, ‑ не сдавалась она.

– Цивилизованный? ‑ переспросил Николай, взглядом заставляя ее смотреть ему в глаза. ‑ Значит, ты хочешь такого мужчину?

Глаза Эммы невольно заискрились смехом. Она поглядела на свои замызганные брюки и рубашку.

– Пожалуй. Я сама настолько нецивилизованная, что нуждаюсь в ком‑ то противоположном для уравновешивания. Согласны со мной?

– Нет, ‑ тихо возразил он. ‑ Тебе нужен человек, который позволит быть такой нецивилизованной, как тебе хочется.

Улыбка застыла на губах Эммы, она покачала головой:

– Ну и хорошенькое зрелище это будет! …

Она повела его в соседнее строение, где в просторной клетке металась ржаво‑ рыжая лисица. Животное лоснилось и выглядело здоровым, но передвигалось неровными скачками. Николай вздернул брови и, приглядевшись, заметил, что у лисицы нет передней лапы.

– Это лис. Я назвала его Престо. Как в музыке, ‑ объяснила Эмма, ‑ потому что он быстрый и ловкий.

– Видимо, все‑ таки недостаточно ловкий, если не сумел сохранить все свои лапы.

Лис бойко подскакал к поилке, которую Эмма наполнила до краев. Несколько глотков, и он обратил все внимание на Эмму. Блестящие темные глазки зверя пристально наблюдали, как Эмма вытаскивала из кармана яйцо.

– У меня для тебя лакомство, Престо, ‑ зазывным тоном проговорила девушка. Она очистила вареное яйцо и просунула его сквозь прутья клетки.

Подрагивая от возбуждения, лис придвинулся поближе.

– Он попался в капкан. ‑ С привычной сноровкой Эмма вовремя выпустила из пальцев яйцо. Престо тут же его подхватил и в два укуса с ним расправился. ‑ Он отгрыз себе лапу, чтобы освободиться, и был полумертвым от потери крови и изнеможения. Если бы я тогда не нашла его, он сейчас украшал бы собой плащ или муфту какой‑ нибудь дамы…

– Ради Бога, ‑ вежливо произнес Николай, ‑ прибереги свое красноречие для членов клуба… как там он называется? Друзья животных или что‑ то в этом роде? …

– Королевское общество гуманного обращения с животными.

– Вот именно.

В ответ Эмма, обернувшись через плечо, удивила его проказливой улыбкой. Ни у какой другой женщины на свете не было такой улыбки, лукавой и быстрой, как солнечный зайчик. Перед ней невозможно было устоять.

– Если хотите и впредь навещать мой зверинец, Ник, терпите мое красноречие.

Николай чуть вздрогнул, услышав свое сокращенное имя. Так его звали лишь немногие друзья детства в России. В устах Эммы, произнесенное по‑ английски звонко и четко, оно прозвучало странно и необычно. Он вдруг ощутил потребность скрыться от ее безыскусной улыбки, по‑ детски незамутненной ясности взгляда. Однако он остался из‑ за необходимости докончить начатое: осторожно заманить ее в расставленные силки.

– Я не вижу смысла в подобных речах, ‑ услышал он собственный голос. ‑ По крайней мере до тех пор, пока не будет найдено замены продуктам, которые дают животные… включая мясо на вашем столе.

– Я ‑ вегетарианка. ‑ Поняв по выражению его лица, что этот термин ему не знаком, Эмма объяснила:

– Так у нас в Англии называют тех, кто не ест мяса. ‑ Она рассмеялась при виде его поднятых бровей. ‑ Вы удивлены? А разве в России нет вегетарианцев?

– У русских к еде три требования: побольше мяса, чтобы кости были крепкими, а кровь жаркой, черного хлеба, чтобы набить желудок, и водки, чтобы жизнь была веселее. Дайте русскому тарелку зелени, и он скормит ее корове.

На Эмму его слова не произвели особого впечатления.

– Я ем зелень каждый день.

– По‑ моему, душенька, ты доводишь свои взгляды до крайности. ‑ По глазам Николая видно было, как его забавляет их разговор. ‑ Когда же это ты решила прекратить есть мясо?

– Кажется, лет в тринадцать или чуть позже. Однажды вечером за ужином посреди разговоров я посмотрела на тарелку, где лежала жареная дичь, и вдруг поняла, что ковыряю трупик птицы… Увидела ее тоненькие ребрышки, жилки, мышцы, кожицу… ‑ Ее передернуло при этом воспоминании. ‑ Я извинилась, вышла из‑ за стола, а когда добралась до своей комнаты, меня вырвало. Мне было дурно несколько часов.

– Странное дитя, ‑ улыбнулся Николай.

– Так все говорят. ‑ Эмма махнула рукой, приглашая следовать за ней, и они направились к двери в соседнее строение. На ходу она искоса посмотрела на него. ‑ Каким русским словом вы меня обозвали?

– Душенька.

– Что оно означает?

– Возможно, когда‑ нибудь я тебе объясню.

В ответ она сдвинула брови:

– Я, пожалуй, спрошу вечером у мачехи.

– А вот это будет неразумно.

– Почему? Это плохое слово? Ругательство?

Николай не успел ответить, а они уже вошли в строение. Несмотря на то что в помещении было много света и воздуха, проникавшего сквозь зарешеченные окна и двери, едкий кошачий запах ударил Николаю в ноздри. Однако он тут же забыл про вонь, когда увидел, как устремился к Эмме огромный полосатый зверь. Его остановила лишь железная решетка. Великолепный тигр со шкурой яркого красно‑ оранжевого цвета, с широкими черными полосами и белыми усами. Николай никогда не видел такого большого зверя… тем более так близко.

– Вы принесли его мне котенком. Помните?

– Разумеется, ‑ тихо откликнулся Николай.

Это был единственный его подарок Эмме, тогда еще двенадцатилетней девочке. Он обнаружил больного тигренка в какой‑ то захудалой лавчонке, полной экзотических животных, купил и принес ей. С тех пор он этого зверя не видел.

Эмма присела около решетки на корточки и заворковала, словно разговаривала с ребенком:

– Маньчжур, это князь Николай.

Огромная кошка уселась у решетки и сонно, с видом полного удовлетворения уставилась на них из‑ под полузакрытых век. В стенке было прорезано отверстие, через которое Маньчжур мог выбираться в наружный загончик и греться на солнышке. Сейчас его лапы и брюхо были мокрыми: перед их приходом он нежился в неглубокой ванне с водой.

– Ну разве он не красив? ‑ вопросила Эмма с материнской гордостью. ‑ Посмотрите, какие у него огромные лапы. Знаете, тигры убили больше людей, чем любые другие кошачьи. Они на удивление непредсказуемы.

– Как чудесно, ‑ сухо проронил Николай. У него перехватило дыхание, когда Эмма просунула руку через прутья решетки в клетку и стала почесывать шею тигра.

– В Азии, откуда родом Маньчжур, тигра считают символом реинкарнации, возрождения в другой жизни. ‑ Эмма перевела глаза с Маньчжура на Николая. ‑ По правде говоря, вы с ним похожи. Возможно, ваша светлость, вы были в прежней жизни тигром.

– Не лезь в клетку дальше.

Николай произнес это мягко, но в голосе прозвучала нотка, заставившая и Эмму, и тигра вопросительно оглянуться на него.

Эмма еще дальше просунула руку в клетку и стала гладить тигра сильнее.

– Если вы не забыли, у него нет когтей, ‑ сказала она. ‑ Их вырвали по приказу первого владельца. Маньчжур никогда не сможет сам добыть себе пропитание. Он никогда не узнает свободы. Бедный котеночек!

Она смотрела на тигра взглядом, полным любви и жалости. Из груди тигра вырвалось громовое любовное мурлыканье, он нежно уставился на Эмму, как детеныш на мать. Николай заметно напрягся и смог расслабиться, лишь когда она убрала руку из клетки.

– Не стоит волноваться, ‑ заметила она. ‑ Маньчжур считает меня другом.

– Или закуской перед обедом. ‑ Николай поднял ведро с мясными обрезками. ‑ Полагаю, это предназначается ему?

Тигр вскинул голову и с живым интересом посмотрел на ведро.

Эмма выпрямилась и взяла ведро из рук Николая. Затем с большой сноровкой вытрясла из него в клетку сочащиеся кровью куски.

– Приятного аппетита, Маньчжур.

Удовлетворенно заурчав, тигр принялся за еду. Эмма скорчила гримаску и засмеялась.

– Отвратительно. Я окружена плотоядными. ‑ Она вытерла руки о штаны и ухмыльнулась, глядя на Николая. ‑ Ну как вам нравится ходить с грязными руками, ваша светлость? Наверное, ощущение для вас новое.

Он медленно приблизился к ней:

– По‑ моему, Эмма, ты стараешься меня раззадорить.

Сомкнув пальцы на тонком запястье, он поднял ее руку, поглядел на раскрытую ладонь, потом медленно перевернул ее.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Эммы, она отпрянула, ощущая неловкость л смущение. Рука ее была в мозолях, шершавая и красная. Пальцы длинные и тонкие, однако ногти безжалостно коротко подпилены. От запястья до кончиков пальцев руку испещряли бесчисленные белые шрамы и шрамчики ‑ следы царапин от когтей и зубов. После ухоженных ручек холеных дам, к которым привык Николай, ее руки должны были его просто ужаснуть.

– На руку леди не похоже, не так ли? ‑ прошептала она. Он погладил большим пальцем тонкую сетку голубоватых жилок, светившихся под белой кожей запястья.

– Это рука женщины.

Эмма нервно попыталась отнять руку.

– Что вы от меня хотите? Зачем вы здесь?

Он только крепче сжал пальцы.

– Я получаю удовольствие от твоего общества.

– Быть этого не может.

– Почему? Ты умна, занимательна… и очень красива.

– Ах негодяй! ‑ взорвалась Эмма. ‑ Не смейте надо мной смеяться!

– Неужели ты так низко себя ценишь? Я вовсе не смеюсь над тобой. ‑ Не обращая внимания на ее гнев, он взялся за другое запястье. ‑ Моя рыженькая, с красными кудрями, ‑ мягко пробормотал он. ‑ В старину в России " красное" означало еще и " прекрасное".

Эмма попыталась вырвать руки.

– Что вы себе позволяете?

– Я говорил, что однажды поцелую тебя, а я всегда держу слово.

Ее мускулы напряглись от усилия высвободиться из жесткой хватки.

– Если вы не уберете от меня руки, я вам оба глаза подобью. Может, вы не заметили, что я такого же высокого роста, как вы!

Николай легонько подтолкнул ее к ближайшей стене.

С приглушенным стуком плечи ее мягко ударились о деревянную перегородку.

– Не совсем. ‑ Он слегка наклонился к ней, прижав ее руки к бокам. ‑ А весишь ты вдвое меньше.

– Я… я пожалуюсь папе! ‑ В прошлом/ей приходилось несколько раз произносить эти слова, и они всегда производили эффект. Все боялись ее отца.

– Неужели пожалуешься? ‑ Глаза Николая заискрились: слова эти явно его позабавили. ‑ Что ж, будет очень интересно.

Эмма отвернулась, понимая, что допустила ошибку. Ей следовало ответить презрением, следовало рассмеяться и сказать, что он выглядит нелепо. Вместо этого она сорвалась, разозлилась, сделав именно то единственное, что могло лишь усилить его интерес.

Он выпустил ее руки и склонился ближе, телом прижимая ее к стенке. Затем медленно навернул на ладонь ее тяжелую косу и довольно сильно потянул за нее, оттягивая голову Эммы назад. Его рот навис над ее губами… близко, но не касаясь.

Она ощущала на губах жар его дыхания… Ее начало трясти… Каким‑ то незнакомым, низким голосом она проговорила:

– Так что вы там собирались делать? У меня много работы.

В тот же миг она почувствовала его рот, жестоко напавший на ее губы. Впрочем, нападение закончилось так же быстро, как и началось. Он поднял голову и уставился на нее сверху вниз сверкающими глазами из‑ под золотых ресниц. От страстного поцелуя губы Эммы покалывало. Она осторожно облизала их и ощутила легкий привкус сладкого чая.

– Оставьте меня в покое, ‑ Неуверенно прошептала она.

Его высокие скулы, казалось, заострились еще больше. В своей суровой неподвижности лицо его выглядело экзотически восточным.

– Я не закончил.

Эмма внезапно напряглась, пытаясь его оттолкнуть. Но мужские руки лишь теснее сомкнулись вокруг нее. Она забилась в них, но вынуждена была покориться мощи притиснувшего ее тела. Николай вновь наклонил голову, целуя ее с силой и страстью, раз и навсегда вытеснившими воспоминания обо всех других мужчинах. Никогда больше не сможет она вызвать в памяти милую неуклюжесть своего первого поцелуя с деревенским мальчишкой и даже нежные объятия с Адамом Милбэнком. Свирепая страсть Николая словно заклеймила Эмму, не оставляя места ничему и никому другому. У нее закружилась голова от быстроты, с которой все переменилось. Он перестал быть великолепной, но непонятной фигурой, маячившей где‑ то на дальнем краю ее жизни. Внезапно он оказался близкой, сиюминутной реальностью, заставил понять, прочувствовать его с такой стороны, которая никогда не приходила ей в голову. Никогда не смела прийти…

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒